Мы впереди планеты всей

Да! Возвращаться в коллектив, который пару лет назад с помпой отправлял тебя на борьбу за космические высоты и геройские звания, оказалось значительно сложнее, чем крутиться на центрифуге. Мне предлагали после отчисления остаться в Центре в должности инструктора с окладом даже выше того, что я имел, работая военпредом. Но я гордо отказался. А может быть, и зря. Несколько лет спустя после моего ухода у американских коллег был аналогичный случай: космонавта (фамилию запамятовал) отчислили почти по тем же причинам, что и меня, он остался инструктором, подтренировался и все же в космос слетал. Ладно. Все, что ни делается, делается к лучшему. Хорошая народная мудрость, помогающая спокойно перенести все житейские невзгоды, ошибки и превратности судьбы. Спасибо Михаилу Наумовичу Брегману — он с пониманием отнеся к моему положению и моральному состоянию и взял меня обратно в военное представительство. Торжественного сбора по случаю моего возвращения не было, все прошло тихо и скромно. Правда, находились отдельные друзья-приятели, которые, пусть даже и без злого умысла, но все же «подкалывали» меня по случаю несостоявшегося геройства. Старался на это реагировать спокойно, не всегда, правда, получалось.

За два года моего отсутствия в институте многое изменилось. Во-первых, сам институт переехал на новое место — в район теперешней станции метро «Калужская», а тогда далекой окраины Москвы. Мои друзья-военпреды продолжали заниматься разработкой и испытанием систем управления для боевых ракет. Мне там места не нашлось, о чем я очень сожалел: знакомый, отлаженный коллектив разработчиков, испытателей, смежников. И меня, как «специалиста» по космосу, бросили на контроль разработки системы управления новой грандиозной программы — создание лунных орбитальных (программа Л-1) и посадочных (программа Л-3) кораблей. Не могу сказать, что с энтузиазмом, но стал потихонечку втягиваться в работу. Схема действий военпреда, контролирующего космическую тематику, аналогична контролю разработок по боевой тематике, она до боли знакомая и до мельчайших деталей отработанная. Опять проекты, чертежи, схемы, жаркие споры с разработчиками, ночные бдения на стенде, длительные командировки на полигон, но уже не на так полюбившуюся мне вторую, а на сорок первую площадку, где собирался и испытывался очередной «Зонд» перед отправкой его для стыковки с «Протоном». Кстати, в одну из очередных командировок на полигон из Москвы пришло известие о том, что мне присвоено очередное воинское звание «инженер-майор». Вот я уже и старший офицерский состав! Банкета не было, но хороший товарищеский ужин постарался организовать. Учитывая, что «сухой» закон на полигоне еще не отменили, пришлось ограничиться традиционным «техническим продуктом».

Это был период, когда в отечественной космонавтике произошло существенное продвижение вперед практически во всех тематических направлениях. Причины и поводы здесь были разные. Прежде всего, это, как тогда говорили, противоборствующие страны вышли на новый виток гонки вооружений. А «движителем» технического прогресса в те времена продолжал оставаться хрущевский лозунг «Даешь ракеты!». Ну и конечно же плодотворный труд уже многочисленных к тому времени институтов, конструкторских бюро, промышленных организаций, в которых трудились молодые энтузиасты в новой и интересной области деятельности: создание ракетно-космической техники. Кстати, не бескорыстно. Молодой специалист, попавший в закрытый НИИ или КБ по этой тематике, получал как минимум в два раза большую зарплату, чем простой инженер, предел мечтаний которого на ближайшие пять лет после окончания вуза были 120–130 рублей. И что немаловажно, появились конкуренты и у патриарха отечественного ракетостроения Сергея Павловича Королева. А этому, в свою очередь, способствовали его неудачи в реализации лунной программы. Вот здесь-то во всей красе и проявилось это самое извечное соперничество между нами и Америкой в вопросах «кто впереди планеты всей» в части освоения космического пространства.

«Лунная» гонка началась еще в 1958 году, когда почти одновременно в сторону Луны были запущены американская станция «Пионер» и советская (королевская) лунная станция Е-1. Обе попытки оказалась неудачными по аналогичным причинам — взрыв ракеты-носителя. Но это не остановило ни нас, ни американцев. Почти одновременно каждая из сторон предприняла еще по три попытки. И тоже неудача! Наконец с четвертой попытки соперникам удалось преодолеть земное притяжение и двинуться в сторону нашей извечной спутницы. И здесь, что нечасто бывает, мы оказались солидарны. Оба посланца Земли пролетели мимо Луны. Первыми опомнились практичные американцы и решили прекратить эту гонку. Но советский человек тверд в достижении поставленных целей! Королев не был бы Королевым, если бы не убедил высших партийных и государственных чиновников и советскую общественность в необходимости продолжить столь важную для блага нашего народа программу освоения Луны. Всего до конца 1965 года в сторону нашей упрямой спутницы было направлено более двадцати (!) советских станций, и все они по разным причинам не решили в полном объеме те задачи, которые перед ними ставились.

Полет Гагарина заставил извечных соперников по-другому посмотреть на программу освоения Луны: кому теперь нужны полеты автоматических станций, если появилась возможность уже человеку не только облететь Луну, но и произвести посадку на ее поверхность, естественно, с возвращением его на Землю? И вот он, очередной виток «космического» соперничества! Умудренные предшествующим печальным опытом расчетливые американцы начали последовательную, поэтапную отработку новой лунной программы, конечная цель которой — посадка американского лунного модуля с астронавтами на борту на поверхность Луны и возвращение их на Землю. Решение этой национальной задачи подпитывалось практически неограниченным финансированием со стороны правительства США. Результат общеизвестен: 20 июля 1969 года астронавты Нил Армстронг и Эдвин Олдрин первыми из землян ступили на поверхность Луны, а подстраховывал их и поджидал на окололунной орбите для возвращения домой их коллега — астронавт Майкл Коллинз.

Ну а что же мы? Сошли с дистанции и сами вручили пальму первенства своим извечным соперникам? Ни в коем случае! Еще в 1963 году Королев в рамках советской лунной программы начал проектные проработки по созданию ракетно-космического комплекса, в который должны входить сверхтяжелый носитель (быстро получивший меткое название «царь-ракета») и корабль для посадки на поверхность Луны. Но это уже были времена, когда у всесильного Сергея Павловича появились конкуренты. На арену выходит Владимир Николаевич Челомей, к тому времени признанный главный конструктор крылатых ракет для Военно-морского флота. К началу работ по лунной программе у него уже был отработанный носитель, способный вывести на лунную орбиту пилотируемый космический аппарат с последующим возвращением его на Землю. Однако грузоподъемность челомеевского носителя не позволила этому аппарату иметь весовые и энергетические характеристики, обеспечивающие его посадку на лунную поверхность. В том, что Владимиру Николаевичу поручена задача облета Луны, немаловажную роль сыграл и извечный для нас «человеческий фактор»: на фирме Челомея трудился в должности заведующего отделом сын Хрущева — Сергей. Так что насущные и перспективные технические и особо финансовые проблемы Владимир Николаевич мог гарантированно решать с выходом прямо на первое лицо государства. Старался не ослаблять своих позиций и Сергей Павлович. Но, как мне думается, его проектные и конструкторские решения того периода были уже не так оригинальны, блестящи и результативны, каковыми они были во времена зарождения отечественного ракетостроения. Так, для того чтобы посадить на Луну, а именно эта задача была поставлена перед его КБ, и вернуть на Землю космический аппарат с человеком на борту, вес этого аппарата должен быть порядка 100 тонн. Нужен соответствующий носитель. Самая популярная по тем временам королевская ракета («семерка») с такой задачей не справится. Нужны новые решения, новые разработки, более мощные двигатели, современные системы управления. А времени в обрез. И вот тут-то Сергей Павлович отступил от основного закона диалектики: перехода количества в качество. Он просто «нарастил» в несколько раз это самое количество. Немаловажную роль в этой ситуации сыграл и тот факт, что Сергей Павлович в очередной раз разругался со своим давнишним другом Валентином Петровичем Глушко, главным конструктором ракетных двигательных установок. Насколько мне помнится, примирение до кончины Королева так и не состоялось. Наверное, поэтому практически все проектные, конструкторские и технические решения и, что самое главное, двигательные установки «семерочного» носителя он положил в основу нового сверхмощного носителя Н-1. Объемы, вес, габариты как самой ракеты, так и всего того, что создавалось для ее обслуживания и пуска, просто ошеломляют! Сама ракета имела высоту около 100 метров («семерка» — порядка 30), массу — до 2000 тонн, диаметр первой ступени — 17 метров («семерка» — около 7). Если нам, «системщикам», на всех предыдущих королевских модификациях, чтобы на старте добраться до своих приборов, нужно было просто открыть соответствующие небольшие лючки и в пределах вытянутой руки с трудом добраться до наших приборов, то на первой ступени нового носителя открывалась дверь (лючек!) и я свободно, в полный рост входил в приборный отсек, где на кронштейнах были укреплены приборы системы управления. Также грандиозными по размерам и масштабам были технические и стартовые сооружения для этой ракеты, возведенные на Байконуре. Естественно, что такая пусть даже не очень совершенная, но по-своему уникальная ракета требовала тщательной наземной отработки всех ее многочисленных узлов и агрегатов, проведения комплексных стендовых и огневых испытаний. Но американцы поджимают! И логичен результат. Первый пуск «царь-ракеты» в феврале 1969 года закончился пожаром в хвостовом отсеке. Три последующих пуска также были неудачными. Поднявшись со старта, ракета, как лоза, изгибалась и просто ломалась. Может быть, и хорошо, что Сергей Павлович не дожил до таких плачевных результатов своего последнего грандиозного проекта. В 1976 году разработку этого носителя прекратили. Со временем предприимчивые жители Байконура использовали топливные баки этой ракеты под гаражи и другие хозяйственные сооружения. Чуть больше повезло челомеевской части этой программы. Ракета-носитель «Протон» (в последующие годы эта ракета-трудяга будет выводить на орбиту все наши тяжелые спутники и орбитальные станции) отправит в сторону Луны несколько кораблей серии «Зонд». Практически единственный впечатляющий результат — облет Луны («Впервые в мире!» — любимый девиз советского народа тех времен) с живыми существами на борту — байконуровскими черепашками. Нашими усилиями это событие внесено в Книгу рекордов Гиннесса. Кажется, все было готово для облета Луны аппаратом с человеком на борту. К этой миссии упорно готовились два наших космонавта — Алексей Леонов и Олег Макаров. Но, видно, не судьба! Последний «Зонд-7» — единственный полностью и успешно выполнивший программу облета Луны, вернулся на Землю, но на его борту были не космонавты, а манекены. Много лет спустя Алексей Леонов с сожалением и горечью вспоминает: «„Зонд-7“ слетал прекрасно и полностью выполнил свою программу. Я уверен, что если бы жив был Сергей Павлович Королев, то мы бы облетели Луну раньше американцев… Мы имели ракету, корабль, экипаж. Но не имели Королева — это самое главное». Кстати, Алексей Архипович, вспоминая период подготовки к полету на Луну, предлагал довольно-таки «оригинальный» выход из одной из нештатных ситуаций, которая могла бы иметь место в случае пилотируемого полета. По программе полета есть такой момент, когда корабль «зависает» над лунной поверхностью на высоте 150 метров, космонавту давалось 2,5 секунды, чтобы принять решение — либо в зависимости от реальных условий ввести соответствующие исходные данные и производить посадку, либо уходить на орбиту для стыковки с основным кораблем. Конечно, советский космонавт не остановится ни перед какими трудностями, даже если корабль прилунился бы на склоне горы, перевернулся и разгерметизировался. Со слов Леонова, его действия: крикнул бы три раза «Да здравствует коммунизм во всем мире!», на четвертый бы воздуха уже не хватило. Конечно же, это шутка. Но ведь во всякой шутке… История нашей космонавтики показала, что ребята, включая и самого Алексея Леонова, зачастую выходили из таких сложнейших ситуаций, что посадка на склон лунной горы могла бы показаться просто увлекательной прогулкой. Кстати, у Алексея Архиповича действительно была реальная возможность прокричать на прощание эти святые для коммуниста слова, когда он после своего выхода в открытый космос не смог (скафандр раздуло!) сразу вернуться через люк в корабль. Но ведь вернулся же!

Так бесславно закончился для нас очередной виток «космической» гонки. Для США эти соревнования обошлись в 20 млрд долларов, нам же бесславная погоня за Америкой по ценам того времени стоила около 10 млрд рублей. Не уверен, что уровень благосостояния строителей коммунизма 70-х годов соответствовал достатку развитых стран Европы и списание 10 миллиардов для нас осталось незамеченным. Как ни странно, но в последующие годы в советской печати излагалась мысль о том, что в этой «лунной» гонке победили мы, а не американцы. Американские, мол, наработки по программе «Аполлон» после ее закрытия практически нигде не использовались. Зато у нас носитель «Протон» вывел на орбиту не один десяток советских и зарубежных космических аппаратов, в последующих разработках нашла свое применение и двигательная установка лунного посадочного корабля, грандиозные сооружения стартовой и технической позиций «царя-ракеты» недолго ржавели в бездействии, вскоре и им нашли применение, что-то, наверное, перепало и промышленности, и сельским труженикам. Все это, конечно, так. Но пройдут годы и десятилетия, и появятся новые, ультрасовременные ракеты-носители, принципиально новые двигатели, позволяющие выводить на орбиту сотни тонн полезного груза. Канут в Лету «Востоки», «Восходы», «Протоны», «Зонды», «Аполлоны», «Сатурны». Но в нашей памяти навечно останутся имена двух землян: русского паренька, первым преодолевшим земное притяжение, и американского астронавта, первым ступившим на поверхность Луны. Не за горами и время, когда к ним присоединится и третий землянин, который первым ступит на поверхность Марса или другой какой-либо планеты. Интересно, кто это будет?

«Лунные» гонки, витки напряженности, соперничество, погоня за приоритетами — все это высокая политика, удел стратегов и больших руководителей. А материализовалось все это в многочисленных к этому времени различных НИИ, КБ, ОКБ, Спец НИИ и других «хитрых», секретных организациях, во главе которых стояли уже не просто главные, а генеральные конструкторы, среди которых медленно и пока незаметно разгоралась непримиримая борьба за престиж, выделение из государственной казны дополнительных ассигнований, за расширение производственных площадей и людских ресурсов, за поиск «толкачей» среди крупных, средних и даже мелких чиновников ЦК КПСС, правительства с его многочисленными министерствами, Госплана (распределяет бюджетные деньги) и Военно-промышленной комиссии — еще одного бюрократического монстра, рожденного плановым социалистическим хозяйством. Со временем мне не единожды приходилось бывать в Кремле, где располагался аппарат этой комиссии, и общаться с ее чиновниками. Наверное, до сих пор никто не сможет определить роль и позитивное влияние, какое оказывали эти, в общем-то, по человечески приятные и симпатичные люди на ход, темпы и результаты развития нашей ракетной и космической техники. Да что уж там греха таить! Такого же мнения (страшно даже подумать!) я придерживался о той роли и месте, которые определила история работникам ЦК нашей родной Коммунистической партии в этой глубоко не идеологической сфере деятельности советского народа. Но это я сейчас герой, а тогда без слов и комментариев воспринимал тезис о том, что в каждую схему, в каждую конструкцию ракеты или космического аппарата вложен не только ум и труд их создателей, но есть и частичка непосильного труда работника ЦК КПСС и чиновников Совмина и Госплана. А как же без них! Вот и бегал по кабинетам, клянчил, уговаривал, ловил в буфете, коридорах и даже в туалете, а визу одного министра, помнится, сумел получить, заскочив почти на ходу к нему в его служебный автомобиль. Молча подписал и так и остался сидеть с открытым от удивления и моего нахальства ртом. Четко работала наша система! Любой документ, определяющий необходимость и порядок разработки нового ракетного или космического комплекса, должен быть подписан или завизирован чиновниками различных инстанций этих четырех ведомств. Поэтому проект каждого такого документа имел титульный лист, первоначально заполненный только на одну четвертую часть, остальные три четверти — это визы, визы, визы… Зачастую получалось так, что образец уже выходит на летные испытания, а не все еще подписи собраны на основополагающем документе. Не отставало от своих коллег и наше Министерство обороны. В конце 1964 года приказом министра было образовано Центральное управление космических средств, которое к 1970 году стало уже Главным управлением с возложением на него основных функций по заказам ракетно-космической техники в интересах практически всех видов и родов войск. В этом новом заказывающем управлении появились уже свои тематические направления. Кто-то занимался носителями, кто-то — космическими аппаратами специального, военного назначения, были специалисты по освоению дальнего и ближнего космоса, наземному оборудованию, многочисленным системам носителей и космических аппаратов.

Мы, молодые майоры и капитаны, с сохранившимся еще задором и энтузиазмом полностью отдавали себя нашим ракетам и космосу, были глубоко убеждены, что каждый пуск на полигоне, каждая новая разработка — это удар по американскому империализму, это наш вклад в строительство светлого коммунистического будущего. И только так! Весь уклад нашей тогдашней жизни строился так, что военная, и особенно офицерская, среда как бы искусственно была отделена от окружающего нас мира. Но если это нетрудно было сделать в глухих, удаленных гарнизонах, где командир — царь и бог, а замполит — верховный судья и духовный наставник, то в городах, а особенно в таком городе, как Москва, изолировать нас, молодых офицеров, от всего того, что происходит вокруг, было довольно-таки трудно. Но надо! Так считали наши командиры и начальники, замполиты, политотделы, парткомы, партбюро, коллектив родной партийной организации да и товарищи, «что из органов», заботливо и постоянно нас опекающие. Мощный, дружный воспитательно-карающий орган, если считать, что каждый офицер по определению ну просто обязан был быть коммунистом.

А столько необычного, нового и интересного было вокруг нас! Одна хрущевская «оттепель», наступившая после мрачных лет сталинских репрессий, чего стоит! Как-то было непривычно, что говорить можно, что хочешь и с кем хочешь, куда хочешь ходи, с кем хочешь встречайся. Мы, офицерская молодежь, относились к этому настороженно, с опаской и оглядкой на наших наставников и отцов-командиров. Но бывало, что и мы попадали в, мягко скажем, нестандартные ситуации. То один наш офицер на первой американской выставке в Сокольниках не удержался и взял без спроса со стенда бутылочку пепси-колы (впервые встретился с этим заморским напитком!), после чего два срока проходил в капитанских погонах. То один ударник боевой и политической подготовки на вечере отдыха вдруг с женой показал (и неплохо!), как на загнивающем Западе танцуют рок-н-ролл. Вывод: не только сам разложился, но и пагубно повлиял на жену, мать двоих детей. Слабо работает парторганизация. Да и я тоже в какой-то момент потерял партийную бдительность (как у Высоцкого: «И я чуть было не попал в лапы Тель-Авива»). Помнится, обратилась ко мне соседка по дому — студентка Алена с просьбой покатать по Москве приехавших погостить двух ее подружек из Франции. Молоды, красивы и не замужем — интригующе уточнила она. О чем речь! Кто же откажется пообщаться с прекрасными молодыми созданиями из Парижа. Пусть даже мне это и запрещено уставами и строгими приказами. Я хоть и был уже женат, но с холостяцким наследием расставался с трудом. Встретились. И тут первое разочарование. По-моему, это были две представительницы хиппующей молодежи: тощие, длинные, нечесаные грязные волосы, в майках, рваных джинсах, стоптанных кедах. И это парижанки! И это ради них я пошел на грубое нарушение морального кодекса строителей коммунизма! Второе разочарование было куда более серьезнее. Прихожу после выходных на работу, рассказываю с долей юмора своим коллегам о своем приобщении к прекрасному. Ну, посмеялись, разошлись и вроде бы забыли. Ан нет! Нашлась добрая душа, которая мой рассказ передала по команде. Вызывает меня начальник: «Ты что ж француженок по Москве возишь (он немножко не так сказал), а мне об этом не докладываешь!» Я — то-се, пятое-десятое, дескать, соседка попросила, жена в курсе, я больше не буду. На этом и разошлись. Только я чуток успокоился, приглашают меня к товарищу майору из нашего особого отдела. Расскажите, пожалуйста, поподробнее: кто? с кем? когда? о чем? И пошло-поехало! Со страху рассказал все и даже, по-моему, то, чего и не было, клялся, что я вообще женоненавистник (интересно, поверил?) и чтоб я еще когда-нибудь… Бедных соседей перепугал до смерти. Жена в слезы: как я останусь с двумя детьми? Я уж и сам всей своей душой возненавидел прекрасную половину населения Франции и собирался, как Сергей Павлович Королев, продолжать свои космические начинания в местах, не столь отдаленных. И так мне стало себя жалко! Шли дни, недели. Иногда просыпался ночью в холодном поту — все, завтра заберут! Когда майора переводили на новое место службы, он пригласил меня на дружескую беседу. Пожурил, напомнил о бдительности, заверил, что делу не дал хода, и настоятельно посоветовал выбирать более надежных слушателей для подобных рассказов. Хороший оказался мужик! И все же его сменщику я все время заглядывал в глаза: знал или не знал о моих контактах с иностранцами? Судя по тому, что я успешно продвигался по службе, не знал.

Наши отцы-командиры и заботливые замполиты старались, конечно, изо всех сил оградить нас не только от тлетворного влияния Запада, но и от повседневной жизни советского народа, строящего коммунизм. Но никуда не денешься! Кушать надо, детей рожать и воспитывать надо, участвовать в жестоких битвах за расширение жилья и получение квартиры тоже надо. А многие уже и подумывали о покупке личного автомобиля. Мы, тогдашняя офицерская молодежь, хотя и имели месячный достаток традиционно больший, чем наши сверстники — гражданские специалисты, но от этого житейских проблем у нас не становилось меньше. Удивительное дело! Социалистическое плановое хозяйство так строило нашу повседневную жизнь, что все то, из чего состояла материальная основа этой самой жизни, было в страшном дефиците. Мы, конечно, принимали активное участие в строительстве нашего светлого будущего — коммунизма, но значительную часть наших сил, энергии, знаний, умения, деловой смекалки и изворотливости мы тратили на более прозаические дела: приобретение знакомств среди продавцов гастрономов, магазинов одежды, мебели, электротоваров, парфюмерии, хозтоваров. А на счастливчика, сумевшего достать хороший кирпич и «вагонку» для своей дачи, коллеги по работе смотрели с уважением и нескрываемой завистью. В многолетнюю очередь на покупку жигуленка или допотопного «москвича» заносились только передовики боевой и политической подготовки и особы, приближенные к начальству. Ох уж этот наш советский дефицит! Обязательный атрибут нашей социалистической действительности. Помнится, еще во времена моей «космической эпопеи» Валентина Терешкова познакомила меня с очаровательнейшей женщиной — заведующей секцией 200 ГУМа. Вход — на Красной площади, напротив Мавзолея В. И. Ленина и только для избранных. Здесь было ВСЕ, о чем мог только мечтать простой советский обыватель. Естественно, что все импортное. Помнится, как-то при мне заходит Фурцева (всесильная Екатерина Алексеевна, член Политбюро!). И так уж она лебезила перед заведующей этого салона, таким елейным голоском интересовалась ее здоровьем и спрашивала ее советов по покупкам, что вот тогда я окончательно понял: социализм и дефицит неразделимы! А с семейством этой начальницы — Марианны Михайловны у нас как-то так сложились хорошие дружеские отношения, которые не прерываются и сегодня. А тогда где-то раз в год я брал приличную сумму в нашей КВП (была в свое время такая, очень богатая касса взаимопомощи, куда мы вносили свои офицерские вклады и брали эпизодически ссуды), после бурных дебатов с женой составлял список крайне необходимого (но опять же дефицитного!) и с замиранием сердца просился на прием в мир наших мечтаний — 200-ю секцию. Вечером — большой семейный праздник — радостные вздохи, охи, ахи, примерки, оценки, одобрения, завистливые взгляды. Но сколько слез и неподдельного горя было у моих девиц, если что-то не подходило по размерам! Как давно это было! Но эти знаменательные события в нашем семействе помнятся до сих пор. Много ли человеку надо! Но если отмежеваться от забот и успехов отдельно взятой семьи и вернуться к общенациональным проблемам, то одна из потребительских корзин советского труженика никогда не оставалась пустой. Это — горячительные напитки. В те далекие времена мне нравилось заходить в большой, популярный среди москвичей гастроном, что в «высотке» на Красной Пресне. Витрина винно-водочного отдела — разнообразнейшая палитра красок! Всеми цветами радуги переливаются ликеры — от почти черного до яркого оранжевого. Коньяки — не подпольного московского разлива, а фирменные — Армения, Дагестан, Молдова. Цена — 4,12, а самый дорогой — 8 рублей. Бери — не хочу! Импорт хоть и был, но мы предпочитали наш, советский напиток! Правда, когда Виталий Жолобов вернулся из космоса и это дело надо было отметить, как-то так получилось, что вместо водки мы купили ящик джина. Морщились, но выпили все и, как положено, водочными порциями. А что такое тоник и что им надо разбавлять этот самый джин, мы тогда и знать-то не знали.

Удивительная все же у нас страна! Ведь пройдет совсем немного времени, и практически все советские трудящиеся будут бегать впустую по магазинам, потрясая пачкой талонов и вспоминая тихим добрым словом идеолога антиалкогольной кампании Горбачева. Помнится, еще в те времена где-то часа за два до Нового года кто-то нам позвонил и сказал, что в магазине на Маяковке буду давать по талонам водку. Я со своими зятьями ринулся с окраины в центр Москвы, сжимая в руках целую пачку этих самых талонов. Еле успели домой к встрече Нового года. Зато эта операция была одним из самых приятных событий года уходящего. Ничего не вышло у Михаила Сергеевича, только дров (точнее, виноградников) наломал да очень подорвал доверие к себе простого советского труженика. На святое замахнулся! Как-то в те времена мне попалась статья нашего корреспондента, который смачно расписывал прилавки супермаркета какого-то американского города. Меня, «кефирного алкоголика», страшно поразила одна цифра: автор статьи насчитал около 90 наименований одного только молочного продукта! Я конечно, не поверил, решил, что это или опечатка, или пропаганда. И все равно, мне было обидно за наши скромные пол-литровые стеклянные бутылочки, закрытые крышечками пяти-шести цветов: белая — молоко, зеленая — кефир, малиновая — ацидофилин (?), золотистая — топленое молоко. Ассортимент не богатый, но вкусный и питательный! И что самое существенное — из экологически чистых продуктов! Злободневная сегодня тема.

Придут времена, когда мне придется очень много ездить по городам и весям нашего тогда еще необъятного Советского Союза. Посещение магазинов — обязательный атрибут в любом городе. Украинские или, например, прибалтийские города приятно удивляли богатым выбором своих продуктов. Но вот как-то судьба командировочного занесла меня в большой сибирский город — Красноярск. Кстати, областной центр. Предприятия этого города тоже добросовестно работали на ракетно-космическую тематику. Гастрономы, продовольственные магазины еще сталинских построек — солидные мраморные прилавки мясных и рыбных отделов, огромные витрины, блестящие кассовые аппараты. А на этом самом мраморе — хоть шаром покати! Единственный продукт — красиво собранные пирамиды из банок кабачковой икры. Естествен вопрос — как же люди не умирают от голода? Прямо по Высоцкому: а ответ ужасно прост, а ответ единственный! Как правило, в городах, где я бывал, обязательно меня встречали мои однокашники по Ростову или сослуживцы по частям. Вечером я у них в гостях. Стол ломится от закусок и разнообразных блюд, холодильник еле закрывается от мясного или рыбного изобилия. Все тот же дефицит, но уже «местного разлива». Если это Сибирь, то в запасниках — медвежатина или оленина, на юге — свинина, в приволжских городах — икорка, красненькая рыбка. Угостят, да еще с собой дадут — гостинец бедным москвичам. Вот так и жили. Укрепляли основы развивающегося социализма, но не забывали при этом и о хлебе насущном.

Так, видно, судьбе было угодно, но моя встреча с симпатичной жительницей военного городка Чкаловский, спонтанно организованная Петром Колодиным в последний день моего пребывания в Звездном городе, имела для меня далеко идущие, вначале неожиданные, потом приятные, а затем и счастливые последствия. Весь период моего проживания в Чкаловском я не упускал эту симпатичную девушку из поля своего холостяцкого зрения, прислушивался к мнению о ней наших общих знакомых, издалека наблюдал, как она ведет себя в обществе героев и не героев, был несколько удивлен, когда мне сказали, что она организовала встречу космонавтов с популярнейшим тогда Муслимом Магомаевым. Бывало, что мы случайно вместе последними электричками возвращались из Москвы каждый со своих свиданий, клюя носом в соседних вагонах, как-то раз столкнулись на лыжне в лесу — я со своей компанией, она — со своей. При встречах мы вежливо здоровались и обменивались парой дежурных фраз. В общем, как говорится, ходили кругами друг возле друга.

Период обязательного ухаживания был коротким, но бурным и насыщенным различными мероприятиями. Сюда входили: встреча нового, 196 5 года в компании моих друзей (проверка на коммуникабельность), уже совместные лыжные прогулки в Чкаловском лесу (проверка на выносливость и спортивную закалку), походы в музеи и театры (проверка на широту и глубину эстетических знаний), знакомства с моими друзьями и выборочно — с подругами (проверка на наличие чувства ревности и собственности), редкие посещения злачных мест (проверка на ту же выносливость и широту натуры), прогулки по заснеженным улицам и бульварам Москвы (проверка на знание истории и заодно — поэзии и потенциальные эмоциональные возможности), обмен милыми подарками и сувенирчиками по случаю 23 февраля и 8 Марта (проверка на финансовую состоятельность и щедрость души), многочасовые посиделки в моей уже пустующей квартире в Чкаловском (проверка на знание жизни) и, наконец, знакомство с моим семейством (проверка на умение нравиться). С удовлетворением и некоторым чувством внутреннего беспокойства (какое-то предчувствие, что моей холостяцкой жизни приходит конец) должен констатировать неоспоримый факт: девушка с блеском прошла все мои коварные тесты! Буду откровенен и самокритичен: думаю, что и моя будущая жена проверяла меня по тем же самым тестам. С годами, по мере того как я познавал свою мудрую спутницу жизни, я уже с полной уверенностью могу сказать, что она проверяла своего будущего супруга еще и по многим другим, одной ей известным тестам. Думаю, я их выдержал. И куда же здесь деваться, если на встрече Нового года я срезал (совершенно непроизвольно и непреднамеренно!) с елки сувенирчик, где находилась записочка с пожеланиями «Хорошая теща!», а моей спутнице попался сувенир с многозначительным «Новые туфли» (надо понимать белые, свадебные). Мне думается, что это были происки моих друзей, уже потерявших надежду меня женить. Да! Все к одному. Эти два сувенирчика с многозначительными пожеланиями мы храним вот уже почти 40 лет. За годы моей затянувшейся холостяцкой жизни я не раз приводил домой в гости своих подружек. Папа с мамой, сестра принимали их как потенциальных невест, но потом, когда убеждались, что свадьбы не будет, интерес к этим особам с их стороны пропадал и они уже равнодушно относились к моей очередной гостье. Поначалу к моей будущей жене было такое же отношение: ну пришла симпатичная вроде бы девушка, мало ли у нас их побывало. Спохватились, когда поняли, что здесь дело принимает серьезный оборот: я торжественно объявил, что через пару недель едем знакомиться с будущими родственниками. Дальше отступать некуда. 31 января 1965 года в ресторане «Советский» я сделал Гале официальное предложение! Моя будущая невеста вдруг заплакала и убежала в туалет. Не имея опыта по этой части, я чуть подрастерялся (может, так и надо?). Думаю, причины столь неадекватной реакции могут быть две: от счастья, что такой видный молодой человек сделал предложение, или же переполнили чувства от достигнутой наконец-то победы. Какой уж год пытаюсь выяснить у жены: какова же истинная причина ее тогдашних слез. Не говорит. Рождение очередной советской семьи официально оформлено 14 апреля 1965 года в 16 часов 15 минут во Дворце бракосочетания на улице Грибоедова в присутствии многочисленных родственников и друзей. Традиционно шумную, с песнями, плясками свадьбу отметили в ресторане гостиницы «Пекин». Подарки тоже традиционные, в основном кофейные сервизы. Почему-то часть из этих сервизов в общей суматохе оставили себе гардеробщики. На память, наверное. Одна существенная деталь: свадьба была сыграна на мои личные сбережения, недостающую сумму (500 рублей) взял у будущей тещи в долг, который через пару месяцев вернул. Все! Как у Андрея Миронова в «Соломенной шляпке»: прощайте, Жаннетта, Козетта, Виньетта и др. Отныне я — серьезный человек, ответственный не только за себя, но и за только что созданную молодую, претендующую на роль образцово-показательной семью.

Прошли праздники. Наступили суровые будни. Я, честно скажу, с трудом входил в роль семейного человека (пара месяцев для разгона — явно мало!). Работа отошла как-то на второй план, голова была забита обменом чкаловской квартиры на московскую, решением многочисленных житейских проблем, о существовании которых я раньше и не подозревал, налаживанием моих отношений с тещей, а молодой жены — со свекровью. Этот сложнейший психологический барьер был преодолен, думаю, с честью для меня и моей молодой супруги. Подводя итоги моих жизненных достижений к концу 1965 года, я имел: очаровательную, но житейски мудрую жену, маленькую, но очень уютную двухкомнатную квартирку в Черемушках, обставленную чешским мебельным гарнитуром (дефицит по тем временам), и что, конечно, самое главное: 20 декабря 1965 года у нас родились две (!) очаровательные доченьки — Лена и Марина! Вот это действительно космические скорости!

С рождением дочерей все наши помыслы, заботы и проблемы были направлены в первую очередь на создание для них необходимых жизненных условий. Если бы не Галин величайший героизм, ее колоссальный материнский инстинкт, природная житейская мудрость и рассудительность, уверен, мы не имели бы в конечном счете таких физически и морально здоровых дочерей. Вся наша семья, включая и ее главу — меня, наши внешние экономические, финансовые и культурные связи, дом с его милым уютом и спокойствием, Лена и Марина с их специфическими чертами характера сестер-близнецов, с их болезнями и капризами, процесс их воспитания — дома, в детском саду, а затем и в школе, а по инерции и в институте — все это было на хрупких девичьих плечах моей молодой жены. Я же в перерывах между командировками на Байконур успевал лишь пару раз в воспитательных целях пошлепать их (детей, конечно) по попкам, моей почетной обязанностью была стирка пеленок (15–20 штук в день), ибо такого атрибута, как памперсы, в обиходе советской семьи тогда еще не было. В общем, потихонечку-полегонечку быт нашей неожиданно ставшей большой семьи входил в свою норму.

Ну а пока я мучительно созревал для семейного счастья, космическая техника не стояла на месте, а семимильными шагами двигалась вперед. В середине 1970 года мне предложили перейти на работу в центральный аппарат Минобороны, в Главное управление космических средств (от космоса я ни на шаг!). Я попал во вновь созданный отдел, который координировал и контролировал деятельность всех военных представительств, подчиненных этому управлению и аккредитованных в организациях и на предприятиях промышленности, где разрабатывалась и производилась космическая техника. На первых порах я был практически единственным сотрудником этого нового отдела, кому специфика работы военпреда была досконально знакома не на словах, а на деле, что на первых порах было связано с определенными для меня трудностями. Основная форма деятельности сотрудников этого отдела — командировки по всему Союзу, ибо в те времена не было, пожалуй, ни одного более-менее значимого города, где обязательно что-то не делалось в интересах космоса. Вот и приходилось мне, пока мои товарищи познавали военпредовскую науку, по четыре-пять месяцев в году проводить в отрыве от Москвы и моего молодого семейства. Но какие это были командировки!

Вот ведь кажется совсем недавно, а в историческом плане вообще мгновение, когда на орбиту Земли был выведен первый космический объект, бортовая аппаратура которого — радиопередатчик — могла лишь передать на наземные станции слабенький сигнал. Новые, более совершенные носители, способные выводить уже десятки, а в недалеком будущем и сотни килограммов полезной нагрузки, обеспечили возможность отправить на орбиту более сложную целевую аппаратуру. К примеру, какая-то светлая голова предложила разместить на борту космического объекта фотоаппарат и делать снимки всего того, что видит этот аппарат с высоты своего положения. Сказано — сделано! Но между «сказано» и «сделано» прошел не один год упорного труда создателей самого космического аппарата такого назначения и, что самое главное, специальной бортовой аппаратуры, способной в условиях космоса производить фотосъемки и полученные картинки сбрасывать на Землю, и не куда-нибудь, а именно в то место, где эти снимки ждали с нетерпением. Так появились космические аппараты фотонаблюдения, а по-военному — фоторазведки. Вот чем привлекательна космическая тематика! Что ни новый аппарат, новая бортовая аппаратура, новое устройство, то обязательно новая блестящая идея, оригинальная конструкция, новые материалы, перспективные технологии. Вот, например, для космического фоторазведчика нужно было создать более информативный фотообъектив, внедрить технологию разработки новой надежной и на тонкой основе фотопленки, разработать принципиально новый панорамный фотоаппарат, надо суметь отснятую пленку надежно спрятать в капсулу, которая не менее надежно должна быть спущена на Землю. Помнится, с каким интересом и даже недоверием мы рассматривали снимки, полученные из космоса. Как-то не укладывалось в сознании, что с высоты не менее чем 200 км можно получить достаточно четкий снимок корабля средней величины с палубными надстройками и орудийными башнями. Интересная деталь: на снимках с наших космических аппаратов, как правило, изображены американские надводные корабли в своих портах и базах, на американских снимках — объекты советского Военно-морского флота. И это естественно, ибо основным заказчиком космической продукции всегда были военные. Придет время, и появятся возможности широкополосного обзорного (большой обзор, но нечеткое изображение) и детального наблюдения (маленький участок, но с высоким разрешением), снимки будут поступать на Землю не в капсулах, а после предварительного цифрового преобразования — через спутники-ретрансляторы. Да и качество снимков существенно улучшится. Но ведь тогда это было только начало. Всем хорош снимок из космоса, одна только деталь: туман, облачность, ночное время суток — и «нулевой» результат, сотни метров пленки — в брак. Военные ставят разработчикам новые задачи. Появляются спутники, на борту которых стоит уже новая аппаратура, которая позволяет наблюдать наземные объекты независимо от погодных условий и времени суток. Так, в космосе появилась аппаратура, работающая в инфракрасном диапазоне волн и фиксирующая наземные объекты по их тепловому излучению. Но военные стратеги и на этом не останавливаются! В космос выводится специальная аппаратура радиотехнического наблюдения. Космические системы такого назначения имели возможность не только обнаруживать радиоизлучающие средства, но и определять их назначение, характеристики и режимы функционирования. Так, например, если зарегистрировать излучение наземной радиолокационной станции, то можно определить радиус ее действия, чувствительность. По интенсивности и характеру радиообмена между штабами и подразделениями можно сделать выводы о том, нормальная ли, повседневная обстановка в регионе или начинается какая-то передислокация или концентрация войск. Сразу же после разработки и вывода на орбиту становятся популярными и среди военных, и среди гражданских потребителей космические навигационные средства, позволявшие еще в те времена определять с достаточно высокой точностью морским судам свои координаты в любой точке Мирового океана независимо от погодных условий. В интересах военных моряков создаются космические средства для обнаружения и распознавания как надводных, так и подводных кораблей, военные топографы заказали себе космический комплекс обзорного наблюдения и картографирования, позволяющий составлять с высокой точностью топографические и специальные карты местности. Ну а о космических средствах связи и спутниках-ретрансляторах и говорить не приходится — как-то быстро все привыкли и считали за должное, что можно в любой момент связаться с абонентом в любой точке земного шара, а программы Центрального телевидения можно посмотреть в далеких странах Южной Америки. В общем, 70–80-е годы — период некоего «космического бума», охватившего не только военные, но практически все сферы нашей повседневной деятельности. Естественно, что наши извечные друзья и соперники в космических гонках от нас не отставали, если не сказать больше. Паритет с США мы здесь четко выдерживали, чего бы нам это ни стоило. А стоило нам это немало! Вот, к примеру, мы с американцами имеем постоянно на орбите по два спутника-фоторазведчика и добросовестно фотографируем друг у друга территории и военные объекты. Но у нашего спутника через пару месяцев заканчивается ресурс, и его надо менять. А это новые ракеты, новые аппараты, новые пуски. Американцы, имея более надежную аппаратуру, делали это значительно реже.

Естественно, что вся эта сложнейшая система носителей, космических объектов, уникальнейшей специальной аппаратуры проектировалась, разрабатывалась, испытывалась в многочисленных научно-исследовательских и проектных институтах и конструкторских бюро, на вновь построенных и переоборудованных предприятиях и заводах, разбросанных по всей территории тогдашнего Союза. И тоже естественно, что все это творилось под неусыпным контролем Министерства обороны, представители которого были аккредитованы на этих НИИ, КБ, объединениях, предприятиях, заводах. Вот мы, я и мои коллеги по вновь созданному отделу, и мотались по всем этим предприятиям и организациям и проверяли: четко ли, добросовестно ли выполняет военпред свои функции, все ли требования заказчика реализованы в новых проработках, не отправлена ли на полигон дефектная продукция. И должность-то у меня так и называлась: «старший офицер-инспектор». Должность категории «полковник», так что мне, майору, на зависть моих коллег, в этой части подвезло. Кстати, в этот период моей деятельности у меня появилась еще одна реальная возможность (после тоста «на троих» за полет Гагарина) прославиться записью в Книге рекордов Гиннесса. Пожалуй, тогда, да и сейчас, наверное, тоже, не найдется человека, побывавшего практически чуть ли не во всех (по тем временам, конечно) организациях и на предприятиях промышленности, разрабатывающих и производящих космическую продукцию. Это где-то 120–130 таких организаций. И ведь не только приехал, отметился и укатил домой. Неделю, а то и две ходишь по лабораториям и цехам, общаешься с проектантами, разработчиками, рабочими, монтажницами, испытателями и со всеми теми, кто создавал эту чудесную технику. Ведь их рабочие места — это, если по-военному, передовой рубеж боевых действий военпреда, это место, где новая идея ложится на бумагу, чертеж превращается в конструкцию, а схема — в прибор. И везде рядом с проектантом, разработчиком, монтажником «око государево» — военпред. Видно, это делалось так успешно и эффективно, что и другие ведомства, например Академия наук, просили Министерство обороны подключить своих военпредов к контролю их заказов по космической тематике. По линии Академии наук это, как правило, лунные и марсианские программы, исследование планет Солнечной системы, межпланетные экспедиции.

Ох уж и насмотрелись мы на те реальные (не по газетам) условия, в которых советский народ добивался этого самого паритета с американцами, где на выходе появлялись уникальнейшие приборы, конструкции и системы, которые реально делали нашу страну самой передовой космической державой. И не очень-то кого-то волновало, что творцы этой техники размещались зачастую в бывших барских конюшнях, где капитальный ремонт делался где-то накануне революции, или занимали цеха еще Демидовских заводов или в бывших монастырях и церквах… Явный диссонанс был характерен для таких исконно русских городов, как Москва, Ленинград, Куйбышев, Саратов, Красноярск. Здесь наряду с модерновыми проектными залами и светлыми цехами, построенными специально под эту тематику (к примеру, фирма Пилюгина имела такие современные производственные помещения, оснащенные японским и швейцарским оборудованием), были и цеха, где стояли станки еще с царских времен. А вот в Москве прямо у станции метро «Красные ворота» за высокой каменной стеной в старинном красивом особняке, где сохранились еще гобелены, и старинные картины на стенах уютных залов, трудились создатели первых отечественных спутников метеонаблюдения. Правда, основная часть творцов этих спутников (кстати, и военпреды тоже) располагалась в различных подсобных помещениях — комнатах прислуги, кухне, каретных сараях. Но спутники-то были не хуже американских! Помнится, на старинном питерском предприятии — Ленинградском оптико-механическом объединении — мы попали в довольно-таки невзрачное помещение, где на двух-трех простеньких стендах трудились добросовестно по виду старички-пенсионеры (вот тот — Герой Соцтруда, а вон тот старичок — кавалер ордена Ленина, доверительно сказали нам). Каждый из них какими-то известными только ему (поэтому и сидели по углам!) способами и лично своими инструментами и приспособлениями обрабатывал поверхности огромных (полтора метра в диаметре!) будущих космических телескопов. И это на зеркальной поверхности, точность кривизны которой измеряется микронами! А в одном из харьковских цехов, где собирали приборы системы управления ракет, на глаза попался аккуратно застеленный топчанчик. На наш естественный вопрос мы получили разъяснение: у нас только один человек умеет делать стеклянные баллончики особой конфигурации, но, к сожалению, он страдает исконно русской болезнью. Поэтому мы приглашаем его один раз в квартал и организуем ему круглосуточное пребывание в цеху; после того как он выполнит норму, мы отпускаем его «болеть» дальше. Так что лесковский Левша и в передовой космической технологии всегда занимал свое почетное место.

И все же уникальная это военная профессия — защищать интересы заказчика на всех этапах создания нового образца космического вооружения! Здесь военной выправкой и знанием воинских уставов не возьмешь. Глубокие знания по теме, трезвый аналитический ум, смекалка, самообладание, умение спорить и защищать свою правоту и находить компромиссные решения — далеко не полный перечень качеств и достоинств, которыми должен обладать военный этой профессии. Кстати, ни в одном военном или гражданском вузе нет ни кафедры, ни спецкурса, где бы учили премудростям этого сложного, но очень интересного дела. Жизнь показала, что не всякий может и умеет быть военпредом. Ответственность — колоссальная! Ведь были же случаи, когда неправильно собранная и проверенная военпредом схема, плохо подпаянный провод в приборе или болт не того размера и диаметра приводили к срывам испытаний на полигоне, а то и к взрывам, пожарам, гибели людей. Так что были среди военпредов и многочисленные взыскания, и понижения в должностях и званиях, и досрочные увольнения в запас. Правда, что-то не припоминаются случаи привлечения военпредов к уголовной ответственности. Ну и слава богу!

Этот период отложился в памяти как калейдоскоп событий, связанных с освоением новой техники, посещением лабораторий, цехов, стендов, испытательных полигонов, встречами с главными конструкторами и руководителями производства (все-таки мы представляли главное заказывающее управление Минобороны), встреч-расставаний с бывшими однокашниками и сослуживцами, боев за места в хороших гостиницах (помнится, что особо жестокие — в Ленинграде), передвижений практически на всех видах транспорта (кроме, пожалуй, оленей и собак), посещений местных театров, злачных мест, бань, саун и, если попадали в доверие, — закрытых прилавков с распродажей все того же дефицита. Из всего этого динамичного, насыщенного «инспекторского» периода пара житейских моментов наиболее яркие и запоминающиеся.

Среди практически постоянной по составу комиссии, выезжающей на инспекторские проверки, было несколько человек (и я среди них) — любителей истории. Лично я еще со школьной скамьи любил этот предмет (наверное, если бы не космос, я точно стал бы историком). Посещая старинные дворцы и усадьбы, я с огромным интересом слушал рассказы о событиях: любовных, трагических, комических, которые имели (а может, и не имели) место давным-давно в стенах этих старинных зданий. Мое пылкое воображение (если честно, то грешен этим и сейчас) делало меня участником этих романтичных историй: я тоже с кем-то сражался, кого-то спасал, от кого-то убегал, кому-то делал добрые дела. И вот я езжу по России. Меня встречают как представителя Центра, хотят (льщу себя надеждой, что бескорыстно) сделать мою командировку приятной. Да здесь еще прошел слушок, что я неравнодушен к местным историческим достопримечательностям. Бывали случаи, когда по приезде в очередной город мы ехали не в гостиницу, а объезжали окрестности, смотрели бывшие особняки и дома, где живали в старые времена губернаторы, местная знаменитость, где когда-то родился известный писатель или художник. Пожалуй, это была единственная слабость, которую я себе позволял, приезжая в российские города в качестве инспектора по космическим делам. Много я повидал интересного за время своих инспекторских поездок. И много познал о людях в ходе этих же командировок, многому научился в жизни. Ну как я мог отказаться от посещения, будучи в командировке в Ижевске, знаменитых Тархан, где в подземелье маленькой часовенки на цепях качается гроб с останками Михаила Юрьевича Лермонтова и где в спальне его бабушки — Арсеньевой мы не стеснялись своих слез, слушая рассказ о том, как она в тоскливом одиночестве переживала смерть своего единственного любимого внука. А в Красноярске мы долго плутали по окраинам города, чтобы найти часовенку в виде винной бутыли, которую приказал построить местный купец. Купца давно уже нет, а часовенка стоит, о ней слагают легенды, к ней на поклон едут фанаты типа нас. А уникальное явление природы — Красноярские столбы! Со страхом наблюдали, как местные смельчаки бросались вниз головой по «шкуродерам» — двум отвесным, абсолютно гладким скалам, расположенным друг от друга на ширину человеческого тела. А Красноярская ГЭС! Это уникальная плотина высотой в сотни полторы метров, зажатая мощными скалами. А огромный турбинный зал ГЭС, но уже Куйбышевской. Дух захватывает, когда наблюдаешь, как мощнейший водяной поток играючи крутит с огромной скоростью гигантскую турбину. А как забыть уютный, построенный еще купцами местный театр Омска, полностью повторяющий в миниатюре интерьер Большого театра в Москве. А красоты Киева! А в Воронеже в ресторане на втором этаже нас специально посадили у окна, из которого выпрыгнул герой еще Гражданской войны Олеко Дундич, спасаясь от белых. Эту легенду с гордостью поведали нам наши местные коллеги. А Ленинград, где мы бывали десятки раз. Здесь мне явно повезло: много наших предприятий расположено в этом любимом мной городе-музее. Руководителем одного из военных представительств здесь был Петр Иванович Петров, очень приятный человек, прекрасно знающий историю этого города, где про каждый дом можно долго и загадочно рассказывать. Петр Иванович мне как-то даже признался, что перед нашей очередной командировкой в этот славный город он ходил по библиотекам — собирал нужную историческую информацию, которую преподносил нам с искусством заправского экскурсовода. Я лично млел от избытка таких уникальных сведений и с тоской думал о том, что завтра я проверяю деятельность этого исторического «искусителя» и вдруг (не дай бог!) мне придется поставить ему «трояк» за его упущения в работе (инспектор я был суровый, но справедливый). Но все обходилось нормально, ибо и в работе Петр Иванович был также на высоте. Даже в родной Москве нам умудрялись показать памятники и исторические места, о которых я и не знал. На территории одного из наших предприятий я долго бродил вокруг почти развалившегося дома Анны Монс — приятельницы Петра Первого. Повезло мне в жизни: много интересного я посмотрел, кочуя по нашей необъятной стране. Я в те годы увлекался кинолюбительством (киноаппарат — свадебный подарок друзей), большинство моих поездок нашли отражение в кинокадрах. Сотни метров этих фильмов лежат до сих пор, ждут обработки.

Вот уж действительно верна русская пословица: век живи — век учись! Я думал, что в период моих инспекторских поездок я столько познал в жизни, что меня уже ничем не удивишь. Ан нет! Так уж получилось, что я занимался инспекторской деятельностью не пять, как бы мне хотелось, а долгих десять лет. За это время десятки людей не единожды составляли мне компанию в моих поездках по нашим предприятиям. И что меня поражало на первых порах, так это как меняется человек, попадая в не типичную для него обстановку. Ну ладно герои-космонавты. Слетал — получай свое на всю оставшуюся жизнь. Слава обрушилась на тебя лавиной, постарайся остаться человеком (если, конечно, сможешь). А тут чиновник вырывается всего лишь на пару недель на свободу. Работа, жена, теща, дети, личный автомобиль и, что, наверное, важно, — болячки и хвори — все осталось в Москве. И вот он как будто с цепи срывается! То один, поселившись в гостинице, начинает пить «по-черному» и вообще не показывается на предприятии, а другой, попав в город своей молодости, бесследно пропадает до конца командировки, третий достает свою записную книжку и начинает восстанавливать свои любовные связи. Лет через пять-семь моей такой кочевой жизни мне пришлось быть свидетелем таких «превращений» очень многих моих коллег по главку, включая и некоторых больших начальников. У меня хватало, конечно, ума и такта не вспоминать по приезде в Москву об отдельных «деталях» наших совместных командировок, они молча были мне благодарны за это, и у нас сохранялись хорошие, добрые отношения. Такой фейерверк лиц, темпераментов, всплесков чувств и эмоций давали мне возможность на их фоне оценить и свои жизненные позиции и помогали в различных ситуациях принимать нужные, адекватные решения.

В заключение этого чуть затянувшегося не по моей вине этапа моей службы и на зависть любителям путешествий и российской истории просто перечислю старинные русские города, где мне посчастливилось бывать: Красноярск, Омск, Новосибирск с его знаменитым Академгородком, Ташкент, Нижняя Салда, Нижний Тагил (старинные уральские города), Куйбышев, Ижевск, Бердск, Астрахань, Воронеж, Ярославль, Сухуми, Киев, Днепропетровск, Львов и конечно же Ленинград.

А жизнь продолжается! Начало 80-х годов я встретил уже полковником, «матерым» семьянином, чиновником центрального аппарата, уже с ученым званием «кандидат технических наук», что, кстати, не давало мне никаких привилегий и материальных выгод, просто было приятно, что в моих статьях («проба пера» в журналах «Военная мысль» и «Авиация и космонавтика») автор прописывался не только полковником, но и кандидатом наук. Вот пока единственный результат моих ночных бдений на кухне, когда все семейство спало. Но Александр Васильевич Поцелуев сказал «Надо», я ответил «Есть!». Для всякого военного переход из просто старшего офицера в полковники — радостное событие, веха в службе. Здесь мне помнятся два момента. Я пришел к своим родителям в новых полковничьих погонах, мама просто поцеловала своего любимчика (ей все равно, в каких ее сынок званиях), но как же был горд папа, когда увидел большие звезды на моих погонах. Здесь уж и мама разобралась в ситуации. А как я стеснялся, когда в первый раз надел папаху! Мне казалось, что все глаз с меня не спускают и смотрят на меня, конечно, с уважением и завистью. А сам я не упускал любой возможности незаметно полюбоваться на свое отражение в окнах вагонов метро. А что! Молодой мужик, суровый взгляд, лысины под папахой не видно. Было на что посмотреть!

Все-таки начальство пошло мне навстречу и перевело из инспекционного отдела в отдел тематический, где я должен был заниматься уже как заказчик контролем разработок конкретных космических комплексов. Я долго ждал этого момента и поэтому с большим энтузиазмом принялся за освоение новой для меня тематики. По роду своей работы я ближе сошелся с людьми, которых просто знал и здоровался или с которыми бывал в командировках. А сегодня многие из них находятся у руля нашей отечественной ракетно-космической техники. И это вполне естественно! Более тесные, почти каждодневные контакты с некоторыми из них надолго сохранились в памяти. Лично для меня это прежде всего генерал-лейтенант Юрий Федорович Кравцов. Очень колоритная фигура, бывший летчик, участник войны, грамотный специалист и умнейший начальник и при этом весельчак, любитель женщин, знаток анекдотов и баек, особенно авиационных. Мы все, и его подчиненные, и его начальники, души в нем не чаяли. Именно он вытянул меня из инспекторов в свое управление. Спасибо ему за это! Все мы стремились попасть на еженедельные «оперативки», проводимые Юрием Федоровичем. Это даже и не «оперативки» в воинском подразделении. Это — спектакли одного актера, это — Клуб веселых и находчивых, это — школа жизни и народной мудрости! Такие сборы начинались, как правило, с обсуждения общежитейских проблем, наших внутренних управленческих событий, реже — проблемы союзного и международного значения. Особая тема — как растет и безобразничает дочь Анюта («профурсетка» — как любовно называл свою двухлетнюю дочь Юрий Федорович, который в 57 лет в очередной раз стал отцом). И какие только темы мы не обсуждали! Как бороться с обледенением самолета, как размножаются киты, по каким законам живут пчелы (лично я впервые узнал об этом много интересного), какая будет погода и какие виды на дачный урожай, почему стихи Анны Ахматовой более лиричны, чем стихи Цветаевой, каковы истинные причины развода Эдиты Пьехи и Броневицкого, где достать «вагонку» по сносной цене и даже… причины возникновения мастита у женщин и как с ним бороться. И только после диспутов на столь разнообразные темы начиналось обсуждение наших повседневных служебных дел. Иногда, правда, такие «оперативки» заканчивались такими «накачками» и взбучками со стороны того же Кравцова, что, выходя из кабинета начальника, забываешь не только как пчелы размножаются или какими средствами бороться с радикулитом, но и как тебя звать-величать. И тем не менее такие сборы были интересны, познавательны, проходили в хорошей, дружеской обстановке, поэтому, наверное, и служебные проблемы решались как-то быстро и без особых споров и конфликтов. Рановато ушел из жизни Юрий Федорович. С его неуемным темпераментом и кипучей энергией ему бы жить да жить.

Не менее колоритной фигурой, но немного другого склада был наш главный начальник — Александр Александрович Максимов. Это был человек, одержимый ракетами и космонавтикой. Примечательно, что свою деятельность на ракетно-космическом поприще он начинал военпредом на фирме Королева. К концу своей службы это уже генерал, фактически руководитель работ по созданию военного космоса, отмеченный всевозможными наградами и званиями. Конечно, мы, а особенно молодежь, его побаивались, старались не попадаться под горячую руку и четко выполнять все его приказы и распоряжения. Но при этом обращались к нему, как правило, не по-уставному: «товарищ генерал-полковник», а просто Сан Саныч. Это — не бахвальство и панибратство, а дань уважения человеку культурному и прекрасно образованному, всесторонне эрудированному и технически грамотному, с широким жизненным кругозором, которому не чужды ни споры по искусству и поэзии, ни застолья в кругу своих коллег по работе, ни общение с прекрасным полом. Вот за это мы его и уважали. Помнится, как-то отдыхал я со своим семейством на берегу какого-то водоема. Вдруг смотрю, к берегу мчится катер, а за ним лихо причаливает к берегу на водных лыжах наш Сан Саныч! Спустя некоторое время я проверяю очередное военное представительство. Команда из главка — срочно позвонить Максимову. Пока набирал номер, лихорадочно думал, где прокол, за что мне будет сейчас разнос. Все оказалось значительно проще. Сан Саныч где-то узнал, что в спортивном магазине на Ленинском проспекте продаются дешевые импортные водные лыжи. Давай, мол, дуй за ними, пока не разобрали, и меня не забудь. Я как-то вяловато откликнулся на спортивный порыв нашего начальника. За лыжами не помчался. А наверное, зря. Молодой еще был, стратегически мыслил слабо (поэтому, видно, и уволился из армии полковником). Как-то он меня вызывает: надо бы статейку в «Красную звезду» про наши космические дела написать. Написали. Точнее, я написал, он отредактировал и за своей подписью отправил. Потом нам это понравилось, и мы стали замахиваться на более солидные издания. Например, раздел о перспективах развития космонавтики в фундаментальном труде «Космонавтика в СССР» — это дело наших с Сан Санычем рук. Правда, в числе авторов этой солидной книги (почему-то запомнилось — весила она 4 кг!) числился только Максимов. Это уже детали. Но даже такое творческое содружество пошло мне на пользу в одной пикантной ситуации. Как-то подходит ко мне очередной майор из особого отдела и показывает переводную статью из какого-то американского журнала с военно-космической тематикой. По ходу статьи там была такая фраза: «Как отмечают ведущие советские специалисты в области космических технологий…» И дальше — фамилии нескольких действительно известных наших специалистов в этой области. Как туда попала моя фамилия — мне абсолютно непонятно, тем более что к известным я себя никогда не причислял. И тем не менее факт, который зафиксировали наши бдительные товарищи. Опять те же вопросы: когда и что писал, кто разрешил, где печатался? Опять объяснения, справки, вещественные доказательства в виде опубликованных материалов. Вот здесь мой соавтор (в данной ситуации так лучше звучит) проявил инициативу, и зарождающееся персональное дело было быстро прикрыто. Помнится, именно от Сан Саныча я впервые услышал хорошо обоснованный и эмоциональный рассказ об НЛО («летающих тарелках»). Он был большой пропагандист этой теории и периодически давал мне почитать книжки и другие материалы по этой волнующей теме. Очень разносторонним и разноплановым был Александр Александрович человеком! Но главный его «конек» — любовь и преданность своему делу: созданию новых образцов нашей космической техники (он из молодого поколения сподвижников Королева). В отличие от многих своих подчиненных знал он эту технику досконально и даже излишне глубоко для руководителя такого масштаба. Вот эта самая его техническая «въедливость» доставляла нам, его подчиненным, много хлопот, зачастую приходилось по ночам листать классику и техническую документацию, чтобы утром ответить на мудреный вопрос Сан Саныча. Лучше всего это получалось у Володи Пивнюка, нашего «технического интеллектуала», который на законных основаниях числился постоянным референтом Максимова по всем «хитрым» техническим проблемам. Таким же умницей и всесторонне развитым специалистом в нашей области был и генерал Евгений Иванович Панченко — очень уважаемый человек среди нас и среди разработчиков, хитрый стратег, который умел профессионально, как истинный дипломат, сглаживать углы при многочисленных конфликтных ситуациях, возникающих между промышленностью и Минобороны. Придет время, и среди моих непосредственных начальников появится вначале полковник, а со временем и генерал-полковник Герман Степанович Титов.

Герман Титов! Космонавт-2, легендарная личность, вместе с Юрием Гагариным — любимец планеты, особенно ее женской половины. Мне довелось длительное время общаться с этой неординарной, яркой личностью в самых различных жизненных ситуациях: на службе и в командировках, в кругу друзей и на широких общественных мероприятиях, в частных встречах и официальных торжественных церемониях, на даче и в походах по подмосковным лесам, на рыбалке и сборе грибов, среди наших жен, детей, а со временем — и внуков. Совершенно различные условия и ситуации! Неизменно лишь одно — ровное, спокойное, практически не зависящее от окружающих условий отношение Германа Степановича к происходящему вокруг. Этот человек по всем жизненным проблемам и вопросам имел свое, не всегда, может быть, однозначное — но свое! — мнение. Думаю, что такая уверенная, зачастую бескомпромиссная позиция базировалась не только и не столько на непререкаемом авторитете космонавта или депутата Госдумы, а больше и в основном на чисто человеческих качествах Германа. Здесь и его интеллект, и широкая эрудиция, любознательность и желание познать как можно больше в окружающем мире, тонкое восприятие всего того, что происходит вокруг, его умение с полуслова, с лету понять, схватить суть говорящего и поддержать разговор практически на любую тему, широкие познания в области музыки, поэзии, театра, почти лирическое восприятие красот русской природы, ровное, спокойное, уважительное отношение к окружающим и на работе, и в кругу родных, друзей и знакомых. За всю свою до обидного короткую жизнь Герман сумел сохранить и во многом приумножить всю эту гамму прекрасных человеческих качеств, которыми так щедро наградила его природа. И только поэтому и молодой лейтенант — летчик авиационного полка, и всемирно известный герой-космонавт, и убеленный сединой генерал-полковник, и народный избранник — депутат Госдумы — это все тот же Герман с его широкой натурой, неизменным, чуть взрывным характером, твердой жизненной позицией и собственным восприятием окружающего мира… Годы его не изменили, а наша, в общем-то, нелегкая жизнь его не сломила, не превратила в приспособленца, не заставила сегодня во весь голос и на всех перекрестках хулить то, чему только еще вчера мы все поклонялись. Вот в этом весь Титов! За это его ценили и уважали все, кто его знал, с кем он общался по работе, по жизни — и его друзья, и его недруги, если таковые у него были.

Наши добрые, хорошие отношения начались еще в далекие годы нашего совместного пребывания в Звездном городке. Мы были молоды, я не обременен семейными узами, а Герман с упоением ловко лавировал на гребне волн своей космической славы. Культурным центром, местом, куда многие заглядывали «на огонек», была моя холостяцкая квартира. Частенько ко мне подходили мои коллеги по службе с душевной просьбой: сестра, мол, приезжает, негде остановиться, можно воспользоваться твоей квартирой. Я, конечно, шел навстречу такому любящему брату, тем более что сестры приезжали почему-то, как правило, под выходные, когда я рвался в Москву, домой. А совместные творческие вечера, когда в моей двухкомнатной квартире умещались половина (женская) выпускного курса ГИТИСа и жаждущие на них посмотреть и их послушать местные жители. Бедные мои соседи — Жора Добровольский, Петя Колодин, Саня Матинченко — деликатно терпели, не жаловались. Частенько к нам заглядывал и Герман и сразу же становился душой компании. А вот интересно, помнит ли патриарх нашей эстрады народный артист Советского Союза Иосиф Кобзон, как поздно ночью мы с Германом нагрянули к нему в гости в его малюсенькую комнатушку в коммуналке, что рядом с Театром Образцова, где единственным украшением было большое фото Титова с его дарственной. Когда мы уходили, то молодой, тогда еще начинающий певец Иосиф Кобзон так и остался в недоумении — зачем же мы приходили к нему в два часа ночи. А мы уже мчимся домой, в Чкаловский. Я хотел выйти из машины у своего дома, чтобы быстрее забраться в свою холостяцкую постель. «Нет! — решительно возразил мой старший товарищ, — ночевать будешь у меня». — «Есть!» — сказал я. Приехали к Титовым. Я минут тридцать переминаюсь с ноги на ногу в прихожей, а в это время Герман в спальне ведет переговоры с супругой. Я думаю, на тему, можно ли Эдуарду у нас переночевать. Наверное, разрешение было получено, мне выделили раскладушку с постельным бельем и уложили в столовой. Утречком, пока все еще спали, я перебежал в свою родную обитель. Это было мое первое знакомство уже с семейством Титовых. Как-то постепенно получилось, что с годами мы стали общаться уже семьями: Титовы — Герман с Тамарой, Жолобовы — Виталий с Лилей и я со своей молодой женой. Подрастали дети, а у нас у всех — девчонки, появились какие-то общие интересы, совместные праздники, дни рождения, переживали, когда же полетит Виталька. Видно, нам всем вместе было хорошо, ибо с годами наши контакты не разрушились, а стали прочнее, даже несмотря на то, что нашу компанию покинул Жолобов, — после долгожданного космического полета уж больно ему захотелось стать мэром своего родного города Херсона, куда он и отбыл, как говорится, не попрощавшись. Лиля осталась верной подругой в наших рядах.

С начала 80-х Герман Степанович — заместитель начальника нашего главка, уже мой непосредственный начальник. Жили в Москве почти рядом, еще практически молоды (в районе сорока), девчонки-подростки пока не доставляли нам особых хлопот, дачными проблемами пока не обременены (правда, мало кто верил, что у героя-космонавта нет дачи, а я до дачи еще не дослужился). Хорошие были времена! Колесили по Подмосковью на машинах, собирали грибы-ягоды, рыбачили, побывали в Эстонии, ездили в гости, особо туда, где была сауна, намотали сотни метров кинопленки. Кстати, по части сбора грибов Герман, как истинный сибиряк, мог дать фору нашим дамам — большим специалистам в этом виде тихой охоты. Я — так, на подхвате. Почему-то запомнилась такая картинка: солнечный денек, Гера сидит на опушке леса, сосредоточенно перебирает собранные грибы и каждый тщательно, почти с любовью вытирает о свои штаны. Все это было в Рузе, в оздоровительном комплексе Звездного городка, куда мы неоднократно и с огромным удовольствием ездили.

Это ведь были далекие времена информационного голода и когда еще считалось просто неприличным публично муссировать чьи-то семейные дела или описывать хоромы кого-то из сильных мира сего. И поэтому слухи, сплетни, чьи-то домыслы, кто-то что-то сказал, кто-то не так понял — все это было в ходу и будоражило московскую общественность. И особо, если это касалось космонавтов. Конечно же не осталась без внимания «желтой» прессы и такая колоритная фигура, как Герман. Чего только мы не наслышались за эти годы! А на деле мне приходилось множество раз наблюдать, с каким уважением, трепетно относился Герман к своей жене, к своим детям. Не единожды приходилось быть с ним в различных мужских компаниях, где мужики, чуть поддав, начинают, мягко говоря, критиковать своих жен. Герман, как правило, не поддерживал такие разговоры, и я ни разу не слышал, чтобы он сказал худое слово про свою Тамару. Хотя, конечно, как и в любой советской семье, у них всякое бывало, но фундамент их семейной крепости оставался прочен и незыблем. Память сохранила тихие московские вечера, когда мы со своими детьми собираемся за столом, который быстро накрывала Тамара, ведем тихие задушевные беседы (иногда даже заумные), обсуждаем наши житейские проблемы, иногда по нашей просьбе Герман читал стихи (если был в ударе и настроен лирически, то это у него получалось прекрасно).

Тема эта для меня трепетная и волнительная. Но вот еще одно, пожалуй, главное. Беру на себя смелость утверждать, что под солидным и красивым генеральским мундиром с множеством отечественных и зарубежных геройских звезд и орденов билось чуткое сердце, трепетно, почти болезненно реагирующее на окружающий мир. И в то же время в силу каких-то, ему одному известных причин не стремящееся выплескивать наружу свое отношение к происходящему вокруг, свои радости и печали, раздумья, сомнения и переживания, победы и поражения. Хорошо это или плохо — трудно сказать! Ведь есть люди, и у нас таких, наверное, большинство, которые не желают свои чувства и эмоции долго хранить и переваривать в себе, они предпочитают «выйти в народ» (вот уж действительно — на миру и смерть красна!), вынести на всенародное обсуждение и разделить с окружающими свои горести и печали и успокоиться, получив свою долю людского сочувствия. И на душе легче, и снова жизнь прекрасна и удивительна! Таким людям легче живется на белом свете. Но ведь есть и такие, которые не выплескивают свои эмоции наружу, не стремятся взвалить на чужие плечи груз своих забот и проблем, а зачастую мучительно переваривают глубоко в себе свои боли и печали, раздумья и переживания. Это про Германа. Как он болезненно, вот уж действительно внутренне сгорая, переживал скоропалительный распад Советского Союза, развал армии, крушение наших космических завоеваний, с каким презрением относился к «перевертышам», чуть ли ни ежедневно меняющим свою точку зрения на происходящее, или к бывшим солидным партийным боссам, имеющим сегодня несколько торговых палаток у метро. Но я что-то не припоминаю, чтобы этими своими мыслями и переживаниями он делился с телевизионной аудиторией (а это в те времена было модным) или выступал на каких-либо симпозиумах или конференциях. И очень редко он проявлял свои эмоции по поводу происходящего вокруг среди близких ему людей. Все в себе, все на внутренних переживаниях, все за счет самосгорания.

Говорят, что нет предела человеческим возможностям. Есть! К сожалению. Вечного внутреннего огня у человека не бывает. И когда этот внутренний огонь переходит в испепеляющий пожар — нет человека. И неважно, как он умер: сидя, стоя, в больнице или дома, на банкете или в бане. Важно, почему он умер. Я хорошо знал Германа. И поэтому смею утверждать, что внутреннее невосприятие происходящего вокруг, бурный внутренний протест против предательства, обвала принципов и идеалов, лжецов и хапуг — вот этот самый пожар души — истинные причины, по которым нет сегодня среди нас дорогого и близкого человека. Я в этом убежден. Так уж получилось, что, направляясь сегодня на работу, я проезжаю мимо Новодевичьего монастыря. И каждый раз я мысленно посылаю свой привет и коротенький доклад о нашем житье-бытье своему незабвенному другу — Герману Титову.

Повседневная жизнь чиновника центрального аппарата Министерства обороны, пусть даже это будет и высококлассный специалист в космической области, интересна, многогранна и при добросовестном отношении к своим обязанностям даже во многом носит творческий характер. Здесь самое главное, чтобы с годами у тебя не пропал молодой задор, этот самый творческий порыв, стремление, желание и умение добиться от промышленности выполнения наших требований в новых разработках. Не просто, скажу я вам, майору или подполковнику доказать Главному конструктору, академику, с двумя Звездами Героя на груди, что его конструкция должна быть не круглая, а квадратная, или, положим, его технические решения не удовлетворяют требованиям заказчика. Правда, у нас в этих технических полемиках были хорошие советчики и помощники в лице высококлассных специалистов нашего Центрального научно-исследовательского института космических средств, подчиненного нашему главку, и конечно же наших военпредов. Мы и сами специализировались по различным профилям и техническим направлениям. Среди нас были ракетчики, ведущие по космическим аппаратам, двигателисты, управленцы, связисты, телеметристы, специалисты по бортовой специальной аппаратуре — в общем, любое направление, любой аспект ракетно-космической тематики являлись сферой деятельности нашего специалиста. Почетная, но трудная работа!

Типичный рабочий день офицера главка — это работа с обширной перепиской (письма входящие, исходящие), изучение и анализ технической документации (просят зайти в канцелярию, а там тебе сюрприз — томов двадцать очередного эскизного проекта), общение с разработчиками и промышленниками (здесь, на месте, или с выездом в институты или на предприятие, естественно, на общественном транспорте), участие в многочисленных совещаниях, проводимых нашими командирами, подготовка для вышестоящего начальства многочисленных справок, записок, отчетов, докладов и «раскладушек». «Раскладушка» — это наиболее популярный в нашем главке (компьютерной графики тогда еще не знали) вид наглядной агитации по нашей технике, когда на трех-пяти листах ватмана небольшого формата, склеенных в виде «гармошки», в красках рисуется ракета или космический аппарат со всеми их комплектующими, характеристиками и другими справочными данными. Когда Максимов ехал на доклад в Генштаб, он всегда брал с собой на всякий случай с десяток таких «раскладушек». Ну и конечно же довольно-таки частые поездки на полигоны, в основном на Байконур или в Плесецк, по своей тематике. А там — работа в госкомиссиях, участие в испытаниях и пусках, разбор неудачных и аварийных результатов, отработка эксплуатационной документации для техники, сдаваемой в боевую эксплуатацию, извечная полемика с местными военными и промышленниками. Все это до боли знакомо.

Но есть в этой череде со временем ставших довольно-таки нудными действий события, которые делали нашу чиновничью жизнь не такой уж скучной и однообразной. Среди них — занятия по марксистско-ленинской подготовке. О! Это уже не кравцовский моноспектакль. Это действо, в котором должны принимать участие все: и офицеры, и служащие. Начать надо с того, что нас всех, правда, только офицеров, тогдашний главком Ракетных войск Владимир Федорович Толубко (а наш главк какое-то время ему подчинялся) заставил завести каждому по три тетради, при этом указав, сколько страниц должно быть и какие должны быть поля. Политорганы рьяно следили за выполнением этой директивы по всем ракетным частям. Первая тетрадь — конспектирование первоисточников, классиков марксизма-ленинизма, вторая — конспекты по материалам съездов и пленумов ЦК КПСС, в третьей — конспекты лекционных материалов и мои личные мысли и соображения к очередному семинару. По-моему, над нами смеялась вся Советская Армия, но уж больно хотелось Владимиру Федоровичу стать Маршалом Советского Союза, а такая политическая активность не могла быть не замеченной нашим высшим партийным руководством, которое определяет, кому какое звание присваивать. Такая байка, во всяком случае, ходила среди нас. Но делать нечего, продвигаться-то по службе надо, а следовательно, и конспекты вести тоже надо. Помнится, нам приводили в качестве положительного примера тетрадь № 2 одного нашего коллеги, где на 80 листах этот энтузиаст законспектировал доклад Брежнева на очередном пленуме, изложенный, кстати, в брошюрке, которая продавалась в любом киоске.

Наше политическое просвещение начиналось, как правило, с лекции, на которую нас собирали в актовом зале. Шли с интересом лишь в том случае, если докладчиком был лектор ЦК КПСС — личность, от которой мы надеялись услышать что-то новенькое, недоступное для широкой аудитории. Зная это, эти самые лекторы подогревали интерес к себе какой-нибудь полусекретной информацией: оказывается, в такой-то области столько-то безработных или в результате стихийных бедствий на Сахалине погибли люди, а в Москве на улице Горького задержаны три проститутки. Слушатели охали-ахали: оказывается, и в Стране Советов возможны стихийные бедствия, а по улицам разгуливают девицы, о которых мы только в книжках читали. Сегодня это звучит смешно и как-то неправдоподобно, но тогда-то мы ведь твердо знали, что в социалистическом обществе не может быть безработицы, и никакого секса, и никакой проституции. Так уж нас воспитали. Еще пара-тройка доверительных малоизвестных фактов (например, состояние здоровья кого-нибудь из членов Политбюро или почему выдворены из страны Ростропович с Вишневской), и мы расходились, довольные друг другом. Далее по плану — семинарские занятия в многочисленных группах марксистско-ленинской подготовки. Это — четыре часа нудного прочтения каждым из участников своих записей с редкими, вялыми дискуссиями по обсуждаемой проблеме. В первые годы существования нашего главка это коллективное повышение нашего коммунистического сознания проходило под контролем двух ответственных лиц: замполита — генерала и полковника — его помощника. Но придут времена, когда таких генералов и полковников у нас станет тьма-тьмущая. А отсюда чуть ли не индивидуальный контроль за прохождением занятий и глубиной проработки материала в каждой группе. По завершении таких занятий проверяющие делали несколько записей в журнал руководителя (я был одним из таких руководителей) типа: не раскрыты глубинные причины перехода от различных наций и народностей к единой нации — «советский народ», слабо показана роль Коммунистической партии в деле развития Советской Армии в целом и космических войск в частности, более подробно надо бы о задачах, поставленных на очередном Пленуме по развитию птицеводства, ну и тому подобное. Читали, конспектировали, более глубоко прорабатывали первоисточники, чтобы к следующему семинару устранить недостатки. И все это было само собой разумеющееся, ибо мы все по инерции еще продолжали верить, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», а в конце очередной пятилетки все мы будем жить в отдельных квартирах, а со следующего месяца все виды транспорта будут бесплатными. Блажен, кто верует! Пройдет совсем немного времени, я уже на пенсии и работаю в Министерстве иностранных дел, забыв про три тетради и необходимость вообще что-либо конспектировать. Страна — один сплошной рынок, где продается и покупается все — от ракеты до веника. Вдруг как-то звонок. На проводе — один из бывших моих грозных проверяющих. Я по инерции внутренне сжался, ожидая очередного разгона. Оказывается, он ко мне с просьбой: нельзя ли на территории министерства организовать временную торговую точку по продаже бельгийского женского нижнего белья. Я обещал, но при этом подумал, что при встрече выскажу ему все накопившиеся годами обиды. Встретились. Он мне долго и так же убежденно, как на семинарах, рассказывал о преимуществах бюстгальтеров бельгийских в сравнении с немецкими. Я слушал и все ждал, когда же я начну пламенную обвинительную речь. Но в какой-то момент вдруг понял: обвинять-то мне некого и не за что. Мой собеседник, в принципе, такая же, как и я, жертва коммунистического пресса, под которым все мы, в том числе и наши политработники, находились долгие годы. Сомневаюсь, что он верил во все то, о чем убежденно и обоснованно говорил нам на семинарах. Но агитация — это его работа. Думаю, что с бюстгальтерами у него лучше получалось. Я не стал его обличать, а просто пожалел. Впрочем, как и себя тоже.

Пока мы повышали свой идейно-политический уровень, космос в нашей стране продолжал оставаться популярнейшей сферой приложения умственных, материальных и всяческих других ресурсов в ущерб другим сторонам нашей повседневной жизни. Первая скрипка здесь — за военными. Наступили времена, когда каждый вид или род нашей армии считал обязательным для себя иметь «персональный» космический аппарат, который решал бы только его задачи. Появились «свои» главные конструкторы (например, Анатолий Иванович Савин — у моряков, Михаил Кузьмич Янгель — у ракетчиков) и даже «свои» министерства, не говоря уже о заказывающих управлениях по космосу чуть ли не у каждого Главкома. Начинается многолетняя борьба за приоритет в космических заказах между двумя министерствами — Министерством общего машиностроения и Министерством радиопромышленности. Космический «монстр» стал практически неуправляем. Светлые головы в нашем главке стали вынашивать идею создания единой системы космического наблюдения, которая должна решать задачи в интересах одновременно всех потребителей Минобороны. Задача благородная, но в тех условиях трудно реализуемая. Горячими сторонниками этой идей были Юрий Федорович Кравцов и Владимир Алексеевич Пивнюк, тогдашний мой непосредственный начальник. Исполнителем пока в единственном числе был я.

С энергией застоявшегося коня я ринулся в бой. Я сразу понял, что задача передо мной поставлена наитруднейшая. Попробуй убедить морское военное ведомство, что ему не нужен «персональный» космический аппарат наблюдения за надводной и подводной обстановкой, а всю необходимую разведывательную информацию моряки будут получать от космических наблюдателей общего, так сказать, пользования. И так со всеми: разведчиками, военными топографами, ракетчиками, летчиками. У каждого ведь свое «натуральное хозяйство»! А на всех ракет-носителей не напасешься, да и в космосе становится уже тесновато, как на хорошем шоссе, где рядом мчатся американские и советские автомобили (сталкиваться нельзя, надо только обгонять, но при этом неплохо было бы и заглянуть внутрь машины соперника). И я стал проявлять чудеса изворотливости и хитрости с одновременным представлением ярких красочных картинок недалекого прекрасного будущего. Кто-то верил, а кто-то нет. К таким применялись другие, более суровые меры воздействия. Сколько было совещаний, заседаний в узком кругу, в расширенном составе, различного рода симпозиумов и семинаров с привлечением нашего и других военных институтов, где с большими эмоциями и накалом страстей обсуждалась проблема: объединяться или не объединяться. За эти годы я стал почти своим человеком во всех главных штабах, заимел много друзей и сподвижников, но были, конечно, и такие, которые в упор меня не видели. Кульминацией этой борьбы было совещание у Дмитрия Федоровича Устинова, тогдашнего министра обороны, очень авторитетного члена Политбюро. Меня тоже пригласили на это совещание, поручив при этом ответственное задание. Совещание проходило в зале заседаний в старом еще здании Генштаба. Присутствует вся элита армии и флота, заинтересованная в использовании космоса в своих интересах. Председательствующий — Устинов. За его спиной висят 15–20 плакатов докладчиков по повестке дня. Нам, двум полковникам, нужно было находиться среди этих плакатов и по мере смены докладчиков менять наглядную агитацию. Строго предупредили: делать это быстро, бесшумно, без привлечения внимания министра. Вот мы и ползали на четвереньках, меняли плакаты, красные и потные от волнения и ответственности за то доверие, которое нам оказали. Естественно, что в последующем в разговорах по этой тематике я всегда подчеркивал: вот мы, мол, на совещании у министра… Из-за этих плакатов я так и не сумел разглядеть толком всесильного Дмитрия Федоровича. После совещания постоял у его стула, с удивлением обратил внимание на полную пепельницу окурков (когда это он успел). Хотел взять один на память, но вовремя опомнился — вдруг подумают, что мне нужны для каких-то тайных целей отпечатки пальцев члена Политбюро. За успешно проведенную операцию меня с моим коллегой-полковником обещали поощрить премией. Но забыли, видно. Наконец-то придет время, и у меня в руках будет многострадальный документ, где будут изложены и подписаны начальниками всех главных штабов родов и видов войск объединенные требования к перспективным космическим средствам военного назначения, которые обязаны удовлетворить всех пользователей Минобороны. Дальше надо претворять эти требования в конкретные разработки, создавать новые перспективные целевые комплексы. Но не тут-то было! Когда Максимову доложили весь материал, он в последний момент дрогнул и отказался от продолжения этих работ (в этом случае в его подчинение должно перейти большое количество войсковых частей, а ему и свои-то доставляли кучу хлопот). Думаю, испугался ответственности. А жаль! Столько сил было потрачено. Вот тут я немножко обиделся на Сан Саныча.

А жизнь продолжается! Во всем своем многообразии, с ее успехами и поражениями, радостями и огорчениями. В нашей повседневной кипучей жизни случались события, которые на какой-то момент будоражили весь коллектив — от генерала до служащего Советской Армии. Это не считая, конечно, дней получки, общих партсобраний и семинарских занятий. Где-то вдруг на каком-то этаже, в каком-то кабинете родился слушок: приезжает Военторг! Как тайфун, эта весть облетает все помещения: рабочие комнаты, столовую, курилки, библиотеку. Все дела — в сторону, конспекты — на потом, командировки надо отложить. Возникает куча злободневных вопросов: когда будет распродажа, что привезут, будет ли дефицит, какое подразделение пойдет первым, кто составляет списки, пустят ли жен. Офицеры, ответственные за это мероприятие, загадочно и хитро улыбаются, информацию дают только наиболее близким или в порядке бартера. Волнение передается женам и достигает предела. Наконец команда: подготовить и представить списки желающих в субботу (день не рабочий) прийти на выездную распродажу. Не желающих — нет!

Наступает долгожданная суббота. У подъезда — быстро растущая толпа из офицеров, жен, детей и других близких родственников. В глазах немой вопрос: ну когда же запустят? И вот началось! По коридору из жаждущих первыми проходят жены, дети и близкие знакомые наших больших генералов. Все провожают их с тоской (все ведь разберут!) и завистью. Второй эшелон — родственники начальников пониже. Им что-то еще из импортного товара перепадет. Ну а когда строго по списку в зал ринутся рядовые сотрудники со своими женами, их встретят уставшие, но успевшие отовариться распорядители, уходящие нагруженными пакетами генеральские жены да разбросанные везде пустые яркие коробки из-под так и не доставшегося дефицита. Помнится, оставалось почему-то постельное белье, стиральные порошки (импортные!) да брюки с куртками из магазина «Богатырь». Поначалу мы с женой были в числе разочарованных, но со временем она проходила в числе первых в качестве ближайшей родственницы Тамары Васильевны Титовой. Заходы стали более успешными. Еще пару дней после этого главк возбужденно жужжал и обсуждал субботнее мероприятие. Потихонечку страсти затухали, и мы вновь приступали к выполнению своих обязанностей. До очередного приезда Военторга.

Это были уже времена, когда даже простой советский труженик все чаще и чаще попадал за границу, чтобы своими глазами полюбоваться на западное, дефицитное для нас изобилие и в зависимости от финансовых возможностей что-то купить из того огромного списка, которым наделила его жена, дети, сослуживцы и знакомые. Редко, но среди них попадались и военные. И совсем уж событие, когда на какой-нибудь международный конгресс по космической тематике отправлялся кто-то из нас (точнее, наших руководителей). В числе первых был Владимир Павлович Ерохов, начальник одного из наших отделов. По приезде мы забросали его вопросами типа: ну как там они? Его ответ я потом слышал много раз и из разных уст, но тогда он произвел на меня неизгладимое впечатление: «Капитализм, конечно, загнивает. Но как он при этом пахнет!» Четко, сжато и предельно метко! Как-то так получилось, что через год после увольнения из армии (а имел право только через 10 лет) я тоже попал за границу, и не куда-нибудь, а в Хельсинки, столицу капиталистической Финляндии, где знакомился с работой нашего посольства. И это при том, что для нормального советского человека заграница начиналась, как правило, с поездок в близкие по духу и родные нам страны социализма. Я конечно, знал, что Финляндия — задворки Российской империи, что там живет бедный народ, который до сих пор жалеет, что в свое время вышел из состава первого в мире советского государства. Пользуясь дипломатическими привилегиями, мы везли с собой все, включая картофель, соль, сахар. Я-то по наивности думал, чтобы с голоду не умереть, а как потом выяснилось, чтобы сохранить валюту на более ценные приобретения. Ну и конечно, у меня был большой список заказов от жены и дочерей. Прошло почти 15 лет после этой поездки, а у меня четко перед глазами одна только сцена: я стою посредине огромного, полупустого зала магазина, где есть ВСЕ, о чем мечтали мои девчонки и что они записали в мою шпаргалку. Я стоял и почти плакал. И плакал я от горькой обиды за себя, за жену, за моих детей, за моих родителей, за друзей — за нас всех, кому долгие-долгие годы рассказывали сказки о том, как у нас хорошо и как у них плохо. Вот уж действительно, лапшу на уши вешали! И еще мне было стыдно за всех нас, за наше отношение к этому маленькому, трудолюбивому народу. В последующем мне пришлось поездить по достаточно многим странам, но эту свою первую поездку за рубеж я хорошо запомнил. Долго даже хранил в качестве сувенира фирменный пакет из этого магазина.

Ну а пока проходил службу и весь был опутан секретами, самая что ни на есть заграница для нас — это были Прибалтийские республики и особо — Эстония. Много лет подряд мы ездили туда летом на машинах, со временем приобрели хороших друзей, познакомились с традициями и обычаями этого маленького, но гордого народа. Кстати, зря о них ходят анекдоты, где над ними подсмеиваются за их тугодумство и медлительность. Почему-то все наши друзья-эстонцы — народ веселый, динамичный и с юмором. А когда соберутся несколько женщин, то трещат, как сороки, беспрерывно, похлеще Трандычихи. Поначалу все нас поражало в этой маленькой красивейшей стране. Одни дороги чего стоят! Где бы мы ни ездили — на островах, в лесной глубинке — везде или асфальт, или мелкий, хорошо утрамбованный гравий. И везде, даже в лесу, чистенькие, аккуратные дорожные знаки и разметки. Едешь по лесной дороге — и вдруг на обочине деревянный мосток с разнокалиберными банками с молоком. А вокруг — ни души и ни одного строения! Чудеса, да и только! Потом нам разъяснили: жители хуторов, расположенных в глубине леса, выносят молоко на дорогу, где его забирает колхозная машина и отвозит на ферму. Невольно напрашивается вопрос: долго ли простояла бы такая банка с молоком на проселочной дороге где-нибудь в ближайшем Подмосковье? Думаю, не долго, и забрала бы ее не колхозная машина. Это уж точно! Или вот еще одна деталька повседневной жизни эстонцев, которая меня, автолюбителя, ввела чуть ли не в шок. По приезде на остров вечером я, естественно, снял «дворники» с машины, а саму машину заблокировал парой крепких замков. Надо было видеть, с какой иронией вперемежку со скрытым презрением мои друзья-эстонцы следили за моими действиями. Как же мне было стыдно! Не будешь же им объяснять, что если я этого в Москве не сделаю, то наутро я своей машины могу не найти. Впоследствии привычка брала свое: когда гости уходили, я тайком вечером пробирался к машине и обвешивал ее противоугонными устройствами. В последующем отказался и от этого. Оказалось, что снимать по ночам «дворники» не является традицией эстонского народа.

Много было таких элементиков и деталек, которые для местных жителей — само самой разумеющееся, а для нас — целое открытие, причем не всегда для нас понятное. Ну вот еще, например. Впервые мы попали на остров Хийуумма (есть в Эстонии такой заповедник из 350 маленьких островков, до которых надо добираться на пароме полтора часа) в День рыбака. Нас пригласили на праздник. В большом помещении человек 300, надо понимать, рыбаки, сидят за столами, уставленными разнообразными бутылками, включая, естественно, водку, с обильной закуской (я лично тогда впервые попробовал копченую курицу — большая для нас новинка). В центре — место, где вручались традиционные грамоты и выступала художественная самодеятельность. Мы, как только сели за стол, естественно, сразу же потянулись к бутылкам и закускам. За что моментально получили по рукам. Пусть и образно, но все равно было стыдновато. Когда мы осмотрелись, то обратили внимание, что ни один из присутствующих до окончания торжественной части не дотронулся ни до рюмки, ни до вилки. Так вот и сидели минут сорок, с жадностью посматривая на стол и добросовестно аплодируя очередному награжденному. Любопытства ради наблюдал за развитием событий после окончания торжеств. Все было: тосты, номера приезжих артистов, песни, танцы, шутки, и не было только одного — пьяных и дебоширов. Ну никак не хотелось в это верить! Тешила одна лишь мысль: наверное, организаторы так незаметно выводили и выносили этот обязательный атрибут таких коллективных мероприятий, что мы этого просто не замечали. Наша московская компания вынуждена была быстренько перестроиться на местные мерки потребления горячительных напитков. Вначале было трудно, но потом ничего, привыкли. Вот такая вот Эстония! Наша тогдашняя советская заграница.

Все познается в сравнении! Мудрые слова. Судьбе было угодно, чтобы я продолжил исследовательские сравнения на тему: «А как у них? А у нас — хуже или лучше?» Правда, для этого мне пришлось уволиться из армии и устроиться на работу в Министерство иностранных дел. Побывал я и в Европе, и в Азии, и, что особенно примечательно, в Южной Америке. Так что было с чем сравнить нашу тогда еще советскую действительность. Каждая такая поездка, каждая страна — масса впечатлений, множество исторических мест и легенд, местный колорит, многовековые обычаи и традиции. Это были уже времена, когда наши магазины (во всяком случае, в Москве) стали ломиться от западного «изобилия». Так что извечная проблема дефицита потихонечку сводилась на нет.

Меня волновал уже другой вопрос: вот ведь такие же люди, почти те же проблемы, что и у нас, но почему местные жители там отличаются от нашего «среднестатистического» русского, почему они живут в каком-то другом измерении и почему у них нормой является то, что у нас пока большое еще исключение из общих правил? В Лондоне мы демонстративно валялись на прекрасной травке в сквере у королевского дворца — ни тебе бумажек и пакетов, ни тебе собачьих кучек, ни тебе огрызков, ни тебе разбитых бутылок и окурков. Как-то даже и неинтересно! А хозяева собачек бегают за своими любимцами с совочками, аккуратненько собирают собачьи экскременты, которые при выходе из сквера выбрасывают в специальные контейнеры. Кто-нибудь видел у нас такие контейнеры в сквере у Кремлевской стены или в парках Петродворца?

В эти же годы мне пришлось побывать и в других странах, но уже в качестве туриста. И в Испании, и в Турции, и на Кипре картина приблизительно та же, где-то чуть лучше, где-то чуть хуже, но что-то мне не припомнится, что в стельку пьяный испанец или финн, не говоря уже о религиозных пакистанцах, материл на местном диалекте окружающих сограждан. Или вот лондонский полицейский. Это что-то такое фундаментальное, солидное и внушающее с большим авансом уважение к себе. Это действительно воплощение порядка, спокойствия и силы. Самое интересное, что по английским законам никто не имеет права сказать обидное слово или даже просто дотронуться до этого блюстителя порядка — сразу попадешь за решетку. У меня даже где-то есть фотография: я стою рядом с этим холеным, самодовольным, пышущим здоровьем полицейским. Мне кажется, что они за свой труд получают столько, что им просто стыдно брать взятки. Бедная (во всех смыслах) наша российская милиция — все, что я могу сказать по этому поводу. Да если и безо всяких сравнений и аналогий, то мне просто повезло посмотреть на мир собственными глазами, а не через кадры «Клуба путешественников».

Вот, например, Тихий океан. В районе Южной Америки он суров, холоден и непредсказуем. Даже местные жители на пляже боятся далеко заходить, а куда уж там заплывать — унесет так, что на обратную дорогу сил уже не хватит. А знаменитое расположенное на границе двух стран озеро Тити-Кака (боливийцы шутят: Тити — у нас, Кака — в Перу), где на высоте 4000 метров оказалась вода соленой. Откуда? Почему? А Чили… Кровавого Пиночета весь мир требует к ответу, а чилийцы его боготворят и чуть ли не носят на руках. А ночной полет над всей Европой при прекрасной видимости. Это что-то волшебное и сказочное! Что ни город — море огней, широченные бульвары, реклама полыхает всеми цветами радуги, даже с такой высоты ощущается, что там весело, спокойно, празднично. А поездка в горы в общем-то бедном Пакистане. Горы все в линиях электропередачи, к каждому селу или даже отдельному дому подключено электричество. Ночью это сказочное зрелище, кажется, горы, как новогодняя елка, опутаны гирляндами украшений. А пакистанские автобусы! Ему лет тридцать, он еле-еле двигается, но весь раскрашен неимоверно яркими, фантастическими узорами, пассажиры везде: на капоте, на крыше, и все, включая и водителя, довольны и счастливы. А в Лиме, столице Перу, запросто на центральной улице может двигаться легковой автомобиль, у которого нет, например, капота и крыльев или вообще нет никаких фонарей освещения. И ведь едут же! Помню, как-то по дороге на пляж обогнали машину, у которой был открыт багажник, а там сидело и лежало человек пять детишек, веселых и довольных. И все это в порядке вещей. А посадка в аэропорту посредине Атлантического океана на одном из островов экзотической страны — Острова Зеленого Мыса. Взлетно-посадочная полоса — это вся территория одного острова, кажется, чуть-чуть летчик ошибись в расчетах — и можно запросто скатиться в океан. Ощущение не для слабонервных.

Как-то проще, естественнее живут там люди. Не могу сказать, что у них дома ломятся от изобилия. Бедно живут, во всяком случае, в тех странах, где мне пришлось побывать. Наверное, проблем у них поменьше, а если их и столько же, то не такие они глобальные. Им не надо соблюдать паритет с Америкой в извечной космической гонке, им не надо было строить развитой социализм, у них не было колоссальнейших проблем перехода к капитализму, минуя обязательный для нашей страны этап светлого коммунистического будущего. Ну а если уж совсем просто, то они — индивидуалисты, думающие только о себе, а для нас главное — коллектив, а о себе — потом. К тому моменту, когда отдых в Турции стал дешевле, чем поездка в Сочи, я перестал мучить себя сравнительным анализом и воспринимал окружающее таким, каким оно есть в реальной действительности.

Да и в нашей стране к этому времени было столько необычного, не укладывающегося в голове простого советского труженика, что какие уж там сравнения! Бурными были эти годы перехода к рыночной экономике! Горбачев, перестройка, разгул демократии, как грибы после дождя, появляются новые партии, разворовывание «новыми русскими» народного достояния, развал экономики, разброд и шатания в культуре, практически развал мощнейшего военно-промышленного комплекса — основы космических наработок страны, непомерный вал залежалого импортного барахла, безработица (!), забастовки, пикеты и голодовки (это не там, на загнивающем Западе, а у нас, в самой передовой и процветающей стране в мире, где, как нас учили, этих явлений вообще быть не должно!), две революции — 1991 и 1993 годов (громко сказано: обстреливают танками Белый дом, а рядом, у метро «Парк культуры», лица «кавказской национальности» бойко торгуют фруктами), чуть ли не запрет компартии, жалкий уход с политической сцены Горбачева и превращение народного героя Ельцина в «царя Бориса». Где-то мои все знающие коллеги-политработники? Как бы они это все объяснили?

Летом 1987 года Максимов назначает меня начальником отдела по ракетно-космическому комплексу многоразового использования «Энергия — Буран». Почетнейшая должность! Но если честно, то для многих, включая и меня самого, несколько неожиданное назначение. И дело не только в том, что на эту должность были и другие, может быть, более достойные претенденты, что вполне естественно. Ведь комплекс «Энергия — Буран» — этот апофеоз космической деятельности советского государства (так уж получилось) — разрабатывался и создавался огромной кооперацией на протяжении более 10 лет. За этот период и у заказчика сформировалась практически постоянная группа специалистов, непосредственно связанная с контролем разработки и создания «Бурана». Я до момента своего нового назначения не входил в их число. Почетно, конечно, будучи начальником комплексного отдела, возглавить работу по созданию такого уникального комплекса, но и очень ответственно, учитывая, что его создатели к этому времени уже выходили на летные испытания. Пришлось попыхтеть, поездить по предприятиям (в основном Подлипки), проработать ворох документации, входить в давно и хорошо отлаженный коллектив разработчиков, и не просто входить как новичок, а сразу, с ходу принимать ответственные решения как старший от заказывающего управления. Трудновато мне пришлось! Но я не мог не оправдать доверие, оказанное мне Александром Александровичем!