3. ДЕТСТВО РАМАКРИШНЫ

Искусство астрологии развивалось в Индии с древнейших времен. И сегодня новорожденному тоже полагается составлять гороскоп. Будучи хорошим астрологом, Кхудирам сам расчислил для Гададхара гороскоп. Впоследствии несколько известнейших астрологов полностью подтвердили его расчеты.

Гороскоп был на редкость благоприятным – Гададхару предназначено жить в храме, в окружении учеников, он заложит основу нового центра для распространения веры и будет почитаем людьми, поколение за поколением. Понятно, что все это было простым подтверждением предвестий, посланных Кхудираму и Чандре через видения. Надо полагать, что и тени сомнения в божественной миссии сына у них не могло возникнуть, ибо вера их была крепка, а религиозность велика. Но они были еще и родителями и тревожились за своего младшенького совершенно так же, как любая другая семья в деревне.

Однако их тревоги был безосновательны. Странному гостю в облике младенца не пришлось голодать. У Кхудира-ма жил в городе Миднапуре племянник по имени Рамчанд, человек состоятельный и щедрый. Узнав о рождении Гададхара, он подарил дяде корову, так что малыш был обеспечен свежим молоком.

И так бывало всякий раз, когда возникала в чем-то нужда, – сразу находились желающие помочь. Например, когда настало время совершать обряд анна-прасанна. Анна-пра-санна важнейшее событие в жизни маленького индуса – ему или ей впервые дают отведать риса: для мальчика это событие наступает в возрасте шести – восьми месяцев, для девочки – пяти – семи. Ребенок обретает себя и формально получает имя. Его наряжают во все лучшее, что только могут приобрести родители. Дитя как бы коронуют и, по возможности, проносят по деревне в паланкине в сопровождении музыкантов. Иногда возят в храмы и наклоняют его головку перед статуей главного бога. И наконец, усаживают на специально разрисованный стульчик и угощают рисом.

Церемония может стоить больших денег. Но Кхудираму, как вообще бедным людям, требовалось упростить ее до минимума. Он рассчитывал ритуально поднести рис Шри Раме, а потом пригласить домой на освященный рис только близкую родню. Пища, вкушаемая после пуджи, молитвенного обряда, всегда считается священной, поскольку часть ее сначала подносилась богам. Освященная пища называется прасад. Вкушение прасада столь же важно для обряда, как и другие формы участия в нем.

Друг Кхудирама, владевший большим участком земли, Дхармадас Лаха, уже давно решил взять на себя расходы по анна-прасанна Гададхара, но Кхудираму об этом не говорил, желая разыграть приятеля. Он подговорил старейших деревенских брахминов пойти к Кхудираму и напроситься в гости на церемонию. Кхудирам попал в затруднительное положение – он не мог отказать брахминам, а, пригласив их, должен был пригласить и других сельчан. Что было делать – выбрать разорение или позор? Согласно кодексу гостеприимства, распространенному почти по всей Азии, выбор неизбежно должен быть в пользу разорения. Кхудирам в отчаянии бросился к Дхармадасу, который и заверил друга, что заплатит за все. Так что анна-прасанна Гададхара была отпразднована пышно, было множество гостей, угощением оделили всех – от брахминов до нищих.

Видения Чандры прекратились, возможно, потому, что заботы о маленьком всецело поглощали ее. Но время от времени в доме творились странные дела. Гададхару было месяцев семь, когда однажды утром Чандра оставила его на кровати под москитной сеткой и занялась по хозяйству. Скоро, однако, инстинкт заставил ее вернуться в комнату к сыну, но вместо него она увидела под москитной сеткой невероятно длинного незнакомца, занявшего всю кровать. Гададхара нигде не было. Чандра бросилась звать Кхудирама, но когда они вдвоем вбежали в комнату, малыш мирно лежал в кровати – один.

А Гададхар рос. Рос крепким и непоседливым ребенком, не знал никаких хворей. Его характер определился очень рано – живой, добросердечный, дружелюбный. В то же время в нем проявлялось непонятное упрямство. Отличаясь превосходной, цепкой памятью, он отказывался запомнить хотя бы одно арифметическое действие. А если ему что-то запрещали – наотрез и без объяснений, – он немедленно делал именно это, даже не пытаясь соврать или скрыть, что нарушил запрет. На месте ему никогда не сиделось, он мог сорваться и убежать играть, как только ему взбредало это в голову. Но Кхудирам был воплощенным терпением и скоро понял, что если сыну растолковать, почему ему запрещается что-то делать, то он послушается.

Например, в большом деревенском пруду, который назывался Хальдарпукур, были два спуска к воде – для купания мужчин и для купания женщин. Маленьких мальчиков в возрасте Гададхара водили купаться вместе с женщинами. Мальчишки затевали шумные игры и брызгались, мешая женщинам мыться. Однажды старуха соседка рассердилась на Гададхара и строго приказала ему купаться с мужчинами, добавив, что ему вообще незачем смотреть, как моются женщины. Гададхар спросил, почему, но в ответ услышал только, что это нехорошо и добром для него не кончится. На другой же день он спрятался за деревом у пруда и наблюдал за женщинами, которые купались и стирали. Встретившись в следующий раз с рассердившейся на него старухой, он ей сообщил:

– Позавчера я видел, как купались четыре женщины, вчера видел шестерых, а сегодня целых восемь – и ничего со мной не случилось.

Старуха не выдержала, рассмеялась и рассказала эту историю Чандре. Чандра дождалась подходящей минуты и сказала сыну:

– От того, что подсматриваешь за женщинами в пруду, ничего плохого не будет, это чистая правда. Просто женщины это не любят, их обижает, когда за ними подсматривают. А я ведь тоже женщина. Значит, обижая других, ты меня тоже обижаешь. Разве ты хочешь обидеть меня?

Гададхар сразу дал слово, что больше не будет подсматривать.

Ему исполнилось пять лет, и он пошел в школу. Школой для деревенских детей служил нат-мандап, площадка для представлений: невысокая платформа под навесом, открытая со всех четырех сторон. На ней устраивались танцевальные представления, разыгрывались спектакли. Школьные занятия проводились рано по утрам и под вечер из-за дневной жары. Арифметику Гададхар по-прежнему не любил, зато проявил способности к рисованию и лепке, с легкостью заучивал песни, притчи и сказания, построенные на священных книгах. В нем проявилось и актерское дарование, ему ничего не стоило изобразить любого, раз увиденного человека, но, подражая, он не передразнивал, как это часто делается. Люди тянулись к нему – и не только сверстники, но и взрослые тоже. Среди сверстников он был лидером и заводилой в играх.

Гададхар отличался странным бесстрашием, он не боялся даже того, что обыкновенно составляет предмет детских страхов – темноты и призраков. Он нарочно ходил в те места, которые молва населяла привидениями и злыми духами. У Кхудирама была сестра Рамсила, в которую иногда вселялся дух, отчего она менялась до неузнаваемости. Когда это происходило, семья взирала на нее с благоговейным ужасом и почтением, считая, что в Рамсилу вошел Бог. Но у Гададхара эти состояния вызывали скорей любопытство, чем другие чувства. Он крутился около тетки и внимательно наблюдал за всем, что с ней творилось.

– Мне бы так хотелось, – говорил он, – чтобы дух, который вселяется в тетю Рамсилу, вселился и в меня!

Необыкновенно крепкое здоровье Гададхара было, похоже, связано с еще одним его анормальным качеством – он почти не осознавал свое тело. Такое осознание обыкновенно выражается в наших преувеличенных страхах за себя. Мы как бы перестаем верить в естественное саморегулирование организма.То есть, боясь за себя, мы как раз подрываем здоровье, которое так трепетно стараемся сохранить. Гададхар не ведал этих страхов.

Его никак нельзя было назвать одиноким ребенком, но в то же время он не был зависим от окружающих. Гададхар весьма охотно бродил один, наслаждаясь слиянием с природой. Именно таким образом шести-семилетним мальчиком он испытал первое духовное переживание. Позднее он рассказывал о нем:

– Однажды утром я шел узкой межой между рисовыми полями, нес корзинку с поджаренным рисом и потихоньку ел его. На небе появилось красивое облако, темное от дождя. Я смотрел на облако и ел себе рис. А облако разрасталось и скоро закрыло все небо. И тут появилась журавлиная стая. Молочно-белые журавли летели на фоне потемневшего неба. Нельзя было оторваться от этой красоты! Что случилось потом, я не помню. Я упал на землю, рис из корзинки рассыпался. Меня увидели, подобрали и отнесли домой.

Гададхар, придя в себя после случившегося, был оживлен и весел, не выказывал никаких признаков нездоровья. Однако Кхудирама и Чандру это происшествие сильно встревожило: они боялись, что у ребенка начались какие-то припадки. Сам Гададхар был слишком мал, чтобы толком описать родителям, что произошло. Он только твердил, что вовсе не терял сознания и ему было очень хорошо. Через некоторое время, видя, что ребенок ведет себя как всегда, Кхудирам поуспокоился. Теперь он склонялся к мысли о том, что на мальчика напустили порчу, и даже забрал его на какое-то время из школы. Гададхар был в полном восторге. Теперь он мог играть сколько душе угодно.

Шел 1843 год, приближалось время Дурга-пуджи, самого большого осеннего праздника в Бенгалии. Мать Дурга есть олицетворение Энергии Брахмана. В буквальном переводе ее имя означает: Та, что хранит нас от опасностей. Кхудирама всегда приглашали на Дурга-пуджу в деревню Селампур, на родину его племянника Рамчанда. Рамчанд обычно праздновал Дурга-пуджу с размахом, созывалось множество гостей, праздник длился целых восемь дней.

Но в том году Кхудирам колебался, ехать ли в Селампур, хотя и хотелось побывать на празднике. В последнее время он плохо себя чувствовал. Мучила хроническая дизентерия и другие желудочные расстройства. Не благоразумнее ли остаться дома? Тем не менее после долгих размышлений он решил ехать. Ему бы хотелось взять с собой и Гададхара, но он знал, что Чандра будет волноваться. После случая с черным облаком она старалась не выпускать ребенка из виду. Поэтому вместо младшего Кхудирам взял с собой старшего сына, Рамкумара.

И это оказалось очень правильным решением. К концу пуджи Кхудирам серьезно расхворался. Несмотря на умелое лечение Рамкумара, он быстро терял силы и к последнему дню пуджи уже едва мог говорить. К вечеру этого дня по его просьбе Рамкумар и Рамчанд помогли ему сесть. Кхудирам трижды произнес имя Рамы и скончался.

Чандра мучительно переживала утрату. Как многие индусские жены, она не только нежно любила мужа, но и чтила его как своего духовного наставника. Без него она чувствовала себя потерянной в мире и жила только ожиданием того дня, когда сможет оставить мир и воссоединиться с мужем. Главой и кормильцем семьи стал теперь Рамкумар.

Несмотря на малолетство, Гададхар тоже сильно переживал кончину отца. Малыш теперь проводил больше времени в одиночестве и в задумчивости, все более осознанно старался поддержать мать. Именно в это время он взял в привычку захаживать к паломникам в дом, где они останавливались на отдых по пути в Пури или обратно после посещения знаменитого храма. Гададхар слушал их разговоры, участвовал в общей медитации. Он приносил паломникам еду, старался услужить и наблюдал за ними. Незамутненный детский взгляд видел не только хорошее в одних, но и плохое в других. Всю свою жизнь он будет высмеивать показную святость и лицемерие.

Иногда он возвращался от паломников натертый золой, как натираются ею те, кто отказался от мира. Однажды явился домой в дхоти, порванном в трех местах, как носят божьи люди.

– Смотри, мама! – закричал он. – Я теперь монах!

Чандра страшно перепугалась – она слышала рассказы о том, как монахи сманивают с собой маленьких мальчиков, прельщая их разговорами о странствиях. Но Гададхар поклялся, что не оставит мать, а потом и сами монахи, прослышав о том, что она их опасается, пришли с заверениями, что отнюдь не собираются уводить из дому такого маленького ребенка.

Примерно в это время Гададхар испытал второе духовное переживание. У деревни Анур, милях в двух от Камарпуку-ра, было место, считавшееся владением богини Вишалакши, дословно: Большеглазой. Владение это расположилось в открытом поле, не окруженное никакими стенами – какая в них нужда. Богиня, как полагали, в особенности благоволила беднякам и бродягам. Ее любимцами были и пастушата из близлежащих деревень. Паломники побогаче оставляли в святом месте медные монетки и сласти, а пастушата таскали их, чем забавляли богиню. Нашелся, однако, богач, который выстроил в святом месте храм Вишалакши. Сласти и деньги оказались под замком, и детвора их больше не могла таскать. Богиня подала знак неудовольствия тем, что заставила стену храма сильно растрескаться. После этого случая, как только кому-то приходило в голову отстроить храм, Вишалакши являлась к нему во сне и строго предупреждала, что этого делать не нужно.

Однажды женщины из Камарпукура отправились через поля к святому месту с подношениями для богини. Гададхар, или Гадай, как его звали в деревне, увязался с ними. Поначалу женщины не хотели его брать, понимая, что для ребенка путь не близкий, но с другой стороны, он был так занятен, знал столько историй и пел таким приятным голоском, хоть и был еще мал. Одна из женщин потом будет говорить о его голосе: «Прямо в душу он мне запал!»

Итак, женщины отправились в путь со смехом, с песнями, и прелестный веселый малыш распевал вместе с ними. Внезапно Гадай смолк, будто онемел. Его тело напряженно застыло и только по щекам катились слезы. Женщины перепугались, они решили, что у ребенка солнечный удар. Побежали к ближнему пруду за водой, стали брызгать, но ничего не помогало.

Среди женщин была старая Прасанна, вдовая сестра Дхармадаса Лахи, отличавшаяся замечательной проницательностью. Она одна из первых заговорила об особом предназначении мальчика, а спустя несколько лет сказала ему:

– Что бы ты ни говорил, ты не просто человек.

Гадай на эти ее разговоры отвечал лишь нежной улыбкой и старался сменить тему.

А тут Прасанна предположила, что в мальчика вселилась сама богиня Вишалакши. Она стала взывать к ребенку, будто действительно обращалась к богине; ее поддержали остальные женщины:

– Матушка Вишалакши, – молили женщины, – спаси и оборони нас, прояви милосердие!

Через минуту-другую Гадай пришел в себя. Как и в прошлый раз, он себя отлично чувствовал и всех уверял, что ничуть не устал. Повеселевшие женщины продолжили путь к святому месту.

В девять лет Гадархар прошел церемонию посвящения, называемую упанаяна, которую можно сравнить с обрядом конфирмации у христиан и иудеев. Во время упанаяны мальчика учат особой ведической молитве – гаятри – и надевают на него священный шнур, что делает его полноправным индусом. В Бенгалии священный шнур надевают только маленьким брахминам. До получения шнура мальчик еще не считается брахмином – он шудра. Шнур дает ему право участвовать в ритуальных молениях и возлагает на него обязанность соблюдать строгие правила чистоплотности, правдивости и диетических ограничений. Теперь он называется «дважды рожденным», так как прошел через духовное рождение.

Один из обрядов упанаяны заключается в том, что мальчик – который как бы становится на время монахом – в течение трех дней просит подаяние, собирает полученную пищу в мешок. Подавший нищему играет в обряде важную роль. Дхани, дочь кузнеца, помогавшая Чандре при родах Гададхара, давно уговаривала мальчика разрешить ей подать ему милостыню, с тем чтобы в ответ он, как положено обычаем, назвал ее матерью. Гадай пообещала ей эту высокую честь.

Однако, когда перед самой церемонией Гададхар сказал старшему брату о своем обещании, тот воспротивился – по обычаю, первый, кто подаст милостыню, должен быть по касте равным матери ребенка, а Дхани была из касты кузнецов. Гададхар стоял на своем, утверждая, что не может нарушить слово, потому что неправдивость лишит его возможности надеть священный шнур. Обратились к Дхарма-дасу Лахе. Тот пришел к заключению, что мальчик прав, и Дхани удовлетворила свое заветное желание.

Примерно в то же время в доме Дхармадаса собрались ученые пандиты. Их созвали для участия в шраддхе, в ритуале, который совершают по умершему на следующий день после завершения семейного траура. Пандиты собрались, они рассуждали о священных текстах, и между ними разгорелся жаркий спор. Предметом спора была замысловатая богословская тонкость, но поскольку дело происходило в Индии, то послушать ученых людей собралась вся деревня, включая Гадай и его ровесников. Мальчишки, конечно, не понимали ни слова из того, что говорилось, они потихоньку пересмеивались и передразнивали возбужденную жестикуляцию спорящих. Один только Гададхар внимательно слушал, а потом, обратившись к одному из пандитов, спросил:

– Но разве ответ, который вы все ищете, не в том, что…

К полному изумлению богослова, десятилетний деревенский мальчишка убедительно и ясно изложил свое мнение по обсуждавшемуся вопросу. Пандит повернулся к другим, повторил сказанное Гададхаром, и все согласились с тем, что это и был ответ. Пораженные пандиты уставились на ребенка, один взял его на руки и благословил.

Этот случай хорошо известен и подтвержден. Много лет спустя его рассказывали Сарадананде и сам Рамакришна, и присутствовавшие при этом крестьяне. Однако Макс Мюллер поставил историю под сомнение на том только основании, что она сильно напоминает случай из жизни Иисуса из Назарета. Во второй главе Евангелия от Луки сказано:

«…каждый год родители Его ходили в Иерусалим на праздник пасхи.

И когда Он был двенадцати лет, пришли они также, по обычаю, в Иерусалим на праздник.

Когда же по окончании дней праздника возвращались, остался Отрок Иисус в Иерусалиме, и не заметили того Иосиф и Матерь Его.

Но думали, что Он идет с другими. Пройдя же дневной путь, стали искать Его между родственниками и знакомыми.

И, не найдя Его, возвратились в Иерусалим, ища Его.

Через три дня нашли Его в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их.

Все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его.

И, увидев Его, удивились: и Матерь Его сказала Ему: Чадо! что ты сделал с нами? Вот, отец Твой и я с великой скорбью искали Тебя.

Он сказал им: зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?

Но они не поняли сказанных Им слов».

На самом деле, первое, что должно броситься в глаза при чтении этого отрывка, – различие характеров отрока Иисуса и отрока Гададхара. Гададхар никогда бы не стал разговаривать с родителями в таком тоне. В детстве и отрочестве он ни разу не раскрыл ни свою подлинную природу, ни свою миссию, даже когда о них догадывались другие, как, например, Прасанна или как старый Шринивас, который однажды отвел мальчика в сторонку за деревья, повесил ему на шею цветочную гирлянду и склонился перед ним, как перед изображением Бога в храме.

Но если мы признаем существование некоторого сходства между этими двумя эпизодами, то по справедливости надо признать, что похожие случаи описаны и в биографиях Кришны, Шанкары и Чайтаньи – трех крупнейших фигур в истории индуизма. А поскольку культ Кришны расцвел задолго до рождения Иисуса, то следует предположить – принимая точку зрения Макса Мюллера, – что это история Кришны вдохновила биографов Иисуса, Шанкары и Чайтаньи на воспроизведение отдельных эпизодов из нее. Собственно говоря, можно насчитать не менее полудюжины важных событий из жизни Кришны, имеющих параллели в христианских евангелиях.

В том же году на Шива-ратри, на праздник бога Шивы, в деревню ожидалось прибытие театральной труппы из соседней деревни, которая должна была ставить в одном из камарпукурских домов пьесу из жизни Шивы.

К вечеру накануне праздника слег мальчик, исполнявший роль Шивы, руководитель труппы не мог найти замену и был в отчаянии. Старейшины Камарпукура посоветовались и предложили кандидатуру Гададхара. Несмотря на возраст, он подходил на роль по внешности, к тому же знал большую часть песен, которые надо было исполнить по ходу представления. Сначала Гададхара не прельстила эта идея – он собирался совершать обряды в честь Шивы дома. Но его уговорили, сказав, что исполнение роли Шивы – это тоже своего рода обряд в его честь, поскольку и во время представления нужно сосредоточиться мыслями на Шиве.

Гададхара загримировали под Шиву в образе идеального монаха – взлохматили волосы, натерли все тело золой, на шею повесили четки. Он вышел на сцену размеренным шагом и застыл. При его появлении зрителей охватило странное чувство благоговения – на губах мальчика играла улыбка удивительной красоты, зрачки остановились, будто он погрузился в глубокую медитацию. Кто-то из зрителей начал непроизвольно повторять имена бога, другие зашептались: Гадай так прекрасен, кто б мог подумать, что он будет так хорошо играть?

Но Гададхар продолжал стоять в оцепенении, и теперь зрители увидели, что по его щекам бегут слезы. К нему подбежал руководитель труппы, за ним другие – он явно не осознавал внешний мир.

Из зала послышались голоса:

– Брызните ему воды в лицо! Обмахните веером! Повторяйте имя Шивы!

Кое-кто ворчал:

– Мальчишка все испортил, теперь придется отменять спектакль!

В конце концов все разошлись, несколько мужчин на руках отнесли Гададхара домой, но привести его в чувство так и не удавалось. Он оставался в экстатическом состоянии до самого рассвета.

Иные свидетели события даже утверждали потом, что он находился в этом состоянии целых трое суток.

Гададхар до конца дней сохранил способность впадать в экстатическое состояние под воздействием религиозных представлений. И вне всякой зависимости от этого он всю жизнь получал удовольствие от актерства, клоунады и смешных розыгрышей. Еще подростком он услышал, как сосед, Дургадас Пине, горделиво рассказывает, что ни один мужчина никогда не видел лица женщин из его семьи – так строго соблюдается в их доме обычай парды. Гадай уже, конечно, подрос, но его в деревне так любили и настолько доверяли ему, что он мог зайти чуть ли не в любой дом и женщины не стали бы закрывать от него лица. Он и ответил расхваставшемуся Дургадасу, что может побывать в его доме, всех там увидеть и зайти в каждую комнату.

– Если захочу, – добавил он. Дургадас не поверил.

Прошло несколько дней. Гадай нарядился в бедное платье женщины из касты ткачей. В плохо выстиранном домотканом сари, увешанный дешевенькими побрякушками, с корзинкой на плече, в сумерках двинулся он к дому Дургадаса со стороны базара. Лицо его было закрыто низко спущенным краем сари. Дургадас был дома, сидел в компании друзей. Гадай пустился в объяснения, что вот, мол, принесли продавать пряжу на базар, но, по недоразумению, «о ней, девочке», другие женщины забыли и вернулись в свою деревню, так нельзя ли переночевать в этом доме?

Дургадас расспросил «маленькую ткачиху» и, вполне удовлетворенный ответами, сказал:

– Ладно, иди к женщинам и спроси, могут ли они устроить тебя на ночь.

Гададхар отправился на женскую половину и провел весь вечер, болтая с женщинами из семьи Дургадаса, которых совершенно очаровал.

Поздно вечером Чандра, встревоженная отсутствием сына, послала его старшего брата Рамешвара на поиски. Рамешвар, зная, в какой части деревни обыкновенно бывает Гадай, пошел прямо туда и стал громко звать младшего.

– Иду, брат! – откликнулся Гададхар из дома Дургадаса и выскочил на улицу.

Даже Дургадас рассмеялся, поняв, как его провели.

Счастливые были времена. Мальчик рос в атмосфере дружелюбия, веселья, игр, но его прирожденная способность к духовным прозрениям и тяга к Богу проявлялись со всевозрастающей частотой. Он мог шумно играть со сверстниками, а через минуту уйти в себя и погрузиться в глубокую задумчивость. Вспоминая о детских годах, Рамакришна говорил: «Женщины откладывали лакомые кусочки для меня. Мне все доверяли, привечали в каждом доме. Но я был как птица счастья и залетал только в счастливые семьи. Я чурался тех мест, где видел муки и страдания».

Однако страдание уже снова подстерегало его собственную семью, в ней должно было случиться событие, которому предстояло косвенно повлиять на все течение его жизни.

Я уже упоминал о трагическом исполнении пророчества Рамкумара, предсказавшего, что его жена умрет родами. Это произошло, когда Гададхару было тринадцать.

После смерти жены Рамкумар впал в беспросветную депрессию. Он просто не в силах был оставаться в Камарпукуре, где все напоминало о прошлом. Между тем семья столкнулась с серьезными материальными затруднениями. Недавно женили Рамешвара, второго сына, но он почти не зарабатывал. Чандра постарела. На Гададхара было еще рано рассчитывать. Акшай, лишенный матери с рождения, оказался еще одним ртом. А Рамкумар все глубже залезал в долги. В конце концов он решился уехать из деревни в Калькутту и открыть там тол – санскритскую школу. Он рассчитывал, что таким образом через некоторое время сумеет помогать семье.

В последовавшие три года Рамкумар бывал в деревне каждый год короткими наездами, чтобы не отрываться от семьи. Его особенно беспокоил Гададхар. С ним вроде бы все было в порядке – преданный сын Чандре и заботливый дядюшка маленькому Акшаю, он вырос чистосердечным, дружелюбным, религиозным, все его любили; он хорошо рисовал и ловко лепил из глины фигурки богов, отлично пел и играл на сцене. Гададхар даже сколотил театральную труппу из деревенской молодежи, они ставили спектакли, и Гадай играл в них; казалось, он может стать профессиональным актером.

Но директор школы Рамкумар был недоволен. С его точки зрения, Гададхар попусту тратил бесценные годы – он не посещал школу и не готовил себя к роли кормильца и главы семьи. Вот почему Рамкумар решил взять его с собой в Калькутту, с тем чтобы тот помогал ему чем сможет и учился бы в его толе вместе с другими.

Ничто не могло быть дальше от увлечений Гададхара. Школу он воспринимал как заведение, где детей приучают думать о мирских делах и о бессмысленном приобретательстве. Такого рода образование казалось ему пустым и ненужным.

Но предложение Рамкумара он все же принял. Променять любимую семью и родную деревню на шумную, кишащую людьми Калькутту, начать посещать школу – могло ли это быть шагом в истинном направлении его жизни? Явно нет. Но Гададхар верил в неисповедимость путей господних. И он любил старшего брата и был рад возможности оказаться полезным ему.

В Калькутту братья уехали вместе. Гададхару исполнилось шестнадцать. Рамкумар, строя для младшего брата собственные планы, на самом деле повел Гададхара прямиком к осуществлению его предназначения, – о чем, впрочем, тогда и не догадывался.