• 6.1. Гайрайго в современной Японии
  • 6.1.1. Подсистема гайрайго
  • 6.1.2. Что обозначают гайрайго?
  • 6.1.3. Гайрайго и английский язык
  • 6.2. Английский язык в Японии
  • 6.3. Япония и другие языки
  • Глава 6

    АНГЛИЙСКИЕ ЗАИМСТВОВАНИЯ И АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК В ЯПОНИИ

    В главе в основном рассматривается проблематика, связанная с культурным столкновением японского и английского языка. Сейчас американская массовая культура всё более господствует в мире, а ее распространение включает в себя и давление английского языка на другие языки. Япония, где это давление значимо уже более столетия, имеет здесь свои особенности. Мы рассмотрим две основные проблемы: влияние английского языка на японский и владение английским языком в Японии. Как уже было сказано, два этих процесса всегда шли в Японии по-разному: использование в японском языке слов и оборотов, пришедших из английского языка, имело гораздо большее значение, нежели японо-английское двуязычие, никогда (кроме, может быть, самых последних лет) не бывшее массовым. Также мы рассмотрим и роль и место в Японии других языков: немецкого, французского, русского, китайского, корейского, айнского.

    6.1. Гайрайго в современной Японии

    6.1.1. Подсистема гайрайго

    Заимствования неизбежно существуют в любом языке. Однако в большинстве языков, включая русский, они представляет собой четко не структурированное множество слов, очень различных по своим функциям: от не полностью освоенных языком слов с узкой сферой, заимствованность которых ощущается всеми, до полностью освоенных обиходных слов, заимствованность которых известна только специалистам. Ср. в русском языке боа, окапи, кюре, с одной стороны, и хлеб, товар, кровать, с другой. Между этими полярными типами много промежуточных. Обычно также в книжных текстах процент заимствований выше, чем в бытовом разговоре.

    Ситуация в японском языке иная. В главе 1 уже говорилось о четко разграниченных даже в современном языке классах ваго—исконных с точки зрения современного носителя слов и канго – слов, образованных из корней, заимствованных из китайского языка. В последние столетия к ним добавился третий класс так называемых гайрайго – заимствований из западных языков. Но если с XVI в. по середину ХХ в. гайрайго приходили из разных языков при преобладании английского уже со второй половины XIX в., то последние 60 лет – почти исключительно из американского варианта английского языка. Британский вариант этого языка, влиятельный в Японии столетие назад, теперь почти неизвестен, а японцами, знающими английский язык, иногда даже воспринимается как американский диалект (его могут путать с диалектами Новой Англии, более всего похожими на британский вариант). Интернационализмы на латинской или греческой основе и слова из третьих языков сейчас приходят в японский язык через посредство английского, что проявляется в их фонетическом облике. Поэтому сейчас можно, слегка огрубляя ситуацию, поставить знак равенства между заимствованием гайрайго и американизацией японского языка. По данным Государственного института японского языка, в начале 70-х гг. заимствования из английского языка составляли 94,1 % всех гайрайго [Stanlaw 2004: 12–13], но из оставшихся 5,9 % много старых заимствований XVI–XIX вв. и начала ХХ в.

    В принципе есть слова, не относящиеся ни к ваго, ни к канго, ни к гайрайго: заимствования из айнского языка, устные заимствования последних столетий из китайского языка [Shibata 1993: 16; Matsuoka 1993: 132]. Но их число незначительно, а положение периферийно, и их обычно игнорируют.

    Для гайрайго четким опознавателем служит, в первую очередь, графика: в смешанном японском письме, где сосуществуют иероглифы и две слоговые азбуки (подробнее см. главу 9), одна из азбук – катакана—сейчас почти исключительно используется для записи гай-райго. Есть, правда, отдельные гайрайго, которые могут записывать с помощью иероглифов. Как правило, это слова, заимствованные в эпоху Токугава или эпоху Мэйдзи: koohii 'кофе' пишут двумя иероглифами, подобранными по фонетике их чтений, а tabako 'табак' – иероглифами, подобранными по смыслу: дым + трава. В эпоху Мэйдзи заимствования иногда писали и хираганой, но эта практика прекратилась в 20 е гг. ХХ в. [Tsukamoto 1993: 37]. C тех пор использование катаканы в этой функции стало каноническим, о других функциях катаканы см. главу 9. Сейчас, кстати, всё чаще термин гайрайго стал заменяться недавно появившимся термином katakanago, то есть слова, пишущиеся катаканой. Словари заимствований последних лет стали именоваться не gairaigo-jiten, а katakanago-jiten (jiten – 'словарь'). Возможно, это связано с тем, что термин gairaigo по внутренней форме связан с приходом слова извне, а слова данного класса часто созданы в Японии (см. ниже) (З. М. Шаляпина, устное сообщение). Для записи гайрайго или вкраплений английского языка применяют и латинское письмо.

    Поэтому в современных условиях сплошной грамотности для любого японца принадлежность слова к гайрайго обычно не вызывает сомнений, а японских детей в начальной школе учат, что те или иные слова положено писать катаканой, и лишь в средней школе рассказывают об их происхождении [Hiro 1984: 64–65]. Кроме того, многие (хотя и не все) гайрайго имеют и фонетические особенности: ряд звуков и звуковых сочетаний возможен только в подсистеме гайрайго. Об этих особенностях см. нашу публикацию [Алпатов 2002].

    Строгим разграничением исконных единиц и заимствований японский язык отличается от русского и многих других языков, но отчасти напоминает английский, где выделяются подсистемы германской (исконной) и романской по происхождению лексики. Однако границы классов в японском языке гораздо жестче. Один из японских лингвистов в связи с этим отмечал, что ни в одном жанре английского языка невозможен текст, состоящий только из англо-саксонской лексики без слов романского происхождения, но и сейчас стихи в традиционном стиле пишут, пользуясь одними только ваго [Nihongo 1983: 103]. Кроме того, японских подсистем три, а не две, и нет почти никакого остатка. Различны и стилистические характеристики подсистем.

    Количество американизмов в современном японском языке достаточно велико, хотя и не столь огромно, как иногда может показаться. По данным Государственного института японского языка на начало 70-х гг., в текстах в среднем содержалось 3,9 % гайрайго, а среди всего словаря их было 9,8 %, то есть их средняя частота не была столь уж велика [Stanlaw 2004: 12]. Однако среди обиходных слов их было, по одним подсчетам, 5—10 % [Stanlaw 2004: vii], по другим, даже 13 % [Honna 1995a: 58; Loveday 1996: 99]. После этого новых доступных статистических данных долго не было, хотя исследователи предполагали увеличение доли гайрайго [Stanlaw 2004: 22]. Лишь с 2005 года начали публиковаться данные нового исследования того же института по массовому обследованию языка вышедших в 1994 г. японских журналов разных жанров. Среди всех 693.173 словоупотреблений оказалось 85.710 гайрайго, то есть около 12,4 %, а в перечне 45.385 разных слов, зафиксированных хотя бы раз в текстах, гайрайго было 15.779, то есть примерно 34,8 % – более трети [Gendai 2005–2006, 1: 32]. Конечно, журналы – не весь японский язык, но заметное увеличение числа гайрайго за четверть века очевидно. А самый полный из словарей гайрайго содержит 27 тысяч слов [Stanlaw 2004: 14].

    Гайрайго сейчас активно изучают в Японии. Показательна публикация хрестоматии [Gairaigo 1993], в которой собраны представительные статьи на данную тему разных авторов за несколько десятилетий, в основном за 70 е гг. – начало 90-х гг. Имеются подробные их исследования и в других странах, особо надо отметить книги [Loveday 1996; Stanlaw 2004].

    6.1.2. Что обозначают гайрайго?

    Если канго в своей массе относятся к книжной лексике, то с очень многими гайрайго любой японец постоянно сталкивается в быту, по телевидению, в газетах, в уличных объявлениях и пр., а как раз в чисто книжных текстах их может быть совсем немного. И в большинстве гайрайго имеют четко выраженную жанровую принадлежность.

    Впрочем, в современном языке уже трудно найти ситуацию, где не было бы совсем гайрайго. Исключение – разве что подчеркнуто архаизированные тексты вроде речи персонажей в самурайских фильмах [Moeran 1989: 155] или вышеупомянутой поэзии в жанрах танка и хайку, где и канго не бывает. Но даже словарь японского просторечия (zokugo) [Nihon zokugo 2003] содержит много гайрайго. Нам пришлось видеть меню ресторана в японском стиле, где, естественно, всё пишется иероглифами, но и здесь обнаружилось слово, написанное катаканой: setto 'набор (блюд) из set. А в выступлении исполнителя комических рассказов в жанре ракуго (исконно японский жанр, восходящий к временам Токугава) использовался английский счет: wan, tsuu, furii(one, two, three). Отмечается, что среди гайрайго немало слов, используемых только в разговорной речи [Matsuoka 1993: 155–156]. Но этот же автор отмечает, что в целом гайрайго с трудом входят в обычную лексику, общую для всех [Matsuoka 1993: 136]; с другой стороны, они очень легко образуются окказионально [Matsuoka 1993: 137]; см. об этом также [Stanlaw 2004: 159].

    В то же время ряд сфер жизни почти целиком отдан американизмам. По подсчетам, приведенным в книге Л. Лавди, они составляют 53 % терминов менеджмента, 75 % терминов маркетинга, 80 % торговых терминов и даже 99 % компьютерной терминологии [Love-day 1996: 101–103]. Нередко трудно сказать, где здесь общий язык, а где профессиональный жаргон [Stanlaw 2004: 30] Их очень много и в сферах спорта, туризма, эстрадной музыки, кулинарии, моды, потребления (в меньшей степени производства!) бытовой техники и пр., то есть во всех сферах массового потребления. Например, в названиях парфюмерных и косметических товаров они составляют 97 % [Tsukamoto 1993: 44]. Обычно чем больше та или иная сфера связывается с престижным потреблением, тем больше там гайрайго: пока вычислительная техника на первых этапах была уделом специалистов, господствовали канго [Kurashima 1997, 1: 265], но ситуация резко изменилась в пользу гайрайго в период массовой компьютеризации. Огромное их количество содержится, например, в женских и молодежных журналах [Loveday 1996: 106–111, 200–202], то есть опять-таки в жанрах, ориентированных на престижное потребление. Скажем, в заголовках женских журналов примерно поровну употребляются катакана и латиница, и совсем нет иероглифов [Sasaki 2000, 2: 301–302]. О связи гайрайго, как и английского языка в Японии, со сферой потребления, специально пишет ряд исследователей [Stevens 2008: 140].

    В текстах такого рода доминирует катакана, иногда с добавлением и даже преобладанием латиницы, и лишь изредка присутствуют иероглифы и хирагана. Такие тексты состоят из гайрайго с добавлением лишь грамматических элементов, минимума необходимых глаголов и японских собственных имен. Их можно встретить даже в ведущих газетах вроде «Асахи» [Ekuni 1993: 126], разумеется, не на всех страницах (см. ниже). Иногда и японские слова, без которых невозможно обойтись, пишутся катаканой (см. главу 9). В таком случае «имидж» требует по возможности всё писать катаканой. Есть даже термин, буквально означающий «катаканные профессии»: дизайнер интерьера, модельер высокой моды и пр. [Tanaka 1990: 90].

    Постоянна ассоциация гайрайго с современностью и престижностью, а слов иного происхождения – с отсталостью и бедностью.

    В одной рекламе, где противопоставлялись автомобили вчерашнего и завтрашнего дня, вчера было обозначено обычным японским словом kinoo, а завтра—американизмом toomoroo (tomorrow) [Stanlaw 2004: 299]. В торговле, по выражению Сотояма Сигэхико, гайрайго там, где продают мечту [Sotoyama 1993: 50]. Как писал Сибата Такэси, для многих слово, пишущееся катаканой, обозначает хорошую вещь [Shibata 1993: 20]. Человек, не употребляющий гайрайго, может выглядеть старомодным [Stanlaw 2004: 268–269]. Это часто способствует тому, что гайрайго вытесняют ранее образовавшиеся синонимы. Такой процесс начался еще до войны: например, еще тогда канго hooka-shutaku заменилось на apaato (из apartment) в качестве обозначения многоквартирного дома европейского типа [Iwabuchi 1993: 8]. Затем гайрайго roon 'заем' из loan вытеснило старое канго syakkin, вызывавшее плохие ассоциации [Honna 1995: 53; Sotoyama 1993: 53]; по этой же причине geppu 'кредит' заменилось синонимом kurejitto [Sotoyama 1993: 53]. На функционирование гайрайго влияет их большая понятность на слух, особенно по сравнению с канго, часто это помогает им вытеснять синонимы иного происхождения. В целом созданные до войны кальки – канго сейчас в значительной степени заменены гайрайго [Stanlaw 2004: 79]. Также и конкуренция синонимов для обозначения новых понятий в послевоенное время чаще кончалась победой гайрайго: в значении 'стыковка (космических аппаратов) недолгая конкуренция вновь изобретенного канго renketsu и гайрайго dokkingu скоро кончилось победой последнего.

    Впрочем, близкие по значению слова могут сохраняться, поскольку их семантические расхождения могут оставаться актуальными. Скажем, новорожденный ребенок – akachan, но в товарах для новорожденных он будет beebii(baby) [Iwabuchi 1993: 12]. Еще пример: обычные японские товары, предлагаемые потребителю в новой расфасовке, могут именоваться с помощью гайрайго [Stanlaw 2004: 203]. Но такие различия могут встретиться и в иных сферах жизни. Грамматика по-японски канго bumpoo, но японец в интервью, вспоминая свои уроки английского языка в школе, назвал ее guramaa (grammar) [Endoo 1995: 13]. В японском языке более десятка слов со значением жена; однако один японец в разговоре с нами, рассказав, что он не был в СССР, а вот его жена туда ездила, назвал ее waifu из wife. Казалось бы, зачем еще слово? Но если речь идет о действиях, не сочетающихся с традиционными правилами женского поведения (например, если жена путешествует без мужа), то уместно именно waifu, а, скажем, не kanai, что буквально значит внутри дома. Дж. Стенлоу пишет, что японские местоимения второго лица, уместные, скажем, в обращении жены к мужу, трудно употребить по отношению к бой-френду, и современные японки могут обращаться к нему yuu (you) [Stanlaw 2004: 105]. Он же приводит слова японской женщины: ни одно из японских прощаний не передает идею прощания навсегда, поэтому лучше в таком случае сказать goodbye [Stanlaw 2004: 105]. Отмечают удобство гайрайго для обозначения всего необычного [Stanlaw 2004: 238–239], создание с их помощью эффекта новизны, которая (в отличие от новых канго, понятных благодаря иероглифам) не всегда предполагает понятность [Takiura 2007в: 9].

    Гайрайго тесно связаны со вкусами, привычками, ценностями, идущими из США. Один из часто обсуждаемых примеров – своеобразный именной префикс maiиз my 'мой' (может иметь и значение 'мой', и значение 'личный, частный'): mai-kaa 'личный автомобиль', mai-hoomu 'частный дом', mai-peesu 'свой ритм, темп', mai-taun 'мой город' и даже mai-meguro 'мое Мэгуро' (название пансиона в токийском районе Мэгуро) [Shibata 1993: 20; Ekuni 1993: 128]. Не всегда, но часто префикс по значению указывает на нахождение соответствующего предмета в сфере личной собственности говорящего. Подчеркивание идеи privacy, которая, как уже упоминалось, с трудом выражается средствами японского языка! Дж. Стенлоу видит во внедрении этого префикса воспитание западного индивидуализма у японцев [Stanlaw 2004: 18].

    Впрочем, семантическая грань между гайрайго и близкими по значениями ваго или канго может оказываться нечеткой. Японцы много веков употребляют в пищу рис (по-японски meshi или gohan), но сваренный по-европейски рис стал называться raisu из rice. Однако, по мнению Дж. Стенлоу, хотя слова meshi и gohan вполне употребительны, но рис, сваренный по-японски, может называться и raisu; другое традиционное различие – gohan обычно подают в чашках, а raisu на тарелках – сейчас тоже не всегда соблюдается, поэтому различия уже неясны [Stanlaw 2004: 14–15]. Выше приводился и другой похожий пример – midori и guriin в обозначении зеленого цвета.

    И нельзя забывать, что гайрайго—всё же меньшинство японской лексики. В целом за пределами сфер потребления и высоких технологий американизмов не так много. Страницы газет, посвященные спорту или шоу-бизнесу, пестрят катаканой, а их же первые страницы, где речь идет об экономике, политике, происшествиях, катакану или латинский алфавит (кроме европейских (арабских) цифр, сильно потеснивших китайские) почти не содержат. Даже в международной информации роль заимствований в основном сводится к собственным именам. По данным Такаси Кёко, в среднем в рекламе почти вдвое больше гайрайго, чем в газете, цитируется по [Stanlaw 2004: 178]. В научной терминологии традиции калькирования с помощью канго сохраняется до сих пор, хотя количество гайрайго в последнее время растет [Sotoyama 1993: 55]. В быту американизмы в основном – названия конкретных предметов сферы потребления, а в сфере абстрактной лексики и терминологии большинства наук и сейчас господствуют канго. Как отмечал известный японский социолингвист, новые, появившиеся после второй мировой войны стили языка характеризуются значительным количеством гайрайго, но давно сложившиеся стили их по-прежнему избегают [Kabashima 1983: 83]. И даже в «элитной» лексике есть классы слов, куда не допускаются гайрайго: скоростные экспрессы называют давно существующими ваго: Hikari 'луч', Kodama 'эхо' [Sotoyama 1993: 51].

    Таким образом, можно сказать, что заимствования из английского языка пока что выделены в некоторое «гетто», пусть и престижное, в основном сводимое к двум сферам: высоким технологиям и престижному потреблению. В лексическом ядре языка гайрайго мало, и экспансия внутрь этого ядра имеет место, но пока что не очень велика. Здесь, как нам представляется, проявляется свойство японской культуры, которое российский японист А. Н. Мещеряков назвал «накоплением и сбереганием» [Мещеряков 1991: 110]. Новые, пришедшие извне элементы культуры не столько вытесняют старые, сколько добавляются к ним.

    6.1.3. Гайрайго и английский язык

    Чуть ли не каждое английское слово может быть заимствовано в японский язык, хотя бы в составе сочетаний. Скажем, language 'язык' обычно не употребляется как отдельное слово, но лингвистическая лаборатория—rangeeji-rabo [Stanlaw 2004: 79]; овца – hitsuji, но один из видов дикой овцы в надписи в зоопарке именуется baabariishiipuu (barbarian sheep). По выражению одного из авторов, мы имеем дело не столько с заимствованием в обычном смысле, сколько с абсорбцией японским языком английского словаря [Passin 1980: 55]. Японский язык вбирает в себя весь словарь английского языка так же, как когда-то вобрал весь словарь китайского языка [Passin 1980: 63]. Но это, как мы увидим ниже, вовсе не означает, что японцы, даже хорошо знающие гайрайго, свободно владеют английским языком. И японцы очень часто не знают, как то или иное привычное для них гайрайго произносится или пишется в английском языке [Stanlaw 2004: 157–158]. Скажем, они могут удивиться, узнав, что известная им фамилия американца или англичанина Sumiisu по-английски будет Smith [Ishiwata 1993: 90–91].

    И дело здесь не только в значительно меняющемся произношении. Гайрайго живут своей жизнью, очень часто независимо от языка – источника заимствований. В этом единодушны и японские, и иностранные авторы [Shibata 1993: 21; Ishiwata 1993: 92; Stanlaw 2004: 270–271]. Один из японских авторов заметил, что знание гайрайго и знание английского языка могут не только помогать, но и мешать друг другу [Ishiwata 1993: 90].

    Существует много сложных слов и словосочетаний, которые созданы из английских корней (иногда и аффиксов) в самой Японии и не имеют английских параллелей. Примеры: naitaa 'игра (например, в бейсбол) при искусственном освещении' (ночь + словообразовательный суффикс – er), wan-man-basuили wan-man 'автобус без кондуктора' (один + человек + автобус), noo-airon 'изделие, которое нельзя гладить' (нет + утюг), noo-mai-kaa-dee 'день, когда рекомендуется воздерживаться от пользования личными автомобилями' (нет + мой + автомобиль + день). Иногда происходит переосмысление значений: feminisuto—не столько 'феминистка', сколько 'галантный мужчина' или даже 'предприниматель (обычно мужчина), специализирующийся на выпуске товаров для женщин'. Это не значит, что в Японии нет феминисток в привычном для нас смысле, см. главу 8. А mooningu из morning не закрепилось в значении 'утро' (есть обычное слово – ваго asa), зато в языке первоначально появились сочетания mooningu kooto 'визитка' (вид сюртука) из morning coat и mooningu saabisu 'утреннее обслуживание в кафе по сниженным ценам' из morning service, потом оба сочетания сократились до одного mooningu, которое и имеет в современном языке эти два значения, отсутствующие у morning.

    Очень часто значение английского слова в японском языке расширяется или сужается: building – любое здание, а birujingu – обязательно большое высокое здание, зато mansion – большой особняк, а manshon—любой величины многоквартирный дом [Soto 1985: 126]. Если даже словарное значение слова более или менее то же самое, что в английском языке, сфера употребления может оказаться совсем иной. Скажем, kurisumasu'Рождество', как отмечает Л. Лавди, не столько религиозный, сколько коммерческий термин [Loveday 1996: 88–89]. В Японии христиане составляют менее одного процента населения (кстати, сейчас в отличие от XVII в. христианская лексика, кроме, разумеется, собственных имен, почти не содержит гайрайго). Зато любой японец в декабре сталкивается с рождественской торговлей, установкой елок и пр. (в отличие от России в Японии положено утром 26 декабря елки выбрасывать). Дж. Стенлоу указывает, что даже слова, вроде бы совпадающие с соответствующими английскими словами по значению, могут значительно различаться контекстами употребления [Stanlaw 2004: 20].

    Еще усиливается несходство с английским языком из-за многих сокращений. Трудно в слове zenesutoузнать general strike 'всеобщая забастовка' (сократилось первоначальное zeneraru sutoraiki). А sekondo hando 'подержанные товары' (из second hand) превратилось в sekohan [Ishiwata 1993: 99]. Пальто (overcoat) теперь уже обычно не oobaakooto, а oobaa, хотя по-английски over значит 'над'. Необычно и masu-komyunikeeshon (mass communication): все говорят masukomi, хотя это слово не понятно в США [Ishiwata 1993: 90].

    Могут изменяться и грамматические характеристики слов, в том числе принадлежность к части речи: по-английски announce – только глагол 'объявлять', а в японском языке anaunsu – существительное 'объявление' [Ishiwata 1993: 98]. Выше уже отмечалось использование maiиз my 'мой' в качестве префикса. Также и up 'вверх' превратилось в суффикс appu: beesu-appu(base) 'повышение зарплаты', reberu-appu (level) 'повышение уровня', imeeji-appu(image) 'повышение имиджа' [Shibata 1993: 21]. Часто также гайрайго сращиваются с японскими корнями или суффиксами: наряду с mai-kaa 'личный автомобиль' есть и mai-kaa-zoku 'люди, имеющие личные автомобили' [Iwabuchi 1993: 14]; существуют слова saabisu-ryoo 'плата за обслуживание' (service), amerika-zan (товар) американского производства' [Stanlaw 2004: 76]. См. об этом также [Ekuni 1993: 128].

    Даже при господстве гайрайго в той или иной сфере они далеко не идентичны соответствующим английским словам. Дж. Стенлоу анализирует в связи с этим компьютерную терминологию. В английском языке computer– прежде всего, персональный компьютер, однако, в Японии в этом значении чаще используют два других гайрайго: pasokon (сокращение от personal computer) и waapuro (сокращение от word processor), а kompyuuta может быть и целой компьютерной сетью (computer network). Английскому e-mail 'электронная почта' соответствует три слова: в технических инструкциях используют гибрид из кан-го и гайрайго denshi-meeru (denshi– 'электрон, электронный'), в газете e-meeru, в разговоре чаще всего сокращение meeru, а наиболее соответствующее американскому стандарту iimeeru не зафиксировано [Stanlaw 2004: 21] (впрочем, в словарях оно встречается).

    Составляют целые словари гайрайго, не имеющих английских эквивалентов. Такой словарь издан в виде приложения к одному из последних по времени словарей гайрайго [Gendaijin 2006: 890–893]. Небольшой их словарь также включен в статью Исивата Тосио [Ishiwata 1993: 93–96]. А Дж. Стенлоу затевает с англоязычным читателем игру, предлагая ему угадать из нескольких вариантов значение того или иного гайрайго [Stanlaw 2004: 37–42]. По его мнению, вообще большинство гайрайго создано в Японии для собственных нужд, и их совпадение по смыслу с соответствующей английской лексикой нередко случайно [Stanlaw 2004: 2, 35]. Такая точка зрения не совсем верна в целом, но доля истины в ней есть.

    Можно заметить, что использование английских по происхождению элементов очень похоже на использование элементов, пришедших когда-то из китайского языка, что и отмечалось исследователями [Loveday 1996: 212–214]. В структурном плане есть некоторые отличия, связанные, прежде всего, с тем, что английский язык никогда для японцев не был чисто письменным языком. Из китайского языка приходили иероглифы, а вместе с ними их чтения, то есть в основном корни, а из английского языка обычно приходят слова или словосочетания (бывает, даже включающие определенный артикль the, выглядящий по-японски как za), которые тасуются аналогично китайским корням так, как это бывает нужно в самом японском языке. Слова могут сращиваться, словосочетания – становиться словами, аффиксы – свободно употребляться для создания новых слов, а целые слова—становиться аффиксами. Еще отличие в том, что произношение канго установилось много веков назад, а затем если менялось, то в соответствии с развитием японского языка, без оглядки на Китай. Но гайрайго в основном ориентированы не на письмо, а на американское (не британское) произношение, отчасти изменившее японскую фонетику (об этом пойдет речь в главе 9 в связи с орфографией катаканы). Однако иногда влияет и английская орфография. Новости – nyuusu (news), а не nyuuzu из-за написания [Stanlaw 2004: 91–92]. См. также приводившийся пример: e-meeru, а не iimeeru.

    Но при структурн^1х различиях функционально роль английского языка в современной Японии сходна с ролью китайского языка в прошлом, а канго и гайрайго при разных структурных и стилистических характеристиках сходны по словообразовательным возможностям, в разное время оторвавшись от языка-источника. Дж. Стенлоу приводит мнение японца: «Неважно, что американцы не знают некоторых гайрайго. Важно, что мы их знаем» [Stanlaw 1992: 75]. Так же и в Китае не знают очень многих японских канго, хотя об их смысле часто можно догадаться по значению иероглифов (отвлекаемся от того, что иероглифы в Японии и Китае в ХХ в. стали часто отличаться друг от друга).

    Три слоя лексики живут своей жизнью и могут по-разному оцениваться. Никогда не менялась лишь оценка ваго как полностью японских слов. Канго долгое время воспринимались как нечто чужое. Так было во времена kokugaku, когда надо было противопоставить национальную культуру китайской. Потом эта проблема перестала быть актуальной, но традиция противопоставления ваго и канго сохранялась довольно долго, отразившись, например, у Танидзаки Дзюнъитиро в 30-е гг. ХХ в., который считал, что канго не могут отразить «японский дух» и призывал не увлекаться канго, а расширять смысл исконной лексики; см. об этом [Dale 1986: 80–82]. Для современной Японии, однако, такие идеи не характерны: если что-то противопоставляется по признаку «свой – чужой», то скорее канго и ваго вместе отграничиваются от гайрайго. Например, Хага Ясуси в книге о японской картине мира специально подчеркивает, что он рассматривает и ваго, и канго (но отделяет от них гайрайго), поскольку картина мира отражается в обоих классах лексики [Haga 2004: 42]. И те слова, в которых японские националистические концепции видят ключевые понятия культуры, могут быть не только ваго, но, как мы уже отмечали, и канго.

    Отношение к гайрайго в любом случае иное, но может варьироваться. Существует взгляд, согласно которому их слишком много и их число следует ограничить. В японской литературе и в средствах массовой информации встречаются жалобы на «засилье» гайрайго. Например, в хрестоматию [Gairaigo 1993], в которой старались представить разные точки зрения, включена написанная с позиции пуриста статья [Marutani 1993] (впервые опубликована в 1978 г.), ее автор недоволен экспансией гайрайго и видит корни зла в упадке традиций обучения иероглифам и в распространении ненужных американизмов через телевидение. Несколько более умеренная позиция в статье 1989 г. [Ekoto 1993], где гайрайго делятся на приемлемые и неприемлемые: скажем, по мнению ее автора, можно допустить kyuuto 'миловидный' из cute как прилагательное, но делать это слово существительным и обозначать им человека недопустимо [Ekoto 1993: 127]. Время от времени об ограничении гайрайго говорят даже на самом высоком уровне. В 2002 г. об этом заявил премьер-министр Коидзуми Дзюнъитиро, и по его инициативе Государственный институт японского языка даже составил список нежелательных гайрайго: konsensasu 'консенсус' предлагалось заменить словом shinku-tanku, anarisuto 'аналитик' – bunsekika [Gottlieb 2005: 12]. Н. Готлиб сопоставила этот эпизод со сходным в Государственной Думе России (2003 г.), отметив, что российский президент в отличие от японского премьера не проявил заинтересованности в изменениях языковой нормы [Gottlieb 2005: 13].

    Один из аргументов в пользу ограничения гайрайго – частая их непонятность. Хотя катакана сама по себе намного проще иероглифов, но ее смыслоразличительная способность ограничена, и она не может снять омонимию, которую снимают иероглифы [Suzuki 1993: 71–72]. Наличие множества американизмов еще не значит, что их значение всем понятно (тем более что английский язык очень многие знают слабо). Как показывают исследования, очень часто для японцев, особенно для молодежи, не очень существенно значение того или иного слова. Вот пример, нами уже приводившийся [Алпатов 1988–2003: 118–119], но очень уж показательный. В одном исследовании опросили девушек—постоянных читательниц женских молодежных журналов. Они хорошо ощущали «имидж» предлагаемых гайрайго, но что конкретно значит большинство этих слов, не знали. Они путали beeshikku 'базовый, основной' с shikku 'шикарный', guzzu 'товары' с zukku 'парусиновая обувь', зная сочетание karuchaa-senta 'культурный центр', расшифровывали это сочетание как 'центр по интересам', понимая karuchaa 'культура' как 'интерес' [Tanaka 1984].

    Опыт показал, что девушки просто не задумывались над значением слов, с которыми не раз сталкивались. Зато молодежь хорошо ощущает «имидж» американизмов, их «элитарность», принадлежность к сферам престижного потребления и связанной с США культуры. Дж. Стенлоу, отмечающий подобную роль гайрайго, в частности, в рекламе, пишет, что их непонятность часто преувеличивается, поскольку ориентируются на буквальный смысл рекламных лозунгов, который может не быть важным и в английском языке: как, например, понять рекламу «Шевроле»: It's the heartbeat of America 'Это биение сердца Америки' [Stanlaw 2004: 32–32]? Он же отмечает и частое употребление в эстрадных песнях ничего не значащих гайрайго и просто бессмысленных звуковых последовательностей, вызывающих ассоциации с английским языком [Stanlaw 2004: 118; Stevens 2008: 137].

    Впрочем, ощущение «элитарности» всего, связанного с американской культурой, отчасти проходит. В интервью, взятом специалистом по английскому языку Эндо Хатиро у одного из преподавателей того же языка, тот говорит, что его поколение выросло, привыкнув к высоким оценкам всего, на чём стояла этикетка Сделано в США, но потом стало ясно, что это обычно дешевые товары; поэтому пора перестать смотреть на Америку снизу вверх [Endoo 1995: 34]. Подобные идеи постоянно высказывает и Судзуки Такао. И Дж. Стенлоу указывает, что в Японии уже нет комплекса неполноценности, в том числе и языкового, по отношению к США [Stanlaw 2004: 272]. А представления об особой престижности гайрайго были порождены этим комплексом.

    Однако дело не только в этом. Если бы речь шла только о престижности английского языка, то, вероятно, чаще бы употребляли английский в чистом виде [Stanlaw 2004: 168]. И японские, и западные исследователи сходятся на том, что гайрайго стали частью японской культуры и эстетики, вошли в повседневную жизнь людей, позволяют видеть мир по-новому [Shibata 1993: 16; Stanlaw 2004: 102, 169].

    Жалобы на излишнее использование гайрайго естественны, но в целом их не так много. Для большинства японцев значительное количество гайрайго в ряде жанров языка не кажется несовместимым с национальной гордостью, о чём они заявляют прямо [Sotoyama 1993: 50, 60]. Тот же автор пишет, что для Японии выглядят странными усилия французов ограничить американизмы, но ситуация в двух странах, по его мнению, различна: во Францию вторгается английский язык, а в Японии гайрайго стали частью самого японского языка [Sotoyama 1993: 48]. Вероятно, не стоит отрицать вторжения английского языка и в Японию, но что касается места гайрайго в японском, то мнение ученого, бесспорно, справедливо.

    Японцы, пусть не всегда (особенно в годы оккупации) по своей воле, но во многом действительно самостоятельно взяли то, что сочли нужным из западной, в первую очередь, американской культуры, поступив с ней также, как раньше поступили с китайской; не стал здесь исключением и языковой компонент культуры. Это отмечают и западные, и японские исследователи [Stanlaw 2004: 36, 187; Soto 1985: 63]. Судзуки Такао пишет об избирательности процесса заимствования в японской культуре. При склонности к заимствованиям японцы берут из чужих культур лишь те элементы, которые считают для себя нужными, в том числе и в языке; так было и в период китаизации культуры, так продолжается и в эпоху американизации [Suzuki 1987a: 143].

    Как пишет западный японовед, «гений» японцев заключается не в изобретении, а в адаптации тех или иных элементов культуры сначала Кореи, потом Китая, наконец, Европы и США. В результате заимствованные элементы укоренились и живут самостоятельной жизнью, часто меняясь до неузнаваемости [Tobin 1992: 3–4]. Все эти оценки представляются верными. В последние полтора столетия эта страна постоянно шла по пути догоняющего развития, осваивая те элементы западной (последние 60 лет почти исключительно американской) культуры, которые считала для себя необходимыми. Это относится не только к высоким технологиям или парламентским процедурам, но и к английскому языку.

    Но надо учесть и другую сторону вопроса о гайрайго, их место в системе языка всё же напоминает «престижное гетто». Поэтому можно согласиться и с выводом Л. Лавди: проницаемость японского языка для американизмов очень велика, но их внедрение в язык отражает скорее освоение обществом отдельных элементов западной культуры, чем глубинную вестернизацию [Loveday 1996: 96].

    Современная языковая политика в данной области, закрепленная в официальных рекомендациях, основывается на свободном допуске гайрайго в любые специальные сферы, но с их, по возможности, ограничением в обычной речи [Gottlieb 2005: 64]. Однако жизнь не всегда следует рекомендациям. Среди неологизмов самых последних лет, постоянно фиксируемых в Японии, гайрайго, безусловно, преобладают [Kamei 2007: 106–109]. Повышению роли гайрайго способствует и их особая многочисленность в пределах молодежной субкультуры, и так обстоит дело уже несколько десятилетий. Но до последнего времени многие гайрайго, связанные с «имиджем», употреблялись молодежью, а затем передавались как бы по наследству новому поколению. Впрочем, по мнению ряда наблюдателей, в том числе российских, в самое последнее время ситуация стала меняться в сторону повышения роли гайрайго [Гуревич 2005: 44–53]. Сможет ли развитие системы гайрайго способствовать полной вестернизации японской культуры, покажет время. В любом случае, необходимо признать, что гайрайго в современной Японии—уже не элемент чужой культуры, они стали вполне своими.

    6.2. Английский язык в Японии

    Каждый японец постоянно сталкивается с большим количеством гайрайго. Английский язык в Японии пользуется престижем, его оценки, по крайней мере, для явного большинства японцев, высоки [Yamamoto 1996: 50; Suzuki 2006: 185]. Отсюда можно было бы сделать вывод, что этот язык там хорошо известен. Однако это не так, как бы это ни показалось странным. О трудностях в освоении японского языка в Японии пишут очень многие. Особенно много информации такого рода содержится в книге [Endoo 1995], представляющей собой собрание интервью с японскими преподавателями английского языка и иностранцами, живущими в Японии.

    И в японских, и в иностранных публикациях постоянно пишут, что в Японии плохо знают английский язык [Endoo 1995: 8, 97, 100; Suzuki 2006: 186; Stanlaw 2004: iii, 286, 289; Gottlieb 2005: 36–37]. Стандартны жалобы на то, что японцы не могут полноценно общаться с иностранцами, не могут рассказать о своей стране за рубежом и пр. [Endoo 1995: 65, 142; Narumi, Takeuchi, Komatsu 2007: 16; Suzuki 2006: 43]. И тому есть и объективные подтверждения. Вот пример, относящийся, правда, к началу 90-х годов. Во время одного из международных исследований сравнивался уровень владения английским языком в 152 странах, и Япония оказалась на четвертом месте от конца, ниже Ирана, Индонезии и Эфиопии [Honna 1995a: 58; Loveday 1996: 99]. По данным Н. Готлиб, сходные результаты были получены и в 1998 г., когда Япония оказалась на 180 месте среди членов ООН и на последнем месте в Азии, и в 2001–2002 гг. [Gottlieb 2005: 32, 70].

    Эти данные могут показаться односторонними. Но вот данные, приводимые Л. Лавди. Он опросил 461 информанта разного возраста и разных социальных слоев. Все они учили в школе английский язык, но из них 54 % заявили, что с того времени забыли его полностью, лишь 9 % используют его на работе (в основном в виде чтения), 5 % говорят со знакомыми, 0,4 % пользуются дома [Loveday 1996: 175–176].

    Автор книги в разные годы не раз сам убеждался в малой распространенности свободного владения английским языком в Японии. На советской космической выставке в 1973–1974 гг. посетители постоянно пытались что-то написать в книге отзывов на иностранном языке, при незнании русского обычно писали на английском. Однако почти всегда надписи сводились к элементарным фразам вроде: It is a pen 'Это – ручка'. Уже в 80 е гг. пришлось видеть выступление перед иностранцами известного исполнителя японских комедий кёгзн; он попытался объяснять свое искусство по-английски, но успешно сумел лишь представиться, затем стал путаться в словах, и пришлось пригласить переводчика.

    А учили английский язык в той или иной степени практически все, сейчас около 95 % японцев кончают повышенную среднюю школу (kootoo-gakkoo), что соответствует нашему одиннадцатилетнему обучению [Stanlaw 2004: 286]. В Японии учатся в школе двенадцать лет: шесть в начальной школе, три в средней, три в повышенной средней. Велик процент оканчивающих вузы (более трети населения). И с первого класса средней школы в число обязательных предметов входит английский язык, то есть учить его начинают с 12 лет. Маленькие дети его, однако, совсем не знают, и учить его помимо школы в раннем возрасте в Японии не принято. Это может рассматриваться как одна из причин низкого знания английского языка [Endoo 1995: 31].

    Школьное изучение иностранных языков почти отсутствовало в Японии до второй мировой войны, и было введено в 1947 г., то есть во время американской оккупации; считали, что английский язык станет для Японии «окном в мир». Тогда же обучение другим языкам в вузах в основном заменили изучением английского языка, а преподавателей других языков переучивали [Gottlieb 2005: 31]. Это в основном сохраняется и сейчас: лишь в 551 школе во всей Японии преподавали другие языки, а в вузах, где нет официальной обязательности преподавания именно английского языка, из тысячи студентов лишь около десятка изучают иные языки [Gottlieb 2005: 33]. Считается, что английский язык учат во всех средних школах, в 70 % повышенных средних школ и во всех вузах [Stanlaw 2004: 17]. Важный компонент японской образовательной системы—сложный вступительный экзамен по английскому языку при поступлении в вуз, на который уходят много сил и часто средств: требуются репетиторы. Нередко японцы потом вспоминают этот экзамен как момент жизни, когда им в наибольшей степени или даже единственный раз понадобился английский язык.

    И, тем не менее, как пишут японские авторы, за десять лет обучения языку японцы не выучиваются ему [Endoo 1995: 100]. Разумеется, у всех остаются в памяти какие-то слова и простые фразы вроде I love you или It is a pen, это может помогать в усвоении гайрайго, но если задать японцу простой вопрос вроде Am I in Tokyo? 'Я нахожусь в Токио? , то велика вероятность того, что он не поймет и не сможет ответить [Stanlaw 2004: 286].

    Причин, как всегда в подобных случаях, может быть несколько. Уже говорилось о позднем (12 лет) начале обучения языкам. Другой причиной считают консервативную и архаичную систему преподавания, основанную на изучении грамматики и чтении художественной литературы, жалобы на нее постоянны [Endoo 1995: 9—10, 32–33, 37, 97–98, 136, 193; Narumi, Takeuchi, Komatsu 2007: 12–13; Stanlaw 2004: 286–287]. Столь же архаичны и вступительные экзамены в вузы по английскому языку, названные Дж. Стенлоу «викторианскими» [Stanlaw 2004: 286], часто призывают их изменить или отменить вообще [Endoo 1995: 35; Gottlieb 2005: 54]. Как пишет один из авторов, студентов учат Шекспиру, вместо того чтобы учить языку своей специальности [Endoo 1995: 193]. Особенно отстает обучение языковой коммуникации [Endoo 1995: 28, 74; Kosuge 2007: 36]. Пишут, что если в последние десятилетия в Японии и стали знать английский язык лучше, то не благодаря преподаванию [Endoo 1995: 46, 68]. Живущая в Японии американка даже заявила, что Япония – самое трудное в мире место для изучения английского языка [Endoo 1995: 119]. Жалуются и на малое число часов, особенно в повышенной средней школе (10–12 классы).

    Но главная причина – всё же отсутствие мотивации. Как пишет Л. Лавди, в школе английский язык – один из самых непопулярных предметов, и, как отмечали те же его информанты, существенная мотивация для знания английского языка возникает у многих один раз в жизни: при подготовке к поступлению в вуз. Без сдачи сложного, пусть архаичного экзамена ни в один престижный вуз нельзя поступить. А потом языком пользуются обычно лишь те, кто связаны с английским языком профессионально (например, работают во внешнеторговой фирме или занимаются обслуживанием иностранцев), да еще, пожалуй, специалисты, которые должны читать англоязычную литературу, но далеко не всегда свободно говорят по-английски. Улучшению знания иностранных языков не помогает даже значительное расширение путешествий японцев за рубеж, поскольку чаще всего они ездят группами с переводчиком, общаясь во время поездок лишь между собой [Loveday 1996: 96–99]. Вывод: пока английский язык не нужен после школы, его не будут учить и в школе [Loveday 1996: 99]. Сходные выводы и у японских авторов [Honna 1995a: 57; Endoo 1995: 30–31; Oda 2007: 24], в том числе жалуются и на то, как забывают английский язык после поступления в вуз [Endoo 1995: 80]. Даже сейчас, когда интерес к этому языку стал подниматься, студенты естественных специальностей не очень стараются им овладеть [Eigo 2007: 55]. И отмечают, что как раз в начальной школе, где иностранные языки почти не учат, легче всего возбудить к ним интерес, но потом мотивации теряются [Eigo 2007: 55]. Невольно вспоминаются жалобы, которые автор данной книги слышал в 90-е гг. в Элисте после введения в ряде городских школ обязательного изучения калмыцкого языка. Дети, в том числе и русские, с интересом учат этот язык и разучивают калмыцкие песенки в младших классах, но когда с возрастом начинают задумываться о том, зачем он нужен в жизни, то воодушевление проходит.

    Данная ситуация, однако, вызывает у российского читателя, прежде всего, иные ассоциации. Всё с английским языком примерно так, как у нас в советское время! У нас, правда, в школе не всегда учили английский язык, а в Японии он везде обязателен, но эффект был примерно таким же (впрочем, процент читавших на иностранных языках литературу по специальности, скорее всего, в СССР был выше 9 %, отмеченных у Л. Лавди). В обеих странах миллионы людей учили в школе английский язык, почти у всех в памяти сохранялись отдельные слова и фразы, что облегчало процесс заимствования, английский язык обладал престижностью, но лиц, свободно им владевших, было немного. И методика преподавания чаще всего была сходной: тоже грамматика и классическая литература. И тоже отсутствие должных мотиваций. В СССР также потребность читать иностранную специальную литературу возникала чаще, чем необходимость общения с иностранцами; в обеих странах за рубеж чаще выезжали группами с переводчиком.

    Однако динамика здесь иная. У нас в последние 15 лет мотивации для изучения английского языка резко увеличились, что привело к росту активного владения этим языком. При этом вряд ли можно считать, что современная Россия более интегрирована в мировую экономику, чем Япония. Но интеграция Японии, на первых порах (40-е гг. – начало 60-хгг.), безусловно, способствовавшая лучшему, чем до того, знанию английского языка, затем долго не приводила к дальнейшим шагам вперед. Японские авторы отмечают, что в начале 60-х гг. имел место бум в изучении английского языка [Endoo 1995: 16], но потом интерес уменьшился, снова увеличившись лишь в 90-е годы. У нас американская массовая культура приобрела престижность еще во времена экономического и политического противостояния СССР и США, и в СССР к концу его существования отсутствие мотивации для изучения английского языка, особенно в разговорном его варианте, имело в основном внешние причины. И когда внешних преград не стало, изучение английского языка стало массовым. Но в Японии при отсутствии значительных внешних препятствий существенными были и остаются внутренние преграды. Культурные барьеры между Японией и США остаются более серьезными, чем экономические и, тем более, политические.

    Впрочем, хотя в Японии английский язык знают хуже, чем во многих странах, нельзя и считать японскую ситуацию из ряда вон выходящей. В современном мире как-то владеют английским языком многие, но по-настоящему свободно им могут пользоваться как раз немногие, причем в крупных странах даже меньше, чем в малых. В книге Дж. Стенлоу приводятся такие данные социологического опроса. Лишь 3 % граждан Франции, Испании, Италии могут свободно понимать оригинальные англоязычные телепередачи, и лишь в Скандинавии и Бенилюксе их число превышает 10 % [Stanlaw 2004: 297]. Отмечают, что скорая всеобщая глобализация с всеобщим знанием английского языка и господство английского языка в Интернете относятся к числу мифов [Aitchison, Lewis 2003: 24–26]. Кстати, японский язык занимает в Интернете третье место после английского и китайского.

    Как, однако, объяснить совмещение большой престижности японского языка в Японии и его слабого знания? Уже упоминавшаяся американка в интервью отметила, что в Японии нет привычки к обычному сейчас на Западе мультикультуризму [Endoo 1995: 121]. Нет нужды снова говорить об островном положении Японии, давней обособленности ее культуры и отсутствии привычки к знанию других языков. К этому добавим любопытные высказывания всё того же Судзуки Такао. Он писал, что Япония – одна из самых открытых в мире стран для восприятия чужих вещей и идей, но достаточно закрытая для человеческого общения с иностранцами. По его выражению, японцы – не ксенофобы, но ксенофиги, то есть люди, избегающие иностранцев [Suzuki 1987a: 141].

    Л. Лавди указывает, что плохое знание английского языка в массе японцев и обильное количество заимствований не противоречат друг другу. Образцом здесь послужило освоение Японией в прошлом китайской культуры при отсутствии значительного японско-китайского двуязычия [Loveday 1996: 212–214]. И сейчас житель японской провинции может ни разу не увидеть белого человека, но многие американизмы он хорошо знает, а английский язык доходит до него через школу и телевизор.

    И невысокий в массе уровень знания английского языка не исключает ни использования этого языка даже в среде, им свободно не владеющей, ни «островов» этого языка в Японии. Выше шла речь о рекламе или поп-музыке, язык которых, полный гайрайго, плохо понятен. Предельный случай такой рекламы или музыкального текста – переход на английский язык (обычно далекий от совершенства), что нам неоднократно приходилось видеть и слышать в Японии. Достаточно «имиджа» текста и отдельных понятных слов, а дальше домысливается всё остальное. При этом рекламироваться могут не только американские, а и свои собственные товары: комплекс неполноценности перед США легко сочетается с национальной гордостью. Даже в середине 80-х гг., когда не только в Японии, но и в США всерьез обсуждались перспективы возможной победы японского капитала в японо-американском экономическом соревновании, японская реклама избегала утверждений о том, что тот или иной товар национального производства лучше американского. Более действенными оказываются лозунги о том, что он такой же или почти такой же, как американский, хотя, как мы упоминали, в 90-е гг. уже раздавались и иные голоса. Например, целые куски в рекламе потребительских товаров могут быть написаны по-английски, особенно это свойственно тем фрагментам, где речь идет о «научно обоснованной» полезности продукта: содержании в нем витаминов, диетических свойствах и пр.; главное здесь – подчеркивание отличия данного продукта от других [Stanlaw 2004: 197].

    Нередко, особенно в устной речи и в текстах, написанных на латинице, возникает смешение языков. На каком из языков написана, например, вывеска в Токио: Mitsui Grandioso Club? Или этикетка на банке саке: Sake. One cup. Ozeki (ozeki – один из рангов борцов сумо)?

    Многие исследователи в разное время писали о смешанных японо-английских языках, которые называлиJaplish, Janglish, Japanished English и др. [Stanlaw 2004: 265–266; Stevens 2008: 134], они распространены в эстрадной музыке, надписях на майках и пр. Отмечают, что в текстах эстрадных песен (например, в стиле рэп) появляется даже такое принципиально не свойственное японскому языку явление как рифма (на него даже Пушкина переводят верлибром): рэперы регулярно стараются рифмовать, хотя жалуются на трудности [Stevens 2008: 135].

    Потребители такого рода текстов чаще всего, как большинство японцев, имеют какое-то представление об английском языке, но свободно им не владеют. По мнению исследовательницы японской поп-музыки, создается псевдо-английский язык, устанавливающий контакт со слушателями, которые настоящий английский язык знают плохо [Stevens 2008: 138]. В то же время имеются и «островки», где культивируется реальный английский язык. Есть частные университеты, например, Международный христианский университет, где курсы, в том числе и для японских студентов, читаются на этом языке [Gottlieb 2005: 35]. А вот заметка в японской англоязычной газете Daily Yomiuri за 24 ноября 2007 г., где сказано, что Японская раковая ассоциация, объединяющая 16 тысяч врачей и исследователей-онкологов, постановила проводить свои пресс-конференции и презентации достижений целиком на английском языке. Главным доводом в пользу этого выдвигалась возможность приглашать на эти мероприятия специалистов не только из Японии, но и из стран Азии и Океании. И, безусловно, обращает на себя внимание распространенность в Японии собственных газет на английском языке, рассчитанных, в первую очередь, на японских читателей. Кроме вышеупомянутой газеты, имеются еще две крупные газеты: Japan Times и Asahi Daily News. Указывают и на то, что большинство японских веб-сайтов ведется на двух языках [Gottlieb 2005: 136].

    Впрочем, такие явления не надо преувеличивать. Даже в двуязычных веб-сайтах информация на японском языке обычно намного богаче [Gottlieb 2005: 136]. А первая же пресс-конференция общества онкологов, как отмечает та же газета, кончилась тем, что один из участников не смог ответить на вопросы на английском языке и перешел на японский.

    Итак, ситуация парадоксальна. С одной стороны, пишут, что английский язык в Японии присутствует везде, подобно воздуху [Stanlaw 2004: 1, 186–187], что общественная атмосфера требует знания японского языка [Yamamoto 1996: 51]. Но, с другой стороны указывают, что в Японии очень невелико двуязычие [Stanlaw 2004: 4], существующее лишь на индивидуальном или семейном уровне [Yamamoto 1996: 70–71]. Постороннему наблюдателю, по крайней мере, в крупных японских городах, роль английского языка может показаться очень значительной: много объявлений, вывесок, указателей на английском языке, причём за последние два десятилетия их число заметно выросло. Впрочем, оно может варьироваться: в синтоистских храмах Никко указателей на английском языке почти нет, а на железнодорожной схеме района Киото-Осака на двух языках указаны названия станций основных линий, но станции местных линий, куда редко заезжают иностранцы, обозначены только по-японски. Согласно стандартным японским представлениям, для своих – японский язык, для чужих – английский, но и им надо пользоваться только в необходимых случаях. Для значительного числа японцев вопрос об общении с иностранцами по-прежнему не слишком актуален, а для себя необходим один японский язык.

    Насколько эта картина меняется? В целом она остается прежней, хотя в последние десятилетия, особенно в период правления премьер-министра Д. Коидзуми (2001–2006) были предприняты меры для распространения в Японии английского языка и американской культуры. Государственные органы, на которых сильное впечатление произвели упомянутые выше данные международных экспертов, предпринимают меры для преодоления низкого уровня владения английским языком в Японии. Правительственная комиссия в 2000 г. поставила задачу сделать его всеобщим lingua franca [Gottlieb 2005: 70–71]. В 2003 г. Министерство образования приняло новый план, целью которого является научить всех выпускников средних и повышенных средних школ общаться на английском языке, а выпускников вузов использовать его в своей профессии [Gottlieb 2005: 73]. При премьер-министре К. Обути (1998–2000) даже обсуждался вопрос о придании английскому языку статуса второго государственного, что, правда, не прошло [Haga 2004: 32; Suzuki 2006: 63]. Не введено пока и преподавание английского языка в начальной школе, хотя этот вопрос обсуждается [Narumi, Takeuchi, Komatsu 2007: 15; Eigo 2007: 42]. Проходит экспериментальную проверку проект расширения его преподавания в средней школе с нынешних трех, двух и двух часов в неделю в 1–3 классах до соответственно шести, трех и трех часов [Kosuge 2007]. В Токийском и других университетах постепенно вводится новая методика активного изучения английского языка, правда, ее считают пригодной лишь для крупных университетов [Endoo 1995: 40]. Любое преподавание этого языка стремятся связать с обучением языковому общению [Gottlieb 2005: 34–35]. И, что самое важное, все перечисленные меры имеют общественную поддержку [Stanlaw 2004: 295]. Правда, упоминают и о том, что в период экономических трудностей 90-х гг. у японцев стали появляться настроения в пользу английского языка за счет японского, аналогичные настроениям послевоенных лет [Endoo 1995: 47].

    Ведутся и дискуссии о том, что означает знание английского языка для японца. С одной стороны, пишут о давлении США, в том числе связанном и с внедрением английского языка [Yamamoto 1996: 51; Stanlaw 2004: 292–293]. Но не раз в Японии высказывалась идея о том, что английский язык надо рассматривать не как язык США, а как язык международного общения, вовсе не обязательно связанный с американцами и американской культурой. Уже упоминалось решение общества онкологов использовать английский язык, мотивированное желанием общаться с коллегам не из США (что, видимо, неактуально), а из Азии и Океании. Пишут даже, что в Японии излишне следуют американскому варианту этого языка, что не всегда помогает в общении с другими народами, в частности в Азии; призывают учитывать опыт разных государств, начиная от Индии и кончая Эстонией, где американский вариант языка не приоритетен [Honna 1995b]. Указывают и на необходимость английского языка в деловом общении с арабскими странами [Eigo 2007: 51, 54]. Особенно много пишет об интернациональной роли английского языка Судзуки Такао. По его мнению, английский язык в наше время можно сравнить с травой без корней: после второй мировой войны он перестал быть национальным языком и превратился в ничей и всеобщий язык [Suzuki 2006: 141–142, 237–239].

    Безусловно, в Японии английский язык уже знают лучше, чем 10–20 лет назад. И всё-таки пока незнание английского языка не связано со значительными жизненными трудностями, и специалисты предсказывают, что в обозримом будущем вряд ли его будут знать лучше, чем сейчас [Yamamoto 1995: 80].

    6.3. Япония и другие языки

    Знание других западных языков в Японии много меньше, чем английского. Например, в учебных планах японских школ все прочие языки рассматриваются лишь как дополнение к английскому языку [Gottlieb 2005: 34]. А упомянутые выше рецепты на немецком языке свидетельствуют о том, что этот язык здесь известен не больше, чем в России латынь. Тем не менее, какую-то известность эти языки имеют, прежде всего, немецкий и французский. Отмечают, что иногда эти языки бывают в моде, а заимствования из них иногда появляются и в наши дни: так, по мнению Исивата Тосио, из немецкого языка пришло слово puruoobaa 'пуловер', а вслед за ним и обозначения разных видов пуловеров [Ishiwata 1993: 103]. Определенной популярностью пользуется и французский язык, слова этого языка могут использоваться как названия кафе или пансионов [Stanlaw 2004: 295]. Эти названия обычно свидетельствуют о плохом знании языка: не первый год в районе Итигая в Токио существует кафе под названием Cafe de Etoile 'Кафе звезды' (на реальном французском языке было бы Cafe d'etoile). И всё же даже во французском салоне красоты английский язык будет преобладать над французским [Stanlaw 2004: 296]. В целом же, по данным Государственного института японского языка на начало 70-х гг., лексика немецкого происхождения составляет 3,7 % гайрайго, лексика французского происхождения – 0,9 % [Stanlaw 2004: 12–13]. И большинство, вероятно, составляют слова, появившиеся в эпоху Мэйдзи, когда влияние этих языков в Японии было наибольшим [Gottlieb 2005: 36], или вскоре после нее.

    Особо следует остановиться на вопросе о русском языке. Этот вопрос хорошо иллюстрирует известный тезис о том, что международное влияние языка зависит от мировой роли соответствующего государства. Русский язык по известности в Японии никогда не соперничал с английским. По данным упомянутого в прошлом абзаце исследования, заимствования из русского языка составляли 0,15 % всех гайрайго (их число примерно равно числу заимствований из испанского и португальского языков вместе взятых). Судзуки Такао в одной из статей вспоминал, что помнит со времен войны слово tochika 'огневая точка', а со времен возвращения в Японию из СССР военнопленных слово damoi 'домой' [Suzuki 1993: 70]. Судзуки считает эти слова ушедшими из языка, хотя слово tochika, по крайней мере, в 70-е гг. употреблялось в дублированных западных фильмах о войне, а в словари включается до сих пор [Gendaijin 2006: 362]. А сам Судзуки, говоря о трех наиболее значимых в мире западных языках – английском, немецком и французском, – называет их взятым из русского языка словом toroika 'тройка' [Suzuki 2006: 213]. В новом словаре гайрайго в качестве русизмов фигурируют, например, demokurachizaachia 'демократизация' [Gendaijin 2006: 354], noovieruushikie 'новые русские' [Gendaijin 2006: 400], tokarefu 'пистолет Токарева' [Gendaijin 2006: 364].

    Однако интерес к русскому языку был несомненен и в эпоху Мэйдзи, когда в Японию стала проникать русская литература, и в советское время. В 50—70-е гг. среди студентов, изучавших естественные науки, существовала мода учить русский язык. Но интересовались им и гуманитарии. Видный японский русист Киндаити Наодзуми, представитель семьи, давшей нескольких крупных лингвистов, в недавней публикации вспоминал, что на выбор его профессии повлияли космические успехи СССР, а также массовый интерес в этой стране к поэзии. На него произвели впечатление громадные аудитории на советских поэтических вечерах, тогда как в Японии стихи могут слушать только маргиналы [Eigo 2007: 50]. В 70-х гг. интерес к русскому языку стал падать, а после короткого его повышения во второй половине 80-х гг. он затем упал почти до нуля, как интерес к русской культуре вообще (например, русская классика в 90-е гг. почти перестала переводиться и издаваться [Герасимова 2004]). Правда, традиции японской русистики пока сохраняются, в том числе в лингвистической области. Сейчас, кстати, уменьшилось и прямое воздействие японской культуры на нашу страну, всё более сменяясь освоением приходящей с Запада, а не с Востока глобализации, в культуру которой входят и японские по происхождению элементы. Это отражается и в языковой области: японизмы в русском языке приходят через английский язык, что видно из их фонетического облика (суши, сашими, а не суси, сасими, как было бы в случае заимствования непосредственно из японского языка, см. главу 9).

    Впрочем, уже в 2000-х гг. появляются свидетельства некоторого изменения ситуации в лучшую сторону. Это отмечают и живущие в Японии российские специалисты, и японские русисты. Киндаити Наодзуми с удовлетворением говорит, что студенты-естественники снова начали интересоваться русским языком, а после долгого упадка интереса к русской классике недавно появился новый перевод «Братьев Карамазовых», хорошо разошедшийся [Eigo 2007: 53–54] (впрочем, этот перевод много критикуют за чрезмерную вольность с оригиналом). Специалисты считают причиной этого некоторое оживление экономических связей Японии с Россией. Однако ряд утверждений о России в японских публикациях показывает невысокий уровень знаний: Хонна Нобуюки заявлял, будто из России в массовом порядке едут изучать английский язык на Филиппины, славящиеся хорошим знанием этого языка [Honna 1995b: 230]. Откуда были эти сведения?

    Но для современной Японии иностранные языки уже не сводятся к западным. По количеству изучающих второе место после английского прочно занял китайский язык [Gottlieb 2005: 33, 36]. В социологических обследованиях в ответ на вопрос о том, какие иностранные языки наиболее важны для Японии, люди старше 40 лет упоминают только английский, но молодежь также называет китайский, корейский и другие азиатские языки [Gottlieb 2005: 33]. Если еще несколько лет назад уличные и дорожные надписи дублировались только на английском языке, то теперь всё чаще языков становится четыре: японский, английский, китайский и корейский.

    Но китайский и корейский для Японии – не только иностранные языки, но и языки национальных меньшинств. Корейцы, предки которых жили в Японии со времени, когда Корея была превращена в японскую колонию (1810–1945), сейчас – крупнейшее меньшинство в Японии; немало здесь живет и китайцев. Те и другие почти стопроцентно владеют японским языком, а среди корейцев много одноязычных его носителей, но оба языка продолжают существовать и функционировать, см. об этом [Maher, Kawanishi 1995; Maher 1995b].

    Как мы помним, стереотипы японской культуры не предполагают существования национальных и языковых меньшинств. Такой подход до ХХ в. в основном соответствовал реальности, но сейчас в Японии постоянно живут уже более миллиона людей, не относящихся к японскому этносу и не всегда пользующихся японским языком. Даже не самая большая русская диаспора уже превысила 10.000 человек, а корейцев, по данным Министерства юстиции на 2002 год, 625 тысяч, китайцев, по тем же данным, 424 тысячи [Gottlieb 2005: 26, 29]. Тем не менее, традиционные стереотипы до сих пор влияют не только на игнорирование меньшинств и их языков в массовом сознании, но и на языковую политику: всем меньшинствам в Японии трудно пользоваться своим языком [Gottlieb 2005: 38]. В последнее время

    Япония всё больше внимания обращает на китайский и корейский языки в качестве иностранных, но они и сейчас не признаются как языки Японии. Правда, в 1994 г. в Государственном институте японского языка в Токио прошла международная конференция по малым языкам Японии, о ней см. нашу публикацию [Алпатов 1996–2001]. См. также содержащее большой материал по данной проблеме международное издание [Multilingual 1995]. Отмечают, что в последние годы китайский и корейский язык стали признаваться несколько больше, чем раньше: впервые разрешено сдавать вступительные экзамены в вузы не только по-английски, но и на этих языках [Gottlieb 2005: 30].

    Все современные языки меньшинств (если не причислять к ним рюкюский, что иногда делается), появились на японских островах лишь в XX в. Единственный же исконный язык такого рода – айнский – уже можно считать несуществующим.

    До второй половины XIX в. он (оттесненный к тому времени с Хонсю на Хоккайдо, Сахалин и Курильские острова) оставался стабильным: айны мало контактировали с японцами, и им даже запрещалось говорить по-японски. Японцы издавна относились к своим соседям с презрением, многие рассказы об айнах среди японцев обыгрывали звуковое сходство в японском языке слов ainu и inu 'собака'. Но японцы мало вмешивались в айнскую жизнь до эпохи Мэйдзи, когда началась быстрая колонизация Хоккайдо, к концу века завершившаяся. На айнской территории появлялись владения японцев, возникали города, прокладывались дороги, развивалась и промышленность. Всё это перешло и на Курильские острова и Сахалин после их присоединения к Японии. Айны не имели права владеть землей и лишь получали в пользование небольшие и обычно плохие территории. Их жизнь мелочно регламентировалась, многие подверглись принудительным переселениям (в том числе их по стратегическим соображениям выселили с Курильских островов).

    Жесткой была и языковая политика. Айнский язык так и не получил письменности, но айнам уже не запрещали знать японский язык, наоборот, их стали ему учить (реально лишь с 1900-х гг., что один из исследователей связывает с тем, что во время русско-японской войны им отводилась роль «щита» против России [Yamamoto 1996: 34]). До 1937 г. все айны обучались в особых школах с сокращенным сроком обучения и числом предметов, основным из которых был японский язык; ни о каком двуязычии и бикультуризме не думали [Yamamoto 1996: 39]. Японскому языку учились не только в школах, но и через бытовое общение с японцами. Уже к 30-м гг. айнские диалекты стали забываться, начался процесс языковой ассимиляции, который тогда еще можно было бы повернуть вспять, если бы приняли меры [Yamamoto 1996: 43].

    После войны, в период демократизации айнов формально уравняли в правах с японцами. Но от этого процесс исчезновения айнского языка лишь ускорился: ассимиляция, включая языковую, давала возможность повысить не только юридический, но и реальный статус, а никаких мер по сохранению айнского языка тогда не предпринималось. В итоге к 50-м гг. XX в. он вышел из реального употребления. Правда, исследователи и позже (даже в 90-е гг.) находили людей, в молодости или в детстве говоривших на этом языке, в результате язык и фольклор довольно хорошо изучены. Сахалинские айны после войны почти целиком переселились в Японию, где также перестали разговаривать на своем языке. Япония лишилась единственного своего традиционного языка меньшинства, по мировым меркам очень быстро, менее чем за столетие. И его исчезновение – результат не выбора айнов, а японской языковой политики [Yamamoto 1996: 27].

    Лишь с 70-х гг., когда язык уже не функционировал, общественное отношение к нему, как и к айнской культуре в целом, стало меняться. Записанные тексты ныне покойных носителей этого языка также хранятся в фонотеке компании NHK как национальное достояние. И в нескольких японских университетах язык преподается, его можно выучить как иностранный, интерес к нему проявляют и айны, и японцы, и даже американцы. Но, разумеется, такие знания не приводят к возрождению естественного функционирования языка. Появились, впрочем, радиопередачи на нем.

    В 1997 г. правительство сделало еще один шаг: айны и их язык официально защищены законом [Gottlieb 2005: 18]. Но что это может дать реально? Как указывает та же исследовательница, речь может идти лишь о сохранении элементов культуры (концерты фольклора и пр.) без связи с повседневной жизнью, которая изменилась необратимо [Gottlieb 2005: 22].









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх