• I
  • II
  • III
  • IV
  • V
  • VI
  • VII
  • VIII
  • IX
  • X
  • XI
  • XII
  • XIII
  • XIV
  • XV
  • Глава 4

    «НИКА»: ВОССТАНИЕ «СИНИХ» И «ЗЕЛЕНЫХ»

    I

    Африканская политика Юстиниана, которая явилась продолжением политики, принятой им с начала правления, столкнулась с куда большей оппозицией. Примирение с папством, отвратительное в некоторых деталях, не привело к кровопролитию и стоило весьма дешево. Вторжение в Африку стало предприятием совершенно иного рода. Оно встревожило ту часть общественного мнения, которая до сих пор благосклонно относилась к Юстиниану. О том, как военное мероприятие отразилось на настроении широких масс, которые во все времена остаются безгласными, мы можем судить по упоминаниям о нем главных сторонников императора, чье мнение было записано и дошло до нас для нашего просвещения.

    Велизарий, как трезвый и умный человек, не был приятно удивлен предложением испытать свои таланты на африканском поле. Предложение выглядело как приказ достать Луну с неба. Иоанн Каппадокийский яростно выступал против самой идеи африканской кампании и считал своим долгом сказать об этом громким голосом и простым языком. Всем была хорошо известна новейшая история походов в Африку. Каждый из них закончился катастрофой. Лев выбросил на ветер сто тысяч слитков золота, и что он получил взамен? Результатом его авантюры стало то, что финансисты в течение тридцати лет не могли сбалансировать бюджет империи. Любая попытка вытеснить из Африки вандалов заканчивалась неудачей. Кроме того (говорил Иоанн), предположим, что мы изгнали вандалов. Но Африку невозможно удержать без повторного завоевания Сицилии и Италии. Юстиниан предлагает нам такую перспективу? Иоанн совершенно ясно представлял себе всю картину, ибо много лет занимался тем, что преследовал неплательщиков налогов, пытаясь таким способом заполнить деньгами бездонную бочку государственного бюджета. Искренность его оппозиции видна невооруженным глазом, в ней не приходится сомневаться.

    Велизарий отметил свое возвращение из персидского похода женитьбой на женщине по имени Антонина — вдове, имевшей взрослого сына. Прокопий намекает, что эта достойная дама, связанная узами родства с семейством знаменитых колесничих и известная в кругах участников скачек, «положила глаз» на Велизария в духе своего семейства, где всегда ценили победителей. Вероятно, ее влияние вдохновило Велизария принять предложение, которое могло повысить его статус в военной иерархии. Возможно, что сильная оппозиция Иоанна изменила чувства Велизария. Но в конце концов, положение было не таким безнадежным, как живописал его Иоанн. Велизарий не был круглым тупицей, чтобы не решиться на встречу с вандалами лицом к лицу. Много зависело от поддержки со стороны Юстиниана, который хотел сосредоточить беспрецедентную мощь в руках одного Велизария. Такая свобода действия, мощная поддержка, которой Сципион Африканский тщетно ожидал от республиканского сената, была дарована Велизарию монаршей милостью императора.

    Велизарий был солдатом до мозга костей и не мог ослушаться повеления императора. Если император приказывает ему оставить свои кости в Африке, он отправится в Африку и выполнит данный ему приказ. Иоанн тоже не был готов заходить слишком далеко в своих протестах, он был другом императора и его министром в нашем понимании. Если Юстиниан будет продолжать настаивать на своей безумной политике, то Иоанн пожмет плечами и отправится заниматься своим прямым делом — выколачивать деньги. Там, где сдастся Иоанн, консистория тоже не станет держать мощную оборону. Епископы, конечно, ухватятся за возможность освободить страждущих братьев от тяжелого окровавленного сапога арианского тирана. Оставался один сенат.

    II

    Но Юстиниану было не так просто проводить свою политику, как это может показаться с первого взгляда. Он пошел против воли всех своих советников: против воинов, членов консистории и сенаторов, но не против церкви. Буря, которая поначалу носила сумбурный характер, создала сильный постоянный ветер, и этот ветер не предвещал ничего, кроме беды.

    Неприятности начались после 11 января, и начались любопытным образом. В перерыве между двумя заездами скачек на ипподроме со своего места на трибуне поднялся человек из партии «зеленых» и во всю силу легких обратился к императорской трибуне.

    Говорить на ипподроме — задача не для любителя. Для того чтобы быть услышанным, надо обладать сильным, профессионально поставленным голосом. Таким образом, это выступление на ипподроме нельзя назвать случайным. Выступление на первый взгляд может показаться спонтанным и невинным, но можно с полным основанием утверждать, что толпа зрителей, среди которых сидел оратор, представляла собой группу организованных телохранителей, у которых под одеждой было спрятано оружие, которым они воспользовались бы при первых признаках угрозы.

    Диалог, который затем имел место, знаменит тем, что стал первым эпизодом Никейского бунта. Перепалка с императором одного из зрителей была настолько нерядовым событием, что мы не можем просто отмахнуться от него.

    Глашатай «зеленых» начал с того, что принялся громко выкрикивать имя Юстиниана. Когда его услышали, оратор стал перечислять жалобы от имени «зеленых» и требовать справедливости от могущественного угнетателя. Он говорил как человек, который призывает цезаря к ответу.

    Юстиниан ответил сам. Правда, его ответы выкрикивал через все пространство ипподрома официальный слуга Юстиниана. Император проявил интерес и потребовал назвать имя человека, которого обвинял проситель.

    На это проситель осторожно ответил, что его обидчика надо искать на улице Сапожников.

    Юстиниан в ответ резонно заметил, что в таком случае он не может взыскать вину с определенного человека.

    Проситель, высказывая горесть и печаль, возвысил голос, настаивая на том, что его действительно обидел один человек. Вынужденный назвать имя, проситель вытряхнул кота из мешка. Обидчиком оказался Калоподий.

    Ветер прошел очень близко от паруса, ибо Калоподий был вхож в императорский круг; упоминание этого имени говорило о том, что в действительности «зеленые» обвиняют самого Юстиниана. Видимо, в этот момент телохранители думали, что их спровоцируют на активные действия. Но не произошло ничего необычного. Император просто ответил, что Калоподий не имеет никакого отношения к просителю.

    Проситель с надеждой сказал, что его обидчик умрет, как Иуда.

    Юстиниан ответил, что пусть так и будет, и высказал мнение, что выступление подстроено.

    Как Иуда, продолжал настаивать на своем проситель.

    Последовал горячий обмен мнениями на языке, которым в наши дни не пользуются для публичных выступлений. Юстиниан заметил, что в раздорах заинтересованы монофизиты (то есть он прямо обвинил их в оппозиции его политике объединения империи и поддержке старого курса императора Анастасия). К просителю присоединились «зеленые», чьи жизни находятся в опасности из-за их приверженности своей партии. Это обвинение Юстиниан энергично отверг. Они упрямо продолжали называть его убийцей. На это встали представители «синих» и заявили, что единственная партия, в рядах которой надо искать убийц, — это сами «зеленые». Пусть так, отвечали «зеленые», но ваших убийц здесь нет, потому что они скрываются от правосудия, дрожа за свои жизни. Кто убил лесоторговца в портовой таверне? Его убили вы, ответил Юстиниан. (Последовало всеобщее возмущение.) Среди крика, гвалта, обмена сильными эпитетами и рева толпы «зеленые» начали покидать ипподром. Император и «синие» выкрикивали им вслед оскорбления, которые мы теперь сочли бы непристойными, но современники посчитали это инвективами, выкрикнутыми в состоянии крайней запальчивости.


    III

    Все это случилось утром. В полдень произошли новые, более тревожные события. Семеро сторонников разных партий, осужденных за мятежи и буйства, были казнены в Пера, напротив гавани. По каким-то причинам палач плохо справился со своей работой, и двое преступников упали на землю живыми. Один был «зеленым», другой «синим».

    В то время существовало широко распространенное народное поверье, что человек, таким образом избежавший петли, по моральным соображениям избавляется от дальнейшего преследования со стороны закона. Прежде чем все поняли, что произошло, монахи соседнего монастыря Святого Конона поспешно посадили двух полуповешенных преступников в лодку и отвезли в церковь Святого Лаврентия, в надежное убежище в северо-западной части города. Префект сразу отрядил солдат, которые выставили у церкви пикет.

    Следующий день был понедельником. Понедельник в то время (как в наши дни у мясников) считался выходным днем, и можно утверждать, что большинство декораций на политической сцене передвигали невидимо для посторонних глаз, при опущенном занавесе. Что происходило в действительности, было известно (и то не вполне достоверно) только Юстиниану и его приближенным. Мы об этом не знаем вообще ничего. Мы можем только проследить за ходом внешних событий.

    Во вторник наступили январские иды — тринадцатое число месяца. Согласно заведенному обычаю, Юстиниан занял свое место на ипподроме. Для кругов, близких к организации скачек, это был очень важный день. Мы сейчас назвали бы его днем розыгрыша Золотого кубка. Предварительные заезды состоялись в воскресенье, теперь должны были состояться финальные, решающие скачки. Во что может вылиться финал даже в нашу просвещенную эпоху, мы хорошо знаем на собственном опыте.

    IV

    Этот день с самого начала был очень беспокойным, подводные течения таили в себе смертельную угрозу. Было ли заключено соглашение между партиями, поначалу было не совсем ясно, но они проявляли подозрительное единодушие. В перерывах между заездами постоянно раздавались крики, обращенные к императорской ложе, с требованиями помиловать уцелевших мятежников, укрывшихся в церкви Святого Лаврентия. Государственным мужам было тяжело отвечать на эти требования. Это были выступления, которые обычно начинает маленькая организованная группа, а потом поддерживает рядовой, ни в чем не замешанный зритель. Воскресные события поставили Юстиниана в трудное положение; он не мог положительно ответить на просьбу о помиловании. Он мог бы стать предметом насмешек по поводу своей пристрастности. Оба преступника были судимы и приговорены к смертной казни на основании законов, никто не собирался оспаривать законность вынесенных приговоров и казни. Юстиниана просили не об изменении юстиции, но о вмешательстве, вмешательстве без разумной причины в нормальные процессуальные действия судебной власти. Император не желал этого делать. Более того, он с самого начала поставил себе целью соблюдать полную беспристрастность по отношению ко всем партиям. При таком натиске император проявил еще большее нежелание вмешиваться в судебные дела. Представлялось, что самое безопасное — не отвечать на требования.

    Человека, который разработал программу мятежа, нельзя назвать посредственным стратегом. Упорное нежелание Юстиниана идти навстречу призыву о помиловании послужило рычагом, который поднял на невиданную высоту успех агитации «зеленых» и привлек на их сторону «синих». Планы выступления, несомненно, были составлены заранее. Перед двадцать вторым заездом просители перестали обращаться в императорскую ложу. Вместо этого на трибунах начали кричать: «Да здравствуют человечные „сине-зеленые“!» Лозунг был подхвачен. Закончилась последняя скачка, толпа потекла по улицам Константинополя, с восторгом приветствуя рождение новой партии «сине-зеленых».

    Во что это могло вылиться, никто не знал. Оставалось только одно — ждать. Программы новорожденной объединенной партии не было ни в одном документе, доступном в тот момент Юстиниану.

    V

    Ждать пришлось недолго. Толпа начала стекаться к претории, где уже до этого появилась организованная группа решительно настроенных людей, требовавших раскрыть им намерения власти относительно судьбы двух неудачно повешенных преступников, нашедших убежище в церкви Святого Лаврентия. Ответа от префекта города не последовало. Толпа непрерывно росла. Люди продолжали прибывать, и вскоре людской водоворот, образовавшийся у претории, постепенно поглотил всех — зрителей, зевак и случайных прохожих. Господин Двурушник часто становится храбрым, когда его ведет за собой господин Упрямец. Толпа выломала двери претории и принялась избивать чиновников. Потом мятежники освободили всех заключенных и подожгли здание. После такого благоприятного начала восторженная шайка названых братьев: «синие» и «зеленые», заключенные, зеваки, гуляющая публика и все прочие направились на Месу — константинопольский Бродвей или Чипсайд. В конце Месы, где она переходила в величественную колоннаду форума, называемого Аугустеумом, уже весь город был к услугам и увеселению мятежников.

    Поджоги правительственных зданий и избиение государственных чиновников оказывают странное бодрящее и веселящее действие на среднестатистическое человеческое существо. В сгущающихся сумерках большинство населения Константинополя начало готовиться к торжественному ночному празднованию окончания скачек. Для начала народ поджег Халкиду — Бронзовый дворец, величественный портал у главного входа в императорский дворец. Обогнув Аугустеум, огонь распространился на север, до храма Святой Софии. Языки пламени поднимались над большим храмом почти до самого неба. Было подожжено также здание сената, что тоже внесло немалую лепту в общую иллюминацию. Это была славная ночь. Взгляды Юстиниана на степень власти, которой обладает абсолютный монарх, и на степень покорности, вбитой в головы константинопольского населения, могли бы представить собой очень интересное чтение, если бы у кого-нибудь возникла возможность записать мысли императора.

    VI

    Утром в среду власть, блокированная в императорском дворце, сделала попытку начать переговоры с мятежниками. Действительно, надо было что-то делать. Большое количество приближенных собралось во дворце, не имея возможности отправиться по домам. Все эти люди собрались во дворце в первый день январских ид, чтобы получить знаки отличия своих должностей, но огонь отрезал им выход из дворца.

    Пожар не утихал, так как утром толпа подожгла бани Зевксиппа, расположенные возле Аугустеума, который тоже загорелся. Восторженные зрители начали покидать огненное представление, когда узнали, что в императорской ложе находятся Басилид, Мунд и Констанциол. Толпа потекла к ипподрому. Если все толпы одинаковы во все исторические эпохи, то, вероятно, люди начали с критических замечаний по поводу наружности доверенных военачальников Юстиниана.

    Нет, людям не нужны скачки. Что им нужно? Они ответили на этот вопрос. Долой Эвдимона, префекта! Долой Трибониана! Долой Иоанна Каппадокийского! Басилид и его товарищи вернулись во дворец, чтобы передать эти требования Юстиниану.

    Требование этих отставок стало показателем тревожного положения. До этого не было даже намека на такие заявления. Эта новость указывала на то, что толпа увязла в мятеже так глубоко, что открыто продемонстрировала свои политические цели. Юстиниан, невзирая ни на что, был склонен удовлетворить эти требования. Таким действием он мог бы частично разоружить зачинщиков, побуждавших толпу к насилию. Но как требования, так и уступка были равно нереальны и невозможны. Ставкой в развернувшейся схватке стала жизнь самого Юстиниана.

    Действительно, это требование было забыто мятежниками уже к вечеру. Руководство мятежом перешло из рук «сине-зеленых» в руки других людей, примкнувших к движению извне. Мы не можем точно ответить на вопрос о том, кто были эти люди. Было сделано предположение, что это были сельские бедняки, разоренные грабительскими налогами Иоанна Каппадокийского. Возможно, он сам лишь ухмыльнулся бы, услышав такое предположение, и предложил бы другую версию событий, согласно которой мятеж устроили головорезы, нанятые уклоняющимися от уплаты налогов богатеями, против которых и было направлено острие действий Иоанна.[14] Читатель может выбрать версию по своему усмотрению. Как бы то ни было, но оплотом мятежа отныне стали не «человечные „сине-зеленые“», встревоженные судьбой беглецов, скрывавшихся в церкви Святого Лаврентия. Целью мятежа не был и уход в отставку нескольких чиновников. На повестку дня был поставлен вопрос об возведении на трон нового императора из дома Анастасия. Вдохновителем восстания стала партия монофизитов, ее целью было воспрепятствовать походу в Африку. Бунт был политическим.

    VII

    Во второй половине дня повстанцы начали разыскивать в городе племянников Анастасия. Ипатий и Помпей оказались во дворце с Юстинианом и были поэтому недоступны. Оставался их третий брат, Проб. Члены депутации, ожидавшие его возле дома, вскоре выяснили, что Проб предвидел этот визит и решил, не испытывая судьбу, не засиживаться в своем доме. Восставшие подожгли его дом и убрались прочь.

    Изменение характера мятежа отражало изменение отношения к нему со стороны власти. По отношению к «сине-зеленым» оппонентам Юстиниан проявил чрезвычайную мягкость. Он не применил к ним никакой физической силы, за исключением некоторых мер, не выходивших за рамки обычных полицейских действий, предпринятых на ипподроме. Все круто изменилось, когда дело коснулось политического мятежа. Политический мятеж означал, что отныне императору и его приближенным предстояло не на шутку, а всерьез бороться за свои жизни. Крыса, загнанная в угол, дерется с отчаянием обреченного, но насколько опаснее крысы бывает оказавшийся в таком положении человек. Более того, политический мятеж — это вызов духовным ценностям правителя. Фактически, Юстиниану было предложено решить и громко сказать, стоят ли его цели и политика того, чтобы сражаться за них. Достойны ли они того, чтобы защищать их кровопролитием и насилием? Достаточно ли добры были его идеалы, чтобы утверждать их ценой гибели множества людей?

    Юстиниан верил, что да.

    Итак, будучи твердо убежден в своей правоте, он приготовился подавить мятеж силой оружия.

    В этом отношении позиции Юстиниана определились благодаря вмешательству почти Божественного Провидения. Если бы он был вынужден опереться на регулярную императорскую гвардию, состоявшую из доместиков и экскубиторов, то неизбежно потерпел бы поражение и пал. Они представлялись ненадежными; было сомнительно, станут ли они вообще подчиняться приказам. Однако Велизарий был в Константинополе, куда его призвали в связи с предстоящим африканским походом, и с ним в столицу прибыл его комитат. Многие воины комитата были готы, политикой которых была политика их хозяина; что касается их моральных качеств, то они часто оказывались необычайно грубыми. Кроме того, в городе находился и Мунд с корпусом герулов. Эти люди не только были пригодны для использования их в подавлении мятежа, но очень хорошо подходили для такой роли. В Константинополе у них не было ни семейных, ни дружеских, ни языковых, ни духовных уз, которые связывали императорскую гвардию с населением Константинополя. Что касается монофизитства, то ни готы, ни герулы не имели о нем ни малейшего понятия и не проявляли к нему никакого интереса. Если начнутся военные действия, то именно эти люди будут сражаться за Юстиниана. Велизарий и Мунд были командующими не парадного пошиба и не имели отношения к административной верхушке. Это были полевые воины, которые на службе приобрели навык безошибочного обращения с оружием, привычку стрелять на поражение, которая за долгие годы службы на границах впитывается в плоть и кровь, становясь второй натурой.

    Вопрос заключался лишь в том, достаточно ли будет этих сил?

    VIII

    В четверг Велизарий повел своих людей завоевывать вышедший из повиновения Константинополь. Ничто не побуждало его воинов снисходительно отнестись к мятежникам. Впрочем, повстанцы тоже не ушли далеко. Выйдя из Халкиды, на широкой улице, обрамленной дымящимися развалинами, воины Велизария столкнулись не с «человечными „сине-зелеными“», а с вооруженными людьми. Конечно, это были любители по сравнению с прожженными профессионалами Велизария, но это были вооруженные люди.

    Константинопольское духовенство, поняв, что дело приближается к опасному кризису, поспешило вмешаться. Из дальнейшего продолжения спора не могло выйти ничего хорошего, но ни одна из сторон не посмела бы оказать неуважение к святым реликвиям. Священники пронесли реликвии по улицам города, и их торжественная процессия остановилась на линии, разделившей враждебные стороны. Расчет был бы верен в других обстоятельствах, но в данной ситуации все обернулось по-другому. Никто точно не знает, что произошло. Герулы были довольно жесткими людьми, которых не очень интересовали святые мощи. Либо кто-то из герулов был ранен стрелой, либо они неверно истолковали действия духовенства, применили силу и рассеяли религиозную процессию, хотя, как говорят, они не причинили вреда ни одному из клириков. Сражение вспыхнуло по всему Аугустеуму и на прилегающих улицах. Кажется, Велизарию удалось захватить соседние с Аугустеумом кварталы и начало Месы, отрезать толпе доступ к сожженному порталу дворца. Вероятно, после этого он взял под охрану захваченные объекты, воздвигнув баррикады и выставив пикеты.

    IX

    Сражение возобновилось на следующий день (в пятницу) и велось уже не вблизи Аугустеума, а переместилось к северу от храма Святой Софии. Современный нам мир знает немало примеров уличных боев; поэтому стоит сделать кое-какие сравнения. Мятежники подожгли городские кварталы, расположенные возле претории, ветер погнал пламя на юг, и вторая волна большого пожара прокатилась вдоль Святой Софии и добралась до выгоревшей части столицы, пожрав на своем пути больницу, переполненную пациентами. В субботу бои переместились еще дальше на запад. Велизарий прошел по Месе и попытался захватить боковые улицы, чтобы прорваться на запад к оконечности Медного рынка, из восточной части которого его вытеснили накануне. Мятежники, засевшие в здании, называемом Октагоном, превратили его в импровизированную крепость и защищались там до тех пор, пока воины Велизария не подожгли здание, вынудив защитников покинуть его. Но Велизарию так и не удалось взять Медный рынок: поднявшийся северный ветер погнал огонь на его солдат, и под натиском пламени им пришлось отступить. Субботний пожар венчал затянувшуюся агонию. Огонь всепожирающей волной прокатился по Месе к форуму Константина, уничтожая все на своем пути. Когда Велизарий с наступлением ночи вернулся к императору, он не смог доложить ничего обнадеживающего. Мало того что ему не удалось подавить вооруженное сопротивление мятежников; со своими войсками он спалил немалую часть самых красивых и дорогих кварталов столицы.

    К этому времени в императорском дворце, который строили, не рассчитывая на его осаду, начала ощущаться нехватка пищи и воды. Юстиниан отдал приказ, чтобы все не проживавшие во дворце люди покинули его. По-видимому, он не мог доверять верности всех сенаторов, которым пришлось переживать осаду вместе с ним, и выгнал их прочь. Остались только такие старые приближенные, как Трибониан и Иоанн, которым при любом исходе пришлось бы разделить судьбу своего императора. Ипатий и Помпей не желали покидать дворец, но этот протест вызвал раздражение Юстиниана. Он решил, что они протестуют слишком бурно, и выгнал их вместе с остальными. То, что предстояло сделать, должно было происходить по договоренности между твердыми приверженцами императора. Небольшая, тесная группа людей, оставшихся во дворце и знавших, что дни их могут быть сочтены, а судьба решится в любую минуту, приготовились вместе жить или умереть. Они рассчитывали, конечно, жить, если для этого представится возможность. В качествах этих людей не приходилось сомневаться. Сотворив их, Господь, по мере понимания каждого из них, заповедал им драться, бороться и выжить; и они твердо решили следовать его воле.

    Так закончилась ночь субботы, 17 января 532 года. Занималась заря воскресенья.

    X

    У этих людей была разработана программа действий, хотя происходившие события заставили отклониться от строгого плана. Утром в воскресенье Юстиниан лично прибыл на ипподром и показался в императорской ложе. Вероятно, на ипподроме собралось достаточно много людей, ожидавших, что произойдет дальше. По городу сразу разнеслась новость: Юстиниан здесь.

    Император сделал последнюю попытку достичь мирного соглашения с мятежниками. Держа в руках Евангелие, он поклялся заключить мир со своими врагами, удовлетворить все требования, объявить полную амнистию и гарантировать отсутствие преследований. На какую-то часть присутствующих это произвело нужное впечатление; другие, однако, продолжали сохранять враждебность. Раздались крики: «Клятвопреступник!» Это было напоминанием Юстиниану о его клятвах Виталиану. Раздавались и крики в поддержку Ипатия. Стало ясно, что попытка примирения потерпела неудачу. Тем временем по городу разнеслась весть о том, что Ипатий и Подшей снова дома. Огромная толпа, славя Ипатия, подошла к его дому, принялась вызывать его и вытащила его на улицу. Жена Ипатия, Мария, хорошо понимая смысл такой манифестации, вцепилась в мужа, не желая отпускать его, и продолжала держаться за него, пока ее не оттеснили в сторону. Процессия с Ипатием вернулась к форуму Константина, единственному пощаженному огнем общественному зданию, и короновала нового императора, вручив ему за неимением других знаков императорского достоинства золотую цепь.

    За этим последовало заседание сената в полном составе. На этом заседании стали известны имена руководителей мятежа. Дискуссии показали, что присутствовавшие сенаторы обладали достаточной властью, чтобы направлять и контролировать ход антиправительственных действий. Было предложено атаковать дворец. Против такой политики проголосовал только один сенатор по имени Ориген. Он советовал придерживаться выжидательной тактики, подчеркивая, что время работает на мятежников. Но в конце концов было все же решено идти на дворец. Ипатия принесли на ипподром и усадили в императорскую ложу. Вся арена была заполнена народом; вероятно, там стоял невообразимый шум.

    Ипатий был создан не из того материала, из какого делают героев. Какие бы чувства ни обуревали в тот момент обитателей дворца, состояние и положение Ипатия было еще более отчаянным. Он представлял собой тот сорт людей, которые чувствуют, что единственный шанс обрести безопасность — предать своих сторонников, хотя в этот момент они казались победителями. Находившаяся в ложе императорская гвардия взирала на происходящее с отеческим интересом или, скорее, с отеческим равнодушием. Пока толпа неистовствовала, Ипатий подозвал к себе гвардейца по имени Эфраим и попросил его отнести во дворец письмо, в котором извещал императора, что мятежники собрались на ипподроме и если Юстиниан не промедлит, то сможет захватить их врасплох.

    Эфраим не успел отойти далеко от ипподрома, когда встретил Фому, одного из придворных лекарей. Фома по собственной инициативе покинул дворец и шел домой, но остановился поговорить с гвардейцем. Он уверил Эфраима в том, что тот зря потратит время, так как Юстиниан и весь его двор бежали из Константинополя. Эфраим поспешил назад на ипподром и огласил важную новость. Ипатий почувствовал себя несколько лучше.

    XI

    Но Фома слишком рано покинул дворец. Верно, что, вернувшись во дворец, Юстиниан не видел больше возможности сопротивляться: он разыграл свою последнюю карту, и она оказалась битой. Игра была проиграна. Однако выход к морю был пока открыт. Для решения вопроса, что делать дальше, созвали совет. Иоанн Каппадокийский предлагал бежать в Гераклею. С этим согласился и Велизарий. Иоанн был далеко не трус, да и Велизарий был привычен к опасностям и тревожился гораздо меньше других людей. Фома ушел из дворца до выступления последнего оратора, которое полностью изменило положение и настроение двора. Этим оратором стала Феодора. Ее слова ознаменовали поворотный пункт всей этой истории.

    XII

    Вот речь Феодоры.

    В такой критической ситуации, как нынешняя, нет места спорам о том, должна ли женщина сидеть дома, должна ли она быть покорной и скромной рабыней господ мироздания. Мы должны действовать, и действовать быстро. Мое мнение таково, что у нас нет времени на бегство, даже если мы выберем самый безопасный маршрут. Каждый родившийся должен умереть; но это отнюдь не значит, что каждый, кто занял императорский престол, должен быть насильственно его лишен. Так пусть этот день никогда не наступит! Если вы хотите спастись сами, то ничто, даже император, не остановит вас. Море перед вами, суда готовы, и у вас достаточно денег, чтобы оплатить плавание в любом направлении. Но если вы бежите, то вскоре у вас появится нужда, которой вы до сих пор не знали. Что же касается меня, то я придерживаюсь старой поговорки: лучший саван — пурпурная императорская мантия.

    Это выступление воодушевило присутствующих. После таких слов никто не помышлял о бегстве. Теперь все были готовы смотреть в лицо обстоятельствам.

    В тот момент, когда толпа на ипподроме шумно радовалась бегству Юстиниана, в действительности происходило нечто совершенно противоположное. Велизарий во главе своих закованных в броню солдат взбирался по винтовой лестнице императорской ложи и стучал в дверь кордегардии. В это же время евнух Нарсес незаметно проник в штаб-квартиру «синих», неся с собой пугающие слова и воодушевляющий кошель с деньгами. Придя на место, он сумел воздействовать на самую чувствительную струну в душах этих людей — на верность их партии. Неужели вы хотите, вопрошал он, видеть на троне ставленника этих «зеленых» собак? До сих пор на троне был верный сторонник «синих». Зачем вы впутались в эту мерзость, неужели только ради того, чтобы там оказался «зеленый»? «Синие» были сражены такими аргументами. Они почувствовали, что пора остановиться и вывести своих людей из опасной зоны. Мы не знаем, насколько им это удалось. Похоже, что в их распоряжении было не так уж много времени, чтобы увести всех «синих» с ипподрома.

    Велизарий не был услышан. Никто не бывает так слеп, как тот, кто желает быть слепым. А ведь гвардейцам даже не предлагали рисковать. Итак, дверь осталась запертой. Велизарий вернулся к императору. Полководец выглядел обескураженным. Юстиниан приказал ему попробовать другой путь. Согласно новому плану Велизарий в сопровождении своих людей прошел сквозь дымящиеся развалины и закопченные дома Халкиды вокруг бань Зевксиппа и вышел к противоположным воротам ипподрома.[15] Войдя в них, он оказался в большой крытой аркаде, называемой портиком «синих». Слева находилась небольшая задняя дверь, ведущая в императорскую ложу. Справа был выход на арену ипподрома, где десятки тысяч людей, не жалея глоток, славили Ипатия, сидевшего в ложе. Велизарию предстоял нелегкий выбор, обдумать который надо было очень быстро. Если он атакует через дверь в ложу, чтобы арестовать Ипатия, то вся толпа окажется у него в тылу. С другой стороны, перед ним была толпа, зажатая стенами ипподрома. Толпа была стиснута со всех сторон, словно дожидаясь удара. И Велизарий не сделал ошибки, он нанес этот удар.

    XIII

    Появление Велизария на ипподроме было внезапным и ошеломляющим. Вероятно, оно было таким же неожиданным для него самого, как и для толпы. Когда Мунд, следовавший за Велизарием со своими герулами, услышал страшные звуки избиения закованными в сталь воинами безоружных людей, он поспешил к воротам, которые называются Воротами мертвых, вломился на ипподром и атаковал толпу с этой стороны.

    Мы могли бы с большим сочувствием отнестись к мятежникам, захваченным врасплох на ипподроме, если бы не память о несчастных страдальцах из Самсоновой богадельни, которых мятежники сожгли за два дня до этого. Они убедились на собственной шкуре в том, что солдаты Велизария и Мунда знают свое дело, и знают его хорошо. По самым скромным оценкам, в той резне было убито около тридцати тысяч человек. Большинство из них пало, вероятно, от мечей. Эти люди погибли во время события, которое позднейшие историки назовут восстанием «Ника», мятежом «сине-зеленых», но которое с полным правом можно назвать мятежом монофизитов.

    XIV

    Сидя в императорской ложе, Ипатий видел молниеносное изменение своей судьбы. Он не оказал сопротивления, когда в ложу вошли племянники Юстинана Юст и Бориад, чтобы арестовать его. Он и Помпей были препровождены во дворец, где их ужасной гримасой встретил Юстиниан.

    Оба были совершенно несчастными созданиями. Они, впрочем, никогда не были другими. Помпей плакал, а Ипатий уверял императора в своей преданности и добрых намерениях. Если Юстиниан приговорил обоих племянников Анастасия к смерти, то не из страха перед ними, а из страха перед теми, чьими орудиями они стали. Их устранение лишило знамени все возможные будущие мятежи такого типа. Кстати, Юстиниан проявил больше милосердия, чем было характерно для его эпохи и его страны. Он пощадил семьи казненных, а впоследствии вернул им часть конфискованного имущества.

    Не был казнен ни один сенатор. Восемнадцать руководителей были изгнаны, а их имущество конфисковано. Некоторое время спустя даже эти довольно мягкие приговоры были пересмотрены.

    Юстиниан мог позволить себе такое великодушие, настолько полной была его победа. Он сумел провести свою политику; он преодолел оказанное ей сопротивление; он прочно укрепил свой престиж, который больше никем не подвергался сомнению. Однако мягкость наказания была продиктована не одной политикой. В последнюю очередь он желал пощадить участников мятежа; будь это так, мир не стал бы свидетелем бойни на ипподроме. Ипподром после мятежа долгое время был закрыт, а скачки отменены. Еще дольше представители «синих» и «зеленых» оставались милыми и вежливыми людьми. Такое изменение было благотворным, но в том не было заслуги Юстиниана.

    XV

    Пять дней и пять недель Константинополь лежал в руинах и пепле. На сороковой день появились рабочие. Их команды разбирали стены, увозили мусор и ровняли землю под фундаменты. Константинополь начал оживать. На месте прежней Святой Софии выросла новая церковь: чудо света, шедевр архитектурного искусства Антемия Тралльского, новый храм Святой Софии.

    Антемий — архитектор, который в то время, когда Юстиниан женился на Феодоре, возвел купольный храм Сергия и Вакха как домовую церковь Феодоры. Теперь Юстиниан поручил ему более значительную задачу. Старая, изуродованная огнем, землетрясениями и мусульманами церковь, которая до сих пор стоит в Константинополе, и есть тот храм, построенный Антемием. Церковь во всем своем блеске поднялась на том месте, где в злосчастное воскресенье Юстиниан предложил бежать, спасая свою жизнь, а Феодора сумела остановить его. Церковь поднялась как свидетельство его победы над «синими» и «зелеными».

    Было бы потеряно еще нечто, кроме храма Святой Софии, если бы Феодора в тот день не отстояла свою позицию. Мы никогда бы не услышали о другом чуде света, более значительном и прочном, нежели каменный купол Святой Софии. Речь идет о своде гражданского права, о кодексе Юстиниана, о кодексе римского права.

    Юстиниан шел к цели одновременно тремя путями. Восстанавливая ведущую роль цивилизации, он, придавая блеск ее виду, изучал и ее внутреннюю природу. Строение цивилизации, все ее здание пришло в беспорядочное расстройство. Пропорции этого здания, как и географические границы, стали неопределенными, поэтому природа и суть цивилизации стали сомнительными и спорными. Процесс придания цивилизации древних границ требовал одновременного придания древней определенности и ясности самой идее, ее интеллектуальным основам и принципам. Принцип и основа цивилизации — это собрание законов, путем изучения и исполнения которых люди становятся цивилизованными, в котором заключена суть цивилизации. Дикие племена нецивилизованного человека, блуждающие по миру, управляются теми законами, которые возникли в лесах и степях. Эти дикари могут воспринять все обычаи постольку, поскольку они поражают их фантазию или служат выражением их страхов и надежд. Но цивилизованный человек имеет то достоинство, что уже миновал эту стадию развития и стремится к жизни под руководством закона систематического и логического, идентичного разуму человечества. Эта величественная письменная традиция разума, система юриспруденции, направляющей деятельность цивилизованного человека, не появляется вследствие действий одного или коллективного законодателя. Свод законов далек от того, что может продиктовать кто-либо, обладающий властью; такой свод является после изучения природы человека, изучения разумной сути вещей и воли Бога. Закон — это не то, что люди изобретают; это подобие геометрических аксиом, которое люди познают. Власть закона в конечном итоге лежит не в том, что человек объявляет истинным, а в том, что в действительности истиной является.

    Эта система, как и сама империя, лежала в руинах. Одним из первых действий Юстиниана после его восшествия на престол стало распоряжение, касавшееся поиска, утверждения и записи закона цивилизованного мира, то есть римского закона. Он поручил эту задачу квестору Трибониану. Квестору потребовалось (с помощью опытных советников) около двух лет, чтобы составить кодекс, который был опубликован от имени и за счет Юстиниана в 529 году. Но это был скорее набросок, нежели готовый кодекс. Это был не римский закон, каким мы его знаем, а его предварительный эскиз. Юстиниан приказал Трибониану и его коллегам продолжить работу. Они переворачивали и нумеровали страницы, переписывали, вносили исправления и сводили статьи в единое целое, когда на улицы Константинополя вышли «человеколюбивые „сине-зеленые“» и приют для увечных при монастыре Святого Самсона окутался дымом и пламенем. Если бы Юстиниана удалось устранить, то судьба приюта и церкви Святой Софии постигла бы и ведомство Трибониана. Монофизиты не желали «закона цивилизации», они были готовы изобрести любой другой закон по своему усмотрению. Их недавние попытки в этом направлении не могли внушить особых симпатий. Но Юстиниан остался, и Трибониан спокойно закончил свою работу.

    Большое число важных вещей имеет полную опасностей и превратностей судьбу; многие из них уцелели благодаря удивительным случайностям, а иногда просто чуду. Выстроенная Антемием церковь Святой Софии существует, потому что «человеколюбивые „сине-зеленые“» предали огню старый храм. То, что новая церковь простояла века, служит примером человечеству. Римский закон уцелел по той причине, что Феодора предпочла пурпурный саван белому.

    Расскажем вкратце дальнейшую историю кодекса. В 533 году, когда Антемий только что разобрал завалы и приступил к разметке площадки под фундамент, Трибониан вручил императору манускрипт: это были пандекты (или дигесты) и институции. Год спустя, когда Велизарий все еще воевал в Африке, Трибониан составил вторую, исправленную редакцию кодекса.

    Издание и редактирование римского закона было одним из величайших интеллектуальных подвигов, когда-либо совершенных человеком. Это был более грандиозный труд, чем сочинения Платона и Аристотеля, так как кодекс стал квинтэссенцией тысячелетнего опыта человечества, изложенной с гениальной простотой и ясностью. Вся история человеческой цивилизации могла стать другой, если бы ее не вдохновляло и не направляло гражданское право. Юстиниан смог сделать отнюдь не все, что было им задумано. Когда много лет спустя он умирал, его охватила иллюзия, свойственная многим одаренным людям: он умирал с ощущением неудачи своих замыслов. Однако в истории можно найти мало людей, которым удалось свершить два таких деяния, как возведение собора Святой Софии и создание римского гражданского права.


    Примечания:



    1

    Юстиниан сам публично дал ей характеристику, которая в то время отличалась некоторой оригинальностью. Выражение «наша в высшей степени благочестивая супруга, данная нам Богом» показывает нам, что мы имеем дело не с классическим периодом, а вступаем в эпоху христианской теории отношений между полами.



    14

    Об отношениях Юстиниана с крупными землевладельцами см. работу Васильева «История Византийской империи» (1929). Эти землевладельцы нанимали вооруженных телохранителей не только ради престижа и декораций.



    15

    То, что он совершил такой марш, не вызвав тревогу у противника и не встретив сопротивления, говорит о том, что местность вокруг Халкиды и бань Зевксиппа была очищена от мятежников еще в четверг: Велизарий находился на своей территории.









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх