• 2.1. Общество людей и объединения животных
  • 2.1.1. Генетическая связь между человеком и животными
  • 2.1.2. Животные и их объединения.
  • 2.1.3. Биологические сверхорганизмы.
  • 2.1.4. Ранняя первобытная община и производство.
  • 2.1.5. Первобытный коммунизм (коммунализм)
  • 2.1.6. Экзогамия, акойтия и род
  • 2.1.7. Производство людей, родство и экономика
  • 2.1.8. Качественное отличие человеческого общества от зоологических объединений и человека от животного
  • 2.2. Возникновение производства и пралюдей
  • 2.2.1. Возникновение праорудийной деятельности и ранних предлюдей.
  • 2.2.2. Появление и эволюция производственной деятельности. Поздние предлюди (хабилисы) и ранние пралюди (архантропы)
  • 2.3. Становление общества
  • 2.3.1. Объединения обезьян
  • 2.3.2. Стадо предлюдей
  • 2.3.3. Естественный отбор как фактор биологической эволюции. Индивидуальный и групповой отбор
  • 2.3.4. Производственная деятельность и отбор
  • 2.3.5. Перелом: начало становления общества
  • 2.3.6. Эпоха архантропов
  • 2.3.7. Эпоха палеоантропов
  • 2.3.8. Неандертальская проблема
  • 2.3.9. Социальные отношения и духовный мир поздних палеоантропов
  • 2.3.10. Прогресс и регресс в развитии поздних палеоантропов
  • 2.3.11. Возникновение рода, дуальной организации и человека современного физического типа.
  • 2.4. Завершение социогенеза
  • 2. ВВОЗНИКНОВЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА: ЭРА ПРАОБЩЕСТВА И ПРАИСТОРИИ (1,6 - 0,04 млн. лет)


    2.1. Общество людей и объединения животных


    2.1.1. Генетическая связь между человеком и животными


    Как неопровержимо свидетельствуют факты, было время, когда людей на Земле не существовало - они когда-то появились на ней. И вместе с ними неизбежно появилось и человеческое общество. Люди всегда живут только в составе отдельных конкретных обществ - социально-исторических организмов, которые все вместе образуют человеческое общество в целом. Вне системы общественных отношений люди существовать не могут. Это было подмечено уже давно. Еще Аристотель, живший в IV в. до н.э., называл человека политическим животным, то есть живущим в государстве (политии), в обществе. Эта мысль получила развитие в труде шотландского мыслителя А.Фергюсона "Очерк истории гражданского общества" (1767). Он утверждал, что человек изначально, по своей природе, есть существо социальное. "Человечество, - писал он, - следует рассматривать в группах, в которых оно всегда существовало. История отдельного человека - лишь единичное проявление чувств и мыслей, приобретенных им в связи с его родом, и каждое исследование, относящееся к этому предмету, должно исходить из целых обществ, а не отдельных людей"[14]. Мнения о том, что люди всегда жили обществами, отстаивал и его современник - Вольтер. В своей “Философии истории” (1765) он писал: “Основания для общества существовали всегда, стало быть и общество существовало всегда.”[15]


    Но если человек и общество возникли, то правомерен вопрос о том, куда они уходят своими корнями. Естественен ответ, что истоки человека и общества нужно искать в животном мире. Однако между обществом, в котором мы живем сейчас, и миром животных существует слишком уж большое различие. Огромные города, многоэтажные дома, фабрики и заводы, железные дороги, ав-томобили, самолеты, театры, музеи, книги, журналы, газеты - ни-чего похожего в животном мире нет. От животного мира отлича-ется не только современное, но вообще любое “цивилизованное”, как принято говорить, общество.


    С этим связана довольно-таки распространенная идея, что человек вообще не имеет никакого отношения к животным. Ссылают-ся на библейские предания, согласно которым люди были сотворены богом отдельно от животных. В последние десятилетия эта мысль находит выражение в разнообразных фантастических гипотезах, по которым предки современных людей прилетели на Землю из космоса.


    В действительности, однако, родство животных и человека несомненно. К такому выводу некоторые ученые пришли еще в XVIIIв. А в следующем - XIX в. - идея происхождения челове-ка от животных получила широкое распространение. Она была, как известно, глубоко обоснована в труде великого английского естествоиспытателя Ч.Дарвина "Происхождение человека и половой отбор" (1871). В нем вполне убедительно было показано, что далекими предками человека были человекообразные обезьяны (антропоиды).


    Коснулся Ч.Дарвин и проблемы происхождения общества. Он характеризовал человека как общественное животное. Отсюда он сделал вывод, что предки человека тоже жили не в одиночку или даже семьями, а более широкими объединениями. Но доказав, что человек произошел от животных, Ч.Дарвин в то же время не смог нарисовать конкретную картину превращения животного в челове-ка - для этого ему не хватало фактических данных. Еще меньше он мог сказать о возникновении человеческого общества.


    К настоящему времени положение резко изменилось. Наукой накоплен огромный фактический материал, относящийся к этой проблеме. В свете этого материала стало ясно, что между непосредственными животными предками человека, с одной стороны, и людьми, такими, каковы они сейчас, - людьми современного типа[16], с другой, лежит длительный переходный период, который начал-ся самое малое 1,6 млн. лет назад.


    Это был период превращения животного в человека, формирования человека (антропогенеза) и одновременно период станов-ления человеческого общества (социогенеза). Антропогенез (от греч. антропос - человек и генезис - происхождение) и социогенез (от лат. societas - общество и греч. генезис - происхождение) были дву-мя неразрывно связанными сторонами одного единого процесса - антропосоциогенеза - процесса становления человека и общества. Люди, жившие в этот период, отличались и от животных, и от людей современного типа. Это были формирующиеся люди (пралю-ди). Соответственно они жили в формирующемся обществе (праобществе).


    Процесс антропогенеза и социогенеза, начавшись 1,6 млн. лет назад, завершился примерно 35-40 тысяч лет тому назад. На смену пралюдям и праобществу пришли сформировавшиеся, готовые лю-ди, которые жили уже в готовом, сложившемся обществе.


    О том, как конкретно шел процесс становления человека, мож-но судить по дошедшим до нас костным остаткам животных пред-ков человека, пралюдей и самых ранних из современных людей. Их изучает палеоантропология (от греч. палайос - древний, антропос - человек, логос - учение).


    Общественные отношения невещественны, нетелесны, они не имеют физического существования. Поэтому, собственно, от них до нас ничего не дошло и дойти не могло. Судить о том, как шел процесс становления общества, можно лишь по косвенным данным. Такие данные, с одной стороны, те же костные остатки пралюдей, с другой - дошедшие до нас их каменные орудия и другие вещественные памятники. Их исследует археология (от греч. архайос - древний, логос - учение).


    Но даже прямые данные можно истолковывать по-разному. Различные ученые далеко не одинаково рисуют картину становления человека и эволюции его каменных орудий. Тем более это относится к косвенным данным. Поэтому единственный путь, позволяющий понять сущность социогенеза, заключается в сопоставлении его исходного пункта и конечного результата.


    Исходный пункт социогенеза - объединения животных предков человека. Определенное представление о них можно составить, изучая объединения ныне существующих животных. Конечный ре-зультат социогенеза - сложившееся человеческое общество. Оно су-ществует в разных формах. Одни из общественных форм более ранние, другие - более поздние. Самая ранняя форма существования сложившегося человеческого общества - общество, которое у нас принято именовать первобытным или первобытнообщинным, а в западной науке - примитивным (primitive), племенным (tribal), эгалитарным (egalitarian), безгосударственным (stateless), бесклассовым (classless). Оно существовало в виде большого количества во многом совершенно самостоятельных первобытных общин.


    Сопоставление объединений животных и первобытных общин может дать ключ к пониманию того, в чем заключался процесс социогенеза.


    2.1.2. Животные и их объединения.


    Из всех наук о животном мире для нас наиболее интересна та, которая исследует поведение животных в естественных или близких к естественным условиях. Она называется этологией (от греческого этос - характер, нрав и логос - учение). Эта наука выявила стимулы и мотивы поведения животных. Ими являются биологические инстинкты. К числу их прежде всего относятся пищевой, половой и инстинкт самосохранения. Особое место занимает инстинкт, побуждающий заботиться о потомстве. Его называют материнским, когда о детенышах заботится одна лишь самка, и родительским, когда в этом деле участвует и самец.


    Материнский или родительский инстинкт - единственная в животном мире потребность, удовлетворение которой состоит в заботе о других. Все прочие инстинкты данного животного индивида предполагают и требуют его заботы только о себе. Это особенно легко заметить на примере пищевого инстинкта. У взрослого животного этот инстинкт может быть удовлетворен одним и только одним способом - путем обеспечения себя пищей. Он непосредст-венно побуждает к одному - к поискам пищи для себя и только для себя. Если животное при этом найдет столько пищи, что ее хватит и для других, или если найденной пищей завладеет другое животное, то это ни в малейшей степени не меняет общей направ-ленности его поведения. Оно ориентировано на заботу только о самом себе. В этом смысле пищевой инстинкт - это инстинкт ин-дивидуалистический. Такой же характер носят половой инстинкт и инстинкт самосохранения.


    Индивидуалистические инстинкты определяют поведение животного во всех сферах его деятельности, исключая лишь область отношений к детенышам. Поэтому вполне правомерно говорить о господстве в животном мире, взятом как целое, зоологического ин-дивидуализма. Животный эгоизм, т.е. ориентация на удовлетворение своих индивидуалистических инстинктов, не только не иск-лючает, но, наоборот, в определенных условиях с неизбежностью предполагает объединение животных. Там, где животные в одиноч-ку оказываются не в состоянии удовлетворить свои инстинкты, включая индивидуалистические, они объединяются для совместной деятельности. В условиях, когда совместная охота более ус-пешна, чем одиночная, волки и дикие собаки образуют стаи. Опасность, грозящая со стороны хищников, побуждает обезьян объединяться в стада.


    Стремление животного к удовлетворению своих инстинктов может согласовываться с такими же стремлениями других особей того же вида, а может вступать с ними в противоречие. Если при этом у животных, ведущих одиночный образ жизни, столкновение стремлений отдельных особей происходит от случая к случаю, то у животных, живущих в объединениях, такого рода противоречие носит более или менее постоянный характер. Поэтому необходимое условие существования всякого сколько-нибудь прочного зоологи-ческого объединения - систематическое согласовывание сталкиваю-щихся стремлений всех животных, входящих в их состав. Оно осуществляется путем доминирования.


    Доминирование есть такого рода отношение между двумя животными, при котором одно животное получает возможность удовлетворить свои инстинкты, не считаясь с потребностями дру-гого животного и даже за его счет, а это второе животное вынуждено воздерживаться от удовлетворения своих инстинктов, ес-ли это стремление приходит в противоречие со стремлениями первого животного. Первое животное занимает положение (приобре-тает “статус”, как говорят этологи) доминирующего (господствую-щего), а второе - положение (статус) доминируемого (подчи-ненного).


    Доминирующим животным обычно оказывается более сильное, подчиненным - более слабое. Один из известных способов определения статуса - драка. Однако чаще всего отношения доминирования устанавливаются без физического столкновения. Иногда достаточно угрозы со стороны одного животного, чтобы превратить другое в подчиненное. В других случаях (обычно когда животные резко отличаются по силе) и угроз не требуется.


    В зоологическом объединении отношения доминирования устанавливаются между всеми животными, исключая детенышей. Элементарные отношения доминирования, существующие между каж-дыми двумя взрослыми животными, образуют сложную иерархическую систему, в которой каждое животное занимает определенное место. В зоологическом объединении существует таким образом система рангов. Одно из животных может быть только доминирующим. Оно в таком случае имеет высший ранг и играет роль вожака. Большинство членов объединения становятся господствующими по отношению к одним и подчиненными по отношению к другим. Отдельные животные находятся в положении только доминируемых. Поведение каждого животного в значительной степени зависит от его положения в иерархии, от его ранга.


    Эти отношения наглядно зримы у групп обезьян, живущих в неволе. Когда животным дают пищу, к ней нередко первоначально приближается один вожак, иногда вместе с ним начинают есть еще несколько обезьян, которых он поощрит к этому своим поведением. Когда эти животные насытятся, наступает очередь следующих по рангу. Самые слабые животные получают доступ к пище лишь после того, как основная часть группы покидает место кормления. В самом худшем положении оказываются подростки и старые животные. Они нередко голодают даже тогда, когда пищи поступает вполне достаточно.


    Иногда доминирование пытаются истолковать как обуздание зоологического индивидуализма. В действительности же оно пред-ставляет собой наиболее яркое проявление животного эгоизма. Доминирующие животные удовлетворяют свои инстинкты, совер-шенно не считаясь с потребностями подчиненных животных, а иногда и за их счет.


    В естественных условиях отношения доминирования по-разному проявляются в объединениях различных животных и в разных сферах деятельности. Обезьяны - животные, в основном, растительноядные. Их пища, как правило, рассеяна в пространстве и доступна всем. Поэтому отношения доминирования в этой сфере у обезьян почти не проявляются. Однако когда в поле зрения нескольких животных оказывается более или менее редкий или привлекательный пищевой объект, то им завладевает именно доминирующее животное, а подчиненные, как правило, уступают без особого сопротивления.


    У шимпанзе - человекообразных обезьян, наиболее близких к человеку, наблюдались случаи охоты на более или менее крупных животных. Из-за добычи вспыхивали драки. Все мясо или, во всяком случае, основная его часть доставалась доминирующим животным. Остальные, как правило, не получали ничего. В сфере распре-деления мяса у шимпанзе всецело господствовал зоологический индивидуализм.


    Доминирование - единственный способ согласовывания сталкивающихся стремлений членов обычного зоологического объединения. Доминирование предотвращает постоянные конфликты внут-ри объединения высших животных, обеспечивает в рамках такого объединения относительный мир и порядок.


    2.1.3. Биологические сверхорганизмы.


    Все, сказанное выше об объединениях животных, относится к обычным объединениям. Однако существуют группировки животных и иного рода: рои пчел, муравейники, термитники и т.п. Особенность этих группировок заключается в биологической специализации их членов. Если обычное животное способно выполнять все функции, которые необходимы для существования как его самого, так и вида, то в такого рода группировках существует разделение функций между индивидами. Одни особи способны только к размножению, другие могут добывать пищу и защищаться, но лишены способности к воспроизводству и т.п. В результате все функции, необходимые для обеспечения существования индивидов и вида, могут выполнять только все члены такой группировки, вместе взятые, но не каждый из них, взятый в отдельности. Иначе говоря, каждая такая группировка, по существу, не что иное, как своеобразный биологический сверхорганизм, а отдельные, входя-щие в его состав индивиды и группы индивидов - различного рода органы этого “сверхиндивида”. К такому выводу относительно природы данных группировок животных склоняются сейчас многие ученые.


    Сверхорганизм более сплочен, чем любое самое прочное зоологическое объединение. И в то же время в нем нет никакой системы доминирования. В сверхорганизме столкновения на почве удовлетворения полового инстинкта не имеют места, ибо подавля-ющее большинство особей, составляющих это образование, бесполы.


    Нет в сверхорганизме и соперничества из-за пищи. Добытая, например, пчелами-собирательницами пища образует такой фонд, к которому имеют доступ все члены роя. Этот фонд отнюдь не ис-черпывается пищей, запасенной в особых хранилищах. Между пчелами идет интенсивный обмен питательными веществами, совер-шаемый путем передачи изо рта в рот. В одном из экспериментов шести пчелам был дан радиоактивный фосфор. Через сутки 40% обитателей улья, состоявшего примерно из 40 тысяч особей, было радиоактивным. В эксперименте с обычными черными муравьями одной особи была дана радиоактивная вода. В течение 24 часов радиоактивными стали все рабочие муравьи. Через неделю все члены колонии несли примерно одинаковое количество радиоактивных веществ.


    Таким образом, пища, добытая членами сверхорганизма, сразу становится общей для всех них. Но эта общность - чисто биологическая. Пища оказывается общей для всех особей, входящих в состав сверхорганизма, в том смысле, в каком общими для всех органов и клеток обычного организма являются поступившие в него питательные вещества. Всю эту пищу объединяет то, что ее добыл и потребляет один биологический сверхорганизм.


    Однако биологические сверхорганизмы не были исходным материалом для социогенеза. В чисто биологическом отношении все люди полноценны. Биологическая специализация среди них отсут-ствует. Это свидетельствует о том, что первоначальные сообщества людей возникли не из сверхорганизмов, а из обычных зоологических объединений.


    2.1.4. Ранняя первобытная община и производство.


    Теперь от зоологических объединений и биологических сверх-организмов перейдем к первобытной общине. Такие общины кое-где существуют и сейчас, хотя их с каждым днем становится все меньше. Изучением первобытной общины занимается специальная наука - этнография или этнология (от греч. этнос - народ, графо - пишу, логос - учение). Объект этнографии не исчерпывается лишь первобытными народами. Но другой науки, которая бы их иссле-довала, не существует. В течение ХIХ и ХХ вв. тем разделом этнографии, который можно назвать социальной этнологией, или социо-этнологией (на Западе он носит название социальной и культурной или просто социальной антропологии), был накоплен огромный фактический материал, который позволяет составить достаточно полное представление о первобытном обществе.


    Первобытная община не оставалась неизменной. Она развивалась. Первоначальной ее формой была община, которую чаще все-го теперь называют ранней первобытной (раннепервобытной). Именно ее возникновением и завершился процесса социогенеза.


    Если при взгляде на цивилизованное общество прежде всего бросается в глаза его отличие от мира животных, то при первом подходе к раннепервобытной общине обращает внимание ее сход-ство с объединением животных. Прежде всего по масштабам. Стадо обезьян насчитывает в своем составе несколько десятков индивидов. Такой же была и численность раннепервобытных общин.


    Существует определенное сходство между деятельностью животных и людей раннепервобытного общества. Обезьяны срывали плоды, листья, молодые побеги и поедали их. Употребляли они также в пищу насекомых, яйца птиц, коренья. Волки охотились на довольно крупных животных. Люди на стадии раннепервобытной общины занимались охотой, собирательством, а также рыбной ловлей. Они, как и животные, не создавали пищу, а присваивали съедобные ресурсы, которые доставляла им природная среда. Поэтому их хозяйство нередко именуют присваивающим.


    В то же время даже на этом этапе деятельность людей по добы-ванию пищи существенно отличалась от аналогичной деятельности животных. Животное добывает пищу, пользуясь по большей части лишь органами собственного тела. Хищные животные убивают свои жертвы с помощью одних лишь клыков и когтей.


    Правда, и в животном мире кое-где наблюдается использование орудий. Шимпанзе, например, с помощью палок выуживают муравьев и термитов, камнями разбивают пальмовые орехи, бросают камни и палки в хищных животных и людей. Однако все эти действия совершаются шимпанзе от случая к случаю и не играют сколько-нибудь существенной роли в обеспечении бытия этих животных.


    Иное дело люди. Они по своей физической организации совершенно не приспособлены к роли хищников. У них нет ни клыков, ни когтей, и охотиться они могут, лишь используя различного рода орудия. Первоначально этими орудиями были дубины, копья, дротики, позднее - бумеранги, лук и стрелы, духовые ружья. Раз-нообразные орудия использовались при добыче рыбы: удочки, се-ти, гарпуны, остроги. Даже собирательство не обходилось без средств труда. Чтобы собрать воедино и доставить в лагерь плоды, коренья, ракушки, нужны корзины или какие-либо другие вместилища. Таким образом, использование средств труда - необходимое условие существования людей и на данном этапе развития. Но это еще не все.


    Копья, дротики, лук и стрелы, корзины в природе не существуют. Их нужно создать, произвести. Но создать копья, дротики, лук и стрелы голыми руками невозможно - их можно сотворить лишь при помощи орудий. Орудия для производства орудий на рассмат-риваемой стадии чаще всего были каменными. Поэтому первобытную эпоху нередко называют каменным веком.


    В тех редких случаях, когда животные используют орудия, в этом качестве им служат естественные предметы, лишь иногда несколько “подправленные” с помощью зубов и когтей. Никакое животное из числа ныне существующих не изготавливает орудия при помощи орудий, тем более - систематически. Из ныне живущих су-ществ такого рода деятельность присуща только человеку.


    Именно с изготовления орудий при помощи орудий начинается производство. В наличии производства заключается фундаментальное отличие человека от животных. Животное только присваива-ет то, что дает среда, - оно приспосабливается к среде. Люди соз-дают вещи, которых в природе не существует, то есть преобразуют среду. Производство - необходимое условие существования людей. Стоит прекратиться производству - и люди погибнут.


    Производство - это, разумеется, не только изготовление орудий при помощи орудий, но и создание различного рода объектов, которые используются непосредственно для потребления: жилищ, одежды, утвари, украшений. С появлением производства орудий при помощи орудий не только возникли новые виды деятельности, но и коренным образом видоизменились ранее существовавшие. Охота при помощи орудий существенно отличалась от охоты, какой она была в животном мире. Успех охоты у человека во многом зависел от деятельности по производству орудий. Охота, попав в зависимость от деятельности по производству орудий, сама превратилась в один из видов производства. То же самое произошло с рыболовством. Это же относится к собирательству.


    Все разнообразные действия людей по созданию и присвоению материальных благ - это производство, труд. Такая деятельность немыслима вне общества. Эта мысль верна не только в отношении цивилизованного общества, но и применительно к раннепервобытной общине.


    Волков объединяет в стаи стремление обеспечить себя мясом. Обезьяны образуют стада, чтобы защититься от хищников. Любое общество людей, включая и раннепервобытную общину, скрепляет в первую очередь производство. Но считать, что в основе общест-ва лежит производство, - вовсе не означает выводить его из коопе-рации труда. В чисто организационном отношении люди могут трудиться как совместно, так и в одиночку. Существует как сов-местный, так и одиночный труд. Но нет труда вне общества, нет производства вне общества.


    Производство в самом узком смысле слова (целенаправленная деятельность по созданию потребительных ценностей) с необходимостью требует распределения, чаще всего предполагает также об-мен и немыслимо без потребления. Напомню: собст- венно производство, распределение, обмен и потребление, вместе взятые, образуют единство, которое обычно называют производством в широком смысле слова. Производство в широком смысле слова, а тем самым и собственно производство, всегда есть дея- тельность общества в целом. Общество - целостность, своеобразный организм. В животном мире существуют организмы только двух видов: биологические организмы и биологические сверхорганиз-мы. С появлением производства возникает организм совершенно иного типа - социальный организм.



    2.1.5. Первобытный коммунизм (коммунализм)


    Единство и целостность раннепервобытной общины особенно ярко проявляют себя в распределении продуктов производства.


    Члены раннепервобытной общины не обязательно должны были охотиться совместно - они могли действовать и группами в два, три человека и в одиночку. Но независимо от того, было добыто животное - продукт охоты - совместно или в одиночку, мясо распределялось между всеми членами общины. Такого рода расп-ределение нередко именуют уравнительным. Однако оно не предполагает с необходимостью распределения продукта между членами общины поровну, хотя и это могло быть.


    Суть распределения, о котором идет речь, заключалась в том, что человек имел право на долю продукта (прежде всего, конечно, пищи), добытого членами его общины, в силу одной лишь принадлежности к общине. Никаких других оснований не требовалось. Не имело значения, участвовал человек в добывании данного продукта или не участвовал.


    Что же касается размера получаемой доли, то она зависела, во-первых, от общего объема продукта, во-вторых, от потребностей данного индивида. Когда продукта было много, каждый получал, сколько хотел. Но и в период, когда продукта было недостаточно для полного удовлетворения нужд членов общины, он все равно распределялся в соответствии с реальными потребностями индивидов. Например, взрослые мужчины, занятые тяжелым физическим трудом, который требовал значительных затрат энергии, получали больше пищи, чем женщины и дети. В раннепервобытной общине распределение осуществлялось соответственно с потребностями, по потребностям.


    Нетрудно понять, что описанные выше отношения распределения были ничем иным, как отношениями собственности, причем собственности общинной, общественной. Именно потому, что вся пища, совершенно независимо от того, кто ее добыл, принадлежала всем членам раннепервобытной общины вместе взятым, каждый член этой общины имел право на определенную долю этой пищи. Общинной собственностью на этой стадии была не только пища, но и все вообще предметы потребления и средства производства.


    Раннепервобытная община была подлинным коллективом, настоящей коммуной. В ней действовал принцип: от каждого - по способностям, каждому - по потребностям. Соответственно отношения собственности, отношения распределения в этой коммуне следует называть коммунистическими (первобытно-коммунистическими), или коммуналистическими. Раннепервобытное общество было обществом первобытно-коммунистическим, или коммунали-стическим.


    Таким образом, при рассмотрении раннепервобытной общины мы встретились с определенными отношениями распределения и тем самым - с определенными отношениями собственности. Напомню, что отношения собственности всегда существуют в двух видах. Один вид - экономические отношения собственности, существующие в форме отношений распределения и обмена. В обществе, где существует государство, экономические отношения собственности закрепляются в праве, в котором выражается воля государства. Так возникают правовые, юридические отношения собственности.


    В первобытном обществе государства не было. Соответственно, не было и столь привычного для нас права. В раннепервобытном обществе не получило развитие и так называемое обычное право. Поэтому экономические отношения собственности закреплялись здесь в морали - выражении воли общества в целом. Важнейшей нормой первобытной морали было обращенное к каждому члену коллектива требование делиться пищей со всеми остальными его членами. Оно было столь само собой разумеющимся, что ни одному человеку не могло даже прийти в голову не посчитаться с ним. В этой норме выражалась и закреплялась общественная соб-ственность на пищу.


    Итак, в раннепервобытном обществе также существовали не только экономические отношения собственности, но и волевые. Од-нако если в обществе с государством волевые отношения собственности были правовыми, юридическими, то в раннепервобытном обществе - моральными. Таким образом, в раннем первобытном обществе социально-экономические отношения определяли волю отдельных людей через общественную волю, мораль. Для людей раннепервобытного общества дележ продукта в масштабах общества, т.е. общины, выступал прежде всего как требование морали и осознавался как норма морали, а не как насущная экономическая необходимость, каковой в реальности он был.


    Чтобы понять, почему в раннепервобытной общине существовали именно такие, а не иные отношения собственности, необходимо ознакомиться с целым рядом понятий науки о первобытной экономике - экономической этнологии. Главные из них - понятия "общественный продукт", "жизнеобеспечивающий продукт" и "избыточный продукт".


    Общественный продукт - совокупность всего того, что создано обществом. В раннепервобытной общине он был общественным вдвойне: он не только создавался обществом, но и был собственностью общества. Основную массу общественного продукта не толь-ко в раннепервобытном, но и в позднепервобытном, а во многом также и в предклассовом обществе составляла пища. Как свидетельствуют данные этнографии, пища всегда была в центре внимания людей доклассового общества.


    Из огромного количества высказываний этнографов по этому вопросу приведу лишь одно. “Она, - писал Ф.Белл о роли пищи в жизни меланезийцев островов Танга, - играет важную, если не самую важную роль в жизни этого примитивного народа. Их экономические усилия почти всецело направлены на производство пищи. Интересы индивида, так же как и общины, сконцентрированы главным образом на пище, и тот род жизни, который ведут эти лю-ди, в конечном счете определяется их нуждой в пище.”[17] Важно от-метить, что в этом высказывании речь идет о народе, давно пере-шедшем к земледелию и производившем довольно значительный избыточный продукт. Тем более велика была роль пищи у народов, находившихся на стадии раннепервобытного общества.


    Жизнеобеспечивающий продукт - общественный продукт, абсолютно необходимый для поддержания физического существования членов первобытного коллектива. Весь общественный продукт, превышающий этот уровень, это продукт избыточный. Избыточен этот продукт вовсе не в том смысле, что не может быть потреб-лен членами общества, а лишь в том, что и без него возможно их нормальное физическое, а тем самым и социальное существование.


    Пока весь общественный продукт был жизнеобеспечивающим, никакое другое распределение, кроме коммуналистического, не могло существовать. Любая другая форма распределения привела бы к тому, что часть членов общества получила бы меньше продукта, чем необходимо для поддержания их существования, и, в конце концов, погибла бы. А это привело бы к деградации и распаду самой общины. Появление сравнительно небольшого избыточного продукта также не могло сколько-нибудь существенно изменить ситуацию.


    Таким образом, отношения полной собственности коллектива на весь общественный продукт, прежде всего пищу, диктовались объемом этого продукта в расчете на душу его члена, то есть продуктивностью общественного производства. А как уже указывалось, продуктивность общественного производства - это показатель уровня развития тех сил, которые создают общественный продукт, то есть производительных сил общества.


    На примере раннепервобытного общества можно наглядно видеть, как уровень развития производительных сил определяет тип существующих социально-экономических отношений и как система этих отношений определяет сознание и волю людей, а тем самым - их поведение.


    Если теперь сопоставить людей, находившихся на стадии первобытно-коммунистического общества, с животными, в том числе и с жившими в составе объединений, - то нетрудно заметить, что пищевой инстинкт у людей всецело находился под контролем общества. Пища среди людей распределялась в строгом соответствии с существующими в общине нормами. А так как эти нормы были коммунистическими, то каждый индивид получал долю соответственно своим потребностям.


    Физически более сильные индивиды не имели никаких преимуществ перед слабыми. Они не могли ни завладеть пищей, причем даже той, что сами добыли, ни отстранить более слабых от участия в ее потреблении. Наоборот, физически более сильные и ловкие своим трудом обеспечивали существование более слабых и менее способных, а иногда и вообще не способных к труду людей. Ничего похожего на доминирование в этой сфере не существовало.


    2.1.6. Экзогамия, акойтия и род


    Первобытное общество нередко называют родовым. Это и понятно: в организации этого общества, действительно, огромную роль играло объединение людей, которое принято называть родом. Значение рода в жизни первобытного общества было в свое время показано выдающимся американским этнографом Л.Г.Морганом в книге "Древнее общество" (1877).


    Природу рода часто не понимают. Его обычно определяют как совокупность людей, ведущих происхождение от общего предка. В этом определении есть доля истины, но это отнюдь не вся истина. Во-первых, далеко не всякая совокупность людей, имеющая общего предка, представляет собой род. Во-вторых, этнографии известны народы, у которых были роды, но полностью отсутствовало представление о наличии у членов того или иного конкретного рода общего предка: род у них был беспредковым. Члены такого рода осознавали свое единство в форме представления об общем тотеме.


    Чтобы понять сущность рода необходимо ознакомиться с явлением, которое известно под названием экзогамии (от греч. экзо - вне, гамос - брак). С чисто внешней стороны это просто обычай, состоящий в том, что члены какой-либо человеческой группы вступают в брак только с людьми, не входящими в эту группу.


    Явление это было известно давно, но термин для его обозначения был впервые введен британским (шотландским) исследователем Дж.Мак-Леннаном в работе “Первобытный брак” (1865). Экзогамию Дж.Мак-Леннан противопоставлял эндогамии (от греч. эндо - внутри, гамос - брак) - обычаю вступать в брак внутри той или иной человеческой группы.


    Дж.Мак-Леннан и вообще все этнографы были европейцами и, естественно, исходили в своем понимании отношений между полами из европейских представлений. Для них главным было деление половых отношений на брачные, которые понимались как отношения исключительно между индивидами, и небрачные (добрачные и внебрачные). Первые рассматривались тогда в европейском обществе как единственно законные, вторые - как отступления от норм, нарушение норм. Поэтому этнографам-европейцам даже не приходило в голову, что небрачные отношения тоже могут регу-лироваться обществом.


    Но в первобытном обществе дело обстояло именно так. То, что исследователи называли экзогамией, было правилом, регулирующим не брачные отношения сами по себе, а все вообще половые отношения и только тем самым - брак. Экзогамия состояла в предписании вступать в половые отношения (а следовательно, и в брак) только с людьми, не принадлежащими к своей группе. Тем самым экзогамия в действительности была экзокойтией (от греч. койтэ - ложе, постель и последующее лат. coitus - половой акт, соитие).


    Но опять-таки не в этом заключалась сущность данного явления: она состояла в строжайшем запрете половых отношений внут-ри определенной человеческой группы. Требование вступать в половые отношения только вне данной группы была следствием этого запрета. Именно потому явление это точнее всего было бы назы-вать акойтией (от греч. а - не, лат. coitus - половой акт). Со временем стала ясной вся ошибочность рассуждений Дж.Мак-Леннана об экзогамных племенах, которые он противопоставлял эндогам-ным. Единственными акойтными (и, соответственно, экзогамными) группами в первобытном и предклассовом обществе были роды (и, соответственно, их подразделения), и фратрии - объединения родов, возникшие в результате распада исходных родов на дочерние. Суть рода заключается в его акойтии.


    В этих условиях отец и мать человека всегда должны были принадлежать к разным родам. Принадлежность человека к роду могла считаться либо только по матери, либо только по отцу. Род мог быть только либо материнским, либо отцовским. Род - унили-нейная (от лат. unus - один и linea - линия) или унилатеральная (от лат. unus - один и lateralis - боковой) родственная группа. Односторонний счет принадлежности к роду есть особое явление, отличное от счета родства в привычном смысле слова. Поэтому он заслуживает особого названия. Я буду именовать его филиацией.


    В одних обществах существовала материнская филиация - соответственно, роды в них были материнскими (матрилинейными), в других - отцовская филиация - соответственно, в них роды были отцовскими (патрилинейными). Наличие в обществе одной лишь материнской филиации ни в малейшей степени не исключало существования в нем счета родства по отцу. Но филиация была только одна - материнская: счет родства по отцу не был филиацией. Точно так же обстояло дело и в обществах с отцовским родом: в них впол-не мог существовать и счет родства по матери, но филиация там была одна - только отцовская.


    Правда, встречались народы, хотя и сравнительно редко, у которых одновременно существовала и материнская, и отцовская филиация, а значит, и материнские, и отцовские роды. В таком случае следует говорить о двойной филиации. Существование в обществе двух филиаций свидетельствует об идущем в обществе процессе их смены. И во всех случаях без исключения в этих обществах мате-ринский род сменялся отцовским.


    Имеются основания полагать, что в своей исходной форме род не только был материнским, но и совпадал с общиной - был одновременно и общиной. Расщепление рода и общины - сравнительно позднее явление.


    Акойтный запрет в доклассовом обществе был основной нормой, регулировавшей отношения между полами. Если в классовом обществе половые отношения делятся прежде всего на брачные и небрачные, то в доклассовых они прежде всего подразделялись на те, что не нарушали акойтного запрета, и те, что шли в разрез с ним. Первые, независимо от того, были они брачными, добрачными или внебрачными, рассматривались как законные, нормальные, “правильные”. На вторые же смотрели как на абсолютно недопустимые.


    Нарушение акойтного запрета расценивалось обществом не просто как моральный проступок, а как самое страшное из всех возможных преступлений. О значении родовой акойтии в жизни первобытного общества красноречиво говорит хотя бы тот факт, что она была единственной нормой, нарушение которой каралось смертью. Убийство сородича, как правило, прощалось кол-лективом, половая связь между членами рода - никогда. Виновных либо убивали, либо вынуждали совершить самоубийство.


    Таким образом, на стадии раннепервобытной общины под строжайшим контролем общества был не только пищевой, но и половой инстинкт. Общество жестко регулировало не только распределение общественного продукта, но отношения между полами.


    2.1.7. Производство людей, родство и экономика


    В основе раннего первобытного общества и первобытного общества вообще, как и любой другой формы человеческого общества, лежало производство материальных благ. Базисом этого общества, как и любого другого, была система социально-экономи-ческих (производственных) отношений. Ныне это можно считать твердо установленным фактом.


    И тем не менее по этому вопросу существует и совершенно иная точка зрения, которая в свое время была развита одним из основоположников материалистического понимания истории - Ф.Энгель-сом. Эта точка зрения имеет сторонников и сейчас. Вот в чем она состоит.


    В предисловии к первому изданию своей работы ”Происхож-дение семьи, частной собственности и государства” (1884) Ф.Эн-гельс несколько своеобразно изложил основные положения истори-ческого материализма. В качестве определяющего момента истории он назвал не общественное производство, под которым всегда понималось производство материальных благ, а "производство и воспроизводство непосредственной жизни". "Но, - продолжал Ф.Энгельс, раскрывая содержание этого понятия, - само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны - производ-ство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необ-ходимых для этого орудий, с другой - производство самого человека, продолжение рода."[18]


    О существовании двух видов производства жизни К.Маркс и Ф.Энгельс писали еще в "Немецкой идеологии". Однако Ф.Энгельс не ограничился лишь повторением сказанного. Он внес то, чего раньше не было. "Общественные порядки, при которых живут лю-ди определенной исторической эпохи и определенной страны, - продолжал он, - обуславливаются обоими видами производства: ступенью развития, с одной стороны - труда, с другой - семьи. Чем меньше развит труд, чем более ограничено количество его продуктов, а следовательно, и богатство общества, тем сильнее проявляется зависимость общественного строя от родовых связей. Между тем в рамках этой, основанной на родовых связях структуры общества все больше и больше развивается производительность труда, а вместе с ней - частная собственность и обмен, имущественные разли-чия, возможность пользоваться чужой рабочей силой и тем самым основа классовых противоречий: новые социальные элементы, которые в течение поколений стараются приспособить старый общественный строй к новым условиям, пока, наконец, несовместимость того и другого не приводит к полному перевороту. Старое общество, покоящееся на родовых объединениях, взрывается в результате столкновения новообразовавшихся общественных классов; его место занимает новое общество, организованное в госу-дарство, низшими звеньями которого являются уже не родовые, а территориальные объединения, - общество, в котором семейный строй полностью подчинен отношениям собственности и в котором отныне свободно развертываются классовые противоречия и классовая борьба, составляющие содержание всей писаной истории вплоть до нашего времени." [19]


    Длинная, но важная цитата нужна здесь для последующего анализа проблемы. Но прежде надо отметить одну неясность в этом высказывании Ф.Энгельса. Говоря о зависимости общественных порядков от производства человека, автор в одних случаях понимает под этим зависимость от степени развития семьи, в других - зависимость от степени развития родовых связей. А между тем это далеко не одно и то же. Ведь даже согласно собственным взглядам Ф.Энгельса, изложенным в той же самой работе, семья возникла задолго до появления рода, а тем самым - и родовых связей. При этом возникновение родовых связей отнюдь не означало исчезновения семьи - род и семья существовали бок о бок.


    Но основная-то мысль Ф.Энгельса ясна. На ранних этапах развития человечества, а именно, на стадии первобытного общества, общественные порядки, при которых жили люди, обусловливались прежде всего производством человека. На более поздних этапах, во всяком случае после возникновения классового общества, они обусловливаются прежде всего производством средств к жизни.


    Эта мысль находилась в противоречии с основными идеями материалистического понимания истории. Излагая его основы, родоначальники марксизма всегда подчеркивали, что общественные порядки, при которых живут люди, определяются системой производственных отношений, которая в свою очередь зависит от уровня развития производительных сил. При этом способ производства средств к жизни рассматривался не просто как главный, а, по существу, как единственный фактор, определявший общественные порядки. Производство человека при этом вообще не упоминалось даже в качестве второстепенного фактора.


    Яркое свидетельство того, что это именно так, - текст предисловия к "К критике политической экономии" К.Маркса, в котором дано сжатое и четкое изложение основ исторического материализма.[20] Правда, всегда можно сказать, что К.Маркс, излагая все это, имел в виду только классовое общество, ибо перечисляя последовательно сменяющиеся способы производства, он не упоминает в их числе первобытный способ производства.


    Так или иначе контраст между основными идеями материалистического понимания истории и тем, что было сказано в предисловии к первому изданию “Происхождения семьи, частной собственности и государства", был столь разителен, что не мог остаться незамеченным. На него особое внимание обратили некоторые противники марксизма, в частности, Н.К.Михайловский.[21] Критика его была довольно поверхностной, однако и ответ на нее, данный В.И.Лениным, был совершенно не убедительным.[22] По существу своему вопрос этот не был рассмотрен ни Н.К.Михайловским, ни В.И.Лениным. Резкой критике это положение Ф.Энгельса подверг, - но уже с позиций марксизма - Г.Кунов: он подчеркнул, что этот тезис совершенно разрушает целостное материалистическое понимание истории. [23]


    Любопытная деталь: в ряде относительно ранних советских изданий "Происхождения семьи, частной собственности и государства" цитированное выше высказывание сопровождалось примечанием, в котором указывалось на допущенную Ф.Энгельсом неточность. В последующих изданиях это примечание было снято. А с середины 50-х годов XX века появилось немало работ, в которых данное положение Ф.Энгельса трактовалось как совершенно правильное.


    Чтобы разобраться в проблеме по существу, нужно прежде всего выявить причины, которые заставили Ф.Энгельса прийти к подобного рода выводу. Ключ к разгадке заключается, как и следовало ожидать, в содержании той самой работы, в предисловии к которой и была высказана данная мысль. Вызвавшее споры положение Ф.Энгельса тесно связано со схемой эволюции семейно-брачных отношений, которая была обоснована Л.Г.Морганом в его "Древнем обществе" и в целом принята Ф.Энгельсом в ”Проис-хождении семьи, частной собственности и государства".


    В схеме Л.Г.Моргана в качестве основных этапов эволюции вы-ступают: (1) орда с промискуитетом, (2) кровнородственная семья, (3) семья пуналуа, (4) парная семья, (5) моногамная семья. Из этих пяти форм первые три (орда с промискуитетом, кровнородственная семья, семья пуналуа) - были одновременно и формами общественного устройства, формами организации общества в целом.


    Смена этих трех форм, согласно представлениям Л.Г.Моргана, никак не связана с развитием производства материальных благ, ни в коей мере не определяется его развитием: она, по Л.Г.Моргану, была обусловлена действием естественного отбора, шаг за шагом ограничивавшего кровосмешение. Этот процесс завершился возникновением вначале родовой организации, а в дальнейшем и парной семьи.


    Производство материальных благ как фактор, определяющий смену форм общества, выступило в этой роли только после появления парной семьи, и то далеко не сразу. Именно действием уже его, а не каких-либо иных факторов был вызван следующий шаг в эволюции семейно-брачных отношений - превращение парной семьи в моногамную.


    Таким образом, именно согласие с моргановской схемой эволюции брачно-семейных отношений с неизбежностью влекло за собой принятие положения о решающей роли производства самого человека в определении характера общественных порядков на ранних стадиях эволюции человечества. На том этапе развития этнографической науки, которого она достигла в 70-80 годах XIX в., предложенная Л.Г.Морганом схема эволюции брачно-семейных отношений выглядела как достаточно обоснованная фактически. У Ф.Энгельса не было серьезных оснований сомневаться в ее правильности. И, будучи вполне последовательным, он сделал тот вывод, который сам собой напрашивался.


    С тех пор прошло более ста лет. К настоящему времени этнографической наукой совершенно точно установлено, что ни кровнородственной семьи, ни семьи пуналуа в прошлом человечества ни-когда не существовало. Неизбежным стал отказ от моргановской схемы эволюции семейно-брачных отношений. В итоге положение, сформулированное Ф.Энгельсом в предисловии к первому изданию "Происхождения семьи, частной собственности и государства", лишилось всякого основания. Так окончательно выяснилось, что те-зис о ведущей роли производства материальных благ в истории человечества в полной мере относится и к первобытному обществу.


    Рассмотренное положение Ф.Энгельса отнюдь не стоит совершенно особняком. С ним перекликаются высказывания самых разных авторов о том, что в основе первобытных общественных порядков лежали родственные, родовые связи. Похожие положения встречаются и у К.Маркса, который неоднократно писал, что самые древние общины в отличие от более поздних покоились на отношениях кровного родства.[24] При этом он, однако, никогда не рассматривал специально и даже не касался вопроса о соотношении связей кровного родства и производственных, экономических отношений.


    Между тем некоторые наши авторы, беря за основу эти высказывания, прямо писали о том, что первобытный коллектив имел "чисто природную, кровнородственную основу."[25] Как довольно категорически утверждали они, именно “естественные, родоплеменные связи, а не производственные, экономические были фун-даментом первобытного общества.”[26] Все это заставляет подробнее рассмотреть здесь как вопрос о природе родственных связей, так и проблему их соотношения в первобытном обществе со связями социально-экономическими, производственными.


    Вопрос непрост. В нем много неясного, недосказанного. Иногда в работах отечественных исследователей чуть ли не как синонимы употребляются словосочетания “родственные связи”, "родовые связи" и "отношения по детопроизводству". Причем говоря о род-ственных связях первобытности, большинство современных авторов сводит их к столь привычному для нас линейно-степенному родству, которое в свою очередь понимается как биологическая естественная связь.


    На деле родственные связи никогда полностью не совпадают с родовыми. Как хорошо известно, не только все родственники никогда не бывают сородичами, но также и все сородичи вовсе не обя-зательно (если иметь в виду линейно-степенное родство) бывают родственниками. И наконец, ни родовые, ни родственные связи ни-когда полностью не совпадают с "отношениями по детопроизвод-ству", независимо от того, понимаются ли под этими последними просто половые отношения, или же социальная организация отношений между полами. Я уже специально подчеркивал: основным признаком рода была акойтия (если пользоваться привычными терминами - экзогамия) - запрет половых связей между его членами. Да и в современном - не родовом - обществе чаще всего всту-пают в брак лица, не состоящие в родстве.


    То, что род и родовые отношения - явление социальное и толь-ко социальное, а отнюдь не биологическое, - бросается в глаза всякому непредубежденному человеку. Род возник и исчез. И это ни-как не сказалось на биологических родственных связях между людьми - биологические связи какими были, такими и остались. Это полностью относится не только к различного вида родственным группам, объединениям и организациям, но к всему тому родству, которое имеет общественное значение, с которым связаны определенные права и обязанности. Такое родство, хотя и связано с биологическим родством, но представляет собой социальное и только социальное явление. В дальнейшем речь и пойдет исключительно о нем.


    Впервые к пониманию социального характера этого родства вплотную подошел Л.Г.Морган в своем замечательном труде “Системы родства и свойства человеческой семьи” (1870). Он открыл два качественно отличных типа систем родства, один из которых - классификационный - свойствен первобытному обществу, а второй - описательный - классовому, цивилизованному обществу. Под системой родства Л.Г.Морган понимал совокупность терминов, которые обозначают существующие в том или ином обществе родст-венные отношения (в цивилизованном обществе - отец, мать, брат, сестра, дядя и т. п.). Выявив качественно отличные системы терми-нов родства, Л.Г.Морган тем самым фактически открыл существование разных типов реальных отношений родства, хотя сам до кон-ца понять значение своего открытия не смог.


    Л.Г.Морган в своих работах фактически показал, что родственные отношения изменяются, развиваются и вместе с ними изменяется терминология родства, что отношения родства, с которыми имеют дело этнографы, юристы, суть явление социальное и только социальное.


    И тогда вполне естественно перед учеными стал вопрос о том, чем определяется характер отношений родства и что лежит в основе их изменения. Уже Л.Г.Морган поставил системы родства в связь с формами брака и семьи. В этом он был абсолютно прав.


    Брак у нас нередко сводят к половым отношениям, что совершенно неверно: половые отношения и брачные отношения - далеко не одно и то же. Половые отношения возможны без брака и вне брака. Брачные отношения, включая в себя половые, никогда к ним не сводятся. Брак есть определенная социальная организация отношений между полами. Он предполагает наличие определенных, признанных обществом прав и обязанностей между связанными браком сторонами.


    Была опровергнута предложенная Л.Г.Морганом схема эволю-ции брачно-семейных отношений. Ошибочным было его понимание группового брака как суммы индивидуальных браков. Но ос-новная мысль, лежащая в основе этой схемы, - идея о том, что развитие шло от промискуитете через групповой брак к индивидуальному, - оказалась совершенно верной.


    Системы родства, которые Л.Г.Морган назвал классификационными, уходят своими корнями к групповому браку. Они не зна-ют отношений между индивидами - они знают отношения между группами индивидов и только тем самым - между индивидами. Подобное родство лучше всего было бы назвать групповым родством.


    Системы родства, которые Л.Г.Морган назвал описательными, тесно связаны с браком между индивидами. Они знают отношения только между индивидами, обозначают состоящие из степеней ли-нии родства, связывающие индивидов. Подробное родство лучше всего было бы назвать линейно-степенным родством.


    Формы брака во многом зависят от социально-экономической структуры общества. Но эта структура влияла на отношения родства и родственную организацию общества не только косвенно, но и прямо. Не вдаваясь в детали отношений родовых и родственных связей к экономическим (ибо это увело бы нас слишком далеко), ограничусь лишь принципиальным решением вопроса.


    Напомню, что первобытные производственные отношения определяли волю индивида не прямо, а через волю общества, мораль. Общественная воля обязывала каждого трудоспособного человека делиться созданным им продуктом с другими людьми. Но комму-налистическое распределение по самому своему характеру возмож-но только в пределах сравнительно узкого круга людей. Поэтому общественная воля не может обязывать человека делиться созданным им продуктом просто с людьми вообще. Необходимо здесь проведение достаточно четкой, всеми осознаваемой границы меж-ду людьми, с которыми данный человек обязан делиться, и людь-ми, с которыми он делиться не обязан, то есть нужна четкая фик-сация круга лиц, внутри которого осуществляется коммуналисти-ческое распределение.


    Этот круг не мог быть не только чрезмерно велик, но и чрезмерно мал и, главное, должен был оставаться по возможности постоянным. Поэтому принадлежность к этому кругу в идеале долж-на была носить пожизненный характер. Необходимостью поэтому было и существование особых правил, определявших, в какой из этих кругов должен был войти человек, который только что поя-вился на свет. Войдя в тот или иной круг, человек, как правило, оставался в нем на всю жизнь. И до самой смерти он был обязан делиться с его членами добытым им продуктом и, соответственно, всегда имел право на долю продукта, добытого ими.


    На ранних стадиях развития первобытного общества круг, в пределах которого существовало коммуналистическое распределение, совпадал с производственным коллективом, который одновременно был и родом. Формой, в которой члены рода осознавали свою общность и в то же время отличие от членов других родов, был тотемизм. Все люди, имевшие один тотем, были членами одного рода, одного социально-исторического организма и, соответственно, были включены в одну систему коммуналистических производственных отношений.


    Ответ на вопрос об отношении между производственными и родовыми связями в данном случае зависит от того, что понимать под этими родовыми связями. Если под родовыми отношениями понимать все вообще социальные связи, существующие в таком роде, то тогда и производственные отношения можно назвать родовыми. Они родовые в том и только в том смысле, что образуют базис социально-исторического организма, который одновременно является и родом. Если же под родовыми отношениями понимать только те, что делают социально-исторический организм родом, а именно - отношения акойтии (агамии) и экзокойтии (экзогамии), то они представляют собой связи, отличные от производ-ственных отношений.


    После того, как род перестал совпадать с производственным коллективом, даже между теми его членами, которые входили в состав разных организмов, в течение еще длительного времени продолжало осуществляться коммуналистическое распределение, т. е. род продолжал еще в какой-то степени сохраняться как круг, члены которого были обязаны делиться друг с другом. В дальнейшем по мере появления, наряду с коммуналистическими, новых производственных отношений, круг людей, обязанных делиться друг с дру-гом, стал все в большей степени определяться не столько принад-лежностью к роду, сколько родством, причем не столько даже груп-повым, сколько линейно-степенным.


    Все это вместе взятое и дало основание для утверждений как о том, что в первобытном обществе экономические отношения отсутствуют, а их функцию выполняют родовые или родственные отношения, так о том, что в первобытном обществе экономические отношения производны от родственных (родовых) связей. Такие утверждения, казалось, соответствуют фактам. В самом деле: родственники делились пищей, а люди, не состоящие в родстве, не делились. Так что на вопрос о том, что побуждало первых делиться, напрашивался вполне естественный ответ - родство. Они делились потому, что были родственниками. Ответ казался исчерпывающим.


    Но стоит лишь поставить вопрос, почему то же самое родство, что побуждало людей систематически, изо дня в день делиться в первобытном обществе, не побуждает их к тому же в обществе классовом, почему в ходе развития самого первобытного общества сужался круг лиц, обязанных систематически друг с другом делиться, как становится ясно: дело вовсе не в родстве самом по себе.


    Делиться людей заставляет не родство, а воля общества, содержание которой было детерминировано системой социально-экономических отношений. Что же касается родства, то оно лишь фик-сирует круг лиц, внутри которого дележ обязателен; причем как факт существования такого круга, так и все его основные особенности определяются характером системы социально-экономических отношений.


    Родственные отношения, таким образом, - связи не содержательные, а формальные. Они всегда существуют как способ фиксации содержательных отношений, как рамки, в которых содержательные отношения проявляются. Фиксировать они могут не толь-ко имущественные, но и самые различные содержательные связи. Именно характер содержательных социальных связей - прежде все-го социально-экономических - определяет природу существующих в обществе отношений родства и родственных группировок.


    2.1.8. Качественное отличие человеческого общества от зоологических объединений и человека от животного


    Сопоставление объединения высших животных и раннепервобытной общины дает возможность понять различие не только меж-ду ними, но и между животным миром и человеческим обществом в целом.


    Рассматривая животный мир, даже в том случае, когда животные живут в объединениях, мы имеем дело с организмами только одного типа - биологическими. Каждое конкретное животное есть биологический организм и только биологический организм. Един-ственные стимулы его поведения - инстинкты, которые коренятся в его биологической организации, в материальных по своей природе биологических структурах.


    На поведении животного, входящего в состав объединения, конечно, сказывается его принадлежность к этому объединению. В объединении всегда существует система доминирования, к которой животные должны приспосабливаться, как вообще они должны приспосабливаться к условиям окружающей среды. Но никаких новых стимулов поведения, отличных от биологических инстинк-тов, у высших животных, живущих в объединениях, не возникает.


    И само объединение высших животных никогда не является особым организмом, имеющим свои особые закономерности развития, отличные от биологических законов. Объединения высших животных не развиваются, не эволюционируют. Они всего лишь изменяются, причем в любом направлении. Среди них нельзя выделить менее высокие и более высокие формы, менее прогрессивные и более прогрессивные. Нет никакого соответствия между расположением видов животных на эволюционной лестнице и формами существующих у них объединений.


    Более того, у животных одного и того же вида, но живущих в разных условиях, могут существовать совершенно разные формы объединений. С другой стороны, у совершенно разных видов животных, но обитающих в сходной среде, объединения могут быть одинаковыми. Формы объединений животных - это способы их приспособления к внешней среде. Эти формы возникают, исчезают и изменяются под действиями тех же самых законов, которые обеспечивают приспособление видов животных к среде. Еще раз повторю: в животном мире не действуют никакие другие законы, кроме биологических. Там мы имеем дело только с одной единственной формой движения материи - биологической, которая, разумеется, включает в себя химическую, физическую и другие низшие формы материального движения.


    Совершенно иная картина наблюдается в человеческом обществе, что можно было видеть уже на примере раннепервобытной общины. Бесспорно, что каждый человек - это также и биологический организм. Несомненно, что у людей существуют все основные биологические инстинкты, прежде всего пищевой и половой, и без удовлетворения этих инстинктов существование людей абсолютно невозможно.


    Но кроме этих биологических стимулов у людей существуют качественно иные, - более мощные, чем первые. Как мы видели, поведение людей уже в раннепервобытной общине определяется, помимо биологических инстинктов, нормами, которые не просто сосуществуют с этими инстинктами, а регулируют и контролируют их проявление, ограничивают их действие - иными словами, гос-подствуют на ними.


    Эти новые факторы поведения в отличие от старых имеют свои корни вовсе не в биологических структурах. У них совершенно новые материальные основы. Вслед за появлением производства возникают социально-экономические отношения, которые существуют независимо от воли и сознания людей. От сознания и воли людей не зависит не только сам факт существования этих отношений, но и их характер. Как мы уже видели, пока общественный продукт весь остается жизнеобеспечивающим, никаких других социально-экономических отношений, кроме коммуналистических, существовать не может. Иначе говоря, социально-экономические отношения - это отношения материальные. Они представляют собой особый вид материи - социальную материю, которая невещественна, нетелесна, не имеет физического бытия, но тем не менее существует.


    Система этих материальных отношений, образуя основу объединения людей, превращает такое объединение в особый организм, качественно отличный от биологического и развивающийся по особым своим законам - иным, чем те, что действуют в животном ми-ре. Вместе с возникновением социальной материи возникает и новая форма движения материи, включающая в себя в качестве своего момента биологическую (а тем самым химическую, физическую и т.п.), но не сводимую к ней, - социальную форму материального движения.


    Животное есть только биологический организм. Зная, каков организм животного, мы практически знаем о нем все основное: мы знаем, к чему оно стремится, знаем, каким образом оно обеспе-чивает удовлетворение своих потребностей и т.п. Зная организм человека, мы практически ничего не знаем о нем как о действующем субъекте.


    Конечно, могут возразить: люди всегда нуждаются в пище и стремятся ее получить. Это верно. Но все дело в том, что в обществах с разной социально-экономической структурой люди, чтобы получить пищу, должны действовать совсем по-разному. Если человек живет в раннепервобытном обществе, он автоматически имеет право на долю добычи любого другого члена общины. А при капитализме он может приобрести пищу лишь на рынке за деньги. Потому важнейшая задача заключается в обретении денег, которая разными членами общества решается различным образом в зависимости от места, которое эти люди занимают в системе социально-экономических отношений.


    Чтобы знать, что собой представляет человек, к чему он стремится, чего он хочет и т.п., необходимо исследовать не его биологический организм, а тот социально-исторический организм, в состав которого он входит, и место, занимаемое человеком в струк-туре социора, прежде всего социально-экономической. Поведение животных обусловливается структурой их организ-ма и корректируется условиями окружающей среды. Поведение человека определяется не только и не столько строением его биологического организма, сколько структурой того социоисторического организма, в состав которого он входит.


    Если животное таково, каков его биологический организм, то человек таков, каково общество, членом которого он является. В животном мире существует только одна материя - биологическая. В человеческом обществе их две: биологическая и социальная. И социальная, а не биологическая материя в нормальных условиях определяет, каков человек.


    Человек в том числе и биологический организм. Но не в этом заключается его сущность. Вот почему совершенно неверно утверждение, что человек есть общественное животное. Он - вообще не животное, он - общественное существо. В этом и только в этом - его сущность. К.Маркс был совершенно прав, когда писал: “...Сущ-ность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений.”[27] Мало, однако, просто сказать, что человек - су-щество общественное - нужно раскрыть механизм, который делает человека общественным существом.


    Для того, чтобы сделать это, мы снова обратимся к нормам. Нормы представляют собой проявление власти, причем не власти инстинктов, среды, обстоятельств, а власти особого рода власти - социальной, общественной. Из всех форм власти в обществе нас прежде всего интересует власть, которую чаще именуют публичной. Под публичной обычно понимают власть в масштабах всего общества в целом, а не отдельных, входящих в его состав, различного рода образований (семья, хозяйственная ячейка, учебное заведение, политическая партия, бандитская шайка и т.п.). Таким образом, публичная власть - это власть в пределах целого социоисторического организма, власть социорная.


    Социорная (публичная) власть, как и всякая общественная власть, представляет собой сложное явление, включающее в себя несколько моментов. Первый момент власти - властная воля. Второй - носитель властной воли (субъект власти). Третий - подвластные воли. Четвертый - носители подвластных воль (объекты власти). Пятым момент власти - отношение между властной волей и подвластными волями, которое состоит в том, что властная воля определяет, детерминирует подвластные воли. Это и есть собственно общественная власть в самом узком смысле этого слова. Шестой момент власти - сила, при помощи которой властная воля детерминирует подвластные воли.


    В обыденном языке властью называют не только воздействие властной воли на подвластные воли (5), но и саму властную волю (1), нередко также ее носителя (2) и очень часто силу, при помощи которой властная воля детерминирует подвластные (6). Властная воля проявляется не только в нормах, но последние - всегда важнейшая форма ее проявления и способ ее закрепления и фиксации. В нормах выражается и закрепляется главное содержание властной воли.


    Самая зримая форма социорной власти - государственная. Здесь все до предела отчетливо. Властная воля есть воля государст-ва, которое является ее носителем. Эта воля фиксируется в нормах, которые именуются правовыми и совокупность которых образует право. Право - есть воля государства. Во властной воле государ-ства проявляются его интересы. Подвластные воли - воли подданных или граждан государства и вообще всех, проживающих на его территории. Силой, при помощи которой государственная воля навязывается его подданным или гражданам, являются особые ор-ганы государства - отряды вооруженных людей (полиция, милиция, армия). Именно эта сила стоит на страже правовых норм и обес-печивает их соблюдение.


    Право одновременно и является и не является социорной волей. Оно представляет собой социорную волю в том смысле, что его предписания обязательны для всех членов данного конкретного общества. Но в этой воле выражаются интересы не всех членов социоисторического организма вместе взятых, а прежде всего основ-ные интересы господствующего эксплуататорского класса, которые и приобретают форму интересов государства. Поэтому право не есть воля всего социора и в этом смысле не представляет собой со-циорной воли. Именно поэтому данная воля может быть навязана всем членам общества только с помощью особого, непосредственно не совпадающего с обществом аппарата принуждения, т.е. государства.


    Государство и право появились на очень поздней стадии развития общества - всего каких-нибудь 5-6 тысяч лет назад. Раньше существовали иные формы публичной власти. Некоторые из них продолжают существовать и после возникновения государства. В любом классовом обществе, кроме правовых норм, существуют и иные - моральные. А с ними все обстоит сложнее, чем с правом.


    Мораль у нас обычно определяли как одну из форм общественного сознания. В целом это верно, но в таком определении не схвачена главная особенность морали. А она состоит в том, что мораль, как и право, есть форма общественной воли. Но в отличие от права она не есть воля государства. В идеале она есть воля социо-исторического организма, что в полной степени справедливо лишь в отношении общества без классов.


    Правовые нормы зафиксированы в различного рода документах: уголовных и гражданских кодексах, конституциях, отдельных законодательных актах и т. п. Моральные нормы не записаны нигде. Они существуют лишь в общественном мнении. И общественное мнение одновременно является единственной силой, обеспечивающей соблюдение норм морали.


    Конечно, моральные нормы можно записать, список затем довести до сведения всех членов общества. Но все это ровным счетом не имеет никакого отношения к реальному функционированию морали. Чтобы понять сущность моральной власти, необходимо хотя бы коротко ознакомиться с целым рядом понятий. Для простоты я буду брать мораль в том ее виде, в котором она может существовать только в обществе без классов, ибо существование последних значительно осложняет дело.


    Когда человек появляется на свет, он представляет собой всего лишь биологический организм. Затем он шаг за шагом вступает в человеческую среду. Он совершает различного рода действия, а окружающие его люди определенным образом их оценивают. Нас в данном случае интересуют не все вообще действия человека, а лишь те из них, которые представляют собой его отношения к другим людям и обществу в целом.


    Для оценки этих действий существуют два основных понятия: добро и зло. Эти оценки имеют объективную основу. Эта основа - интересы общества, уходящие своими корнями в конечном счете к системе социально-экономических отношений. Добро - действия людей, совпадающие с интересами общества, служащие этим интересам. Эти действия одобряются обществом. Зло - действия людей, идущие вразрез с интересами общества, наносящие ему ущерб. Подобного рода действия влекут за собой санкции со стороны общества, осуждаются им. Но санкции за нарушение моральных норм никогда не принимают форму физического насилия. Когда окружающие человека лица осуждают его поступки, то у него возникает чувство вины перед ними и стыда перед ними за свои действия. С завершением формирования этих чувств человеку становится стыд-но за осуждаемые обществом действия и тогда, когда о них знает только он один.


    У обществ с разными социально-экономическими структурами представления о добре и зле могут не совпадать. Но они всегда существуют и лежат в основе оценки обществом поступков своих членов. Постоянно, повседневно оценивая действия людей как добрые и злые, одобряя одни и осуждая другие, общество тем самым формирует у человека представление не только о том, что делать мож-но и что делать нельзя, но и том, что делать нужно, что делать должно.


    Интересы общества заставляют его предъявлять к человеку определенные требования. И эти требования общества к своему члену не выступают перед последним, как что-то совершенно ему чуждое. Ведь интересы общества - одновременно и интересы каждого его члена. Конечно, у каждого человека имеются и собственные его интересы, не совпадающие с общественными. Но общественные интересы, если не прямо, то в конечном счете являются и интересами всех членов общества. В силу этого требования общества к челове-ку выступают перед ним как его долг перед обществом.


    Объективное совпадение интересов общества с интересами индивида дает основание для превращения требования общества к индивиду в его требования к самому себе. Так возникает чувство долга. Человек теперь сам стремиться к тому, чего требует от него общество. Он теперь не просто заставляет себя так поступать, он просто не может поступать иначе.


    Одновременно с чувством долга формируется чувство чести. Честь человека состоит в неуклонном следовании требованиям долга. Поступки человека, идущие вразрез с его долгом, пятнают его честь, лишают его чести. Одновременно с чувством чести воз-никает чувство человеческого достоинства. Достоинство человека состоит в следовании велениям долга и чести. Вместе с понятиями долга, чести и достоинства возникает новая оценка действий человека. Они рассматриваются теперь обществом не только как доб-рые и злые, но и как честные и бесчестные, как достойные и недостойные настоящего человека. Так человеческие поступки оценивает теперь не только общество, но и сам человек, их совершивший.


    Чувства долга, чести и достоинства вместе взятые порождают чувство совести. Совесть - это внутренний суд человека над самим собой, когда человек оценивает свои собственные действия с тех же позиций, с которых их судит общество. Если эти поступки идут вразрез с требованиями общества и велениями долга, человек испытывает угрызения совести, муки совести, которые нередко являются более ужасными, чем физические страдания.


    Неуклонное следование велениям долга, незапятнанная честь, чистая совесть являются для человека величайшими ценностями. Во имя этих ценностей человек готов на самые страшные лишения, даже на смерть. Достаточно напомнить слова Шота Руставели: “Лучше смерть, но смерть со славой, чем бесславных дней позор.” Система этих ценностей выступает перед человеком как идеал, к которому он стремиться. Здесь мы сталкиваемся не просто с нормами поведения, а с мощными стимулами, движущими человеком. И эти стимулы, имеющие корни в структуре общественного организма, являются более могущественными, чем биологические инстинкты.


    Чувства долга, чести и совести образуют костяк морального облика человека, ядро человека как общественного существа. С формированием этих чувств общественные отношения, продолжая свое бытие вне человека, начинают одновременно существовать и во в нем самом, входят в его плоть и кровь. Формирование этих чувств есть процесс интернализации, или “вовнутривления”, общественных отношений. И эта интериоризация, которая начинается с формирования чувств вины и стыда и завершается становлением чувств долга, чести и совести, является процессом социализации, очеловечивания человека. В результате этого процесса появивший-ся на свет индивид вида Homo sapiens становится человеком, т. е. общественным существом.


    В конечном счете то, каким становится человек, определяет социально-экономическая структура общества. Однако формирует человека не экономика общества непосредственно, а детерминируемая экономикой общественная воля, прежде всего мораль. Но в формировании человека участвует не только мораль, но и вся ду-ховная культура общества в целом. Отсюда некоторые исследователи делают вывод, что решающая сила социализации человека и есть культура, что именно в наличии культуры состоит главное отличие человека от животного. Животное таково, каков его организм, - человек таков, какова культурная среда, в которой он родился и живет. Культуру эти исследователи трактуют как суперор-ганическое, надбиологическое явление. Во многом они правы. Един-ственное, что они при этом забывают, что культура - не субстан-ция, а акциденция, что она есть продукт общества.


    Совесть - стержень человека. Она не только не в меньшей, но, напротив, в еще большей степени родовой признак человека, чем наличие у него разума, мышления. Человек, лишенный разума, не человек. Это - человекоподобное животное. Человек, не имеющий совести, тоже не человек, даже если он сохранил разум. Он в таком случае - пусть рационально мыслящее, но животное. Он тогда - рационально мыслящий и поэтому особенно опасный зверь.


    Во всех докапиталистических обществах система социально-экономических отношений определяла волю, а тем самым действия людей не прямо, а через посредство общественной воли: в первобытном обществе - в основном через посредство морали, в классовых - через посредство морали и права. Мораль и право определя-ли действия людей и в экономической области - прежде всего в сфере распределения общественного продукта. Член раннепервобытной общины делился своей добычей с остальными его членами потому, что этого требовали нормы морали. Крепостной крестьянин отдавал часть продукта своего труда владельцу поместья потому, что этого требовал закон, прикрепивший его к земле, и потому, что согласно закону помещик мог его физически наказать.


    На поверхности в этих обществах выступали моральные и правовые отношения. Социально-экономические были скрыты под ними. Люди даже не догадывались об их существовании. Отсюда и выводы многих исследователей, что в докапиталистических обществах социально-экономических отношений либо вообще не существовало, либо они были производными от морали, права, родства, религии и т.п. неэкономических факторов.


    Социально-экономические связи выступили на первый план и стали прямо определять волю и действия людей тогда, когда они стали отношениями капиталистического рынка. Действия людей в сфере экономики всецело стали определяться стремлениями к материальной выгоде и рациональным расчетом. Именно эти и только эти факторы имеются в виду, когда говорят об экономических мотивах человеческих действий. На этом основании многие исследователи утверждают, что если материалистическое понимание истории и справедливо, то по отношению к капиталистическом обществу - к докапиталистическим обществам оно совершенно не применимо.


    Выгодой и расчетом при капитализме стали определяться действия людей не только в экономической, но и в других сферах жиз-ни. “Буржуазия, - писали К.Маркс и Ф.Энгельс, - повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его “естественным повелителям”, и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”. В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом, эксплуатацию прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой.”[28]


    Капитализм - общество, в котором, как и в животном мире, господствует индивидуализм, но не зоологический, а имеющий качественно иные корни - не биологические, а социальные. Общая тенденция капитализма - уничтожение морали и совести как регу-ляторов человеческого поведения, превращение человека в рационально калькулирующего зверя, обесчеловечивание человека. Эту тенденцию уловили многие мыслители, которые давно пишут о духовном кризисе западного общества, о непрерывно набирающем силу процессе дегуманизации, аморализации и т. п.


    Сейчас у нас необычайно модно говорить об общечеловеческих ценностях, об общечеловеческой морали. Подобного рода взгляд нашел свое предельно четкое выражение в одном из высказываний академика Д.С.Лихачева. “Но одно следует подчеркнуть, - писал он в одной из своих статей, - нравственность едина для всего человечества. Она не может различаться по классам, сословиям, наци-ям. То, что нравственно для одного народа, нравственно и для дру-гого. Когда говорят - “это мораль коммунальной кухни”, “мораль капиталистов”, “мораль пещерного человека”, то только иронизируют.”[29] Как видно из этих слов, почтеннейший академик либо совсем не знает истории, либо не желает с ней считаться.


    В первобытной морали было две основные нормы. Первая - делиться пищей с другими членами общины. Вторая - не вступать в половую связь с членами своего рода. Если считать, что сформировавшееся человеческое общество возникло 35 - 40 тысяч лет тому назад, то эти нормы действовали на протяжении большей части его истории (30 - 35 тысяч лет). А сейчас они не действуют. И понятно почему. Коренным образом изменились общественные отношения. Исчезли первобытные общины, исчезли роды. Вместе с ними ис-чезли и эти нормы.


    Как на пример всеобщих, истинно общечеловеческих норм обычно указывают на десять заповедей Ветхого Завета. Прежде всего нельзя не обратить внимание на то, что четыре из них никакого отношения к морали вообще не имеют. И уж никак нельзя считать общечеловеческой нормой требование не желать раба или рабыни своего ближнего. Вряд ли нужно доказывать, что рабство - явление никак не общечеловеческое.


    Но, казалось бы, какие могут быть возражения против общечеловеческого характера таких, например, норм, как “не кради”, “не прелюбодействуй”, “не убей”? Однако и эти нормы признать общечеловеческими нельзя.


    Ведь в эпоху, когда господствовали коммуналистические отношения, принцип “не укради” ни возникнуть, ни действовать не мог, ибо все продукты труда находились в общинной собственности. Он появился лишь с зарождением отдельной, особой, а затем частной собственности. Несомненный факт - то, что в подавляющем большинстве первобытных обществ не осуждались ни добрачные, ни внебрачные половые связи. Там не было понятия прелюбодеяния, а потому и его запрета.


    Не лучше обстоит дело с принципом “не убей”. Известны первобытные и предклассовые общества, в которых мужчина не мог стать полноправным членом общины и получить право вступить в брак до тех пор, пока не совершил убийство кого-либо из чужаков. Человек обязан был убить, иначе он становился объектом всеобщего презрения. Во многих первобытных и предклассовых обществах человек в случае убийства близкого родственника был обязан отомстить за его смерть, обязан был убить. Это было нормой, ук-лониться от исполнения которой было невозможно, не навлекая на себя всеобщего осуждения.


    И только тогда, когда утвердилось государство, оно (да и то не сразу) взяло на себя обязанность наказывать за обиды, причиненные одними его подданными другим. Оно лишило своих подданных права убивать друг друга даже в отместку за насильственную смерть, не говоря уже о других проступках. Право убивать людей, своих подданных, государство оставило только за собой. И свою монополию на убийство государство всегда рьяно отстаивало, карая всякого, кто посягнул на жизнь его подданного, какими бы уважительными ни были причины. Именно тогда окончательно утвердился принцип “не убей” как регулятор отношений подданных государства друг к другу, но отнюдь не к членам иных социально-исторических организмов. И лишь значительно позднее этот принцип был распространен на всех людей, независимо от их социорной, этнической и религиозной принадлежности.


    Во всяком случае, Р.Киплинг гораздо лучше, чем многие наши ученые мужи, понимал суть дела. Говорил же один из его героев:


    “За Суэц попасть хочу я: зло с добром в одной цене,

    Десять заповедей - силы не имеют в той стране.”[30]


    Факты неопровержимо свидетельствуют: человеческая мораль всегда носила исторический характер. В зависимости от изменения самого общества менялись нормы морали, представления о добре и зле. Но исторический подход к морали далеко не равнозначен моральному релятивизму. Развитие морали носило кумулятивный характер. В исторически преходящей форме шло накопление того, что имеет непреходящий характер. В этом смысле можно говорить о формировании общечеловеческой морали, которое продолжается и сейчас.


    Подводя итоги, подчеркну, что общество, а тем самым и социальное, присуще только человеку. У животных общества нет. У них существуют лишь различного рода зоологические объединения, ка-чественно отличные от общества. Соответственно, связи внутри этих объединений, конечно, нельзя называть социальными. Но какой-то термин, которым можно было бы обозначать эти связи, ну-жен. Таким термином могло бы стать слово "грегарный" (от лат. grex, gregis - стадо). В таком случае можно было бы говорить о грегарных и одиночных животных, грегарных связях, грегарной организации и т. п.


    Все сказанное выше позволяет понять, в чем заключался процесс становления общества. Суть этого процесса состояла в обуздании зоологического индивидуализма зарождавшимися общественными, прежде всего социально-экономическими отношениями, и воз-никавшей как их выражение и проявление общественной волей. Эти зарождавшиеся общественные связи были первобытно-коммунистическими, коллективистическими. Животный эгоизм мог быть обуздан только человеческим, социальным коллективизмом. Со-циогенез закончился, когда биологические инстинкты были постав-лены под контроль утвердившихся социальных сил, когда возникли нормы поведения, которые были обязательны для всех членов объединения. Вполне понятно, что социально-экономические, то есть производственные, отношения не могли возникнуть без появ-ления производства. Зарождение и утверждение производства было основой социогенеза.


    2.2. Возникновение производства и пралюдей


    2.2.1. Возникновение праорудийной деятельности и ранних предлюдей.


    Далекими предками человека были крупные человекообразные обезьяны, жившие в эпоху миоцена (22-5 млн. лет назад). Это бы-ли обычные животные, в принципе не отличавшиеся от ныне живущих обезьян. И по физическому облику, и по среде обитания, и по образу жизни они ближе всего стояли к современному шимпан-зе. Эти древние антропоиды жили в лесу, обитали на деревьях. Од-нако будучи в основном древесными животными, они около половины времени проводили на земле.


    В дальнейшем часть их от полудревесного-полуназемного образа жизни перешла к чисто наземному. Одни ученые связывают этот переход с изменением климата, приведшего к поредению лесов. Другие утверждают, что этот переход, скорее всего, был свя-зан с появлением специализированных, чисто древесных форм обе-зьян, с которыми антропоидам, оставшимся неспециализированными, трудно было конкурировать. Это побуждало неспециализированных антропоидов в поисках пищи переходить на землю, где они и раньше проводили значительную часть времени.


    Древние крупные человекообразные обезьяны не отличались большой физической силой, и поэтому жизнь на земле таила для них немалые опасности. Они могли стать легкой добычей хищников. Приспособление одной части их к наземному образу жизни пошло по линии гигантизма - возрастания размеров тела и, соот-ветственно, физической силы, совершенствования естественного вооружения. Из числа ископаемых обезьян примерами тому могут послужить гигантский дриопитек и гигантопитек, из современных - горилла.


    Развитие другой части крупных антропоидов приобрело совершенно иной характер. Как уже говорилось, современные шимпанзе используют природные предметы (камни, палки) в качестве ору-дий. Эту деятельность можно назвать праорудийной. Она не играет сколько-нибудь существенной роли в жизни шимпанзе. Можно полагать, что точно так же обстояло дело у наших миоценовых пред-ков. Но положение изменилось, когда они были вынуждены на-чать переход на землю.


    Та их часть, развитие которой не пошло по линии гигантизма, все в большей и большей степени стала восполнять физическую слабость и недостаточность естественного вооружения использованием палок и камней для защиты от хищников. По мере перехода данных животных к полностью наземному образу жизни значение праорудийной деятельности непрерывно возрастало. И когда они окончательно спустились на землю, то уже не смогли существовать, не используя - причем систематически - различные природные объекты в качестве орудий.


    Переход от случайного использования орудий к систематическому требовал и предполагал освобождение передних конечностей от функции передвижения. Так возникло прямохождение. В свою очередь хождение на задних конечностях способствовало возрастанию значения и совершенствованию праорудийной деятельности.


    По мере приспособления к жизни на земле эти существа постепенно покинули лес и освоили открытую местность - саванное редколесье и саванну. Систематическое использование природных орудий было, по-видимому, вызвано в первую очередь потребностью в защите от хищников. Однако эти орудия очень скоро, а может быть и сразу, стали использоваться и для нападения.


    Как уже отмечалось, современные шимпанзе в естественных условиях время от времени убивают животных. Вряд ли можно сомневаться, что аналогично обстояло дело у антропоидов миоцена. По мере продвижения из леса в саванну условия для охоты становились все более благоприятными. Препятствием для превращения шимпанзе в хищников было отсутствие естественного вооружения. У миоценовых человекообразных обезьян оно было снято переходом к систематическому использованию камней и палок. Из слу-чайности, как у шимпанзе, охота стала правилом, а затем превратилась в жизненную необходимость.


    Таким образом, в основном растительноядные животные стали хищниками, хотя и своеобразными. В отличие от остальных хищников они охотились при помощи орудий. Другая особенность состояла в том, что эти хищники не были существами только плотоядными: они продолжали питаться и растениями, т.е. были существами всеядными.


    В результате примерно 5-6 млн. лет назад часть миоценовых антропоидов дала начало существам, которые отличались от всех остальных животных. Они ходили на задних конечностях, систематически использовали палки и камни для защиты и охоты. Но людь-ми эти существа не были. Они не занимались изготовлением ору-дий и ничего не производили. Точнее всего их характеризует термин предлюди. Останки предлюдей впервые были найдены в Юж-ной Африке. Поэтому их назвали австралопитеками (от лат. australis - южный, и греч. питекос - обезьяна). В дальнейшем их об-наружили и в Восточной Африке.


    2.2.2. Появление и эволюция производственной деятельности. Поздние предлюди (хабилисы) и ранние пралюди (архантропы)


    Вряд ли можно сомневаться в том, что предлюди использовали в качестве орудий палки, кости крупных животных, рога и камни. Весьма возможно, что камни использовались для защиты от хищников, в процессе охоты. Скорее всего, камни употребляли для сдирания шкур, резки, разделывания мяса, дробления костей. Сод-рать шкуру, разрезать мясо можно было только при помощи кам-ней, имеющих острые края. А найти такие камни было нелегко.


    Систематически оперируя каменными орудиями, предлюди неизбежно должны были сталкиваться со случаями, когда одни кам-ни ударялись о другие, разбивались - вообще претерпевали изменения. В результате могли появляться такие осколки, которые были более пригодны для применения в качестве орудий, чем исход-ные объекты.


    Если первоначально это происходило чисто случайно, то в дальнейшем, по мере накопления опыта, предлюди начали намеренно разбивать одни камни при помощи других, а затем выбирать из числа образовавшихся осколков наиболее пригодные для ис-пользования в качестве орудий. Как свидетельствуют эксперименты, проводившиеся археологами, простое бросание камня на глы-бу или глыбы на камень, помимо бесформенных осколков, нередко дает отщепы правильной формы и с четко выраженным острым краем.


    Переход к изготовлению орудий произошел постепенно. На смену праорудийной деятельности пришла подлинная орудийная, включающая в себя два компонента: (1) деятельность по изготовлению орудий - орудийно-созидательную и (2) деятельность по присвоению предметов природы с помощью изготовленных орудий - орудийно-присваивающую.


    Самые первые орудия, с помощью которых изготовлялись дру-гие орудия, по всей вероятности, были каменными. С их помощью создавались не только каменные, но и деревянные орудия. Поэтому каменная техника была основной, ведущей.


    Первые существа, изготовлявшие орудия, появились пример-но 2,5 млн. лет назад. Останки этих существ впервые были найдены Л.Лики и его сотрудниками в Восточной Африке; вместе с ними были найдены искусственные каменные орудия. Исследователи, которые сделали это открытие, присвоили этим существам название Homo habilis, что означает “человек умелый”. Они считали их людьми. Основание: эти существа изготовляли орудия при помо-щи орудий.


    Положение о том, что решающим фактором антропогенеза был труд, который начался с изготовления орудий, было впервые выд-винуто Ф.Энгельсом в работе "Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека" (написана в 1876 г., опубликована в 1896 г.). К настоящему времени практически все антропологи связывают возникновение человека с появлением труда.


    Однако это не значит, что все они считают любое производящее существо человеком. В частности, многие из антропологов не считают хабилисов людьми на том основании, что хабилисы по своей морфологической организации, включая структуру головного мозга, сколько-нибудь существенно от австралопитеков не отли-чаются. Если бы с хабилисами не было найдено орудий, никто не усомнился бы в том, что хабилисы - животные.


    Специфические человеческие черты в морфологической организации вообще, в строении мозга, в частности, появились только у потомков хабилисов, которых называют питекантропами (от греч. питекос - обезьяна, антропос - человек), архантропами (от греч. архайос - древний, антропос - человек) или Homo erectus, что означает “человек прямоходящий”. Два последних термина имеют более широкое значение, чем термин "питекантроп". Архантропами или Homo erectus называют не только питекантропов, но другие, сходные с ними формы - синантропов, атлантропов и т.п. В том, что архантропы были уже людьми, не сомневается никто. Появились они примерно 1,6 млн. лет назад.


    Таким образом, грань, отделяющая человеческую морфологическую организацию от животной, проходит не между австралопитеками и хабилисами, а между хабилисами и архантропами. Толь-ко с переходом к архантропам начали формироваться такие специ-фические человеческие особенности, как мышление, воля, язык. Мозг хабилисов был в целом типичным для австралопитеков. Существование у архантропов зачатков мышления и языка подтверж-дается особенностями структуры их мозга. У них зафиксировано появление очагов интенсивного роста в областях головного моз-га, связанных с осуществлением специфических человеческих функ-ций, в частности, речевой.


    Мышление проявляется не только в словах, но и в действиях. И когда эти действия имеют своим результатом появление новых, ранее не существовавших вещей, то на основании анализа особенностей этих предметов можно с определенной долей вероятности су-дить о том, направлялись эти действия мышлением или нет. Мож-но даже установить, насколько это мышление развито.


    Самой древней техникой изготовления каменных орудий было разбивание. При этом сам процесс производства происходил без контроля со стороны производящего существа. Результат процесса всецело зависел от случая. Иначе говоря, такого рода техника не предполагала и не требовала мышления, воли, а тем самым и языка.


    Все особенности древнейших каменных орудий свидетельствуют: орудия появились в результате деятельности, которая не была ни сознательной, ни волевой. Но определенный прогресс был возможен и в этих условиях. Так возникла более высокая, чем разбивание, техника обработки камня - раскалывание. Результатом раскалывания желвака или гальки могли быть два меньших по разме-рам желвака. Самым важным видом раскалывания было откалывание или отбивание. Когда объектом деятельности был желвак, то результатом откалывания были, с одной стороны, отбитый, отколотый отщеп, а с другой, оббитый желвак. Служить орудием мог как первый, так и второй.


    В одних случаях куски камня шли в дело сразу после откалывания, в других - подвергались дальнейшей обработке. Желвак оббивался дальше: от него откалывались новые отщепы. Обрабатывал-ся и отщеп: его обтесывали путем отбивания более мелких осколков.


    Формы орудий на этой стадии были крайне разнообразны. Это отнюдь не свидетельствует о высоком уровне развития каменной техники, о существовании разнообразных усовершенствованных приемов обработки камня. Наоборот, многообразие форм орудий было следствием неразвитости производственной деятельности. В силу того, что она не была волевой, сознательной, ее результаты во многом зависели не столько от собственных усилий производителя, сколько от случайного стечения обстоятельств. От-сутствовали правила действий, которые предопределяли бы формы орудий. Как следствие, среди этих древнейших орудий трудно найти такие, которые во всем были бы похожи друг на друга.


    На определенном этапе необходимым условием дальнейшего прогресса каменной техники стало зарождение мышления, воли, а тем самым и языка, превращения деятельности по изготовлению орудий в сознательную и волевую. Это и произошло с переходом от хабилисов к питекантропам. Формы орудий теперь все в боль-шей степени стали зависеть не столько от стечения обстоятельств, сколько от действий производителя. Работник налагал на камень отпечаток своей воли, придавал материалу нужную форму. В ре-зультате каждая форма орудий представлена теперь в наборе боль-шим количеством стандартизованных экземпляров.


    Яркий образец первого стандартизованного орудия - ручное рубило. Если остатки хабилисов обнаружены лишь в Африке, то части скелетов и каменные орудия архантропов - на огромной территории, простирающейся от Северного Китая и Явы на востоке до африканского и европейского побережий Атлантики на западе. И везде, где встречаются ручные рубила, они отличаются необык-новенным сходством.


    Некоторые археологи особо подчеркивали, что появление стан-дартизованных орудий свидетельствует о возникновении не только мышления, но и общества. "Стандартизованное орудие, - писал выдающийся английский исследователь В.Г.Чайлд, - есть само по себе ископаемая концепция. Оно является археологическим типом именно потому, что в нем воплощена идея, выходящая за пределы не только каждого индивидуального момента, но и каждого конкретного гоминида, занятого конкретным воспроизведением этого орудия: одним словом, это понятие социальное. Воспроизвести образец - значит знать его, а это знание сохраняется и переда-ется обществом.”[31]


    Общество начинает возникать, когда зарождаются отношения собственности. Но собственность всегда есть не только объективное экономическое отношение, но и отношение волевое. Поэтому становление общества не могло начаться раньше начала формирования мышления, воли, языка. А это значит, что хабилисы жили в чисто зоологическом объединении. Они, скорее всего, были не людьми, даже формирующимися, а животными. Поэтому их, как и австралопитеков, точнее всего характеризовать как предлюдей. Но если австралопитеки были ранними предлюдьми, то хабилисы - позд-ними предлюдьми. Первыми людьми, но еще только формирующимися, были архантропы, включая питекантропов.


    Это нисколько не противоречит трудовой теории антропогенеза, а, наоборот, полностью подтверждает ее. Только возникновение трудовой деятельности могло привести к появлению человека и общества. Труд, действительно, создал человека, но далеко не сразу. Потребовалось около 1 млн. лет для того, чтобы развитие про-изводственной деятельности привело к превращению животных в первых, еще только формирующихся людей, а их объединений - в формирующееся общество. И еще 1,6 млн. лет понадобилось для того, чтобы развитие производственной деятельности смогло привести к появлению сформировавшихся людей и подлинного общества.


    Экономические, да и все общественные отношения невещественны, нетелесны. Реконструировать процесс их становления мож-но основываясь лишь на косвенных данных. К числу таких данных прежде всего относятся материалы об объединениях обезьян.


    2.3. Становление общества


    2.3.1. Объединения обезьян


    Единственная ассоциация, существующая у всех видов обезьян, - это группа, состоящая из самки и детенышей. Жизнь такой груп-пы обусловлена особенностями биологии обезьян, делающей абсолютно необходимой заботу матери о детеныше в течение определенного периода. У некоторых обезьян, в частности, у орангутанов, материнско-детская группа - единственное стабильное объе-динение. Взрослые самцы обычно ведут одиночный образ жизни.


    У большинства обезьян материнско-детская единица существу-ет не самостоятельно, а входит в состав более крупной группи-ровки. У гиббонов существуют группы, состоящие из взрослого самца, самки и детенышей. Такие группы обычно именуют семьями или семейными группами. Встречаются одиночные самцы и самки, но это состояние всегда временное.


    У части обезьян взрослый самец связан не с одной, а с несколькими самками и их детенышами. Такую группу обычно именуют гаремом, гаремной семьей или гаремной группой. У некоторых видов обезьян гаремные группы - вполне самостоятельные еди-ницы. За пределами гаремных групп находятся самцы-холостяки, которые живут либо в одиночестве, либо группами. У других видов обезьян гаремные группы входят в состав более широкого объеди-нения (его обычно называют стадом), включавшего в себя также и самцов-холостяков.


    Часть обезьян образует объединения (они тоже называются стадами), в состав которых входит несколько взрослых самцов, несколько взрослых самок с детенышами. При этом нет подразделения ни на семейные, ни на гаремные группы. Чтобы отличить эти стада от гаремно-холостяцких стад, назову их общими стадами. Среди человекообразных обезьян общее стадо существует у гориллы.


    Наблюдая за шимпанзе в естественных условиях, исследователи первоначально пришли к выводу, что у этих животных нет дру-гих постоянных объединений, кроме материнско-детских групп: все прочие группировки отличались крайней неустойчивостью, преходящим характером и разнообразием состава. Они непрерыв-но возникали, исчезали, раскалывались и сливались. Животные пе-реходили из одной группы в другую, а иногда не входили ни в одну из них, причем были замечены бродившие в одиночку самцы и самки.


    Однако в процессе дальнейших исследований было обнаружено, что все это движение происходит в рамках сравнительно посто-янной совокупности животных, члены которой знают друг друга и отличают тех, кто в нее входит, от тех, которые к ней не при-надлежат. Между животными, составляющими эту совокупность, устанавливаются различные связи, в том числе отношения домини-рования.


    Иными словами, перед нами не просто совокупность животных, а определенное их объединение. Эту совокупность нельзя назвать стадом, хотя по составу она не отличается от общего стада. Стадо как объединение предполагает, что животные, входящие в него, хотя бы часть времени держатся вместе, движутся рядом. Объединение, которое мы наблюдаем у шимпанзе, можно назвать ассоциацией.


    Как свидетельствуют данные этологии, формы группировок обезьян зависят прежде всего от среды обитания. У животных, при-надлежащих к одному и тому же виду, но живущих в разных ус-ловиях, объединения могут иметь различную форму. Скажем, у одной части лангуров Индии существуют изолированные гаремные группы, а у другой - общие стада.


    2.3.2. Стадо предлюдей


    Наши далекие предки - человекообразные обезьяны эпохи миоцена, будучи в основном обитателями деревьев, значительную часть времени проводили на земле. Это по большей части исключа-ет существование у них самостоятельных материнско-детских групп, как у орангутанов, или семейных групп, как у гиббонов. Гиббоны представляют собой специализированную древесную форму. Живут они в чаще леса, высоко на деревьях, в относительной безопасности от хищников, что делает излишними более круп-ные группировки. Орангутан тоже весьма специализированная, чисто древесная форма.


    Маловероятным представляется существование у миоценовых предков человека гаремных групп. Они не обнаружены ни у одной из современных человекообразных обезьян. Учитывая, что миоценовые предки человека и по среде обитания, и по образу жизни ближе всего стояли к шимпанзе, наиболее вероятно бытование у них ассоциаций. Но не может быть исключено существование у них общих стад.


    Превращение крупных антропоидов миоцена в предлюдей бы-ло связано с изменением не только морфологической организации, но и среды обитания и всего образа жизни в целом. Эти антропоиды сошли на землю и одновременно перешли из леса в открытую местность. За небольшим исключением у всех видов обезьян, живущих в саванне и саванном редколесье, существуют общие стада. Общее стадо есть и у гориллы, хотя эта наземная человекообраз-ная обезьяна, отличающаяся могучим телосложением, огромной физической силой и большими клыками, живет в лесу и в случае опасности может забраться на дерево.


    Тем большей была необходимость общего стада для предлюдей, которые перешли к жизни в саванне и саванном редколесье. Важно при этом отметить, что стада горных горилл в тех районах, где они ночуют только на земле, по своей средней численности (17 особей) примерно в два раза превышают размеры их объединений в тех районах, где эти животные имеют возможность проводить ночь на деревьях.


    В некоторых районах Африки шимпанзе живут не только в лесу, но и на грани леса и саванны. Они могут проводить часть времени в саванном редколесье и совершать вылазки в саванну. Иногда они при своем передвижении вынуждены проходить через без-лесные участки. Как сообщают все исследователи, чем более открыта местность, в которой находятся шимпанзе, тем более сплочены их группы. При передвижении по безлесному пространству ассоциация шимпанзе движется как единое целое, как обычное общее стадо.


    Каковы бы ни были формы объединений у крупных антропоидов миоцена, с очень большой долей вероятности можно утверждать, что у их потомков, перешедших на землю, существовали общие стада.


    Самые сплоченные и стабильные из всех объединений обезьян - общие стада павианов, живущих в саванне. В состав общих стад этих приматов входят все без исключения животные. У них нет оди-ночных взрослых самцов, не говоря уже о самках и подростках. Все животные, образующие стадо, всегда держатся вместе. Общие стада павианов саванны - прочные, постоянные, замкнутые объеди-нения. Такими, по всей вероятности, были и стада ранних предлюдей.


    Как уже говорилось, необходимое условие существования стабильного и прочного объединения животных - наличие в нем достаточно четко выраженной системы доминирования. Поэтому именно у павианов саванны мы находим самую жесткую иерархическую систему изо всех известных в мире обезьян. Стадо предлюдей должно было представлять прочное и постоянное объединение. Это заставляет предполагать существование в нем довольно жест-кой иерархии.


    Даже у шимпанзе, у которых существовали не стада, а аморфные ассоциации, система доминирования сказывалась на распределении мяса, добытого в результате охоты. При воссоздании кар-тины распределения добычи в стаде предлюдей, нужно учиты-вать, что охота у предлюдей носила иной характер и играла иную роль, чем у шимпанзе.


    В отличие от шимпанзе охота у предлюдей была не случайно-стью, а необходимостью. Предлюди охотились не от случая к слу-чаю, а постоянно. Регулярная охота сделала потребление мяса систематическим и тем самым вызвала к жизни потребность в этом ценнейшем пищевом продукте. В результате потребление мяса стало важным условием существования вида, что в свою очередь делало систематическую охоту необходимостью.


    Предлюди применяли орудия, что позволяло не только успеш-но охотиться на мелких животных, но и убивать крупных, справ-ляться с такими, которых голыми руками не возьмешь. В отличие от шимпанзе, предлюди нуждались в мясе. Это побуждало каждого из них стремиться получить долю добычи. Предлюди добывали значительно больше мяса, чем шимпанзе. Тем самым стало воз-можным обеспечение мясом всех членов объединения.


    Павианы, которые тоже иногда охотились на животных, делали это в одиночку. У шимпанзе, вопреки мнению некоторых исследователей, в самом лучшем случае можно обнаружить лишь слабые зачатки кооперации. У предлюдей охота на более или менее крупную дичь с неизбежностью должна была приобрести кооперативный характер, что порождало тенденцию к распределению мя-са между всеми участвующими в охоте. Крупных животных в отли-чие от мелких невозможно быстро разорвать на части. В течение какого-то периода их должны были поедать на месте, что делало мясо доступным гораздо большему числу членов объединения.


    Однако вряд ли верно считать, что во всех случаях все члены стада получали доступ к мясу. Этого нет даже у хищников, питающихся исключительно мясом. А предлюди продолжали употреблять в пищу растения. Вот почему можно с уверенностью сказать, что именно растения, а не мясо составляли большую часть их рациона. Как твердо установлено этнографами, растительная пища преобладала в диете всех современных раннепервобытных охотников-собирателей, живших в областях, сходных по природным ус-ловиям с теми, в которых обитали предлюди. А ведь эти охотники-собиратели стояли значительно выше предлюдей в деле охоты. Ес-ли даже у хищников, питающихся только мясом, не все члены объединения обязательно после каждой охоты получали мясо, тем более это было возможно у предлюдей.


    Детальную картину распределения мяса у предлюдей вряд ли когда-нибудь удастся нарисовать, тем более, что она не могла быть одинаковой во всех объединениях и всех ситуациях. Конечно, могли быть случаи, когда все члены стада получали долю добычи. Но, скорее всего, в каждом случае добыча распределялась между частью членов объединения, хотя, возможно, и значительной. Всегда долю добычи получали доминирующие животные. Что же касается подчиненных, то в каждом конкретном случае они могли ее получить, а могли не получить.


    Несомненно и существование неравенства в размерах получаемых долей. Доминирующие животные получали лучшие и боль-шие куски, подчиненные - худшие и меньшие. Распределение мяса между членами стада определялось как уже сложившейся иерархией, так и теми изменениями в соотношении сил, которые вно-сила каждая конкретная ситуация. Но все это относится лишь к взрослым животным. Что же касается детенышей, то они, по-видимому, всегда получали мясо, как это наблюдается повсеместно у хищников.


    Все, что сказано о распределении мяса у ранних предлюдей, вполне может быть отнесено и к поздним. Объединение поздних предлюдей внешне по своим особенностям не отличалось от стада ранних. И тем не менее именно его развитие подготовило появление качественно нового явления - формирующегося человеческого общества.


    В настоящее время, когда окончательно выяснилось, что появлению людей предшествовало возникновение охоты, многие исследователи именно в ней видят тот фактор, который вызвал к жизни и определил основные особенности первых человеческих объединений. Охота на крупных животных предполагает объединение усилий индивидов, совместную деятельность. Из этой кооперации обычно и выводят присущий людям первобытного общества коллективизм.


    Однако сколь очевидной ни казалась бы на первый взгляд эта концепция, признать ее верной нельзя. Не охота, взятая сама по себе, сделала возможным, а в дальнейшем и неизбежным, переход к обществу. Как известно, совместная охота - явление, широко распространенное в животном мире. Однако нигде она не вызвала движения в интересующем нас направлении, ни к какому коллективизму не вела и не ведет. Наличие охоты не отделяет стадо предлюдей от всех прочих объединений животных, а, наоборот, роднит его с группировками большого числа животных. Отделяет стадо поздних предлюдей от всех объединений животных, не исключая не только антропоидов, но и ранних предлюдей, существование в нем деятельности по изготовлению орудий при помощи орудий, - то есть производственной деятельности в полном смысле слова.


    2.3.3. Естественный отбор как фактор биологической эволюции. Индивидуальный и групповой отбор


    Чтобы понять, что принесло с собой появление производственной деятельности, остановимся на факторах биологической эволю-ции. Главный ее фактор - естественный отбор, то есть избирательное устранение одних и, соответственно, избирательное сохранение других особей. Выживают и оставляют потомство индивиды, более приспособленные к среде.

    Естественный отбор, как его обычно понимают, есть отбор индивидов. Однако в последнее время в биологической науке все ча-ще говорят о групповом отборе. Понятие группового отбора поя-вилось тогда, когда биологи попытались применить учение о естественном отборе для объяснения возникновения таких группировок животных, как рои пчел, муравейники, термитники.

    Было ясно, что биологические сверхорганизмы не могли появиться в результате обычного естественного отбора. Необходимо было допустить существование группового отбора - отбора прежде всего групп и только через них - индивидов. Объектами группового отбора могут быть самые различные группировки животных, включая популяции. Нас из всех форм группового отбора интересует лишь отбор объединений, который я называю грегарным.

    Существуют две формы этого отбора. Первая включает в качестве необходимого момента отбор индивидов. Но если при индивидуальном естественном отборе выживают и оставляют потомст-во такие особи, те или иные черты которых делают их более при-способленными к среде, то при грегарном отборе дело обстоит иначе - отбираются индивиды с такими особенностями, которые могут и не давать отдельному индивиду никаких преимуществ в сравнении с остальными. Более того, могут отбираться организмы даже с такими признаками, которые делают индивида менее приспособленным к среде: менее способным найти пищу, избежать опасности, оставить потомство и т. п.

    Происходит это потому, что данная особенность организма, не давая ему самому, взятому изолированно, никаких преимуществ по сравнению с другими индивидами, в то же время делает более приспособленным к среде объединение, в состав которого он входит. Объединение лучше сохраняется и оставляет большее потомство. Такого рода грегарный отбор, как и индивидуальный от-бор, ведет к наследственным изменениям. Результаты грегарного отбора закрепляются в генотипе индивидов, входящих в объединение. Такую разновидность грегарного отбора я называю грегарно-индивидуальным отбором.

    Кроме признаков индивидов, входящих в объединение, существуют также и особенности самих объединений или шире - грегар-ной организации вида (популяции). Существуют объединения раз-личных форм. Одни из них в большей мере отвечают потребностям приспособления к среде, другие - в меньшей. Возникновение той или иной формы грегарной организации, той или иной струк-туры объединения происходит в результате отбора объединений как целостных единиц. Результат отбора - изменение не индивидов, входящих в объединение, а самого объединения. Я бы охарактери-зовал такого рода отбор как просто грегарный.

    В процессе грегарного отбора объединения одной формы исчезают, объединения другой формы сохраняются. Исчезновение объединений не предполагает с необходимостью гибель составляю-щих их индивидов - они входят в состав других объединений, образуют другие объединения. Чисто грегарный отбор не предполагает изменения наследственности: объединения изменяются независимо от морфофизиологических изменений составляющих их индивидов.

    Таким образом, когда мы обращаемся к объединениям животных, то сталкиваемся с грегарным и грегарно-индивидуальным отборами. Главным фактором их эволюции (если только развитие не пошло по линии превращения объединения в биологический сверхорганизм) был все же обычный индивидуальный естественный отбор.


    2.3.4. Производственная деятельность и отбор


    Основной формой приспособления ранних предлюдей к среде была деятельность по использованию орудий. Поэтому объективной необходимостью было совершенствование именно этой деятельности.


    В определенных пределах это было возможно и без изменения морфологической организации индивидов: путем проб и ошибок, закрепления удачных действий и торможения неудачных. Более совершенные действия не только закреплялись у данного индивида - остальные их тоже усваивали - путем подражания. Все это проис-ходило без участия отбора.



    Рано или поздно, однако, дальнейшее развитие праорудийной деятельности становилось невозможным без такого изменения мор-фологической организации индивидов, которое делало бы их более способными к действиям с орудиями. Это совершенствование способности индивидов к праорудийной деятельности происходило под действием индивидуального естественного отбора.


    Но наступило время, когда возможности совершенствования праорудийной деятельности были исчерпаны и дальнейшее развитие морфологической организации не могло обеспечить ее прогресса. Начиная с этого момента, единственно возможным способом совершенствования деятельности по приспособлению к сре-де с помощью орудий стало совершенствование применяемых ору-дий, т.е. их изготовление. На смену праорудийной деятельности пришла орудийная с двумя ее компонентами: орудийно-созидательной деятельностью и орудийно-присваивающей.


    Уже праорудийная деятельность отличалась от прочих видов поведения животных. Тем не менее она относилась к тому же качеству, что и поведение животных в целом. Праорудийная деятельность была деятельностью приспособительной. Такой же была и деятельность по использованию искусственных орудий для при-своения природных предметов или защиты от опасности.


    Что же касается деятельности по изготовлению орудий, то она приспособительной не была - она была деятельностью производ-ственной. Действие по изготовлению орудия не представляет собой акта приспособления к среде. Оно само по себе биологически бесполезно. Лишь использование того или иного орудия для охоты, обороны и т. п. - это акт приспособления (адаптации) к среде.


    Но степень успешности действия по приспособлению с помощью орудия во многом зависит от совершенства применяемого орудия, а следовательно, и от меры развития действий по его изготовлению. Производительная деятельность, сама не будучи приспо-собительной, в то же время составляла на стадии поздних предлю-дей необходимое условие успешной адаптации к среде. Без прог-ресса этой деятельности было невозможно совершенствование приспособления. Поэтому ее развитие было объективной биологи-ческой необходимостью. И в то же время, она не могла развиваться так же, как праорудийная деятельность, ибо как таковая была биологически бесполезной.


    Развитие орудийно-созидательной деятельности так же, как и орудийно-присваивающей, требовало и предполагало изменение морфологической организации индивидов. Изменение морфологической организации при ее приспособлении к орудийно-присваивающей деятельности происходило под действием индивидуального естественного отбора. Особенности, делавшие индивида более способным к использованию орудий для охоты и обороны, давали ему прямые преимущества перед другими членами группы, позволяли выжить и оставить потомство.


    Конечно, некоторые из особенностей, которые делали индивида более других способным к орудийно-присваивающей деятельности, могли быть одновременно и теми, что способствовали успе-ху орудийно-созидательной деятельности. Однако были и такие, которые, делая более успешной производственную деятельность, в то же время не давали индивиду никаких преимуществ в орудийно-присваивающей деятельности. Разумеется, использование более совершенных орудий в принципе всегда делало более совершенной и деятельность по их использованию. Но лучшие орудия, изготов-ленные одними индивидами, могли быть использованы другими, не способными в силу своих морфологических особенностей из-готовить их.


    Таким образом, индивиды, по своим морфологическим и иным данным более способные к производственной деятельности, не имели никаких биологических преимуществ по сравнению с теми, которые такими способностями не обладали. В результате такие особенности не могли возникнуть и совершенствоваться под влиянием индивидуального отбора.


    Но если такого рода особенности не давали никаких преимуществ одним членам объединения перед другими его членами, то наличие в объединении индивидов, более способных к производ-ственной деятельности, делало всех его членов более приспособленными к среде, чем членов тех объединений, где таких индивидов либо совсем не было, либо их было меньше. Поэтому здесь с неизбежностью должен был начать действовать грегарно-индивидуальный отбор. Только под его воздействием могло идти и шло развитие способности к производственной деятельности. При этом сам этот отбор приобрел особый характер, который ранее ему не был присущ.


    Праорудийная деятельность в определенных пределах могла развиваться независимо от обычного естественного отбора путем накопления индивидом опыта и его передачи другим особям через подражание. Это мы уже знаем. Таким образом передается опыт не только праорудийной, но и всей вообще индивидуально при-обретенной деятельности у высших млекопитающих. Однако в животном мире нет материальных структур, в которых бы закреп-лялся этот вид опыта. С появлением производственной деятельно-сти положение изменилось.


    Начиная с определенного этапа развития производственной деятельности изготовленное орудие стало не чем иным, как материализованным, объективно зафиксированным опытом действий по его изготовлению. Каждое новое поколение, вступая в жизнь, получало в свое распоряжение этот закрепленный в вещах опыт, обогащало его и в таком виде передавало следующему.


    В результате появился особый материальный процесс - эволюция орудий. Он качественно отличался от эволюции организмов, ибо не направлялся естественным отбором. Это не значит, что развитие орудий вообще не было первоначально связано с естественным от-бором. Вплоть до возникновения человека современного физического типа развитие производственной деятельности рано или поздно приходило в противоречие с морфологическим обликом производящих существ и требовало его изменения, которое могло происходить только под действием отбора. Однако этот отбор не определял направление развития организма. Напротив, само дей-ствие отбора направлялось процессом эволюции орудий. Такой от-бор был подчиненным фактором, при помощи которого производ-ственная деятельность формировала производящие существа.


    Возникнув, производственная деятельность подчинила себе не только грегарно-индивидуальный, но и грегарный отбор. Развивающаяся производственная деятельность рано или поздно предъявила к грегарной организации определенные требования, которые могли быть реализованы лишь в результате действия гре-гарного отбора.


    2.3.5. Перелом: начало становления общества


    Большая способность к производственной деятельности не обеспечивала индивиду никаких преимуществ перед другими членами объединения. Это верно и в том случае, если рассматривать отношение индивида только к внешней природной среде. Однако необходимо принять во внимание и отношение индивида к дру-гим членам его группы, ибо и от этого в известной степени зави-село, сможет ли данная особь выжить и оставить потомство. По отношению к предлюдям можно говорить не просто о некоторой, а прямо-таки о значительной зависимости.


    Чтобы предчеловек мог нормально существовать и развивать-ся, он должен был систематически получать мясо. Однако доступ к мясу зависел от положения индивида в существующей в стаде системы доминирования. Только доминирующим индивидам был гарантирован доступ к мясу. Большая по сравнению с другими членами группы приспособленность к производственной деятельности не была таким качеством, которое могло бы доставить предчеловеку высокий статус в системе доминирования - это обеспечивалось обычно агрессивностью, смелостью, значительной физической си-лой, которые совершенно не обязательно должны были соче-таться с большей, чем у остальных членов стада, способностью к изготовлению орудий.


    Можно сказать даже больше - имеются серьезные основания полагать, что наличие у индивида качеств, способствующих успеху производственной деятельности, делало менее вероятным существование у него таких особенностей, которые бы обеспечивали ему высокий ранг в иерархии. Изготовление более совершенных орудий предполагало усложнение центральной нервной системы, прежде всего головного мозга, способность к более тонким и точным движениям, но отнюдь не развитие мускулатуры. Обладание большой физической силой не столько способствовало, сколько препятствовало изготовлению более совершенных орудий.


    В результате индивиды, более способные к изготовлению орудий, имели не только не больше, а напротив, меньше шансов получить высокий статус (а потому выжить и оставить потомство), чем особи, менее способные к этому. Но в таком случае естественный индивидуальный отбор должен был вести к уменьшению числа индивидов, более других способных к производственной деятельности. В противоположном направлении действовал грегарно-ин-дивидуальный отбор. Однако он не всегда мог взять верх или хотя бы просто нейтрализовать действие индивидуального отбора. Все это всегда мешало совершенствованию производственной деятельности, а на определенном этапе стало преградой на пути ее дальнейшего развития.


    Таким образом, существовавшие в объединениях поздних предлюдей отношения, которые всегда были препятствием для развития производственной деятельности, начиная с определенного момента, сделали просто невозможным ее дальнейшее совершенствование. Для прогресса было необходимо, чтобы у индивидов, об-ладающих большими способностями к производственной деятельности, появилось, по крайней мере, не меньше шансов получить мясо, чем у любых других членов объединения. А для этого нужно одно - такой порядок, при котором все взрослые члены объеди-нения без исключения имели бы равный доступ к охотничьей добыче.


    Необходимость в новых отношениях внутри объединения диктовалась нуждами развития производственной деятельности, и в этом смысле была производственной потребностью. Она возникла внутри объединения и заключалась в необходимости его перестройки, была нуждой прежде всего объединения в целом, т. е. всех его членов вместе взятых, и только тем и каждого из них.


    Так в стаде поздних предлюдей наряду с биологическими потребностями его членов возникла еще одна потребность, которая по своему источнику и по своему характеру качественно отличалась от всех остальных. Она не была биологической, она не уходи-ла своими корнями в зоологические материальные структуры. Эта потребность была, во-первых, производственной, во-вторых, груп-повой, грегарной. Тем стадо поздних предлюдей принципиально отличалось от всех объединений животных, не исключая стада ранних предлюдей, что предопределило его особую судьбу.


    Новая потребность состояла в объективной нужде возникновения общности охотничьей добычи, общности мяса, общности пищи в пределах целого объединения. Эта общность пищи не могла быть биологической по своей природе, подобной той, что существовала в биологическом сверхорганизме.


    Стадо поздних людей не могло превратиться в биологический сверхорганизм, ибо морфологическая специализация высших млекопитающих, превращение их из полноценных биологических индивидов в органы сверхорганизма была невозможной. Требуемая общность пищи должна была иметь совершенно иную природу.


    Для обозначения этой общности давно уже существует термин - “коллективная собственность”. В результате появления и развития производственной деятельности рано или поздно насущной необ-ходимостью стало возникновение собственности на мясо, причем собственности коллективистической, коммунистической. Объек-тивной потребностью стало возникновение коммуналистических отношений распределения. Иначе говоря, возникновение и развитие производственной деятельности рано или поздно сделало необ-ходимым возникновение социально-экономических и вообще социальных отношений, т.е. появление общества. И оно с неизбежностью начало возникать.


    Экономические отношения собственности не могут существовать без волевых отношений собственности. Поэтому зарождение социально-экономических отношений с неизбежностью предполагало становления общественной и индивидуальной воли, появления первых норм поведения.


    Пролить свет на генезис первых социальных норм позволяют данные этнографии. Этнологи давно уже выделили из огромного многообразия правил поведения, существовавших в первобытном обществе, нормы особого рода, которые получили название табу, и столь же давно заподозрили, что именно в такой форме возникли самые древние из всех существующих человеческих поведенческих норм.


    Табу есть норма не позитивная, а негативная. Она не предписывает совершение каких-либо действий. Наоборот, она запре-щает определенные действия. Суть табу - в запрете. Термин “табу” прежде всего применяется для обозначения особого рода запретов совершать определенные действия и самих этих запретных дей-ствий. Первоначально табу и представляли собой лишь запреты. Не все табу-запреты регулировали отношения людей в обществе, т.е. были нормами поведения. Но именно в табу - нормах поведения, поведенческих табу, все особенности табу-запретов проявля-лись наиболее отчетливо. Они были исходной, первоначальной формой табу. В дальнейшем речь будет идти только о них.


    Если всякое поведенческое табу есть запрет, то не всякая норма поведения, состоящая в запрете тех или иных действий, есть табу. Табу - запрет особого рода. Он с неизбежностью включает в себя три основных компонента.


    Первый компонент - глубокое убеждение людей, принадлежащих к определенному коллективу, что совершение любым его членом определенных действий неизбежно навлечет не только на данного индивида, но и на весь коллектив какую-то страшную опасность, возможно, даже приведет к гибели их всех. При этом люди не могут сказать ничего определенного ни о природе этой опасно-сти, ни о том, почему и каким образом данные действия влекут ее за собой. Им известно только, что, пока люди воздерживаются от такого рода действий, эта опасность остается скрытой, когда же они их совершают - эта опасность автоматически из потенциальной превращается в реальную и угрожает им гибелью. Вот почему они рассматривают человека, совершающего такого рода действия, одновременно и как находящегося в опасности, и как представляю-щего опасность для коллектива.


    Второй компонент - чувство страха: чувство ужаса перед неведомой опасностью, которую навлекают известные действия людей на коллектив, и тем самым страха перед этими таящими опасность действиями.


    Третий компонент - собственно запрет, норма. Наличие запре-та говорит о том, что ни веры в опасность, навлекаемую данными актами поведения человека, ни ужаса перед ней не было достаточно, чтобы отвратить людей от совершения опасных действий. От-сюда следует, что эти действия были чем-то притягательны для лю-дей, что были же какие-то достаточно могущественные силы, которые толкали человека к совершению этих действий.


    И так как эти действия того или иного члена общества были опасны не только для него самого, но и для человеческого коллектива в целом, коллектив должен был принимать меры, чтобы заставить всех своих членов воздерживаться от опасных действий, наказывая тех, кто с этим требованием не считался. Опасные дейст-вия становились запретными.


    Таким образом, табу представляли собой нормы поведения, как бы извне навязанные обществу какой-то посторонней, внешней силой, с которой невозможно было не считаться. На эту особенность табу давно уже обратили внимание некоторые исследователи. Именно такой характер должны были иметь первые нормы поведения, возникшие как средства нейтрализации опасности, которую представлял для формирующегося общества зоологический индивидуализм. При таком подходе становится понятнее природа силы, толкавшей людей к опасным действиям. Этой силой была власть биологических инстинктов.


    На основе анализа только этнографических данных многие исследователи пришли к выводу, что табу возникли первоначально как средство подавления животных инстинктов, как средство предотвращения опасности, угрожавшей человеческому коллективу со стороны животного эгоизма. “Наиболее характерной чертой человеческого ума и поведения, - писал, например, Р. Бриффо, - явля-ется дуализм социальных традиций, с одной стороны, и унаследованных естественных инстинктов - с другой, а также постоянный контроль первых над вторыми."[32]


    В подавлении и регулировании биологических инстинктов и заключается, по его мнению, сущность морали. Запреты, налагаемые на естественные инстинкты, должны были впервые появиться в очень прямой и категоричной форме. Они должны навязываться человеку как неотвратимая необходимость. Табу и являются этими первыми, навязанными человеку как неотвратимая необходимость, запретами.[33] Такого же мнения придерживался С. Рейнак. “...Табу,- писал он, - это преграда, возведенная против разрушительных и кровавых стремлений, являющихся наследством человека, полученным от животных."[34]


    Выявление основных компонентов, входящих в состав табу, позволяет составить представление о том, как конкретно протекал процесс становления самой первой такой нормы. Она с неизбежностью была запретом. Равный доступ всех членов объединения к мя-су с неизбежностью предполагал появление запрета любому члену объединения отстранять, отгонять других его членов от добычи. А это было не чем иным, как началом обуздания зоологического ин-дивидуализма и ликвидации наиболее яркого его выражения - системы доминирования.


    Свободный доступ к мясу всех без исключения членов объединения и тем самым предоставление ранее подчиненным индивидам равной с ранее доминировавшими возможности получить этот продукт с неизбежностью означали ограничение возможности доминировавших удовлетворить свою потребность в нем. Если раньше они могли съесть всю добычу, то теперь на их долю доставалась лишь часть ее.


    Иными словами, возникновение общественной собственности на пищу предполагало известное подавление пищевого инстинкта у части членов объединения, причем самых решительных и сильных. Вполне понятно, что силой, ограничивающей пищевой инстинкт ранее доминировавших особей, не могли быть подчиненные животные - ни в одиночку, ни все вместе. Этой силой могли быть только все члены объединения, включая и ранее доминирующих особей.


    Такой одной, единой силой они могли стать потому, что производственная потребность в общей собственности на мясо была потребностью объединения в целом, - всех его членов вместе взятых и каждого из них в отдельности. Эта потребность начала реализоваться под давлением грегарного отбора.


    В объединениях поздних предлюдей гарантированный доступ к мясу имели доминирующие члены. Что же касается подчиненных, то получение ими доли добычи зависело от различного рода обстоятельств. Поэтому в разных объединениях и в разное время возможность доступа к мясу подчиненных членов была далеко не одинаковой. В одних стадах вероятность получения мяса подчиненными индивидами была сравнительно велика, в других - мала. Вполне понятно поэтому, что указанная объективная потребность в новых отношениях по-разному реализовалась в различных объе-динениях поздних предлюдей.


    Именно здесь в действие вступал подчиненный производственной деятельности грегарный отбор. Он сохранял те стада, в которых вероятность получения мяса подчиненными членами была сравнительно велика, и разрушал те, в которых эта вероятность была мала. Разрушая одни объединения и сохраняя другие, грегарный отбор укреплял у производящих существ убеждение в том, что отстранение одними индивидами других от мяса таит в себе опасность для всех членов объединения.


    Таким образом, объективная производственная потребность в равном доступе всех членов объединения к охотничьей добыче выступала в форме опасности, порождаемой отстранением одних членов объединения другими от мяса. Необходимость новых, социальных отношений проявилась как опасность старых, чисто биологи-ческих отношений, как опасность системы доминирования для су-ществования производящих существ.


    Нельзя забывать, что у животных, помимо пищевого и полового инстинктов, существует инстинкт самосохранения. Животные чувствуют опасность. Она находит у них отражение в эмоции стра-ха, ужаса и в эмоции злобы, агрессии.


    Рассматриваемая объективная производственная потребность первоначально отразилась в головах производящих существ в форме ужаса перед действиями любых членов объединения, направленными па отстранение других его членов от мяса. Этот страх вызы-вал взрывы злобы против тех членов объединения, которые своими действиями навлекали опасность на всех остальных. Как след-ствие, члены объединения набрасывались на индивида, совершав-шего эти опасные действия, избивали, а иногда, может быть, и убивали его. Это, конечно, подрывало доминирование в области распределения мяса и способствовало доступу подчиненных членов объединения к этому продукту. Объединения, в которых это происходило, сохранялись и получали возможность дальнейшего развития, а те, в которых все оставалось по-прежнему, исчезали и выпадали из эволюции.


    В результате по крайней мере в некоторых объединениях, все их члены получали возможность равного доступа к мясу. Но это состояние было, конечно, крайне неустойчивым. Какой бы ужас ни испытывали производящие существа, вместе взятые, перед действиями индивидов, направленными на отстранение других от мяса, отдельные члены объединения то и дело вступали на этот путь.


    И это было неизбежно. Ведь этими индивидами двигал могу-чий стимул - стремление по возможности более полно удовлетворить свой пищевой инстинкт. Всегда возникали ситуации, когда этот стимул оказывался более сильным, чем страх. Не всегда могла удержать от этих действий и боязнь нападения со стороны остальных членов объединения. Такие нападения предполагали определенное состояние эмоций членов объединения, а потому происходили не всегда.


    Внешних по отношению к индивидам факторов было недостаточно, чтобы удержать сильного и решительного члена объединения, который испытывал чувство голода, от того, чтобы схватить мясо и съесть его, не считаясь ни с кем. Нужны были внутренние. Чтобы объективная производственная потребность превратилась во внутренний стимул поведения индивида, необходимо возникновение сознания и воли. Без этого производящее существо не может стать социальным. Социальное существо - это такое существо, которое способно ограничивать свои собственные биологические потребности ради удовлетворения своих же собственных социальных потребностей - тех, в которых выражаются потребности общества.


    Производственный грегарный отбор, под действием которого в объединении началось обуздание зоологического индивидуализ-ма, чтобы закрепить достигнутые результаты, сделать возможным дальнейшее движение вперед, должен был вызвать к жизни сознание и волю. Но возникновение сознания и воли, а также языка, без которого они не могли существовать, невозможно также и без по-явления соответствующего физиологического механизма, то есть без коренной перестройки структуры мозга производящих существ. В результате грегарный отбор выступил одновременно и как гре-гарно-индивидуальный.


    Но в том же направлении действовал уже упоминавшийся ранее производственный грегарно-индивидуальный отбор. Развитие производственной деятельности, взятой самой по себе, на определенном этапе потребовало ее освобождения от рефлекторной, животной формы. Объединенное действие этих отборов привело к превращению стада поздних предлюдей в формирующееся общест-во, а их самих - в формирующихся людей.


    Сознание появилось прежде всего как общественное сознание. Индивидуальное сознание возникло в связи с общественным, лишь как его проявление, как форма его бытия. В первую очередь как общественная появилась и воля. Она была общественной не просто в том смысле, что определялась социально-экономическими отношениями и существовала в праобществе. Вся ее суть заключалась в том, что она возникла как воля всех членов праобщества, вместе взятых, и иной быть не могла.


    Эта воля возникла первоначально как средство удовлетворения объективной необходимости в обеспечении равного доступа всех членов объединения к мясу, которая с самого начала была потребностью групповой, общей, а когда группа превратилась в праобщество, стала социальной, общественной. Удовлетворение этой социальной потребности было невозможно без ограничения биологических потребностей членов праобщества.


    На самом раннем этапе своего становления социарное сознание практически выступало только как общественная воля, а эта общественная воля, по существу, сводилась к одной единственной норме - запрету кому бы то ни было из праобщины отстранять любого другого ее члена от мяса. Поэтому зарождение социарного сознания, общественной воли было не чем иным, как возникновением этого запрета, который с неизбежностью принял форму табу.


    И такую форму с необходимостью должны были принять все вообще нормы, которые были средствами обуздания зоологического индивидуализма. Табу были не просто отражением опасности, которую представлял собой для жизни и деятельности пралюдей животный эгоизм, но и силы, под воздействием которой шло, по крайней мере на первых порах, его обуздание. Этой силой был вна-чале грегарный, а затем праобщинный отбор.


    Совокупность этих норм требует своего названия. Понятие мораль к ним не вполне применимо, ибо нарушение табу влекло за собой не только осуждение общественным мнением, но и грозило физическим наказанием, включая и смерть. Эту исторически первую форму общественной воли естественно назвать табуитетом. Табуитет был формирующейся моралью (праморалью). Первоначально весь он сводился к одному единственному табу.


    Первым и поначалу единственным требованием воли праобщества, обращенным к каждому из его членов, было: не препятствовать доступу никого из остальных членов праобщества к мясу. Это было требование всех членов праобщества, вместе взятых, к каждому его члену, взятому в отдельности. Оно было первым правилом, первой нормой человеческого поведения.


    Существуя в праобществе как проявление общественной воли, норма с неизбежностью представала перед каждым индивидом как его обязанность перед праобществом, а именно обязанность не препятствовать доступу к охотничьей добыче остальных членов коллектива. Но эта обязанность всех членов праобщества с неизбежностью оборачивалась для них и правом, а именно правом каждого из них получить долю мяса, добытого в коллективе.


    И эта обязанность, и это право, и сама норма, в которой они были слиты, были одновременно и порождением, и отражением материальных отношений собственности праобщества на мясо. Материальные отношения собственности, порождая и определяя волю общества, воплощаются в определенных волевых отношениях, которые тем самым тоже выступают как отношения собственности. В становящихся волевых отношениях собственности воплощались зарождающиеся материальные отношения собственности.


    С появлением сознания старая - эмоциональная - форма отражения объективной производственной потребности в новых отношениях не исчезла. Но страх перед опасными действиями был теперь осознан. Наряду с ним возникло убеждение в том, что эти действия опасны не только для того, кто их совершает, но и для всех членов объединения. Одновременно появилось обращенное ко всем членам коллектива требование воздерживаться от этих опасных действий. Это требование выкристаллизовалось как осознание не только и не столько страха перед опасными действиями, сколько практики и опыта совместной деятельности членов объединения по пресечению такого рода действий со стороны тех или иных индивидов. Таким образом, объективная производственная потребность в новых отношениях была осознана. Причем осознана она была не прямо, а косвенно - как опасность старых отношений, как необходимость отказа от старых отношений.


    Общественная воля, представляя собой явление, отличное от индивидуальных воль, в то же время не может существовать без индивидуальных воль. Существование воли общества предполагает существование воли у каждого из его членов. Чтобы праобщество могло регулировать поведение своих членов, необходимо наличие у каждого из них способности управлять своими действиями. Чтобы праобщество могло ограничивать, подавлять биологические инстинкты своих членов, необходимо, чтобы каждый из них был способен обуздывать свои собственные биологические потребности.


    Понимание сущности отношений общественной и индивидуальной воли предполагает ответ на вопрос, что именно заставляет индивида подчиняться требованиям общественной воли, нормам поведения. Объяснить это одной лишь угрозой наказания со стороны праобщества нельзя. Праобщество состоит из тех же самых индивидов. Все эти индивиды, вместе взятые, могли систематически требовать от каждого индивида неуклонного соблюдения определенных норм поведения лишь при том непременном условии, чтобы все они были кровно заинтересованы в этом.


    Нормы были выражением потребностей праобщества. Но пот-ребности праобщества с неизбежностью были и потребностями всех его членов. Это и было объективной основой превращения требования праобщества к своим членам в требования каждого из них к самому себе. Результатом было превращение существовавшей в коллективе нормы во внутренний стимул поведения прачеловека. Этой нормой прачеловек руководствовался не потому, что боялся быть наказанным, а потому, что иначе действовать не мог.


    Общественная воля не просто контролировала волю индивидов - она ее формировала, делала именно такой, а не иной, определяла ее внутреннее содержание. В результате объективные потребности социального организма становились одновременно и субъективными потребностями каждого из его членов. Выступая в качестве внутренних побуждений, собственных стремлений человека, эти потребности определяли его поведение. Так социально-экономические отношения входили в плоть и кровь производящего существа, делая его существом не биологическим, а социальным, то есть человеком. Происходило зарождение чувств долга, вины, чести и совести.


    “Если мы не ошибаемся, - писал З. Фрейд, - то понимание табу проливает свет на природу и возникновение совести. Не расширяя понятия, можно говорить о совести табу и о сознании вины табу после нарушения табу.”[35] И представляется, что в этом он был прав.


    Разрушение системы доминирования не только не привело к падению сплоченности объединения, а, наоборот, вызвало ее возрастание. Это произошло потому, что на смену одному способу обеспечения порядка, характерному для животного мира, пришел совершенно иной, невозможный в рамках биологической формы движения материи.


    Если в животном мире согласовывание стремлений членов объединения к удовлетворению биологических инстинктов достигается путем подавления слабых сильными и возникновения системы рангов, то в праобществе это обеспечивалось подчинением всех его членов одной единой воле коллектива, в которой выражались потребности коллектива, которые были одновременно потребностями всех входивших в его состав индивидов. Будучи порождением и отражением системы производственных отношений, воля праобщества, регулируя поведение его членов, обеспечивала порядок в этом объединении и тем самым его сплоченность. Общественная воля была в праобществе тем механизмом, посредством которого социально-экономические отношения определяли поведение пралюдей.


    Утверждение общей собственности на мясо требовало ликвидации системы доминирования в сфере его распределения, а тем самым и уничтожения системы доминирования вообще. Обеспе-чить сплоченность объединения должна была теперь новая сила - табуитет - возникающая мораль (прамораль), имевшая основой формирующиеся отношения собственности.


    Превратив стадо предлюдей в формирующийся социально-исторический организм - праобщину, направляемый производственной деятельностью грегарный отбор тем самым изменил и свой собственный характер. Из отбора зоологических объединений он превратился в отбор формирующихся социоисторических организ-мов - прабщин. В виде уже не грегарного, а праобщинного отбора он действовал на протяжении всего периода существования праобщества. Соответственно, и производственный грегарно-индивидуальный отбор трансформировался в праобщинно-индивидуальный.


    2.3.6. Эпоха архантропов


    Начало становления общества связано с переходом от хабилисов к архантропам. Архантропы - первые формирующиеся люди (пралюди), а их объединения - первые формирующиеся социально-исторические организмы - праобщины.


    Археологи всю эпоху развития производственной деятельности человека вплоть до появления металлических орудий называют каменным веком и подразделяют его на древний каменный век или палеолит (от греч. палайос - древний, литос - камень), средний каменный век или мезолит (от греч. мезос - средний) и новый каменный век, или неолит (от греч. неос - новый).


    Продолжительность этих этапов далеко не одинакова. Это вид-но хотя бы из того, что весь период формирования человека, длив-шийся 1,6 млн. лет, приходится на первую часть древнего каменного века, которая именуется ранним палеолитом. Что же касается позднего палеолита, мезолита и неолита, то все они вместе взятые длились, самое большее, 30-35 тысяч лет.


    В развитии праобщества можно выделить два основных этапа. Первый этап - эпоха архантропов. Она длилась с 1,6 млн. лет до 200-300 тысяч лет тому назад. По археологической периодизации это - ранний ашель (в широком смысле, включая то, что раньше именовалось шеллем) и современный ему поздний олдовай (ранние олдовайские орудия были делом рук не пралюдей, а хабилисов).


    Все находки хабилисов сделаны в Африке южнее Сахары. В отличие от хабилисов архантропы широко распространились по всему Старому свету. Как твердо установлено, они жили в Северном Китае, Вьетнаме, на Яве, в Индии, Пакистане, Закавказье, Сирии, Ливане, Палестине, Южной и Восточной Африке, Магрибе, Запад-ной и Центральной Европе. Очень вероятно, что в ареал их обитания входили также Южный Китай, Бирма, Лаос, Камбоджа, Афганистан, Иран, Ирак, Турция, юг Средней Азии, Казахстана и Восточной Европы.


    В целом архантропы вели подвижный образ жизни, перемещаясь с места на место. Археологические данные свидетельствуют о существовании у них каких-то жилищ. Важную роль в их жизни играла охота. Они могли убивать даже таких крупных животных, как слоны. В качестве охотничьих орудий они использовали деревянные копья. Несомненно, архантропы занимались собирательством. Они впервые начали использовать одну из сил природы - огонь. Обеспечив надежную защиту от холода, огонь дал возможность пралюдям освоить новые районы, которые ранее были для них недоступны. Добывание огня сделало человека в значительной степени независимым от климата. Огонь использовался также для защиты от хищников и как средство охоты.


    Археология дает возможность составить представление о материальной культуре архантропов, прежде всего об их каменных орудиях. Значительно хуже обстоит дело с данными об их духовой культуре. К эпохе архантропов относится ряд находок, которые невозможно объяснить, если исходить из того, что вся деятельность архантропов была направлена исключительно лишь на удовлетворение чисто материальных потребностей. В одной из стоянок знаменитого Олдовайского ущелья (Танзания) были найдены два куска красной охры. Куски красящего вещества - гематита были обнаружены в стоянке Хунсги (Индостан), куда они были принесены с расстояния в 25 км. В стоянке Амброна (Испания) была обнаружена плитка охры, которой путем преднамеренного стесывания была придана определенная форма, в стоянке Терра-Амата (Франция) - более 60 кусков красной охры со следами использования. Куски красной охры со следами стирания были найдены в стоянке Бечов (Чехия). Там же был обнаружен плоский камень, на котором растирали охру с тем, чтобы получить порошок. Вместе с останками синантропов (Чжоукоудянь, Северный Китай) находились кварцевые призмы, которые если и могли представлять какой-либо интерес для людей, то только эстетический. Можно полагать, что в ряде описанных случаев мы имеем дело с памятниками духовной куль-туры. Однако более точная их интерпретация пока невозможна.


    Вряд ли могут быть сомнения в том, что в праобществе архантропов продолжался процесс становления общественных отношений. Он, конечно, был сложным и противоречивым. Не сразу были преодолены отношения доминирования. Неверно считать, что с началом становления сознания и воли всякие попытки со стороны сильных индивидов отстранить слабых от мяса полностью прекратились. Пищевой инстинкт был слишком могуч, чтобы быть так легко обузданным.


    Возникновение рассматриваемой нормы поведения было длительным процессом, в ходе которого неизбежно происходило ее нарушение отдельными членами праобщества. В определенных условиях нарушение данной нормы одним членом коллектива могло привести к своеобразной цепной реакции - к нарушению ее всеми, кто имел для этого достаточно сил и решимости.


    При этом на время мог произойти возврат не просто к прежнему состоянию, но в некотором отношении и к еще более худшему. В стаде поздних предлюдей определенный порядок в распределении мяса обеспечивался существующей иерархией доминирования. В данном случае новый способ согласовывания сталкивающихся стремлений членов объединения - через волю праобщины - выходил из строя, а старый не мог восстановиться, ибо для возникновения системы рангов нужно время.


    С появлением праобщества бытие социально-экономических отношений стало абсолютно необходимым условием существования производящих существ. Их исчезновение означало бы не просто деградацию, а гибель объединения. Поэтому рецидивы зоологи-ческого индивидуализма в сфере распределения мяса представляли для праобщества огромную опасность. Объединения, в которых данная норма не восстанавливалась, с неизбежностью исчезали. Сохранялись и получали возможность дальнейшего развития толь-ко такие объединения, в которых указанная норме возрождалось и утверждалось.


    Праобщинный отбор, уничтожая одни праобщества и сохраняя другие, формировал и в итоге полностью сформировал эту норму. Она окончательно утвердилась, когда это требование коллектива к индивиду стало внутренней потребностью каждого из членов праобщества, причем более могущественной, чем его биологические инстинкты.


    Мнения о том, что в праобщине архантропов имели места конфликты, приводившие к столкновениям, в том числе кровавым, придерживаются многие исследователи. Оно основывается на данных палеоантропологии.


    Черепная коробка взрослого мужчины - питекантропа IV (Ява) была разбита ударом, нанесенным с большой силой. На основе детального анализа повреждений известный антрополог Ф. Вейденрейх пришел к выводу, что они были причинены еще при жизни человека.


    Этот же ученый тщательно изучил костные остатки синантропов (Чжоукоудянь). Четыре черепа (VI, X, XI, XII) обнаруживают отчетливые признаки насильственной смерти. Раны на черепах носят различный характер. Одни - явно результаты тяжелых ударов тупых орудий типа дубин, другие нанесены острыми каменными орудиями типа ножей и топоров. Повреждения имеются и на дру-гих черепах. Основы черепов были удалены, по-видимому, для извлечения мозга. Черепные коробки и нижние челюсти были раз-биты на мелкие фрагменты, а для извлечения костного мозга расколоты вдоль кости скелетов.


    На основании этих и других фактов Ф.Вейденрейх сделал вывод, что “одной из главных причин смерти ранних людей было их убийство своими же товарищами.”[36]


    Хотя прорывы зоологического индивидуализма, несомненно, случались и в сфере распределения мяса, в целом отношения общей собственности на него все в большей степени укреплялись. Если в начале такой собственностью было лишь мясо, то в дальнейшем ею стала вся пища, включая растительную, а затем и все вещи. Весьма возможно, что это произошло именно на рассмотренной стадии.


    2.3.7. Эпоха палеоантропов


    Примерно 200-300 тысяч лет тому назад произошли существенные изменения и в каменной технике, и в физической организации формирующихся людей (пралюдей). На смену ранним формирующимся людям - архантропам - пришли люди иного физического типа. Часть антропологов называет их палеоантропами. Эпоха палеоантропов длилась до 35-40 тысяч лет.


    Палеоантропы продвинулись на территории, которые не смог-ли заселить их предки. В Африке они освоили области тропических лесов и полупустынь и пустынь. Бесспорно их существование в Южном Китае, по всей Юго-Восточной Азии, в Афганистане, Иране, Ираке, Турции, на Кавказе. Продвигаясь на север, палеоантропы заселили Среднюю Азию, Казахстан, юг Сибири (Алтай, Хакасию, Туву, Южное Приангарье) и Дальнего Востока (бассейны Амура и Зеи), Монголию, Корею и Японию.


    В их ареал вошла значительная часть Восточной Европы. Они прочно освоили территорию европейской части нынешнего СНГ, расположенную южнее 50( северной широты, вплоть до Волги. Отдельные памятники материальной культуры палеоантропов в бассейне Десны, в верховьях Оки, Среднем Поволжье и других местах находят и севернее, вплоть до 55(. Находка орудий палеоантропов на р.Чусовой (Пермская область) свидетельствует, что палеоантропы проникали и дальше на север и восток. Соединительное звено между европейскими и азиатскими местонахождениями орудий палеоантропов - стоянка Мысовая на Южном Урале.


    В эволюции каменной индустрии этого периода можно выделить два этапа, которые особенно отчетливо прослеживаются на материалах Европы. К первому из них относятся культуры, которые характеризуются как среднеашельские, позднеашельские, премустьерские и раннемустьерские. Их возраст от 300-200 тысяч лет до 75-70 тысяч лет. Ко второму этапу относятся культуры позднего мустье. Они существовали во времена от 75-70 тысяч лет до 40-35 тысяч лет до н.э.


    Наряду с каменными орудиями применялись в эту эпоху костяные, но в целом обработка кости была развита слабо. Появилось составное оружие. Деревянные копья стали снабжаться кремневыми остриями. Резко выросла эффективность охоты. Об этом свиде-тельствуют огромные скопления костей в стоянках, относящихся к этому периоду. Собирательство не ограничивалось лишь добыванием растительной пищи. Люди, жившие на берегу моря, использовали в пищу содержимое раковин.


    Часть палеоантропов продолжала вести подвижный образ жиз-ни. Другая перешла к сезонной и даже годичной оседлости. В это время люди все чаще начинают селиться в пещерах, приспосабливая их под жилье. Археологами обнаружено также немало остатков искусственных жилищ, не связанных с пещерами.


    2.3.8. Неандертальская проблема


    Необычайно сложен вопрос о людях этой эпохи. Так как первая находка людей, живших в это время, была сделана в местно-сти Неандерталь (Германия), то всех этих людей иногда называют неандертальцами. В то же время многие авторы, особенно зарубеж-ные, категорически выступали и выступают против столь широкого употребления этого термина. По их мнению, неандертальцами можно называть только одну определенную группу людей данной эпохи. К остальным группам этот термин не применим.


    И дело не в самом термине. Значительная часть исследователей отказывается рассматривать всех людей данной эпохи как единое целое, противостоящее архантропам, с одной стороны, неоантропам - с другой.


    Люди данной эпохи действительно подразделяются на несколь-ко отличных друг от друга групп. И важным вопросом антропологической науки давно уже является проблема отношения этих групп друг к другу и к современному человеку. Эту проблему традиционно именуют неандертальской. Она имеет длительную историю.


    Прежде, чем перейти к ее рассмотрению, следует напомнить традиционную геологическую периодизацию последнего миллиона лет. Согласно этой периодизации, Европа за рассматриваемое время пережила четыре крупных ледниковых эпохи (гласиала): гюнц, миндель, рисс и вюрм, разделенные тремя межледниковыми эпохами (интергласиалами): гюнц-минделем, миндель-риссом, рисс-вюрмом. В свою очередь внутри каждого крупного оледенения были периоды наступления и отступления ледника - стадиалы и интер-стадиалы. Стадиалы обычно обозначаются римскими цифрами в порядке их временной последовательности (например, Миндель I, Вюрм II), интерстадиалы - комбинациями этих цифр (например, Миндель I-II, Вюрм II-III).


    Первоначально люди рассматриваемой эпохи были представлены в основном значительным числом находок в Западной Европе, которые относились к Вюрму I и первой половине Вюрма I-II, т.е. к времени между 70-75 тысячами, с одной стороны, и 35-40 тысячами лет, с другой, и были связаны с индустрией позднего мустье (Неан-дерталь, Спи, Ла Шапелль-О-Сен, Ле Мустье, Ла Феррасси, Ла Ки-на и др.). Все они образовывали морфологически сравнительно од-нородную группу, за которой и закрепилось название неандер-тальской.


    Вполне понятно, что на том этапе развития науки рассматриваемая проблема сводилась практически к вопросу о соотношении представителей данной группы и людей современного типа (Homo sapiens), появление которых, как тогда считалось, было связано с переходом от последней индустрии раннего палеолита - мустьер-ской - к каменным культурам позднего палеолита.


    Неандертальцы на территории Западной Европы непосредственно предшествовали людям современного физического типа, которые появились там во второй половине Вюрма I-II. Многие чер-ты их морфологического облика, бесспорно, были промежуточными между архантропами и неоантропами. Поэтому совершенно естественным было видеть в них предков современного человека. К такому выводу и пришла часть исследователей. Наиболее последовательно эта точка зрения была развита и обоснована А.Хрдлич-кой, четко сформулировавшим положение о существовании в эволюции человека неандертальской фазы.


    Другая часть исследователей выступила против подобной точ-ки зрения. Эти ученые прежде всего указывали на наличие в мор-фологической организации неандертальцев таких особенностей, которых не было у архантропов и которые отсутствовали у неоант-ропов. Это означает, что с биологической точки зрения неандер-тальцев нельзя рассматривать иначе как форму, отклонившуюся от пути, ведущего к современному человеку, то есть претерпевшую морфологическую специализацию.


    В качестве других аргументов в пользу такой точки зрения они приводили данные о резком анатомическом различии между позднемустьерским и позднепалеолитическим населением Западной Ев-ропы и указывали на необычайную быстроту, с которой произош-ла на этой территории смена неандертальцев людьми современного типа. С их точки зрения, неандертальцы представляли собой боковую, тупиковую ветвь в эволюции гоминид, истребленную вторг-шимися в Европу на грани позднего мустье и верхнего палеолита людьми современного типа. Наиболее последовательным защитни-ком этой концепции был М.Буль.


    В дальнейшем на территории Европы были обнаружены остат-ки людей, которые жили в более раннюю эпоху (миндель-рисс, рисс, рисс-вюрм), но уже не были архантропами. Будучи предшественниками вюрмских неандертальцев, эти люди в то же время отличались от них отсутствием морфологической специализации и наличием, с одной стороны, архаичных, питекоидных признаков, а с другой - черт, сближающих их с человеком современного физического типа, сапиентных. Одновременно у всех их имелись и достаточно четко выраженные неандертальские черты.


    Последнее обстоятельство побудило многих исследователей именовать их, так же как и вюрмских насельников Европы, неан-дертальцами. Но нельзя было игнорировать и различие между первыми и вторыми. В результате если представителей более поздней группы стали называть классическими, поздними, типичными, крайними, специализированными, консервативными неандерталь-цами, то представителей предшествующей ей - ранними, атипичными, умеренными, генерализованными, прогрессивными неандер-тальцами, или пренеандертальцами.


    Почти все антропологи относили к генерализованным неандертальцам находки в Штейнгейме и Эрингсдорфе (обе - Германия), Крапине (Хорватия), а большинство также и в Саккопасторе (Италия) и Гибралтаре.


    Особое место занимали находки в Сванскомбе (Великобритания) и Фонтешеваде (Франция). Первая из них чаще всего датируется миндель-риссом, вторая — рисс-вюрмом. Сапиентные особенности у них были выражены столь отчетливо, что некоторые антропологи выделили их в особую группу пресапиенсов. Согласно взглядам этих ученых, данная группа в дальнейшем дала начало неоантропам, а что касается неандертальцев, то все они, как ранние - атипичные, так и поздние - типичные, представляют тупиковую ветвь человеческой эволюции.


    Однако серьезных оснований для противопоставления людей из Сванскомба и Фонтешевада находкам в Штейнгейме и им подобным не было. В результате многие антропологи рассматривали все описанные выше довюрмские находки как находки представителей одной группы, давая им, однако, не одинаковые характе-ристики.


    Одни ученые рассматривали всех их как умеренных неандертальцев, или пренеандертальцев, соответственно, включая их в один вид с поздними классическими неандертальцами - вид Нomo neaderthalensis. Такого мнения придерживались в свое время многие отечественные антропологи.


    Другие антропологи характеризовали все эти довюрмские находки как останки примитивных премустьерских и раннемустьерских представителей вида Ноmo sapiens. Соответственно, с их точ-ки зрения, к виду Ноmo пеаderthalensis относились люди только того типа, который представлен классическими неандертальцами Западной Европы. По мнению сторонников последней точки зрения, примитивные премустьерские и раннемустьерские Ноmo sapiens дали начало двум линиям. Одна из них - прямая - привела к появлению современных рас Ноmo sapiens. Развитие другой - боковой, ту-пиковой - пошло по линии морфологической специализации и завершилось возникновением классических неандертальцев.


    В последнее время среди зарубежных, а затем и среди наших антропологов получил широкое распространение взгляд, согласно которому все гоминиды, стоящие по уровню развития выше архантропов, образуют один вид - Ноmo sapiens. Люди современного физического типа входят в этот вид в качестве подвида Ноmo sapiens sapiens. Другой подвид - Ноmo sapiens neaderthalensis. Состав этого подвида определяется по-разному. Одни исследователи включа-ют в него только типичных неандертальцев, другие - как типичных, так и часть атипичных неандертальцев. Все или - чаще - часть ати-пичных неандертальцев, и прежде всего находки в Сванскомбе и Штейнгейме, выделяются при этом в особый подвид - Ноmo sapiens steinheimensis. В особые подвиды обычно выделяются и люди, современные типичным и атипичным неандертальцам Западной Европы, но жившие в других частях света. В результате общее число подвидов людей, живших в период от миндель-рисса до Вюрма I-II, доходит у некоторых авторов до пяти.


    Самое последнее слово зарубежной антропологии - мнение, что человек современного физического типа - Ноmo sapiens sapiens - возник не 35-40 тысяч лет тому назад, как долгое время считалось, а более 100 тысяч лет тому назад (120-150 тысяч лет, а может быть - еще раньше) в Африке. Около 100 тысяч лет тому назад он приник на Ближний Восток, а 35-40 тысяч лет тому назад расселился по всему Старому Свету, а затем - и по всей земле. Распространяясь по Евразии, человек современного физического типа ассимилировал, вытеснял и истреблял представителей всех остальных подвидов вида Ноmo sapiens.


    Хотя такой взгляд ныне разделяется большинством зарубеж-ных и многими отечественными антропологами, согласиться с ним вряд ли возможно. Некоторые антропологи давно уже указывают, что все находки, которые приводятся в доказательство данной точ-ки зрения, во многом сомнительны. Одни из них плохо датированы, в других случаях - сколько-нибудь убедительно не доказано, что обнаруженные костные остатки действительно принадлежат людям современного физического типа.


    Важно принять во внимание еще один момент. Появившись столь рано, человек современного физического типа ничем себя не проявил. Нет никаких признаков хоть какого-нибудь отличия его материальной и духовной культуры от материальной и духовной культуры других людей, живших в период с 300-200 до 75 тысяч лет. А к периоду от 75 до 40 тысяч лет не принадлежит ни одной находки, которую при самом горячем желание можно было бы отнести к числу людей современного физического типа. Куда-то пропав на десятки тысяч лет, человек современного физического типа снова выходит на историческую арену лишь 35-40 тысяч лет назад, и только тогда происходит тот крутой перелом в развитии духовной и материальной культуры, которым был переход от раннего палеолита к позднему.


    На мой взгляд, все люди, жившие в эпоху от 200-300 тысяч лет до 35-40 тысяч лет, образуют одну единую группу, имеющую ранг особого вида. Следуя правилам зоологической таксономии, этот вид рода Ноmo надлежит именовать Ноmo nеаderthalensis. Два других вида этого рода - Ноmo erectus и Ноmo sapiens. Первых имену-ют также архантропами, вторых - неоантропами. Что же касается людей интересующей нас эпохи, то их давно уже принято называть палеоантропами. Этим термином я уже пользовался и буду пользоваться впредь. Формирующиеся люди - Ноmo erectus и Ноmo nеаderthalensis образуют один подрод рода Ноmo. В другой его подрод входит только один вид - готовые люди - Ноmo sapiens.


    Среди палеоантропов довольно четко выделяются две основ-ные группы. Первую из них составляют палеоантропы, жившие в миндель-риссе, риссе и рисс-вюрме, то есть во время от 300-200 тысяч лет до 70-75 тысяч лет до н.э. Это - ранние палеоантропы. К ним относятся все останки в находках Европы, которые именовались атипичными, прогрессивными неандертальцами, пресапиенсами и т.п.


    В эту же группу, по всей вероятности, должны быть включены все относящиеся к этому времени новейшие находки в Африке, которые объявлены Ноmo sapiens sapiens. Как уже указывалось, для европейских ранних палеоантропов было характерно наличие более или менее ярко выраженных сапиентных черт. На этом основании некоторые из них тоже в свое время были объявлены Ноmo sapiens, но с добавлением эпитетов - “премустьерские”, “раннемустьерские” с тем, чтобы отличить от современных людей - настоящих Ноmo sapiens.


    Африканские находки объявляются Ноmo sapiens sapiens без всяких оговорок. Однако одновременно с этим предпринимаются попытки терминологически отличить этих ранних Ноmo sapiens sapiens от поздних, современных Ноmo sapiens sapiens. Этих пос-ледних теперь чаще всего называют просто современными людьми (modern men). Думаю, что эти африканские находки постигнет участь их европейских довюрмских собратьев, которых никто сей-час к Ноmo sapiens sapiens не относит.


    Вторую группа составляют палеоантропы, жившие в Вюрме I и первой половине Вюрме I-II, т. е. во время от 75-70 тысячи лет до 35-40 тысячи лет. К ним прежде всего относятся классические, типичные неандертальцы Западной Европы. Это поздние палеоант-ропы .


    Поздние палеоантропы пришли на смену ранним. Каждая из этих групп связана с одной из двух стадий эволюции каменной индустрии второй половины раннего палеолита: ранние палеоант-ропы - со стадией, представленной среднеашельскими, позднеашельскими, премустьерскими и раннемустьерскими культурами, поздние - со стадией, представленной культурами позднего мустье. Все это дает достаточное основание полагать, что ранние и позд-ние палеоантропы - это две последовательно сменявшиеся стадии эволюции палеоантропов.


    С точки зрения биологии нет препятствий к тому, чтобы рассматривать классических неандертальцев как потомков ранних палеоантропов. В пользу такого взгляда говорят все факты. Поэтому в настоящее время ни у кого не возникает сомнения, что класси-ческие неандертальцы позднего мустье произошли от ранних палеоантропов среднего ашеля - раннего мустье.


    Однако если классические неандертальцы представляют собой закономерный этап эволюции палеоантропов, то отсюда следует, что именно они и были предками неоантропов. В то же время открытие ранних палеоантропов сделало в еще большей степени зримой ту особенность классических неандертальцев, на которую дав-но уже обратили внимание противники концепции неандертальской фазы, а именно - специализацию их морфологического обли-ка, их отклонение от сапиентного направления.


    Признать типичных неандертальцев предками неоантропов означает не что иное, как допустить, что эволюция палеоантропов шла не по линии дальнейшего развития сапиентных признаков, которые были присущи ранним палеоантропам, а по более чем странному пути: вначале она привела к их почти полному исчезновению, а затем - к внезапному и крайне быстрому возрождению. С точки зрения биологии такое допущение совершенно невероятно.


    Именно поэтому многие антропологи, считавшие себя сторонниками концепции неандертальской фазы в эволюции человека, пришли к выводу, что от ранних палеоантропов развитие пошло в двух направлениях. Эволюция одной ветви пошла по линии дальнейшей сапиентации и завершилась где-то за пределами Европы возникновением современного человека; эволюция другой - по линии морфологической специализации, которая завершилась появлением на территории Западной Европы классических неандер-тальцев, которые были в дальнейшем вытеснены, истреблены и, может быть, частично ассимилированы пришедшими извне нео-антропами.


    Однако как эта, так и любая другая концепция, исключающая классических неандертальцев из числа предков современного человека, вступает в противоречие с целым рядом твердо установленных фактов. Прежде всего она находится в противоречии с данными археологии, которые свидетельствуют о существовании глубокой и прямой преемственной связи между позднемустьерской инду-стрией классических неандертальцев и позднепалеолитической ин-дустрией человека современного типа. Ныне если не все, то, во всяком случае, подавляющее большинство археологов признает, что поздний палеолит Европы возник из предшествовавшего ему на этой территории позднего мустье. А это с необходимостью предполагает признание классических неандертальцев предками современного человека.


    Факты опровергают концепцию, объясняющую отклонение классических неандертальцев от сапиентного направления длительным существованием этой группы в неблагоприятных условиях приледниковой зоны, какой была в то время Западная Европа. К настоящему времени палеоантропы, морфологический облик которых обнаруживает совершенно отчетливые черты специализации, были найдены и далеко за пределами этой области, причем и в районах с теплым климатом.


    Типичный неандерталец - человек из Джебель-Ирхуда (Марок-ко), который датируется 55 тыс. лет. Его индустрия - позднемусть-ерская. Очень близки к классическим западноевропейским неандер-тальцам палеоантропы из пещеры Мугарет-эт-Табун, Вади-эль-Амуд, Мугарет-эль-Кебара (все - Палестина), Шанидар (Ирак), Те-шик-Таш (Узбекистан) и Хауа-Фтеах (Ливия). Об их принадлежно-сти к той же стадии эволюции палеоантропов, что и западноев-ропейские классические неандертальцы, говорят не только данные морфологии. Все они жили в то же время, что и классические неандертальцы - в период от 75 до 35 тыс. лет назад. Их индустрия, так же как и индустрия классических неандертальцев Западной Европы, была позднемустьерской.


    Несомненные черты морфологической специализации отмечены у палеоантропов из грота Киик-Коба и стоянок Заскальная V и VI (Крым). Все они связаны с индустрией развитого мустье. Время их существования - Вюрм I. Необычайную близость к палеоантропам Западной Европы обнаруживает находка в Баракаевской сто-янке (Западный Кавказ). Крайне специализированную форму пред-ставляет человек, останки которого были найдены в Брокен-Хил-ле (теперь - Кабве) в Замбии.


    Во всяком случае фактом является то, что во время, соответствующее Вюрму I, не было найдено никаких других палеоантропов, кроме специализированных, ни в Европе, ни за ее пределами. Не обнаружено даже следов существования в то время “прогрессив-ной” ветви палеоантропов, развитие которой вело бы прямо к нео-антропу, не говоря уж о следах бытия настоящих людей современного физического типа. Палеоантропы с сапиентными особенностями появились снова только во время, соответствующее Вюрму I-II Европы.


    Но они существенно отличались от ранних палеоантропов. У них отсутствовали характерные для палеоантропов архаические признаки. Они были, по существу, не столько палеоантропами, сколько существами, промежуточными между палеоантропами и людьми современного физического типа. Их можно назвать позд-нейшими палеоантропами.


    Наиболее яркие представители этой стадии - люди из пещеры Мугарет-эс-Схул (Палестина). Особенности морфологической организации людей из Схула показывают, что эти люди представ-ляют собой формы, промежуточные не просто между неандерталь-цами и современными людьми, а между палеоантропами, либо пол-ностью совпадавшими, либо очень близкими к классическим неан-дертальцам Западной Европы, с одной стороны, и неоантропами - с другой. К такому же выводу пришли многие исследователи. К настоящему времени формы, промежуточные между классическими неандертальцами и людьми современного типа, найдены и на тер-ритории Западной Европы. Таков человек из Ханеферзанда (Германия). В свое время многие антропологи рассматривали подоб-ных людей как формы переходные от классических неандертальцев к людям современного типа.


    Сейчас, как уже отмечалось, большинство антропологов стоит на позиции раннего африканского происхождения Ноmo sapiens sapiens. Сторонники такой точки зрения с неизбежностью исключают не только типичных, но и атипичных неандертальцев из числа предков современного человека. Наличие упомянутых выше промежуточных форм они объясняются метисацией между неандертальцами и Ноmo sapiens sapiens.


    Но раз такая метисация имела место, то это означает, что эти две формы были не двумя разными видами, а двумя подвидами одного вида. В результате всех этих рассуждений две формы, которые считались столь различными, что многие антропологи полностью исключали даже мысль о происхождении одной из них от другой, были - вопреки всему имеющемуся материалу - объединены в один вид.


    В действительности, как признают и сторонники указанной точки зрения, нет никаких доказательств метисации между этими двумя формами. Но даже если бы это было доказано, отсюда отнюдь еще не следует вывод об их принадлежности к одному виду. Как свидетельствуют данные зоологии, и в случае скрещивания представителей двух близких видов возможно появление полноценного и способного к размножению потомства.


    Сторонники всех концепций, исключающих классических неандертальцев из числа предков современных людей - будь то приверженцы неандертальской фазы в эволюции человека, или ее ярые противники, - оказываются не в состоянии ни опровергнуть, ни объяснить все приведенные выше факты. Поэтому постоянно критикуемый взгляд на классических неандертальцев как на предков неоантропов все время находил и находит сторонников, причем не столько среди антропологов, сколько среди археологов.


    Почему же, однако, широкого распространения он давно уже все-таки не имеет? Главная причина состоит в том, что ни один из антропологов, выступавших в его защиту, даже не попытался объяснить ни причину исчезновения сапиентных признаков при переходе от ранних палеоантропов к поздним, ни механизм их возрождения при переходе от поздних палеоантропов к неоантропам. И это понятно. Ведь с чисто биологической точки зрения все это совершенно невероятно. А все эти ученые - биологи. Поэтому они всегда старались обойти эти вопросы.


    Но даже если не принимать во внимание специализацию классических неандертальцев, то все равно с чисто биологической точ-ки зрения невозможно объяснить, каким образом почти совсем не изменявшаяся в течение десятков тысяч лет морфологическая организация классических неандертальцев смогла в течение каких-то всего лишь 4-5 тыс. лет трансформироваться в существенно отличную от нее физическую организацию неоантропа. И этот вопрос также является камнем преткновения для антропологов, считаю-щих классических неандертальцев предками неоантропов: эти ученые его также предпочитают не касаться, что, разумеется, ослабляет их позицию.


    Таким образом, с чисто биологических позиций объяснить эволюцию палеоантропов и их превращение в неоантропов невозмож-но. Но в этом нет ничего удивительного. С переходом от хабилисов к архантропам биологическое развитие наших предков из само-стоятельного процесса, каким оно было раньше, превратилось в один из моментов другого, более сложного процесса - антропосоциогенеза. И это исключает подход к формированию морфологической организации человека лишь с позиций биологии.


    2.3.9. Социальные отношения и духовный мир поздних палеоантропов


    Превращение ранних палеоантропов в поздних было связано с переходом от одного этапа эволюции каменной индустрии к другому - в целом, несомненно, более высокому. Но эта смена означала прогресс не только в развитии производственной и вообще хозяй-ственной деятельности. Она - и это для нас самое важное - была оз-наменована резким переломом в формировании общественных отношений. Признаков этого перелома много.


    Данные палеоантропологии и археологии свидетельствуют: в праобщине ранних палеоантропов, как и в праобщине архантропов, довольно широко бытовало убийство и, может быть, каннибализм. Поврежден сильным ударом, причинившим смерть, и вскрыт череп из Штейнгейма. Следы нескольких ран, нанесенных дубинами и острыми каменными орудиями, обнаружены на черепе из Эрингсдорфа. Он тоже был вскрыт для извлечения мозга. Следы смертельного удара, причиненного ударом тяжелого тупого ору-дия, обнаружены на одном из черепов, найденных в Фонтешеваде. Вскрыт для извлечения мозга один череп из Саккопасторе. Всего, по подсчетам некоторых исследователей, следы смертельных ранений обнаружены на черепах и скелетах 16 из 25 ранних палеоант-ропов, остатки которых были найдены в Европе.


    Остатков поздних палеоантропов найдено гораздо больше, чем ранних. Однако более или менее убедительные признаки насильственной смерти и следы каннибализма обнаруживаются значительно реже. Среди многочисленных находок классических неандер-тальцев Западной Европы таковых две. Одна из них - Монте-Чирчео I (Италия). Другая сделана в гроте Ортю во Франции. Один несомненный случай убийства отмечен среди позднейших палеоантропов. Череп и скелет Схул IX носят следы ранений, вызвавших смерть.


    Не может быть, конечно, исключено и то, что повреждения на черепах некоторых из названных выше ранних палеоантропов, истолковываемые как следы смертельных ран, причиненных оружием, на самом деле имеют посмертное происхождение и связаны с действием естественных сил. Однако, в любом случае контраст между ранними и поздними палеоантропами в этом отношении поразителен. Кроме этих имеются и другие данные о более высоком, чем у ранних палеоантропов, уровне сплоченности коллектива поздних неандертальцев.


    К эпохе палеоантропов относится появление первых бесспорных памятников духовной культуры. Наиболее известные из них - погребения. Они появились только с переходом от ранних палеоантропов к поздним. Раньше труп просто выбрасывали. Теперь же, когда человек умирал, в пещере, которая была местом жилья груп-пы, вырывалась яма. В нее клали покойника, а также нередко куски мяса и орудия. Затем яму засыпали землей, закладывали ветвями и камнями. Этот факт истолковывается по-разному. Некоторые исследователи полагают, что он свидетельствует о появлении у позд-них палеоантропов веры в души умерших и загробную жизнь. Но возможно и другое объяснение.


    Появление погребений бесспорно свидетельствует о том, что живые стали заботиться о мертвых. Совершенно ясно, что забота живых членов коллектива о мертвых не могла бы появиться без возникновения заботы живых членов коллектива друг о друге. По данным этнографии, у народов, стоящих на стадии первобытного общества, забота о мертвых объясняется тем, что они и после смерти продолжали считаться членами коллектива. Заботу о по-койниках, которую проявляли поздние и позднейшие палеоантропы невозможно объяснить, не допустив, что мертвецы рассматривались как полноправные члены коллектива - праобщины. Но осоз-нание связи между мертвыми членами коллектива и коллективом невозможно без осознания связи между всеми живыми его членами, то есть без осознания единства праобщины.


    Так как человек и после смерти продолжал считаться членом коллектива, то на него и тогда продолжало распространяться действие норм, регулирующих отношения внутри коллектива. Как мы уже знаем, ранняя первобытная община была коммуной. Все средства производства и предметы потребления, прежде всего - пища, находились в полной собственности коллектива. В силу этого каждый член общины имел безусловное право на долю этих благ.


    Целый ряд особенностей неандертальских погребений свидетельствует о том, что в праобщине поздних палеоантропов уже в значительной степени утвердились подобного рода отношения. Каждый член праобщины имел право жить в пещере - месте обитания коллектива. Поэтому покойника оставляли в жилище. Каждый член праобщины имел право на часть добычи коллектива. Поэтому рядом с покойником клали причитавшуюся ему долю. Покойник продолжал сохранять право на орудия, бывшие собственностью праобщины. Этим, скорее всего, объясняется нахождение орудий возле скелетов. В то же время одной только заботой о мертвых появление погребений объяснить нельзя.


    У всех первобытных народов обнаруживается двойственное отношение к покойникам. С одной стороны, о них горевали и заботились, с другой - их опасались, боялись. Как свидетельствуют данные этнографии, представление о душе, покидающей тело после смерти, и страх перед ней - явление довольно позднее. Более раннее - представление о “живых” мертвецах (вурдалаках, упырях, вам-пирах), выходящих из могил и вредящих живым. А наиболее древ-нее и едва ли не первоначальное - убеждение в существовании исходящего от трупа таинственного, но вредного для живых влияния, несущего болезни и смерть.


    Существование этого последнего верования зафиксировано у всех народов мира. Именно для того, чтобы нейтрализовать это исходящее от трупа смертоносное влияние, его закапывали, закладывали камнями, а нередко и связывали, в результате чего тело принимало скорченное, точнее скрюченное положение. Все эти признаки, включая скрюченность трупов, присущи и неандертальским погребениям. Поздние палеоантропы не только заботились о покойниках, но и боялись их.


    Страх перед трупами имел столь универсальное распространение среди народов, находившихся на стадии доклассового общества, и был столь живучим, что его невозможно объяснить, не допустив, что трупы на самом деле представляли реальную опасность для живых. Они стали опасными тогда, когда люди начали заботиться о мертвых. Пребывание разлагающегося трупа в жилище оказывало вредное влияние на живых, влекло за собой болезни и смерть других членов коллектива. Ставшая обычной забота о больных членах праобщины способствовала передаче инфекции от них к здоровым, что влекло за собой новые случаи заболевания и смерти.


    Люди не могли с течением времени не осознать, что им со стороны покойников грозит опасность, что от покойников исходит какое-то смертоносное влияние. Раскрыть действительную природу этого вредоносного влияния палеоантропы, вполне понятно, не могли. Оно было ими осознано, но в иллюзорной форме. Осознание это пришло к ним не в процессе размышлений, а в ходе прак-тической деятельности, направленной на нейтрализацию реального вредоносного влияния трупа.


    Средствами нейтрализации были закладывание его ветвями, камнями, засыпание землей, наконец, помещение в специально вырытую яму с последующим засыпанием землей. Все эти меры нейтрализовали опасность, исходившую от разлагающегося трупа, но не могли помешать передаче инфекции от больных к здоровым. Чувствуя недостаточность этих мер, люди начали применять и такие приемы, как, например, связывание покойника.


    Таким образом, причиной появления погребений поздних палеоантропов явилось совместное действие двух противоположных факторов: заботы о членах своего коллектива и страха перед трупами.


    Сенсацию в свое время вызвало исследование почвы вокруг одного из погребений в пещере Шанидар (Ирак), возраст которого определен примерно в 60 тыс. лет. Как выяснилось, в могилу человека, получившего обозначение Шанидар IV, были положены цве-ты, связанные в букеты, что позволило, в частности, установить, что захоронение произошло в период между концом мая и началом июля.


    Эта находка в какой-то степени приподнимает завесу, скрыва-ющую от нас духовную жизнь поздних палеоантропов. Она прежде всего говорит о развитии у них чисто человеческих эмоций. Но это еще не все. Из 8 видов растений, цветы которых были положены в могилу, 5 обладали целебными свойствами, 1 был съедобным и 1 - одновременно и целебным, и съедобным. Такой подбор вряд ли можно считать чисто случайным. Вероятно, поздние палеоантропы уже знали полезные свойства этих растений. Несколько видов из этих 7 до сих пор используются в народной медицине этого региона для лечения ран и воспалений.


    Кроме погребений имеются и другие данные, свидетельствующие о существовании у поздних палеоантропов заботы друг о дру-ге. Об этом, в частности, говорит еще одна находка в уже упоми-навшейся пещере Шанидар. Речь идет о взрослом мужчине, который получил наименование Шанидар I. Жил он примерно 45 тысяч лет тому назад. У него задолго до смерти была серьезно повреждена левая глазная впадина, в результате чего он был, вероятно, слеп на левый глаз. Два повреждения обнаруживает правое плечо. Правая рука была, по-видимому, ампутирована выше локтя. И произошло это задолго до его смерти. Об этом говорят следы зажив-ления раны и атрофия оставшейся части руки. Правая ключица бы-ла поражена остеомиелитом, лодыжка и колено правой ноги - сильнейшим артритом. К этому можно добавить заживший перелом од-ной из костей правой стопы и, наконец, полностью стертые зубы.


    Таким образом, Шанидар I был по существу полным калекой, неспособным не только внести какой-либо существенный вклад в обеспечение существования коллектива, но даже прокормить и защитить самого себя. И тем не менее он дожил, по крайней мере, до 40 лет, что для неандертальца означало глубокую старость. 40 лет для неандертальца эквивалентны примерно 80 годам для современного человека. А некоторые исследователи определяют его возраст в 50-60 лет. И он вполне мог бы прожить больше, если бы не обвал кровли пещеры.


    По крайней мере последние годы жизни полным калекой был и человек из Ла Шапелль-о-Сен (Франция), умерший в возрасте 55-60 лет. Весь его позвоночник был поражен жесточайшим деформиру-ющим артритом. Он был буквально скрючен и, разумеется, не мог принимать участия в охоте. Даже ел он, по-видимому с трудом, ибо артритом был поражен также сустав нижней челюсти, Кроме того, у него отсутствовали почти все зубы. В дополнение ко всему, у него когда-то было сломано ребро.


    На какую участь были бы обречены подобные существа, если бы они жили в зоологическом объединении, - об этом красноречиво повествуют данные о наших ближайших животных родственни-ках - шимпанзе. В течение многих лет велись наблюдения за жиз-нью этих обезьян в национальном парке Гомбе (Танзания). Од-нажды там разразилась эпидемия полиомиелита, в результате которой некоторые животные стали калеками.


    У одного взрослого самца, которого исследователи именовали Мак-Грегором, были парализованы обе ноги, что с неизбежностью обрекало его на гибель. Страшную картину представляли послед-ние дни его жизни. “Но самым ужасным в этой кошмарной истории, - писала Дж. Лавик-Гудолл - было то, как отнеслись остальные шимпанзе к ставшему калекой сородичу... Когда Мак-Грегор впервые появился в лагере и уселся в высокой траве неподалеку от места подкормки, все взрослые самцы приблизились к калеке и уставились на него, распушив шерсть, а потом начали демонстри-ровать угрозы. Они не только угрожали старому больному самцу, но кое-кто пытался и в самом деле атаковать его. Он же, неспособ-ный ни убежать, ни обороняться, с искаженным от ужаса лицом и оскаленными зубами лишь втягивал голову в плечи и, съежившись, ждал нападения”.[37] И нападение последовало. Один самец ударил Мак-Грегора несколько раз по спине, другой налетел на него, раз-махивая здоровенной веткой. Только вмешательство исследователей заставило самцов удалиться.


    Судьба Шанидара I и Ла Шапелль была совершенно иной. И это означает, что в праобщине поздних палеоантропов уже утвердились коммуналистические отношения собственности. Только в условиях бесперебойного действия коммуналистического распределения люди, подобные Шанидару I и Ла Шапелль, могли изо дня в день получать потребную для их существования долю продукта. В любых других условиях они с неизбежностью были обречены на смерть от голода. На гибель они были бы обречены не только в случае полного господства доминирования, но и в случае частых рецидивов зоологического индивидуализма в этой области.


    Эти находки свидетельствуют, однако, не только о существовании коммуналистических отношений, но и о том, что эти отношения стали если не полностью, то в значительной степени определять остальные отношения в праобщине. Шанидар I не только получал пищу в достаточном количестве - он вообще находился под защитой коллектива: о нем заботились, его выхаживали, когда он был серьезно болен. И он не был в этом отношении исключением: число таких примеров можно было бы без труда умножить.


    Постоянная забота членов праобщины друг о друге предполагала осознание как своего единства, так и своего отличия от членов других праобщин. Самая примитивная и архаичная из всех известных форм осознания общности членов человеческой группы - тотемизм. Он имел самое широкое распространение среди народов, находившихся на стадии первобытного общества.


    Тотемизм в своей исходной форме - вера в глубокое тождество всех членов того или иного первобытного человеческого объединения (чаще всего - рода) с особями одного определенного вида животных. Этот вид (а тем самым и каждый индивид, относящийся к нему) - тотем данной группы людей и тем самым каждого из ее членов. В тотемизме в наглядной форме нашло свое отражение выражение реальное единство всех людей, составляющих данное объединение, и в то же время их отличие от членов всех других человеческих групп.


    Основанное на анализе неандертальских погребений предположение, что в эту эпоху уже возникло осознание единства человеческого коллектива, и базирующееся на данных этнографии предположение, что первоначальной формой осознания единства человеческого коллектива был тотемизм, находит свое подтверждение в данных археологии.


    В двух из трех камер пещеры Драхенлох (Швейцария) на некотором расстоянии от стен (40 - 60 см) были воздвигнуты стенки из плиток известняка высотой до 80 см. В образовавшемся промежут-ке были сложены медвежьи кости, главным образом черепа - частью целые, частью разбитые, по 3 - 4 и более вместе, расположенные в определенном порядке. При черепах находились по два первых позвонка - свидетельство того, что они были положены ту-да еще свежими. Вместе с черепами находились длинные кости конечностей. Перед входом в третью камеру были обнаружены 6 сложенных из плиток известняка прямоугольных ящиков, покрытых сверху каменной плитой. Ящики также оказались заполненными черепами и длинными костями конечностей медведя. И, наконец, в одном месте пещеры был найден целый череп медведя, окруженный небольшими камнями, расположение которых следовало контуру черепа.


    Драхенлох не исключение: подобного рода памятников найдено множество: Вильденманлислох (Швейцария), Петерсгеле (Германия), Зальцофен (Австрия), Ле Фюртэн, Регурду (оба - Франция), Цуцхвати (Грузия) и др. Объектами такого или сходного отношения был не только медведь, но и зубр, горный козел, бык, лань: Ильская (Кубань), Тешик-Таш (Узбекистан), Схул, Кафзех (обе пещеры - Палестина), Все эти находки, исключая Драхенлох, который, возможно, относится к премустье или раннему мустье, связаны с индустриями позднемустьерского типа.


    Несомненно, что в этих случаях мы имеем дело с такой человеческой деятельностью, которую невозможно истолковать как утилитарную. Она связана с существованием у людей, кроме здравых знаний о внешнем мире, также и иллюзий, причем иллюзий особого рода - религиозных.


    Практическую деятельность людей можно грубо подразделить на два основных вида. Когда человек имеет в своем распоряжении достаточно необходимых материальных средств и знает внутренние связи явлений, он правильно ставит цели, верно планирует ход своих действий и своей деятельностью предопределяет ход и исход реальных процессов. В таком случае человек - хозяин положения: он свободно принимает решения, свободна и его практическая деятельность.


    Когда же человек не располагает материальными средствами, необходимыми для того, чтобы предопределить течение событий, то он, как правило, одновременно не способен раскрыть внутренние связи явлений и предвидеть будущее. В таком случае ход и исход его деятельности, течение и результат реальных процессов зависят не столько от его собственных усилий, сколько от случайного стечения обстоятельств. Именно от их не поддающегося учету и контролю стечения, а не от сил самого человека зависит в таких ус-ловиях, увенчаются ли его действия успехом, или он потерпит не-удачу.


    Здесь перед человеком выступает то, что обычно называют удачей, фортуной, везением. Ему может повезти, а может - не повезти. Человек в таком случае бессилен перед природой. Он - не хозяин положения. Его деятельность не свободна. Он - раб случайностей, в которых проявляет себя слепая необходимость природы. Бессилие человека перед слепой необходимостью природы есть одна сторона явления. Другая ее сторона - власть этой необходимости над человеком.


    Вполне понятно, что грань между свободной и несвободной практической деятельностью весьма относительна, но тем не менее она всегда существовала. Свободная практическая деятельность была основой получения знаний о природных и социальных явлениях, накопления верных представлений о реальном мире. Совокупность этих знаний, которые носили сугубо эмпирический характер и не образовывали целостной системы, следует назвать здравым знанием (здравознанием).


    В здравознании можно выделить два компонента. Один из них - знание о том, как нужно действовать, чтобы добиться желаемого результата - знание способов, приемов, рецептов действий. Этот компонент здравознания назовем прагмазнанием или делознанием.


    Второй компонент - знание о свойствах и качествах реальных объектов и связях между явлениями действительности. Это - пред-метознания или вещезнания. К нему относится, в частности, знание примет, позволявшее предвидеть наступление тех или иных собы-тий, хотя при этом люди часто не знали, какая связь существует между данной приметой и данным событием.


    Свободная практическая деятельность в процессе которой добывалось здравознание, была основой формирования логического образа мышления. Иную роль играла несвободная практическая деятельность.


    На самых ранних стадиях развития человечества почти вся практическая деятельность пралюдей была несвободной, зависимой. На каждом шагу прачеловек ощущал зависимость результатов деятельности не столько от собственных усилий, сколько от неконтролируемой игры случайностей. Особенно это сказывалось в охоте.


    Сам ход практической деятельности неопровержимо доказывал человеку существование каких-то не зависящих от него сил, влияющих на ее результаты, и тем самым на всю его жизнь. Поэтому прачеловек неизбежно должен был осознать власть этих сил над собой и тем самым свою беспомощность перед ними.


    Однако это произошло не сразу. Осознание собственного бессилия в одной сфере деятельности было невозможно без осознания собственной силы в другой сфере. Такой областью прежде всего бы-ла деятельность по изготовлению орудий. Только тогда, когда человек постиг свою силу и власть над определенным кругом явлений, он оказался способным осознать, что в других сферах он хозя-ином не является, что там действуют какие-то силы, над которыми он не властен, но которые господствуют над ним. Эта власть слу-чайностей - власть слепой необходимости - была осознана в иллю-зорной форме. Господствующие над человеком, определяющие те-чение и результаты его практической деятельности естественные силы природы были в конечном счете осмыслены как надприродные, сверхъестественные. Так возникла первобытная религия.


    Она зародилась не в процессе размышлений над причинами каких бы то ни было природных или социальных явлений. Осознание зависимости исхода человеческих действий от сил иных, чем естественные способности человека, пришло в ходе практических попыток во что бы то ни стало гарантировать достижение желаемых результатов.


    Люди в ту эпоху действовали путем проб и ошибок. Поэтому наряду с действиями, которые реально способствовали достижению цели, действиями здравыми, они совершали массу действий, в действительности ненужных, лишних, зряшных. В сфере свободной практический деятельности происходил своеобразный отбор отдельных акций, действий. Выявлялись здравые действия и происходил отсев лишних, зряшных. Происходила выработка здравого об-раза действий.


    Иначе обстояло дело в сфере несвободной практической деятельности. В силу того, что здесь результат деятельности зависел не столько от собственных усилий человека, сколько от случайного стечения обстоятельств, отделение нужных действий от ненужных было делом крайне трудным, а иногда и невозможным. В резуль-тате те или иные действия, реально не нужные для достижения цели, могли закрепиться. Так здравые человеческие действия стали обрастать такими действиями, которые в действительности были совершенно не нужны, но рассматривались людьми как абсолютно необходимые для достижения цели и поэтому сознательно повторя-лись ими, отнимая и время, и силы. Такие действия были не просто не нужными, а паразитическими.


    Возникший как восполнение бессилия несвободной практической деятельности паразитический образ действия с необходимостью вызвал к жизни иллюзорный образ мысли. Наряду со знанием о здравых действиях человека, естественным, понятным образом вызывающих те или иные нужные ему результаты, возникла вера в то, что наряду с такими действиями существуют акты и совершенно иного рода, которые обеспечивают успех человеческой деятельности каким-то совершенно непонятным способом. Иными словами, кроме знания о реальных влияниях одних человеческих действий, о естественных силах и способностях человека, возникла вера в существование таинственных влияний других человеческих действий, о наличии у человека каких-то непонятных сил и способностей.


    Возникнув, иллюзорный образ мысли вместе с паразитическим способом действия образовал то, что принято называть магией или колдовством. Магия есть неразрывное единство магического образа действия (колдовства) и магического способа мысли. Сущность ее, как и любой другой формы религии, заключается в вере в сверхъестественную силу. Но эта сверхъестественная сила мыслится в магии как присущая самому человеку, колдуну. Сверхъестественное влияние приписывается определенным человеческим действиям (магическим обрядам) самим по себе.


    Вместе с магией возник новый вид знания. Это прежде всего, знание о том, какие магические действия нужно совершить, чтобы добиться желаемой цели, - обрядознание. Обрядознание неразрывно связано с верой в сверхъестественную силу и неотделимо от нее. Оно не только не способствовало увеличению власти человека над миром, но, наоборот, было препятствием для этого. Это знание было бесполезным, пустым. Первоначально пустознание сводилось к обрядознанию. Позднее появились и другие его формы.


    Магия была древнейшей, первоначальной формой религии. Этот вывод находит свое подтверждение в данных археологии. На-ука в настоящее время не располагает никакими фактами, которые давали бы основание полагать, что религия возникла еще у архан-тропов. Несколько иначе обстоит дело с поздними палеоантропами. В позднемустьерской стоянке Ла Феррасси (Франция) был най-ден камень с намеренно нанесенными на него красными пятнами, а также и каменная плита с чашевидными углублениями. Плитка со следами красной краски была найдена и в Ле Мустье (Франция). Ряд исследователей высказали предположение, что камни со следами раскраски - памятники инсценировки охоты, во время которых сами камни изображали животных, а красные пятна - раны. Однако по мнению некоторых из ученых, эти инсценировки еще не но-сили магического характера: они были репетициями, во время которых происходило распределение ролей в предстоящей охоте.


    С предположением, что у пралюдей охоте предшествовала ее репетиция, можно согласиться. Усложнение охотничьей деятельности неизбежно потребовало на определенном этапе предварительной выработки плана действий. В силу крайней конкретности мы-шления пралюдей выработка плана охоты и распределения ролей могли происходить только в виде инсценировки охоты, ее репетиции.


    Первоначально инсценировка охоты не носила магического характера, однако в дальнейшем она с неизбежностью превратилась в обряд. О том, что к тому времени, к которому относятся описанные выше находки, превращение уже завершилось, свидетельствуют каменные пятна на камне, символизирующие раны, которые будут нанесены животному. Никакой реальной практической нужды в символическом нанесении ран подобию зверя, разумеется, не было.


    Невозможно приписать никакой реальной практической функции найденной в Ла Феррасси плите с чашевидными углублениями. Исследователи связывают ее, так же как и камень с нанесенными красными пятнами, с репетициями охоты, рассматривая плиту как зачаточное изображение животного, а углубления на них как изображение ран. Появление изображения ран на камнях, представляющих собой подобие животных, по-видимому, можно рассмат-ривать как свидетельство о начале зарождения изобразительного искусства, которое расцвело в позднем палеолите.


    Взгляда на палеолитическое искусство как на теснейшим образом связанное с магией, придерживаются многие исследователи, в том числе и отечественные. Эта точка зрения не находится в противоречии с фактом реалистического характера искусства позднего палеолита. Как свидетельствуют данные этнографии, близость изображения к оригиналу считалась у многих народов необходимым условием успеха обрядов подражательной магии.


    К эпохе палеоантропов относится еще целый ряд памятников, с трудом поддающихся интерпретации, но, вероятно, также связанных с зарождающимися религией и искусством. Один из самых ранних был найден в пещере Пеш де л'Азе (Франция) в слое со среднеашельскими орудиями. Это - часть ребра быка со следами гравировки. На плоской поверхности кости обнаруживается целая серия линий и насечек, которые нанесены явно преднамеренно. В более позднем слое с мустьерскими орудиями была найдена кость, которая намеренно просверлена. Небольшая кость, на которой был нанесен целый ряд параллельных нарезок, была найдена и в пещере Ла Феррасси. Насечки на куске кости из мустьерской стоянки Бачо Киро (Болгария) образовывали зигзаг.


    Кости с насечками и даже крестообразной зарубкой были найдены в стоянке Вилен (Германия). Галька и обломок гальки со следами выгравированных на них линий были обнаружены в мустьерском слое грота Истюриц (Франция). На стоянке в Турске Маштале (Чехия) среди других находок встретилась фаланга оленя с нанесенными на нее геометрически правильными линиями. В гроте Тиволи (Италия) на одной из галек была выбита ямка. Небольшая плитка известняка, на одной из поверхностей которой исключительно чет-ко был вырезан крест, найдена в Цонской пещере в Южной Осетии.


    В пещере Ла Кина (Франция) были найдены два своеобразных предмета, которые исследователи именуют подвесками или кулонами. Один из них был сделан из фаланги оленя, другой из клыка ли-сы. При просверливании клыка он треснул и был выброшен. В гроте Пролом в Крыму была найдена подвеска с круглым отверстием в 2 мм. Ее носили на шее, причем в течение долгого времени. Облом-ки костей животных с просверленными отверстиями были открыты в стоянке Заскальная VI в Крыму.


    Самая интересная находка была сделана в позднемустьерской стоянке Тата (Венгрия); возраст ее - 50 тыс. лет - был определен радиоуглеродным методом. Мастер отделил от зуба мамонта кусок размером в 11 см. На пластину была нанесена гравировка, пласти-не придана овальная форма, а затем она была отполирована до зеркального блеска и, наконец, покрыта охрой. Исследователь, об-наруживший этот предмет, рассматривает его как чурингу (свя-щенный объект аборигенов Австралии, обладающий магической силой). Края предмета были закруглены, по-видимому, в результате длительного постоянного пользования. Там же был найден слегка отшлифованный круглый нуммулит (вид раковины) с вырезанным на его поверхности крестообразным знаком. Существует предположение, что он был амулетом.


    Одна из самых последних находок в этой серии - сделанная археологом А.П.Чернышем находка во втором мустьерском слое сто-янки Молодова I лопатки мамонта размером 50х50 см, на поверхности которой отчетливо видна серия насечек, тонких выгравированных линий, ямок и лунок, а также нарисованных черным линий.


    По мнению первооткрывателя, в центральной части верхней плоскости лопатки высеченные линии образуют контуры линии животного, возможно, оленя. Как полагает он, перед нами здесь целая сложная композиция с фигурой животного в центре. Если он прав, то здесь мы имеем дело с хотя еще и примитивным, но тем не менее подлинным произведением изобразительного искусства.


    Во многих мустьерских стоянках были найдены такие природные краски, как желтая и красная охра и окись марганца. О том, зачем они были нужны палеоантропам, можно только строить догадки.


    В целом, приведенные выше материалы делают весьма вероятным предположение, что у палеоантропов уже начала зарождаться магия. Если первоначально магическое влияние приписывалось лишь человеческим действиям, то в дальнейшем им стали наделяться и вещи. Но это произошло не сразу.


    В процессе своей жизни и деятельности люди неизбежно стал-кивались со случаями, когда те или иные объекты внешнего мира оказывали на них определенное воздействие. В одних случаях при-рода этого воздействия была в основном понятна. Зверь мог ранить или убить человека, упавший с кручи камень - нанести пов-реждение, огонь - причинить ожог. Знание об этих воздействиях было вполне здравым. Но были предметы, которые, как показывала практика, несомненно влияли на людей, но каким-то совершенно понятным образом. Люди, например, убеждались, что от трупа, оставленного в пещере, исходило вредоносное влияние, но природу этого влияние понять не могли. Это влияние выступало как непонятное, таинственное.


    В этом смысле можно, вероятно, говорить о том, что вредоносное влияние трупа отражалось в головах людей не в адекватной, а иллюзорной форме. То же самое можно сказать и о рассмотренных выше табу. Они вполне могуто быть охарактеризованы как иллюзорное отражение реально существующих сил.


    Но отнюдь не означает, что в этих случаях мы имеем дело с религией. Понятия иллюзии и религии далеко не совпадают. Всякая религия представляет собой иллюзорное отражение мира, но не всякое иллюзорное отражение мира есть религия. Существуют раз-нообразные формы нерелигиозных иллюзий, включая и иллюзии идеологические.


    Религия есть иллюзия особого рода. В религии существующие реальные силы отражаются не просто в иллюзорной форме. Специфика религиозной иллюзии заключается в том, что в ней силы, которые существуют реально, т.е. силы естественные, приобретают облик сил, которых в действительности нет, сил сверхъестественных.


    Поэтому религия всегда предполагает веру. В несуществующие в реальности силы нужно прежде всего верить. Это хорошо видно уже на примере самой первой формы религии - магии. Люди вери-ли в несуществующее в действительности влияние магических ак-тов вначале на ход и исход здравых человеческих действий, а в последующем и непосредственно на различные объекты мира, включая людей.


    Вера в сверхъестественные силы не только не предполагает здравого знания о реальных силах, отразившихся в такой форме в сознании человека, но, наоборот, полностью исключает такое знание. Когда естественные силы выступают в облике сверхъестественных, то это не только не открывает, но, наоборот, полностью закрывает путь к их здравому познанию. Сверхъестественные силы заведомо не могут быть предметом последнего.


    В отличие от воздействия магических обрядов на ход и исход человеческих действий вредоносное же влияние трупов на людей было влиянием реальным, а не сверхъестественным. Оно было объектом здравого знания, хотя и принявшего иллюзорную форму. И первоначальные меры, которые люди предпринимали, чтобы обе-зопасить себя от опасного влияния трупа - помещение в яму и засыпание землей, - были то же вполне здравыми.


    Но когда люди начали связывать трупы, то это означало, что они стали приписывать им силу, которой те в действительности не обладали, силу сверхъестественную. А сами эти действия приобрели характер магических обрядов, причем своеобразных. Целью их была нейтрализация уже не реального, а магического, сверхъестественного влияния трупов.


    Так возникла вера в существование у тех или иных объектов внешнего мира свойства магического влияние на людей - примитивный фетишизм. Одновременно возник еще один вид пустознания - знание уже не об обрядах, а о таинственных, сверхъестественных свойствах и качествах реальных объектов. Этот вид пустознания, неразрывно связанный, как и обрядознание, с верой в сверхъестественную силу можно назвать суезнанием.


    Таким образом, неандертальские погребения, помимо всего прочего, - доказательства существования у поздних неандертальцев религии в форме магии и примитивного фетишизма. О появлении фетишизма, возможно, свидетельствуют некоторые из описанных выше предметов, найденных в мустьерских стоянках, особенно те, которые истолковываются исследователями как амулеты, чуринги.


    В свете сказанного действия людей, выразившиеся в появлении памятников типа Драхенлох, нельзя расценить иначе, как магические, ритуальные, обрядовые. Обычай собирать и хранить головы или черепа, а также кости убитых животных имел в недалеком прошлом универсальное распространение. Он существовал практически у всех народов, находившихся на стадии доклассового общества, а его пережитки отмечены у огромного числа народов, живших в классовом обществе.


    Особенно часто объектом такого отношения были головы и ко-сти медведя. В большинстве случаев череп и кости медведя вешались на деревья, высокие пни, столбы, шесты, несколько реже их помещали на особый помост, складывали в специальный сруб или амбар, реже - зарывали в землю.


    У нивхов района Чоме (Дальний Восток) завернутые в бересту медвежьи головы хранились вместе с лапами в особом амбаре, расположенном в нескольких десятках шагов от стойбища. Неподале-ку от амбара находилось место погребения остальных костей. Аналогия с находкой в Драхенлохе просто поразительна. И там, и тут существовало особое хранилище для голов и лап, рядом с которым находилось скопление остальных костей.


    Все подобного рода действия представляли собой проявление своеобразной, магической, обрядовой заботы об убитом животном. Цель этих действий - искупить вину охотников перед убитым зверем и обеспечить телесное его возрождение.[38] Анализ таких об-рядов показывает, что в исходной своей форме они были связаны с тотемизмом. Все это дает основание полагать, что и памятники ти-па Драхенлох - свидетельства существования в эпоху палеоантропов не только магии, но и тотемизма.


    Тотемизм сам по себе религией не является. Это, конечно, иллюзорное осознание реального единства коллектива. Но данная иллюзия - не религиозная. В тотемизме отсутствует главный признак религии - вера в сверхъестественную силу. Но в процессе своего развития он оказался тесно связанным с различного рода магическими обрядами, что и дало основание рассматривать его как форму религии.


    Таким образом, имеются серьезные основания полагать, что у поздних палеоантропов уже существовали тотемизм, магия, фетишизм и определенные зачатки изобразительного искусства. Если находки в Драхенлохе относятся, как полагают некоторые ученые, к премустье или раннему мустье, то их можно истолковать как до-казательство зарождения тотемизма еще на стадии ранних палеоантропов. Но во всяком случае законно предположение, что явления духовной жизни, столь отчетливо обнаружившие себя на стадии поздних палеоантропов, - тотемизм и магия - начали формироваться еще на предшествующем этапе.


    2.3.10. Прогресс и регресс в развитии поздних палеоантропов


    В свете приведенных данных бесспорно, что по уровню общественного развития поздние палеоантропы стояли значительно выше ранних палеоантропов. Они, вне всякого сомнения, представители нового, более высокого этапа в формировании человеческого общества, закономерно пришедшего на смену предшествующему этапу. В этом отношении ни о каком их уклонении от пути, ведущего к неоантропу, не может быть и речи. В плане развития общественных отношений поздние палеоантропы, бесспорно, - предшественники человека современного типа.


    Как свидетельствуют все данные, праобщина поздних палеоантропов представляла собой прочный, сплоченный коллектив, все члены которого проявляли всестороннюю заботу друг о друге. Праобщина поздних палеоантропов была коллективом не только и просто единым, но и осознавшим (в форме тотемизма) свое единство. Осознание человеческим коллективом своего единства, осознание общности всех его членов было одновременно и осознанием отличия всех членов данного коллектива от всех остальных людей.


    До возникновения тотемизма различие между членами разных праобщин осознавалось просто как различие между людьми, входившими в состав разных групп. Когда человек переходил из одной праобщины в другую, он переставал считаться членом первой и начинал считаться членом второй. Конечно, при этом члены второй праобщины помнили, что данный человек не родился в ней, а пришел извне. Но это не мешало им рассматривать пришельца как члена именно этой, а не иной группы.


    С возникновением тотемизма человек, родившийся в данной группе, начал считаться принадлежащим к ней в силу того, что у него был тот же тотем, что и у остальных членов группы, в силу того, что он имел ту же самую плоть и кровь, был одного “мяса” с ними. И теперь от членов других праобщин его отличало не просто реальное вхождение в иную группу, а наличие у него иного тотема, иной плоти и крови. Человек теперь пожизненно нес на себе знак принадлежности к одной определенной группе, а именно к той, в которой родился. С возникновением тотемизма члены разных праобщин были отделены друг от друга четкой гранью, перейти которую в принципе было невозможно. Теперь, когда человек переходил из одной праобщины в другую, в принципе он должен был навеки оставаться для последней чужаком.


    Превращение праобщины в крепко спаянный коллектив, члены которого осознали как свое единство, так и отличие от членов других таких же групп, имело следствием замыкание общины в себе. Прекратилась перегруппировка состава и перемешивание человеческих коллективов. Конечно, замкнутость праобщин поздних палеоантропов нельзя понимать как абсолютную. Вхождение в состав тех или иных праобщин отдельных людей или даже групп людей, родившихся за их пределами, могло происходить и происходило. Однако в целом коллективы поздних палеоантропов в значительной степени были замкнутыми объединениями, о чем свидетельст-вуют самые последние данные археологии.


    Не вызывает сомнения то, что поздемустьерские стоянки подразделяются на множество групп, для каждой из которых характерен определенный набор каменных орудий. Одни археологи говорят о наличии в позднем мустье различных археологических культур, другие предпочитают писать о локальных вариантах или просто о вариантах каменной индустрии.


    Для позднего мустье не редкость - ситуация, когда в одном и том же районе бок о бок существуют стоянки, относящиеся к разным археологическим культурам. Так, в районе Дордони-Вьенна во Франции сосуществовали такие выделенные известным археологом Ф.Бордом культуры, как мустье с ашельской традицией, типичное мустье, зубчатое мустье и, наконец, два варианта шарантского мустье: мустье типа Ла Кина и мустье типа Ла Феррасси.


    И хотя коллективы, относящиеся к разным археологическим культурам, жили вперемежку на одной ограниченной территории в течение десятков тысяч лет, никаких влияний их друг на друга не обнаруживается. Это свидетельствует об отсутствии между ними сколько-нибудь регулярных контактов, об их замкнутости, изоляции друг от друга. Такая же картина наблюдалась и в других районах, в частности, на Кавказе.


    Отсюда следует, что единство материальной культуры у опре-деленного числа коллективов не могло сложиться в результате взаимного влияния праобщин, первоначально обладавших разными культурами. Оно должно было возникнуть совершенно иным пу-тем. Единственное объяснение, которое напрашивается: коллективы, отличавшиеся общей культурой, возникли в результате ряда последовательных делений человеческих групп, восходивших к ис-ходной, первоначальной праобщине. Иначе говоря, общность культуры была здесь результатом единства происхождения. Праобщины, относящиеся к одной культуре, образовывали общность, но только не органическую, целостную, социальную, а генетико-культурную. И не только возникновение, но и длительное сущест-вование этой общности не предполагает с необходимостью прочных связей и вообще каких бы то ни было контактов между входя-щими в нее праобщинами. Поддержание единства культуры обес-печивал такой фактор, как сила традиции.


    Из всего сказанного не следует, однако, что, например, все праобщины с индустрией зубчатого мустье произошли от одной исходной праобщины. Вероятнее всего, одни и те же разновидности мустьерской индустрии могли возникнуть и возникали в далеко отстоящих районах независимо друг от друга.


    Если праобщины поздних палеоантропов уже были замкнутыми, изолированными коллективами, то ясно, что процесс их замы-кания в себе, процесс их изоляции друг от друга начался раньше - на стадии ранних палеоантропов. Это предположение также находит подтверждение в данных археологии. Археолог и антрополог А.Люмлей, обратив внимание на существование во Франции, начи-ная с рисса, четырех археологических культур: ашельской, тейякской, эвеноской и премустьерской, подчеркнул, хотя люди, бывшие носителями этих культур, и жили рядом многие десятки тысяч лет, практически они не общались друг с друге. Взаимное влияние если и существовало, то было крайне редким.


    Прогрессирующее замыкание праобщин в себе, их изоляция друг от друга имели своим следствием превращение каждой из них в группу, состоящую из кровных родственников. Возникновение инбридинга (т.е. родственного скрещивания), причем довольно тесного, ибо размеры праобщин были сравнительно невелики, не мог-ло не сказаться на физическом развитии палеоантропов.


    С неизбежностью произошло обеднение их наследственной основы. Морфологическая организация палеоантропов утратила эволюционную пластичность и приобрела консервативный характер. В результате стала невозможной сколько-нибудь существенная пе-рестройка морфологической организации палеоантропов, а следовательно, и их дальнейшее развитие по пути к неоантропу. Соот-ветственно, перестал действовать праобщинно-индивидуальный отбор.


    Разумеется, морфологический облик палеоантропов не мог утратить всякую способность к изменениям. Невозможным стало лишь развитие по пути ароморфоза, т.е. повышения общего уров-ня морфологической организации, в данном случае - дальнейшая сапиентизация. Что же касается идиоадаптации, то есть изменений приспособительного характера, не выходящих за рамки уже достигнутого уровня развития, то она была не только возможной, но и неизбежной.


    С затуханием праобщинно-индивидуального отбора на первый план снова вышел обычный индивидуальный естественный отбор, под воздействием которого изменение морфологического облика палеоантропов пошло по линии возрастания физической силы и общего огрубления всего их организма, то есть в сторону от пути, ведущего к человеку современного типа. Следствием и было превращение ранних генерализованных неандертальцев в поздних специализированных. Морфологический облик западноевропейских классических неандертальцев носит столь явные черты эволюционной застойности, что многие антропологи прямо характеризуют их как консервативных неандертальцев.


    Отклонение физического развития поздних палеоантропов от сапиентного направления, таким образом, вовсе не случайность, вызванная стечением неблагоприятных внешних обстоятельств, а закономерный результат эволюции праобщества. Поэтому явные черты специализации и застойности обнаруживаются не только у западноевропейских, но и вообще у всех поздних палеоантропов. Многие антропологи, отмечая определенные отличия палеоантропов типа Шанидар от западноевропейских поздних неандерталь-цев, в то же время и их также характеризуют как консервативных.


    Изоляция и инбридинг, сделав невозможной коренную перестройку морфологической организации производящих существ, закрыли тем самым дорогу для сколько-нибудь глубоких сдвигов в эволюции производственной деятельности. В результате развитие каменной индустрии приобрело противоречивый характер. С од-ной стороны, переход от среднего ашеля - раннего мустье к позд-нему мустье был значительным шагом вперед, а с другой - он же в определенной степени обернулся и регрессом.


    Подобно тому, как в морфологическом облике ранних палеоантропов противоречиво сочетались архаические и сапиентные чер-ты, в каменной индустрии среднего ашеля - раннего мустье примитивные особенности столь же противоречиво соседствовали с такими, которые характерны для позднепалеолитической техники человека современного типа. В ряде локальных вариантов (например, амудийские слои стоянок Ябруд, Табун и др.) позднепалеолитические признаки выражены столь отчетливо, что некоторые археологи характеризуют их как настоящие верхнепалеолитические культуры.


    Подобно тому, как при переходе от ранних палеоантропов к поздним были утрачены присущие первым сапиентные признаки, переход от среднего ашеля - раннего мустье к позднему мустье сопровождался почти повсеместным исчезновением позднепалеолитических черт в каменной индустрии палеоантропов. С переходом к позднему мустье эволюция техники в ряде отношений приняла застойный характер, на что в свое время указывали археологи Г.Ф.Осборн и П.П.Ефименко.


    В последнее время американский исследователь Р.Солецки обратил особое внимание не только на консерватизм морфологического облика людей из пещеры Шанидар, практически не изменившихся за более чем 15 тыс. лет, но и на застойные черты их типичной мустьерской индустрии, не претерпевшей сколько-нибудь значительных изменений за несколько десятков тысяч лет .


    Таким образом, огромный прогресс в формировании общественных отношений, которым был ознаменован переход от ранних палеоантропов к поздним, имел неожиданные последствия. Превращение праобщины в крепкий, сплоченный и оттого замкнутый, изолированный коллектив привело к инбридингу и тем сделало невозможной сапиентизацию, а значит, и продолжение формирования производства и общества. Завершение становления человека и общества было невозможно без преодоления замкнутости праобщин, их изоляции друг от друга.


    2.3.11. Возникновение рода, дуальной организации и человека современного физического типа.


    Утверждение коммуналистических отношений означало установление социального контроля над пищевым инстинктом. Но кроме него важным индивидуалистическим инстинктом был половой.


    В стаде предлюдей отношения между полами регулировались системой доминирования. Доминирующие самцы имели преимущественный доступ к самкам. Подчиненные в большинстве случа-ев даже и не пытались конкурировать с ними. С переходом к праобществу старый способ обеспечения мира и порядка в объединении исчез. Но если в области распределения пищи возник и утвердился новый порядок, а именно - возникло коммуналистическое распре-деление, то в сфере отношения полов этого не произошло. Старый биологический способ обеспечения порядка исчез, а новый - со-циальный - не возник. Отношения между полами оказались неупорядоченными, или иначе промискуитетными. В результате они стали источником постоянных конфликтов в праобщине.


    Конечно, стычки из-за самок имели место и в стаде поздних предлюдей. Но теперь они стали более частыми. И, главное, они приобрели иную природу. У самок обезьян, включая человекообразных, спаривание возможно только во время эструса (течки), наступающего один раз в месяц и длящегося несколько дней. В объе-динениях обезьян, в которых существовала довольно жесткая система доминирования, один из доминирующих самцов обычно получал на это время монопольный доступ к самке. Образовывалась временная пара.


    Вероятно, так же обстояло дело у предлюдей - по крайней ме-ре, ранних. Пока у самок был эструс, они не могли выбирать время спаривания. Им хотя и не полностью, но в значительной степени был безразличен и состав, и число партнеров.


    У человека эструс исчез. Спаривание у человека стало возможным в любое время, исключая краткий период менструации. Это сделало возможным образование уже не временных, а постоянных пар. Женщины, а возможно - уже и самки поздних предлюдей (поз-дние предженщины), получили возможность выбирать время спаривания, отвергать домогательства мужчин (поздних предмужчин) или уступать им. Иначе говоря, в большей степени, чем раньше, стало возможным с их стороны избирательное отношение к партнерам. Но пока существовала система доминирования, эта возмож-ность лишь изредка могла превращаться в действительность.


    По мере крушения системы доминирования выбор женщинами партнеров становился все более частым явлением. Образование временной или постоянной пары стало определяться желанием не только мужчины, но и женщины. Как следствие, соперничество между мужчинами в известной степени приобрело характер борьбы за привлечение внимания той или иной женщины.


    Пары на этой стадии могли возникать и возникали, но никаких социальных норм, которые регулировали бы их образование и распад - да и вообще вступление людей в половые отношения, не существовало. Это и дает основание называть такие отношения неупорядоченными, хотя данное состояние и не похоже на промискуитет, каким он представляется обыденному сознанию.


    К этому нужно добавить, что, по мнению ряда антропологов, в частности, А.Валлуа, в эпоху раннего и позднего палеолита продолжительность жизни женщин была меньше длительности жизни мужчин, и поэтому в течение данного периода число взрослых мужчин в человеческих коллективах превышало число взрослых женщин. В таких условиях существование пар не только не исклю-чало возможность конфликтов между мужчинами на почве сопер-ничества из-за женщин, но, наоборот, порождало их. Более того, именно наличие пар в праобщине и делало такие конфликты неизбежными.[39]


    О том, что подобного рода отношения между полами с неизбежностью порождали конфликты внутри первобытной человеческой группы, говорит факт универсальности в прошлом родовой организации. Как уже говорилось, важнейший признак рода - строжайший запрет половых отношений между его членами, акойтия. Этот запрет был типичным табу. Нарушители этого запрета выступали в глазах сородичей как люди, совершившие самое тяжкое из всех возможных преступлений. Именно поэтому таких людей карали смертью.


    Данный запрет рассматривался в первобытном обществе как средство нейтрализации какой-то неведомой и поэтому особенно страшной опасности, угрожавшей существованию людей. Однако в действительности на всех этапах эволюции этого общества нару-шение акойтного табу никакой реальной опасности ни для индивида, ни для коллектива не представляло.


    Отсюда можно сделать только один вывод: такая опасность действительно существовала, но в период, предшествующий воз-никновению акойтного запрета, т.е. в дородовой период истории человечества. Половые отношения в это время действительно таи-ли в себе серьезную угрозу. Но такую опасность они могли представлять только в том случае, если они были неупорядоченными, не контролируемыми. Это значит, что в дородовую эпоху общест-во еще только формировалось.


    Выше уже приводились данные археологии и палеантропологии, свидетельствующие о том, что в среде пралюдей имели место конфликты - это черепа и скелеты архантропов и палеоантропов со следами смертельных ранений. Число подобных находок к концу эпохи праобщества резко сокращается. Значит, конфликты имели место не столько между праобщинами, сколько внутри праобщи-ны. Конечно, связывать все конфликты в праобщине с соперничест-вом из-за женщин было бы вряд ли правильно. Однако возникновение в последующем акойтного табу свидетельствует, что именно неконтролируемое проявление полового инстинкта было при-чиной многих из таких конфликтов.


    Конфликты на почве удовлетворения полового инстинкта, даже когда они не вели к открытым столкновениям, расстраивали хозяйственную жизнь праобщины, особенно сказываясь на таких ее формах, которые для своего успеха требовали сплоченности ее членов. Важнейшей из них была охота.


    На определенном этапе развития праобщества настоятельной необходимостью стало полное устранение конфликтов между членами праобщины в периоды подготовки к охоте и самой охоты. Так как главным источником столкновений были промискуитетные половые отношения - жизненной необходимостью стало их запре-щение в этот период.


    Эта объективная экономическая потребность начала постепенно осознаваться, хотя, разумеется, не в прямой, не в адекватной форме. Сам процесс практической деятельности стал постепенно все в большей степени навязывать людям убеждение в том, что половые отношения в период охоты и подготовки к ней навлекают опасность на коллектив и что единственный способ избежать опас-ности - воздержание от половых контактов в течение всего периода охоты. Так постепенно начали возникать в праобщине охотничьи половые табу. В значительной степени этот процесс шел под воз-действием праобщинного отбора.


    Половые охотничьи табу и возникшие на их основе половые запреты, связанные с самыми различными формами человеческой деятельности, в первобытном мире имеют универсальное распространение. Везде, где они бытовали, существовало глубокое убеждение, что воздержание от половых отношений - необходимое условие успеха охоты или любой другой деятельности, что нарушение запрета любым членом коллектива неизбежно навлечет несчастье не только на него самого, но и на все общество.


    Становление половых охотничьих табу шло постепенно. Уже у предлюдей в охоте участвовали не все взрослые члены стада, а лишь молодые и взрослые самцы и, возможно, бездетные самки. С развитием охоты еще на стадии формирующихся людей обычным явлением стали более или менее длительные охотничьи экспедиции, участники которых затем приносили мясо в стойбище, где находились остальные члены праобщины.


    Устранить отношения между полами внутри охотничьей пар-тии было просто: достаточно было полностью исключить из ее состава женщин. Таким образом, потребность в преодолении конф-ликтов внутри охотничьей партии привела к окончательному зак-реплению разделения труда между полами. Охота на крупных животных стала исключительно мужским делом.


    В дальнейшем необходимость устранения конфликтов в период подготовки к охоте привела к тому, что группа взрослых мужчин и юношей начала обособливаться от остальной части праобщины еще до выхода в экспедицию, и притом на все более продолжительное время.


    Таким образом, в свободный от половых отношений период напряженной хозяйственной деятельности праобщина начала состоять из двух более или менее обособленных групп, одна из которых включала всех юношей и взрослых мужчин, а другая - женщин и детей. В свою очередь эта последняя состояла из двух подгрупп - женской и детской.


    О том, что возникновение половых табу сопровождалось бытовым обособлением мужчин и женщин, говорят данные этнографии. У многих народов в период действия хозяйственных половых табу не только запрещались половые отношения, но в той или иной степени ограничивались и все вообще отношения между мужчинами и женщинами. Мужчинам запрещалось прикасаться к женщинам, смотреть на них, разговаривать с ними, есть пищу, приготовленную женщинами, находиться с ними в одном помещении и т.п.


    Становление охотничьих половых табу, скорее всего, началось в эпоху ранних палеоантропов. Именно к этой эпохе относятся данные, свидетельствующие о каком-то обособлении мужчин и женщин в хозяйственной и иных сферах. По данным археологии, в среднем и позднем ашеле возникли охотничьи лагеря, в которых обитали лишь мужчины, причем иногда в течение целого сезона. Примером может служить Цонская пещера в Южной Осетии.


    В результате пространственного и бытового обособления полов в праобщине в течение всего срока действия половых табу пар быть не могло. Их существование стало возможно теперь лишь в периоды промискуитета.


    Развитие хозяйственной деятельности требовало увеличение числа и длительности периодов, в течение которых половые отношения были невозможны. По мере того, как периоды, свободные от действия половых табу, становились все более редкими, интенсивность половой жизни коллектива в течение таких периодов не-прерывно возрастала, что делало затруднительным осуществление в это время какой-либо хозяйственной деятельности. В результате промискуитетные периоды превратились в своеобразные праздники с бурным, ничем не ограничиваемым общением полов - настоящие оргии. В результате пары совсем перестали образовываться. Именно тогда и возник промискуитет в привычном понимании этого слова.


    Существование праздников и вообще периодов, когда допускалась неограниченная свобода общения полов, отмечено этнографами у многих народов, находившихся на стадии доклассового общества. Подобного рода промискуитетные, оргиастические праздники сохранялись и после исчезновения рода и экзогамии. Свобода отношений между полами выражалась теперь в время их в полном или частичном снятии брачных и иных ограничений.


    Взятые в совокупности сведения об оргиастических, промискуитетных праздниках, не говоря уже об их многочисленных пережитках, дают убедительное доказательство того, что такие праздники представляли столь же универсальное явление, что и хозяйственные половые табу. Оргиастические праздники известны у народов Австралии, Океании, Америки, Африки, Азии, Европы.


    Красочное описание подобного рода праздника на Руси содержится в "Послании Елизарова монастыря игумена Памфила Псковскому наместнику и властям о прекращении народных игрищ в день Рождества св. Иоанна Предтечи" (1505 г.) "Егда бо приходит великий праздник день Рождества Предтечева, - читаем мы в нем, - и тогда, во святую ту нощь, мало не весь город взмятется и възбесится, бубны и сопели, и гудением струнным, и всякими не-подобными играми сотонинскими, плесканием, плясанием..., стучат бубны и глас сопелий и гудут струны, женам же и девам плескание и плясание и глазам их накивание, устам их неприязнен клич и вопль, всескверненные песни, бесовские угодия свершахуся, и хребтом их вихляние, и ногам их скакание и топтание; ту же есть мужем же и отроком великое прелщение и падение, но яко на женское и девическое шатание блудное възрение, тако же и женам мужатым беззаконное осквернение, так же и девам растление."[40].


    Между промискуитетными праздниками и хозяйственными половыми табу существует глубокая внутренняя связь. В дородовую эпоху они могли существовать лишь в неразрывном единстве. Свидетельства об их былом единстве сохранились до нашего времени. У многих народов хозяйственные половые табу были тесно связаны с оргиастическими праздниками. Подобного рода празднества непосредственно следовали за периодами строжайшего полового воздержания, которые одновременно были и периодами интенсивной хозяйственной деятельности. В качестве примера можно назвать меитхеев Манипура и нага Ассама (Индия), индейцев Перу, пипилей Центральной Америки.


    Когда из-за кратковременности промискуитетных периодов и их бурного оргиастического характера пары в праобщине перестали образовываться, была устранена возможность конфликтов на почве удовлетворения полового инстинкта. Это неизбежно должно было способствовать резкому возрастанию сплоченности праобщины. Такое явление, как мы видели, имело место при переходе от ранних палеоантропов к поздним. Поэтому можно полагать, что именно тогда завершилось в основном становление охотничьих половых табу.


    Таким образом, жизнь праобщины стала складываться из чередования периодов трудовых буден, которые были одновременно временем действия половых табу, и периодов промискуитетных праздников, свободных от труда. Произошло своеобразное разд-воение праобщины во времени на объединение, в котором господствовал промискуитет, и объединение, в котором существовала строжайшая акойтия, то есть запрет половых отношений. В отли-чие от родовой акойтии, которая была полной, эта первоначальная акойтия была частичной, временной.


    Одновременно произошло раздвоение праобщины в простран-стве на мужскую и женско-детскую группы, которые раздельно питались, а затем в последующем и начали жить раздельно, на известном расстоянии друг от друга. Возникли мужские и женские хижи-ны или группы хижин.


    Признаки этого временного и пространственного раздвоения еще более отчетливо, чем раньше, проявляются на стадии поздних палеоантропов. Французскими археологами в низовьях реки Дюранс было обнаружено около 10 постоянных жилищ, разбросанных на территории в 50 га. Они относятся к Вюрму I. По мнению Ф.Бурдье, их особенности не позволяют думать, что здесь жили пары с потомством. Он считает, что, скорее всего, здесь было место, где происходили контакты группы охотников с женщинами и детьми.


    Будучи кратковременными, оргиастические праздники не обес-печивали полного удовлетворения полового инстинкта. Сдавлива-емый половыми табу, половой инстинкт стремился прорваться. Прорыв его внутри праобщины был невозможным. Коллектив строго карал нарушителей табу. Все это толкало к поискам половых партнеров в других праобщинах. Половые контакты между членами разных праобщин первоначально носили грубый, дикий характер. Члены одной праобщины нападали на членов других: мужчины на женщин, женщины на мужчин. Такого рода нападения следует назвать оргиастическими.


    Они носили не одинаковый характер у женщин и мужчин. Мужчины, как по отдельности, так и совместно нападали на оди-ноких женщин. Вероятно, распространенным явлением были нападения групп мужчин на места обособленного проживания групп женщин. Что же касается женщины, то они всегда совместно нападали на одиноких мужчин.


    Б.Малиновский описал очень своеобразный обычай, существовавший у меланезийцев островов Тробриан (Соломоново море). Он назывался йауса. На юге о.Киривина и на о.Вакута женщины, занимавшиеся коллективной прополкой полей, имели право напасть на любого замеченного ими мужчину, если только он не при-надлежал к числу жителей их деревни. Заметив мужчину, женщины срывали с себя всю одежду, нагими набрасывались на него, под-вергали насилию и совершали над ним массу самых непристойных действий. 


    К тому времени, когда существование этого обычая было за-фиксировано Б.Малиновским, он носил уже во многом ритуальный характер. Но восстановить его первоначальное значение не так уж трудно. Для этого сейчас можно привлечь материал, о котором раньше упоминать было нельзя.


    С тех пор, как в системе советского ГУЛАГа мужчины и женщины были изолированы друг от друга, в женских зонах время от времени происходили нападения групп женщин на потерявших осторожность надзирателей и охранников. И судя по описаниям очевидцев, эти нападения чуть ли не до деталей совпадали с йаусой. Нетрудно понять, что они представляли собой необычайно бурное, неудержимое, принимавшее самые дикие формы проявление полового инстинкта, который долгое время в силу существующих в зоне условий не мог получить удовлетворения.


    Поражающее сходство йаусы с этими нападениями объясняет-ся тем, что она была пережитком имевших место в далеком прош-лом подобного же бурных прорывов полового инстинкта, долгое время не получавшего удовлетворения. Но в отличие от случая с ГУЛАГом, этот инстинкт не мог быть удовлетворен вследствие того, что в объединении людей действовали половые производственные табу. Такое предположение находит подтверждение в факти-ческом материале.


    Оргиастические нападения тробрианских женщин возможны были лишь в период общественной прополки огородов и ни в какой другой. А он был временем действия строжайших половых табу. В эти дни не только были воспрещены половые отношения меж-ду мужьями и женами и вообще между членами данной общины, но считалось даже неприличным для мужчин приближаться к жен-щинам своей общины. 


    Все эти данные говорят о том, что тробрианская йауса в своей исходной форме была стихийным, бурным прорывом долгое время сдерживаемого половыми производственными табу полового инстинкта. Этот прорыв становился возможным в силу того, что в поле зрения женщин оказывался мужчина, не принадлежавший к их коллективу и в силу этого не подпадавший под действия существовавших в нем всех вообще норм поведения, включая и запреты. Поэтому общение с ним не было нарушением табу и не подлежало каре.


    Тробрианская йауса - самый яркий, но далеко не единственный пережиток оргиастических нападений женщин, - их существует огромное множество у самых различных народов мира - и первобытных, и цивилизованных.


    Оргиастические нападения женщин получили отражение в фольклоре многих народов, в частности, в легендах об амазонках, которые рисуют достаточно полную картину развития отношений между полами - от кратковременных, сопровождавшихся насилием контактов между совершенно чужими друг другу мужчинами и женщинами и до возникновения дуальной организации. 


    Существуют пережитки и оргиастических нападений мужчин. У племен Центральной Австралии (арунта, кайтиш, илпирра, иллиау-ра, лоритья и др.) и Квинсленда, существовал обычай изнасилования девушки, достигшей брачного возраста, группой мужчин, при-надлежавших к иному роду, чем она. Это всегда происходило вдали от стойбища. Девушку ловили и затаскивали в чащу. После этого она считалась взрослой. 


    У кикуйю Африки юноши для того, чтобы перейти в разряд взрослых мужчин, должны были совершить церемониальное изнасилование женщины, обязательно принадлежавшей не просто даже к другой деревне, но, по возможности, к другому народу. С этой целью юноши, объединенные в группы, бродили в поисках под-ходящего объекта по местностям, далеким от их родного селения. После исполнения этого акта юноши демонстративно отбрасывали эмблемы, свидетельствовавшие о их принадлежности к числу неофитов. Они теперь считались взрослыми. В русской деревне еще в XIX в. был зафиксирован обычай нападения групп юношей на жи-лища, где собирались девушки. Нападение нередко сопровождалось имитацией изнасилования.


    Пережитками оргиастических нападений как мужчин, так и женщин являются различные формы ритуальной борьбы и состязаний между полами. Они имели широкое распространение по всему первобытному миру. У меланезийцев островов Тробриан, меитхе-ев Манипура и нага Ассама ритуальные схватки между мужчинами и женщинами завершались всеобщим беспорядочным половым общением. 


    Оргиастические нападения, носившие в своей исходной форме грубый, жестокий характер, не могли на первых порах не обост-рить отношения между первобытными коллективами. Но так как в существовании полового общения между членами разных праобщин были одинаково заинтересованы все стороны, то оно по-степенно во все большей степени начало осуществляться с обоюдного, вначале молчаливого, а затем все более открытого согласия коллективов, стало все больше санкционироваться ими.


    На смену оргиастическим нападениям пришли своеобразные экспедиции мужчин и женщин одной праобщины в место обитания мужчин и женщин другой праобщины или встречи тех и других в специально условленных местах. Пережитками их являются и походы юношей и девушек в соседние деревни ради половых контактов. Они имели широкое распространение в первобытном мире. У тробрианцев любовные экспедиции девушек носили название катайауси, юношей - улатиле.


    Когда половые связи между членами разных коллективов превратились из случайности в правило, стал возможным полный запрет половых отношений внутри каждого из коллективов. Частичная, временная акойтия, вызвав к жизни экзокойтию, т.е. обыкновение вступать в половую связь с членами иных групп, чем своя собственная, превратилась в полную, абсолютную. Каждая праобщина трансформировалась в целиком акойтную, а тем самым и экзокойтную (согласно привычной терминологии - экзогамную) группу, т.е. в род.


    В результате половые связи между членами разных коллективов стали необходимостью. Каждая из ранее изолированных праобщин, превратившись в род, оказалась прочно связанной с одним из остальных претерпевших ту же эволюцию человеческих коллек-тивов. Повсеместно возникли системы, состоящие сначала из двух взаимно брачащихся праобщин - дуально-праобщинные организации. С превращением праобщин в роды они соответственно транс-формировались в дуально-родовые организации.


    Первоначальные дуально-родовые организации, разумеется, не могли сохраниться до нашего времени. Но с разрастанием родов каждый из них распадался на несколько дочерних. Роды, возник-шие вследствие разделения одного рода, образовывали объединение, которое обычно называют фратрией. В результате дуально-родовая организация превратилась в дуально-фратриальную. В таком виде она хорошо известна исследователям. Дуальная организация в прошлом человечества имела универсальное распространение. Об этом свидетельствует огромное количество фактов.


    Они же убедительно говорят о том, что такая организация возникла в результате объединения ранее совершенно чужих друг другу коллективов. Везде, где существовала дуально-фратриальная организация, люди были убеждены, что члены двух фратрий отли-чаются друг от друга рядом духовных, а иногда и физических особенностей, хотя объективные научные исследования никаких реальных различий между ними не фиксируют. У многих аборигенов Австралии это убеждение сочеталось с легендами, в которых рассказывалось о происхождении фратрий от двух различных групп предков, одна из которых пришла из далекой страны.


    В Меланезии вера в существование физических и духовных различий между членами фратрий была неразрывна связана с пре-даниями об имевших место в прошлом вооруженных столкновени-ях между членами разных фратрий и сохранявшейся до самого по-следнего времени ритуальной враждой между ними. Существование ритуальной вражды между фратриями или ее отчетливых пере-житков отмечено исследователями также в Микронезии, Полине-зии, Австралии, Азии, Африке, Северной и Южной Америке.[41]


    Возникновение дуально-праобщинной организации сделало возможным завершение формирования человека и общества. Каждая из праобщин была с точки зрения биологии инбредной линией. Соответственно завязывание половых отношений между их членами было не чем иным, как внутривидовой гибридизацией.


    Как известно, одно из важных следствий гибридизации - ге-терозис, т.е. резкое возрастание крепости, мощности, жизнеспособности, а в случае внутривидового скрещивания также и плодовитости потомства по сравнению с исходными родительскими формами. Другое важнейшее следствие гибридизации - обогащение наследственной основы, резкое повышение размаха изменчивости, необычайное возрастание эволюционной пластичности организма.


    В силу этого завязывание половых отношений между членами разных праобщин давало возможность разрешить давно уже назревший конфликт между потребностями развития производства и физической организацией палеоантропов. Возникнув, эта возможность под действием вновь начавшего обретать силу праобщинно-индивидуального отбора стала быстро превращаться в действительность. Дуально-праобщинные организации представляли собой своеобразные “котлы”, в которых быстрыми темпами шла пе-реплавка поздних специализированных неандертальцев в Homo sapiens.


    Таким образом, необычайная быстрота, с которой шел процесс превращения неандертальцев в неоантропов, получает свое естественное объяснение. Прежде всего это превращение давно уже назрело, стало настоятельной производственной, экономической необходимостью. И далее, гибридизация не только сделала этот процесс возможным, но и, дав ему толчок, необычайно его ускорила.


    Гибридизация же сделала возможным превращение палеоантропов в неоантропов еще в одном важном отношении. В настоящее время большинство биологов выступают против абсолютизации закона необратимости эволюции, открытого еще А.Долло. Соглашаясь с тем, что вид никогда не может вернуться к состоянию, уже раз осуществленному в ряду его предков, они в то же время считают возможным возвращение отдельных утраченных в ходе эволюции признаков и даже их комбинаций.


    Не ограничиваясь указаниями на фактический материал, свидетельствующий о возвращении утраченных особенностей, П.П.Сушкин, а вслед за ним такие известные биологи, как А.М.Сергеев, С.И.Огнев, А.Н.Иванов, раскрыли механизм этого явления. Им оказалось так называемое “помолодение” организма, т. е. преждевременное окончание онтогенеза, как бы его обрыв, и закрепление эмбриональных особенностей во взрослом состоянии организма. И как раз гибридизация представляет собой тот самый фактор, который способствует “помолодению” организма и возвращению утраченных им признаков, его морфологической деспециализации.


    Если неоантроп действительно потомок специализированных неандертальцев, то его морфологический облик обязательно дол-жен носить следы “помолодения”. И он их действительно обнару-живает. Это общепризнанно в антропологической науке.


    Завязывание отношений между праобщинами поздних неандертальцев и образование дуально-праобщинных организаций - очагов формирования современного человека представляло собой яв-ление, закономерно обусловленное всем предшествующим развитием праобщества. Поэтому оно должно было происходить по всей территории расселения палеоантропов.


    О времени и месте трансформации поздних неандертальцев в людей современного типа дают представление материалы не толь-ко антропологии, то есть остатки людей неандертальского, пере-ходного и современного типов, но и археологии. Трансформация палеоантропов в неоантропов была тесно связана с тем зафиксированным археологами переломом в развитии материальной культу-ры, прежде всего техники производства, а также духовной жизни, который обычно именуют переходом либо от среднего палеолита к верхнему, либо от раннего (нижнего) палеолита к позднему (верхнему) палеолиту.


    И наступление такого перелома вполне закономерно. Особенности морфологической организации поздних палеоантропов, в частности, строение их головного мозга препятствовали сколько-нибудь существенным сдвигам в развитии техники производства вообще, в технике обработки камня в особенности. Трансформация палеоантропов в неоантропов, сняв это препятствие, сделала возможным крупный прогресс в развитии техники, материальной и духовной культуры в целом. Возникнув, данная возможность превратилась в действительность.


    Если сопоставить все данные и при этом отбросить крайние цифры, то получится, что переход от палеоантропов к неоантропам и от раннего палеолита к позднему произошел в основном примерно 35-40 тысяч лет назад, причем произошел он, по существу, одновременно во всех основных населенных регионах земного шара, т.е. носил панойкуменный характер.


    Данные археологии свидетельствуют, что повсюду в это время имели место разнообразные контакты между ранее изолированными человеческими коллективами и возникновение каких-то их объединений, возрастание размеров человеческих групп и резкое увеличение численности населения вообще. По подсчетам некоторых исследователей с переходом от раннего палеолита к позднему население выросло в расчете на единицу времени примерно в десять раз. Возникнув, люди современного типа освоили север Евразии, заселили Австралию и Америку.


    2.4. Завершение социогенеза


    С появлением дуально-родовой организации половые связи пе-рестали быть неупорядоченными, промискуитетными. Они были полностью введены в социальные рамки. На смену промискуитету пришел брак, но не между индивидами, а между их группами. Первой формой брачных отношений был групповой, дуально-родовой брак.


    С появлением родов и дуально-родового брака был полностью обуздан и поставлен под социальный контроль единственный еще остававшийся вне позитивного регулирования биологический инстинкт - половой.[42] Таким образом, все инстинкты были поставлены под контроль социальных сил, общественных отношений. Общественные отношения превратились в господствующие во всех сферах жизни. Тем самым был завершен процесс становления человеческого общества. Произошло это одновременно с завершением процесса становления человека, с появлением людей современного физического типа - неоантропов, или Homo sapiens.


    В течение всего раннего палеолита шел процесс эволюции человека как биологического вида. Между архантропами, палеоантропами и неоантропами существуют значительные биологические различия, которые, во всяком случае, не могут быть оценены ниже, чем видовые. Процесс превращения архантропов в палеоантропов, а их - в неоантропов с точки зрения биологии не может рассматриваться иначе, как процесс видообразования, возникновения новых биологических видов.


    С появлением неоантропа развитие человека как биологического вида прекратилось. Это отнюдь не означает, что человек вообще перестал развиваться. Наоборот, только с появлением неоантропов началось стремительное, непрерывно убыстряющееся развитие человека. Если за 1,6 млн. лет существования праобщества все успехи людей в области производства сводятся к движению от двух-трех видов каменных орудий к несколько десяткам их типов, к исполь-зованию, кроме камня и дерева, кости и рога и освоению огня, то за последние какие-то 35-40 тысяч лет человечество прошло путь от каменного топора и деревянного копья до атомных электростанций, космических кораблей и компьютеров. Но все эти колоссальные изменения не затронули человека как биологический вид. Человек коренным образом изменился, но не как биологическое, а как социальное существо. Все это свидетельствует о том, что с появлением неоантропа сформировалось общество, и развитие человечества стало безраздельно определяться социальными закономерностями.










    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх