• Встреча со Сталиным
  • Диалог двух лидеров
  • За круглым столом
  • Немного истории
  • «Оверлорд»
  • ГЛАВА ВТОРАЯ

    Встреча со Сталиным

    Мне уже не раз приходилось выполнять роль переводчика И. В. Сталина. В Москве я присутствовал на многих его встречах с Черчиллем, государственным секретарём США Корделлом Хэллом, Антони Иденом, тогдашним министром иностранных дел Англии, Авереллом Гарриманом, специальным представителем президента США, а позднее — американским послом в Москве.

    Но всякий раз, когда предстояло увидеть Сталина, меня охватывало волнение. Насколько я мог заметить, даже те, кто работал с ним на протяжении долгих лет, чувствовали себя скованно, держались напряжённо в его присутствии. А у нас, людей молодого поколения, для этого было ещё больше оснований. С детства нас приучили смотреть на него как на мудрого и великого вождя, все видящего и знающего наперёд. На портретах и в бронзовых изваяниях, в мраморных монументах мы привыкли видеть его возвышающимся над всеми, и наше юношеское воображение дорисовывало высокое, стройное, почти мифическое существо. Естественно, что в моей памяти навсегда врезался день, когда я впервые увидел Сталина.

    Это было в сентябре 1941 года, на позднем обеде в Кремле, устроенном по случаю приезда в Москву англо-американской миссии по военному снабжению во главе с лордом Бивербруком и Авереллом Гарриманом. Все, кто имел непосредственное отношение к переговорам с этой первой миссией западных союзников, собрались в половине восьмого вечера в Екатерининском зале Кремля. Старинное убранство этого зала всегда поражало знатных иностранных гостей. Роскошная мебель XVIII века, кресла и диваны с вензелями Екатерины II, муаровые зелёные обои, старинные картины в тяжёлых золочёных рамах, фарфор и столовое серебро — вся эта необычайная роскошь озадачивала, видимо, многих представителей западного мира, которые впервые попадали в страну большевиков.

    Сначала в зале было оживлённо. Разбившись на группы, все громко разговаривали. Но по мере того как время приближалось к восьми — на этот час был назначен обед, — присутствующие все чаще поглядывали на высокую, украшенную позолотой и резьбой дверь, откуда должен был выйти Сталин. Атмосфера как-то сама собой становилась всё более сдержанной, а в последние минуты в зале воцарилась тишина.

    Наконец дверь открылась. Все обернулись, но это был не он. Вошли двое военных из правительственной охраны. Один занял позицию справа от двери, другой медленна пересёк зал и остановился в противоположном углу. Все взгляды опять устремились на дверь. Никто не прерывал молчания. Но вот дверь снова отворилась, и появился Сталин.

    При виде Сталина я ощутил какой-то внутренний толчок. Он был совсем не такой, каким я его себе представлял. Ниже среднего роста, сильно исхудавший, с землистым усталым лицом, изрытым оспой. Тогда на нём не было ни блестящей маршальской формы, ни золотых погон, ни звёзд Героя. Китель военного покроя висел на его сухощавой фигуре. Бросалось в глаза, что одна рука у него короче другой — почти вся кисть пряталась в рукаве.

    То были самые тяжёлые дни войны, когда гитлеровские полчища безудержно рвались в глубь нашей страны, приближались к Москве, Ленинграду, захватили Киев. Нашим самоотверженно сражавшимся частям, вынужденном все дальше отступать, порой не хватало даже винтовок и патронов. Несомненно, бремя тяжёлой ответственности и неудач наложило на облик Сталина свой отпечаток.

    Сталин медленно обошёл выстроившихся в длинный ряд гостей, с каждым поздоровался за руку. Пройдя весь ряд до конца, Сталин повернул обратно, неслышно ступая мягкими кавказскими сапогами по толстому ковру. Он остановился недалеко от меня и заговорил с каким-то военным из отдела внешних сношений. Произносил он слова очень тихо, медленно, со специфическим грузинским акцентом. Я искоса поглядывал на него, стараясь совладать с нахлынувшими на меня чувствами: вот он какой — Сталин — внешне совсем обыкновенный, даже неприметный человек…

    Теперь, перед встречей Сталина с Рузвельтом, я старался быть как можно более собранным. Чтобы переводить Сталина, требовалось большое напряжение всех сил. Он говорил тихо, с акцентом, а о том, чтобы переспросить, нечего было и думать. Приходилось мобилизовать все внимание, чтобы мгновенно уловить сказанное и тут же воспроизвести на английском языке. К тому же надо было записывать все сказанное во время переговоров. Спасало лишь то, что Сталин говорил размеренно, делая после каждой фразы паузу для перевода.

    В обязанности переводчика входило также составление официального протокола. Его надо было продиктовать стенографистке, а затем составить проект краткой телеграммы. Эту телеграмму Сталин лично просматривал и корректировал. Если переговоры происходили в Москве, то телеграмма направлялась шифром советским послам в Лондоне и Вашингтоне. В данном же случае такая информационная телеграмма посылалась также в Москву оставшимся там членам Политбюро.

    Сейчас во многих странах уже накоплен большой опыт синхронного устного перевода. Имеются высококвалифицированные кадры. Они широко используются на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН, на различных международных совещаниях и встречах. Но в то время, по крайней мере в нашей стране, специалистов в этой области не было. В наркомате иностранных дел лишь несколько человек привлекалось к переводам при встречах на высшем уровне. В. Н. Павлову и мне приходилось совмещать роль переводчика с основной работой в наркомате. Правда, это имело свои плюсы, так как мы были обычно в курсе обсуждавшихся политических проблем. Но зато оставалось мало времени для совершенствования языковых знаний. Между тем, устный перевод при дипломатических переговорах требует особых профессиональных навыков, сноровки, большой сосредоточенности. Надо постоянно пополнять языковые знания, непрерывно наращивать запас слов. Необходимо также хорошо знать скоропись, уметь быстро расшифровывать текст после беседы и определить самое главное при составлении краткого отчёта.

    Специальной подготовки для выполнения всей этой работы у меня лично не было, и я старался совершенствоваться по ходу дела.

    Меня всегда поражали упорство и настойчивость В. Н. Павлова. В то время он вёл референтуру по всей области англо-советских отношений. Текущих дел, естественно, было очень много. Рабочий наш день продолжался обычно 14–16 часов с небольшим перерывом от восьми до десяти вечера. Но Павлов не упускал ни одной минуты для пополнения своих языковых знаний.

    Диалог двух лидеров

    На беседе, о которой идёт речь, кроме Сталина, Рузвельта и меня, переводчика, никто больше не присутствовал. Рузвельт предупредил, что будет один, без Чарльза Болена, который обычно выполнял роль переводчика американской делегации. Видимо, Рузвельт решил не брать никого с собой, чтобы атмосфера беседы была более доверительной. Мне предстояло переводить всю беседу одному.

    Когда я вошёл в комнату, примыкавшую к залу пленарных заседаний конференции, там уже находился Сталин в маршальской форме. Поздоровавшись, я подошёл к низенькому столику, вокруг которого стояли диван и кресла, и положил там блокнот и карандаш. Сталин медленно прошёлся по комнате, вынул из коробки с надписью «Герцоговина флор» папиросу, закурил. Прищурившись, посмотрел на меня, спросил:

    — Не очень устали с дороги? Готовы переводить? Беседа будет ответственной.

    — Готов, товарищ Сталин. За ночь в Баку хорошо отдохнул. Чувствую себя нормально.

    Сталин подошёл к столику, положил на него коробку с папиросами. Зажёг спичку и раскурил потухшую папиросу. Затем, медленным жестом загасив спичку, указал ею на диван и сказал:

    — Здесь, с краю, сяду я. Рузвельта привезут в коляске, пусть он расположится слева от кресла, где будете сидеть вы.

    — Ясно, — ответил я.

    Сталин снова стал прохаживаться по комнате, погрузившись в размышления. Через несколько минут дверь открылась и слуга-филиппинец вкатил коляску, в которой, тяжело опираясь на подлокотники, сидел улыбающийся Рузвельт.

    — Хэлло, маршал Сталин, — бодро произнёс он, протягивая руку. — Я, кажется, немного опоздал, прошу прощения.

    — Нет, вы как раз вовремя, — возразил Сталин. — Это я пришёл раньше. Мой долг хозяина к этому обязывает, всё-таки вы у нас в гостях, можно сказать, на советской территории…

    — Я протестую, — рассмеялся Рузвельт. — Мы ведь твёрдо условились встретиться на нейтральной территории. К тому же тут моя резиденция. Это вы мой гость.

    — Не будем спорить, лучше скажите, хорошо ли вы здесь устроились, господин президент. Может быть, что требуется?

    — Нет, благодарю, все в порядке. Я чувствую себя как дома.

    — Значит, вам здесь нравится?

    — Очень вам благодарен за то, что вы предоставили мне этот дом.

    — Прошу вас поближе к столу, — пригласил Сталин.

    Перед тем как отправиться на эту встречу двух лидеров, я очень беспокоился — справлюсь ли со своей задачей? Смогу ли с первого раза понять всё, что будет говорить Рузвельт, и тут же передать это по-русски его собеседнику? Ведь у многих американцев очень своеобразное произношение, а некоторые из них пересыпают свою речь образными и даже жаргонными выражениями, так что не сразу схватываешь смысл сказанного. Но всё прошло благополучно. Рузвельт говорил чётко, внятно, несколько растягивая слова, короткими фразами, часто делал паузы. Видимо, у него был свой немалый опыт общения через переводчика…

    Слуга-филиппинец подкатил коляску в указанное место, развернул её, затянул тормоз на колесе и вышел из комнаты. Сталин предложил Рузвельту папиросу, но тот, поблагодарив, отказался, вынул свой портсигар, вставил длинными тонкими пальцами сигарету в изящный мундштук и закурил.

    — Привык к своим, — сказал Рузвельт, обезоруживающе улыбнулся и, как бы извиняясь, пожал плечами. — А где же ваша знаменитая трубка, маршал Сталин, та трубка, которой вы, как говорят, выкуриваете своих врагов?

    Сталин хитро улыбнулся, прищурился.

    — Я, кажется, уже почти всех их выкурил. Но говоря серьёзно, врачи советуют мне поменьше пользоваться трубкой. Я всё же её захватил сюда и, чтобы доставить вам удовольствие, возьму с собой её в следующий раз.

    — Надо слушаться врачей, — серьёзно сказал Рузвельт, — мне тоже приходится это делать…

    — У вас есть предложения по поводу повестки дня сегодняшней беседы? — перешёл Сталин на деловой тон.

    — Не думаю, что нам следует сейчас чётко очерчивать круг вопросов, которые мы могли бы обсудить. Просто можно было бы ограничиться общим обменом мнениями относительно нынешней обстановки и перспектив на будущее. Мне было бы также интересно получить от вас информацию о положении на советско-германском фронте.

    — Готов принять ваше предложение, — сказал Сталин. Он размеренным движением взял коробку «Герцоговины флор», раскрыл её, долго выбирал папиросу, как будто они чем-то отличались друг от друга, закурил. Затем, неторопливо произнося слова, продолжал. — Что касается положения у нас на фронте, то основное, пожалуй, в том, что в последнее время наши войска оставили Житомир — важный железнодорожный узел.

    — А какая погода на фронте? — поинтересовался Рузвельт.

    — Погода благоприятная только на Украине, а на остальных участках фронта — грязь и почва ещё не замёрзла.

    — Я хотел бы отвлечь с советско-германского фронта 30–40 германских дивизий, — сочувственно сказал Рузвельт.

    — Если это возможно сделать, то было бы хорошо.

    — Это один из вопросов, по которому я намерен дать свои разъяснения в течение ближайших дней здесь же, в Тегеране. Сложность в том, что перед американцами стоит задача снабжения войск численностью в два миллиона человек, причём находятся они на расстоянии трёх тысяч миль от американского континента.

    — Тут нужен хороший транспорт, и я вполне понимаю ваши трудности.

    — Думаю, что мы эту проблему решим, так как суда в Соединённых Штатах строятся удовлетворительным темпом.

    Коснувшись недавних волнений в Ливане, Сталин спросил, не знает ли Рузвельт, каковы причины этих волнений и кто тут виноват. Рузвельт ответил но сразу. Сняв пенсне, он протёр стекла белым платком, торчавшим из нагрудного кармана, снова закрепил пенсне на переносице. Наконец, сказал, как бы размышляя вслух:

    — Думаю, что виноват французский национальный комитет. Англичане и французы гарантировали независимость Ливана, и ливанцы получили свою конституцию и президента. Затем они захотели немного изменить конституцию. Однако французы отказали им в этом и арестовали президента и кабинет министров. Сейчас в Ливане все в порядке, там наступило спокойствие…

    В ходе беседы Сталин и Рузвельт коснулись многих вопросов и проблем. Рузвельт, в частности, в общих чертах развивал мысль о послевоенном сотрудничестве между Соединёнными Штатами и Советским Союзом. Сталин приветствовал эту идею и отметил, что после окончания войны Советский Союз будет представлять собой большой рынок для Соединённых Штатов. Рузвельт с интересом воспринял это заявление и подчеркнул, что американцам после войны потребуется большое количество сырья, и поэтому он думает, что между нашими странами будут существовать тесные торговые связи. Сталин заметил, что если американцы будут поставлять нам оборудование, то мы им сможем поставлять сырьё.

    Далее речь зашла о будущем Франции. Рузвельт заявил, что де Голль ему не нравится, в то время как генерала Жиро он считает очень симпатичным человеком и хорошим генералом. Рузвельт сообщил также, что американцы вооружают 11 французских дивизий, и коснулся в этой связи положения во Франции и настроений различных слоёв населения этой страны.

    — Французы, — заметил Рузвельт, — хороший народ, но им нужны абсолютно новые руководители не старше 40 лет, которые не занимали никаких постов в прежнем французском правительстве.

    Сталин высказал мнение, что на такие изменения потребуется много времени. Что же касается некоторых нынешних руководящих слоёв во Франции, продолжал он, то они, видимо, думают, что союзники преподнесут им Францию в готовом виде, и не хотят воевать на стороне союзников, а предпочитают сотрудничать с немцами. При этом французский народ не спрашивают.

    Рузвельт заметил, что, по мнению Черчилля, Франция полностью возродится и скоро станет великой державой.

    — Но я не разделяю этого мнения, — продолжал Рузвельт. — Думаю, что пройдёт много лет, прежде чем это случится. Если французы полагают, что союзники преподнесут им готовую Францию на блюде, то они ошибаются. Французам придётся много поработать, прежде чем Франция действительно станет великой державой…

    За этими замечаниями американского президента скрывались серьёзные разногласия между Соединёнными Штатами и Англией по вопросу о том, кто должен осуществлять власть на освобождённой территории Северной Африки, а потом, после высадки в Нормандии, и в самой Франции. Как выяснилось впоследствии, Соединённые Штаты, осуществившие высадку в Северной Африке, рассчитывали установить своё военное и политическое господство не только над этой территорией, но и над всем французским движением Сопротивления с тем, чтобы в дальнейшем получить точку опоры на европейском континенте — во Франции. В Северной Африке Вашингтон делал ставку на сотрудничавшего ранее с немцами адмирала Дарлана в противовес генералу де Голлю, который находился тогда в Лондоне и возглавлял Национальный комитет Сражающейся Франции.

    В опубликованных в 1965 году мемуарах Идеи писал: «Мой парламентский заместитель Ричард Лоу сообщил из Вашингтона о своём разговоре с Сэмнером Уэллесом (заместителем государственного секретаря), который сильно тревожился из-за генерала де Голля. По мнению Уэллеса, нам скоро придётся порвать связи с ним. Когда Лоу возразил, что это было бы тяжёлым ударом для французской общественности, Уэллес с ним согласился, но, по-видимому, всё-таки остался при своём убеждении, что мы, возможно, будем вынуждены пойти на это. Если де Голль вступит во Францию вместе с оккупационными войсками и сформирует правительство, его уже не удастся отстранить от власти».

    После убийства адмирала Дарлана американцы сделали ставку в Северной Африке на генерала Жиро. Идеи продолжал: «Несмотря на все меры, которые я мог принять в Лондоне, а Макмиллан в Алжире, организовать встречу генерала де Голля с генералом Жиро оказалось делом нелёгким. Американская политика усугубила связанные с этим трудности. Правительство Соединённых Штатов всё ещё было против создания единой французской власти до высадки союзников во Франции… Оно также по-прежнему относилось подозрительно и враждебно к генералу де Голлю. Оно побаивалось его активного и энергичного характера и склонно было преуменьшать поддержку, которую голлизм получал от движения Сопротивления во Франции».

    В конце концов Вашингтону всё же пришлось пойти на примирение с генералом де Голлем, который получил возможность отправиться во Францию вскоре после высадки союзников в Нормандии. Но характер отношений, который складывался тогда между американцами и де Голлем, несомненно сыграл свою роль в будущем.

    На первой беседе Рузвельта со Сталиным выявился различный подход Соединённых Штатов и Англии также и в отношении будущего колониальных владений. Рузвельт много говорил о необходимости нового подхода к проблеме колониальных и зависимых стран после войны. Может быть, он искренне думал о возможности предоставления им постепенно самоуправления и в конечном счёте независимости — тема, к которой американский президент вновь и вновь возвращался в дни Тегеранской конференции. Но выступая таким образом, он вольно или невольно отражал интересы тех кругов США, которые под прикрытием разговоров о пересмотре статуса колониальных владений европейских капиталистических держав готовили почву для проникновения США в колониальные страны.

    В этом отношении показателен разговор, который произошёл на эту тему во время первой встречи между Сталиным и Рузвельтом в Тегеране. Касаясь будущего Индокитая, Рузвельт сказал, что можно было бы назначить трёх-четырёх попечителей и через 30–40 лет подготовить народ Индокитая к самоуправлению. То же самое, заметил он, верно в отношении других колоний.

    — Черчилль, — продолжал президент, — не хочет решительно действовать в отношении осуществления этого предложения о попечительстве, так как он боится, что этот принцип придётся применить и к английским колониям. Когда наш государственный секретарь Хэлл был в Москве, он имел при себе составленный мною документ о создании Международной комиссии по колониям. Эта комиссия должна была бы инспектировать колониальные страны с целью изучения положения в этих странах я возможных улучшений их положения. Вся работа этой комиссии была бы предана широкой гласности…

    Сталин поддержал идею создания такой комиссии и заметил, что к ней можно было бы обращаться с жалобами, просьбами и так далее. Рузвельт был явно доволен реакцией советской стороны, но не скрывал своего беспокойства по поводу возможного отношения Черчилля. Он даже предупредил Сталина, что в разговоре с британским премьером лучше не касаться Индии, так как, насколько ему, Рузвельту, известно, у Черчилля нет сейчас никаких мыслей в отношении Индии. Черчилль намерен вообще отложить этот вопрос до окончания войны.

    — Индия — это больное место Черчилля, — заметил Сталин.

    — Это верно, — согласился Рузвельт. — Однако Англии так или иначе придётся что-то предпринять в Индии. Я надеюсь как-нибудь переговорить с вами подробнее об Индии, имея при этом в виду, что люди, стоящие в стороне от вопроса об Индии, могут лучше разрешить этот вопрос, чем люди, имеющие непосредственное отношение к данному вопросу…

    На этот зондаж Сталин реагировал осторожно. Он ограничился лишь замечанием, что люди, стоящие в стороне от Индии, смогут подойти более объективно.

    Рузвельт взглянул на часы. До официального открытия конференции, назначенного на 16 часов, оставалось мало времени.

    — Думаю, нам пора заканчивать, — сказал Рузвельт. — Надо немного отдохнуть и собраться с мыслями перед пленарным заседанием. Мне кажется, у нас состоялся очень полезный обмен мнениями, и вообще мне было очень приятно познакомиться и откровенно побеседовать с вами.

    — Мне тоже было очень приятно, — ответил Сталин и, поднявшись, слегка поклонился Рузвельту.

    Я вышел в соседнюю комнату позвать слугу президента. Он тут же явился и, взявшись за ручку, приделанную к спинке кресла-коляски, увёз Рузвельта в его апартаменты. Сталин прошёл в соседнюю комнату, где его ждали Молотов и Ворошилов.

    За круглым столом

    Пленарные заседания конференции происходили в большом зале, декорированном в стиле ампир. Посредине стоял большой круглый стол, покрытый скатертью из кремового сукна. Вокруг были расставлены обитые полосатым шёлком кресла с вычурными подлокотниками из красного дерева. В центре стола — деревянная подставка с государственными флагами трёх держав — участниц конференции. Перед каждым креслом на столе лежали блокноты и отточенные карандаши. Непосредственно у стола занимали место главные члены делегаций и переводчики. Остальные делегаты и технический персонал размещались на стульях, стоявших симметричными рядами позади кресел.

    Самой малочисленной была советская делегация. В неё, как уже сказано, входили И. В. Сталин, В. М. Молотов и К. Е. Ворошилов; Соединённые Штаты и Англию представляли более крупные делегации. Вот их состав:

    От Соединённых Штатов: президент Ф. Д. Рузвельт, специальный помощник президента Г. Гопкинс, посол США в СССР А. Гарриман, начальник штаба армии США генерал Д. Маршалл, главнокомандующий военно-морскими силами США адмирал Э. Кинг, начальник штаба военно-воздушных сил США генерал Г. Арнольд, начальник снабжения армии США генерал Б. Сомэрвэлл, начальник штаба президента адмирал У. Леги, начальник военной миссии США в СССР генерал Р. Дин.

    От Великобритании: премьер-министр У. Черчилль, министр иностранных дел А. Идеи, посол Англии в СССР А. Керр, начальник имперского Генерального штаба генерал А. Брук, фельдмаршал Д. Дилл, первый морской лорд адмирал флота Э. Кеннингхэм, начальник штаба военно-воздушных сил Великобритании главный маршал авиации Ч. Портал, начальник штаба министра обороны генерал X. Исмей, начальник военной миссии Великобритании в СССР генерал Г. Мартель.

    За столом справа от Черчилля сидел его личный переводчик — майор Бирз. Рядом с Рузвельтом — также в качестве переводчика — Чарльз Болен. Он работал тогда первым секретарём посольства Соединённых Штатов в Москве. От советской делегации в первом ряду сидели Сталин и Молотов, а также мы с В. Н. Павловым как официальные переводчики советской делегации. Ворошилов обычно устраивался на стуле во втором ряду.

    Дискуссия на пленарных заседаниях велась свободно, без заранее утверждённой повестки дня. Выступая, делегаты не пользовались никакими бумажками, а как бы высказывали вслух соображения по затронутым вопросам. Поэтому дискуссия порой перескакивала с одной темы на другую, а затем снова возвращалась к первоначальной проблеме. Стороны заранее условились, что на первом пленарном заседании председательствовать будет Рузвельт. Он выполнил эту обязанность с блеском. Несомненно, здесь сказался его многолетний опыт руководителя крупной партийной машиной США.

    Первое пленарное заседание открылось в 16 часов 28 ноября. Продолжалось оно три с половиной часа. Открывая заседание, президент Рузвельт сказал:

    — Как самый молодой из присутствующих здесь глав правительств я хотел бы позволить себе высказаться первым. Я хочу заверить членов новой семьи — собравшихся за этим столом членов настоящей конференции — в том, что мы все собрались здесь с одной целью, с целью выиграть войну как можно скорее…

    Далее Рузвельт сделал несколько замечаний о ведении конференции.

    — Мы не намерены, — заявил он, — опубликовывать ничего из того, что будет здесь говориться, но мы будем обращаться друг к другу, как друзья, открыто и откровенно…

    Несомненно, принятое участниками Тегеранской конференции взаимное обязательство ничего не публиковать из того, что там говорилось, способствовало свободному обмену мнениями и помогло каждой из сторон лучше понять позицию партнёров. Все это облегчило также создание атмосферы, которая позволила, несмотря на коренные различия в общественно-политическом строе Советского Союза, с одной стороны, и Соединённых Штатов и Англии — с другой, осуществить плодотворное сотрудничество трёх держав в борьбе против общего врага, укрепить на этом этапе единство антигитлеровской коалиции.

    После войны правящие круги западных держав, затеяв антисоветскую пропагандистскую кампанию, в нарушение взятого ими на себя обязательства не предавать гласности материалы тегеранской встречи, односторонне опубликовали многочисленные документы и мемуары об этой конференции, цель которых состояла в том, чтобы фальсифицировать политику Советского Союза, исказить его позицию по важнейшим проблемам периода второй мировой войны. В связи с этим в 1961 году в Москве были опубликованы советские записи бесед и заседаний на Тегеранской конференции.

    Но тогда, в день открытия Тегеранской конференции, слова Рузвельта о соблюдении секретности звучали как торжественная клятва.

    Говоря дальше о порядке работы конференции, американский президент заявил, что штабы делегаций могут рассматривать военные вопросы отдельно, а сами делегации могли бы тем временем обсудить и другие проблемы, например проблемы послевоенного устройства.

    — Я думаю, — сказал Рузвельт в заключение, — что это совещание будет успешным и что три нации, объединившиеся в процессе нынешней войны, укрепят связи между собой и создадут предпосылки для тесного сотрудничества будущих поколений…

    Прежде чем перейти к практической работе, Рузвельт поинтересовался, не желают ли Черчилль и Сталин сделать заявления общего порядка о важности этой встречи и о том, что означает она для всего человечества.

    Черчилль сразу же поднял правую руку, прося слова. Говорил он очень чётко, размеренно, произнося слово за словом, подобно тому, как каменщик кладёт кирпичи. Делая паузы для перевода, он беззвучно шевелил губами, как бы произнося сначала про себя фразу, которую собирался затем высказать вслух. Он как бы внутренне прислушивался к её звучанию. Потом, убедившись, что подобраны нужные слова, он снова чеканил их своим хорошо поставленным голосом профессионального оратора. Подчёркивая торжественность минуты, он встал из-за стола и отодвинул кресло, чтобы дать простор своей грузной фигуре.

    — Эта встреча, — сказал Черчилль, — пожалуй, представляет собой величайшую концентрацию мировой мощи, которая когда-либо существовала в истории человечества. В наших руках решение вопроса о сокращении сроков войны, о завоевании победы, о будущей судьбе человечества. Я молюсь за то, чтобы мы были достойны замечательной возможности, данной нам богом, — возможности служить человечеству…

    Окинув взором всех присутствовавших, Черчилль медленно погрузился в кресло.

    Обращаясь к главе советской делегации, Рузвельт спросил, не желает ли он что-либо сказать. Не вставая с места, Сталин заговорил. В зале наступила тишина. Может, потому, что большинство присутствовавших впервые услышали голос Сталина. А может быть, из-за того, что он говорил совсем негромко. Он сказал:

    — Приветствуя конференцию представителей трёх правительств, я хотел бы сделать несколько замечаний. Я думаю, что история нас балует. Она дала нам в руки очень большие силы и очень большие возможности. Я надеюсь, что мы примем все меры к тому, чтобы на этом совещании в должной мере, в рамках сотрудничества, использовать ту силу и власть, которые нам вручили наши народы. А теперь давайте приступим к работе…

    Рузвельт кивком головы подтвердил своё согласие. Потом обвёл взглядом всех участников конференции, как бы приглашая их к первому деловому выступлению. Но никто не изъявил такого желания. Тогда президент открыл лежавшую перед ним чёрную папку, полистал находившиеся в ней бумаги, немного откашлялся и сказал:

    — Может быть, мне начать с общего обзора военных действий и нужд войны в настоящее время. Я, конечно, буду говорить об этом с точки зрения Соединённых Штатов. Мы, так же как и Британская империя и Советский Союз, надеемся на скорую победу. Я хочу начать с обзора той части войны, которая больше касается Соединённых Штатов, чем Советского Союза и Великобритании. Я говорю о войне на Тихом океане, где Соединённые Штаты несут основное бремя войны, получая помощь от австралийских и новозеландских войск…

    Президент Рузвельт сделал краткий обзор военного положения в этой части земного шара. Более конкретно он коснулся операций в районе Бирмы, сообщив о планах освобождения от японцев северной части этой страны. Все эти мероприятия намечались, по словам Рузвельта, с целью оказания помощи Китаю в войне, открытия бирманской дороги и обеспечения позиций, с которых можно было бы нанести поражение Японии как можно скорее после того, как будет разгромлена Германия. Затем президент кратко обрисовал положение на Европейском театре военных действий.

    Сделав обзор военных действий, Рузвельт как бы задал тон. После него с обзора положения на фронте начал свою речь Сталин.

    Глава советской делегации приветствовал успехи Соединённых Штатов в районе Тихого океана. Он добавил, что в настоящее время Советский Союз не может присоединиться к борьбе против Японии, поскольку требуется концентрация всех его сил для войны против Германии. Советских войск на Дальнем Востоке более или менее достаточно, чтобы держать оборону. Но их надо по крайней мере удвоить, прежде чем предпринять наступление. Время для присоединения к западным союзникам на Тихоокеанском театре военных действий может наступить только тогда, когда произойдёт крах Германии.

    — Что касается войны в Европе, — продолжал советский представитель, — то прежде всего скажу несколько слов отчётного характера о том, как мы вели и продолжаем вести операции со времени июльского наступления немцев. Может быть, я вдаюсь в подробности, тогда я мог бы сократить своё выступление?

    — Мы готовы выслушать всё, что вы намерены сказать, — вмешался Черчилль.

    Сталин продолжал:

    — Я должен сказать, между прочим, что мы сами в последнее время готовились к наступлению. Немцы опередили нас. Но поскольку мы готовились к наступлению и нами были стянуты большие силы, после того как мы отбили немецкое наступление, нам удалось сравнительно быстро перейти в наступление самим. Должен сказать, что хотя о нас говорят, что мы все планируем заранее, мы сами не ожидали успехов, каких достигли в августе и в сентябре. Против наших ожиданий немцы оказались слабее, чем мы предполагали. Теперь у немцев на нашем фронте, по данным нашей разведки, имеется 210 дивизий и ещё 6 дивизий находятся в процессе переброски на фронт. Кроме того, имеется 50 не немецких дивизий, включая финнов. Таким образом, всего у немцев на нашем фронте 260 дивизий, из них до 10 венгерских, до 20 финских, до 16 или 18 румынских.?.

    Рузвельт поинтересовался, какова численность германской дивизии. Советский делегат пояснил, что вместе со вспомогательными силами немецкая дивизия состоит примерно из 12–13 тысяч человек. Он добавил, что с советской стороны на фронте действуют от 300 до 330 дивизий.

    Перейдя к последним событиям на советско-германском фронте, Сталин сказал, что излишек в численности войск используется советской стороной для наступательных операций. Но поскольку мы ведём наступательные действия, по мере того как идёт время, наш перевес становится все меньше. Большую трудность представляет также то, что немцы все уничтожают при отступлении. Это затрудняет нам подвоз боеприпасов. В этом причина того, что наше наступление замедлилось.

    — В последние три недели, — продолжал советский представитель, — немцы развернули наступательные операции на Украине — южнее и западнее Киева. Они отбили у нас Житомир — важный железнодорожный узел, о чём было объявлено. Должно быть, на днях они заберут у нас Коростень — также важный железнодорожный узел. В этом районе у немцев имеется 5 новых танковых дивизий и три старые танковые дивизии, всего 8 танковых дивизий, а также 22–23 пехотные и моторизованные дивизии. Их цель — вновь овладеть Киевом. Таким образом, у нас впереди возможны некоторые трудности…

    — Поэтому, — сказал Сталин, — было бы очень важно ускорить вторжение союзников в Северную Францию.

    Черчилль, который выступал после Сталина, сразу же обратился к планам англо-американцев, связанным с высадкой во Франции и открытием второго фронта в Европе. Этот вопрос, бесспорно, был главным на Тегеранской конференции, и вокруг него шли наиболее горячие дискуссии как на официальных совещаниях, так и на неофициальных встречах»

    Немного истории

    Вопрос об открытии второго фронта в Европе имел свою историю.

    Известно, что с момента нападения гитлеровской Германии на Советский Союз основные силы вермахта находились на Восточном фронте. Гитлер мог это сделать потому, что на западе, да и вообще в других местах европейского континента, фактически не велось серьёзных военных действий. Всю тяжесть удара гитлеровской военной машины Советский Союз принял на себя. В немецкие вооружённые силы, действовавшие в первые дни вторжения на советско-германском фронте, входило пять с половиной миллионов человек. Всего на границах СССР были сосредоточены 181 дивизия и 18 бригад. На их вооружении находилось 48 тыс. орудий и миномётов, около 2800 танков и штурмовых орудий, 4500 самолётов и другая военная техника. Германское командование смогло собрать в один кулак такую боевую мощь, поскольку оно было избавлено от необходимости вести войну на два фронта.

    В этих условиях Советский Союз был кровно заинтересован в том, чтобы его союзники активно участвовали в борьбе против общего врага и оказали Красной Армии эффективную помощь, прежде всего операциями на европейском континенте. Первые месяцы войны на советско-германском фронте были особенно благоприятны для открытия второго фронта в Западной Европе, поскольку в этом районе гитлеровцы значительно ослабили свои силы.

    Следует отметить, что и некоторые английские политики сразу же после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз поддерживали идею скорейшего открытия второго фронта в Европе.

    Министр иностранных дел Антони Иден заявил 30 июня 1941 года, что английские руководители «думают о десантах во Франции». Но время шло, и никаких конкретных шагов в этом отношении британское правительство не предпринимало. Те, кто помнит тяжёлое положение, в котором находилась тогда Советская страна, сражавшаяся один на один с гитлеровскими полчищами, поймёт, что бездеятельность союзников не могла не беспокоить Советское правительство. Москва считала необходимым напоминать Лондону о его обещаниях насчёт «крупных рейдов» в Западной Европе.

    В послании премьеру Черчиллю от 18 июля 1941 года глава Советского правительства Сталин писал: «Военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика)… Я представляю трудности создания такого фронта, но мне кажется, что, несмотря на трудности, его следовало бы создать не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии. Легче всего создать такой фронт именно теперь, когда силы Германии отвлечены на Восток и когда Гитлер ещё не успел закрепить за собой занятые на Востоке позиции».

    Черчилль ответил на это обращение отказом, заявив, что хотя его правительство «с первого дня германского нападения на Россию рассматривало возможность наступления на оккупированную Францию и на Нидерланды», в настоящее время «начальники штабов не видят возможности сделать что-либо в таких размерах, чтобы это могло принести вам хотя бы самую малую пользу».

    А тем временем гитлеровская Германия перебросила на Восточный фронт ещё 30 свежих пехотных дивизий и большое количество танков и самолётов. Гитлеровцы продолжали продвигаться на восток. Они заняли больше половины Украины, а на севере вышли на подступы к Ленинграду. Было ясно, что немецкое командование не опасалось ударов с запада.

    «Немцы считают опасность на Западе блефом, — писал Сталин английскому премьеру 3 сентября 1941 года, — и безнаказанно перебрасывают с Запада все свои силы на Восток, будучи убеждены, что никакого второго фронта на Западе нет и не будет». Советское правительство выразило настоятельное пожелание «создать уже в этом году» второй фронт, который смог бы оттянуть с Восточного фронта 30–40 немецких дивизий. Но Черчилль и на этот раз ответил отказом.

    Любопытно, что, уклоняясь от каких-либо существенных операций против немцев в Западной Европе, да и в других местах, где можно было ожидать тяжёлых сражений, английское правительство было готово послать своих солдат туда, где они не подвергались бы особому риску, но зато обеспечили бы Англии известные политические и стратегические козыри. Характерна в этой связи переписка между Лондоном и Москвой относительно использования английских войск на советско-германском фронте.

    Впервые эта идея была выдвинута в послании Сталина, направленном Черчиллю 13 сентября 1941 года. В этом послании Сталин предложил Англии «высадить 25–30 дивизий в Архангельске или перевести их через Иран в южные районы СССР для военного сотрудничества с советскими войсками на территории СССР по примеру того, как это имело место в прошлую войну во Франции», где, как известно, в первую мировую войну сражался русский экспедиционный корпус. Далее в послании говорилось: «Это была бы большая помощь. Мне кажется, что такая помощь была бы серьёзным ударом по гитлеровской агрессии».

    Как же реагировало на это предложение английское правительство? Устами Черчилля оно заявило, что посылка британских дивизий на советско-германский фронт «абсолютно вне наших сил». В то же время Черчилль предложил заменить советские войска английскими в Иране и послать британские соединения на Кавказ «для охраны нефтяных районов», имея в виду, что высвободившиеся советские войска перебросят на усиление фронта. Советское правительство решительно отклонило эти домогательства Черчилля. Но весь этот эпизод показателен: для несения гарнизонной службы в Иране и на Кавказе у Англии нашлись войска, а послать эти же силы на фронт, в помощь советскому союзнику — на это, видите ли, сил не было!

    Возникает вопрос, была ли у Англии возможность открыть второй фронт в Европе в первые годы Великой Отечественной войны Советского Союза или такой возможности не было?

    По свидетельству лорда Бивербрука, в то время английские военные руководители «постоянно проявляли нежелание предпринимать наступательные действия». Конечно, дело было не только в нежелании военных. Тут, несомненно, играли роль и определённые политические соображения. В Лондоне имелись влиятельные круги, которые рассчитывали, что Советский Союз и Германия настолько ослабят друг друга в происходившей на советско-германском фронте схватке, что Англия сможет затем легко диктовать свою волю обеим сторонам. Эти сокровенные мысли высказал вслух тогдашний министр авиационной промышленности в кабинете Черчилля Мур Брабазои. Он заявил, что «лучшим исходом борьбы на восточном фронте было бы взаимное истощение Германии и СССР, вследствие чего Англия смогла бы занять господствующее положение в Европе». Стоит напомнить и скандально известное изречение тогдашнего сенатора, впоследствии вице-президента, а затем и президента США Гарри Трумэна: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше».

    Как показали дальнейшие события, подобного рода взгляды оказывали немалое влияние на позицию правящих кругов Англии и США в вопросе об открытии второго фронта в Европе.

    После того как вслед за японской атакой на Пирл-Харбор гитлеровская Германия объявила 11 декабря 1941 года войну Соединённым Штатам, к дискуссии о втором фронте активно подключился и Вашингтон. Президент Рузвельт неоднократно подчёркивал, что считает важной задачей западных союзников скорейшую высадку в Западной Европе, но в США были влиятельные круги, которые всячески тормозили это дело.

    Весной 1942 года был всё же подготовлен американский план вторжения в Северную Францию путём форсирования Ла-Манша в его самом узком месте и высадки на французском побережье между Кале и Гавром, восточнее устья Сены. Докладывая об этом плане Рузвельту, генерал Маршалл указывал, что «успешное наступление в этом районе явится максимальной поддержкой для русского фронта». Но уже тогда осуществление этого плана, носившего сперва кодовое название «Раундап», а затем «Оверлорд», намечалось лишь на весну 1943 года. Что же касается 1942 года, то американский Генеральный штаб предусматривал ограниченную операцию «Следжхэммер», которая к тому же должна была осуществляться лишь при следующих условиях:

    «1. Положение на русском фронте станет отчаянным, то есть, если успех германского оружия будет настолько полным, что создастся угроза неминуемого краха русского сопротивления… в этом случае атаку следует рассматривать как жертву во имя общего дела.

    2. Положение немцев в Западной Европе станет критичным».

    Как видим, и здесь победила тактика выжидания. В то время как в 1942 году на советско-германском фронте шли ожесточеннейшие бои, в Лондоне и Вашингтоне взвешивали на аптекарских весах момент, когда западным союзникам было бы выгоднее всего вмешаться и открыть второй фронт.

    Во время состоявшихся летом 1942 года англо-советских переговоров в Лондоне Советское правительство вновь поставило вопрос о необходимости ускорить вторжение в Западную Европу. Рузвельт высказался за, после чего Черчиллю пришлось отступить. Подписанное 12 июня 1942 года англо-советское коммюнике повторяло ранее согласованную в Вашингтоне формулировку, а именно: «Была достигнута полная договорённость в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году».

    Казалось, что трудная задача согласования конкретного срока открытия второго фронта наконец решена. Но западные державы и на этот раз не выполнили своего обязательства. Прошёл 1942 год, кончался год 1943, а Советский Союз все ещё вынужден был сражаться один на один с гитлеровской Германией, использовавшей военно-промышленные ресурсы и людскую силу почти всей Европы.

    Когда в конце ноября 1943 года открылась Тегеранская конференция, по-прежнему не было известно, когда же появится второй фронт во Франции. Естественно поэтому, наряду с обсуждением широкого круга вопросов, стоявших на повестке дня тегеранской встречи, Советское правительство стремилось получить чёткий ответ и на вопрос о втором фронте.

    «Оверлорд»

    На первом же пленарном заседании Тегеранской конференции вопросу об открытии второго фронта в Европе («Оверлорд») было уделено основное внимание.

    Инициативу, как уже сказано выше, проявил Сталин. Президент Рузвельт подчеркнул, что операция через Ла-Манш является очень важной и особенно интересует Советский Союз. Рузвельт сказал, что западные союзники уже на протяжении полутора лет составляют соответствующие планы, но все ещё не смогли определить срока этой операции из-за недостатка тоннажа.

    — Мы хотим, — сказал президент, — не только пересечь Ла-Манш, но и преследовать противника в глубь территории. Между тем Ла-Манш — это такая неприятная полоска воды, которая исключает возможность начать экспедицию до 1 мая. Поэтому план, составленный англо-американцами в Квебеке, исходит из того, что экспедиция через Ла-Манш могла бы начаться около 1 мая 1944 года…

    Сославшись на то, что любая десантная операция требует специальных судов, Рузвельт коснулся вопроса о приоритете и очерёдности тех или иных операций. Он сказал:

    — Если мы будем проводить крупные десантные операции в Средиземном море, то экспедицию через Ла-Манш, возможно, придётся отложить на два или три месяца. Поэтому мы хотели бы получить ответ от наших советских коллег в этом вопросе, а также совет о том, как лучше использовать имеющиеся в районе Средиземного моря войска, учитывая, что там в то же время имеется мало судов. Мы не хотим откладывать дату вторжения через Ла-Манш дальше мая или июня месяца. В то же время имеется много мест, где могли бы быть использованы англо-американские войска: в Италии, в районе Адриатического моря, в районе Эгейского моря, наконец, для помощи Турции, если она вступит в войну. Все это мы должны здесь решить. Мы очень хотели бы помочь Советскому Союзу и оттянуть часть германских войск с советского фронта. Мы хотели бы получить от наших советских друзей совет о том, каким образом мы могли бы лучше всего облегчить их положение.

    Закончив своё выступление, Рузвельт спросил, не желает ли Черчилль что-либо добавить к сказанному.

    Черчилль немного помолчал, пожевал губами и, медленно произнося слова, ответил:

    — Я хотел бы просить разрешения отложить моё выступление и высказаться после того, как выскажется маршал Сталин. В то же время я в принципе согласен с тем, что сказал президент Рузвельт.

    По-видимому, английский премьер, отказавшись излагать свою позицию, которая по сути дела значительно отличалась от точки зрения американского президента, хотел прощупать советских представителей, чтобы затем выдвинуть соответствующую аргументацию. Сталин разгадал манёвр Черчилля. Говоря о втором фронте, он дал понять, что советская сторона рассчитывает на высадку союзников именно в Северной Франции, причём без дальнейших оттяжек, ибо только такая операция может облегчить положение на советском фронте.

    — Может быть, я ошибаюсь, — сказал Сталин, — но мы, русские, считали, что Итальянский театр важен лишь в том отношении, чтобы обеспечить свободное плавание судов союзников в Средиземном море. Мы так думали и продолжаем так думать. Что касается того, чтобы из Италии предпринять наступление непосредственно на Германию, то мы, русские, считаем, что для таких целей Итальянский театр не годится…

    Пока шёл перевод на английский язык, Сталин вынул из кармана кителя кривую трубку, раскрыл коробку «Герцоговины флор», взял несколько папирос, неторопливо разломал их, высыпал табак в трубку, закурил, прищурился, оглядел всех присутствовавших. Когда его взгляд встретился с Рузвельтом, тот улыбнулся и лукаво подмигнул, давая понять, что вспомнил обещание Сталина насчёт трубки. А может быть, этот жест Рузвельта имел более глубокий смысл: он хотел выразить сочувствие тому, как Сталин парировал ещё не высказанное вслух намерение Черчилля поставить под сомнение целесообразность высадки союзников во Франции. Перевод был окончен, и Сталин, отложив трубку, продолжал:

    — Мы, русские, считаем, что наибольший результат дал бы удар по врагу в Северной или в Северо-Западной Франции. Наиболее слабым местом Германии является Франция. Конечно, это трудная операция, и немцы во Франции будут бешено защищаться, но всё же это самое лучшее решение. Вот все мои замечания…

    Рузвельт поблагодарил Сталина и спросил, готов ли выступить Черчилль. Тот кивнул, откашлялся и начал речь в своей особой манере, тщательно отбирая и взвешивая слова. Он сказал, что Англия и Соединённые Штаты давно договорились атаковать Германию через Северную или Северо-Западную Францию, для чего проводятся обширные приготовления. Потребовалось бы много цифр и фактов, продолжал английский премьер, чтобы доказать, почему в 1943 году не удалось осуществить эту операцию, но теперь решено атаковать Германию в 1944 году. Место нападения выбрано, и сейчас перед англо-американцами стоит задача создать условия для переброски армии во Францию через Ла-Манш в конце весны 1944 года. Силы, которые удастся накопить для этой цели в мае или июне, будут состоять из 16 британских— и 19 американских дивизий. За этими дивизиями последовали бы главные силы, причём предполагается, что всего в ходе операции «Оверлорд» в течение мая, июня, июля будет переправлено через Ла-Манш около миллиона человек.

    Сделав эти заверения, Черчилль перешёл к проблеме использования англо-американских сил в других районах Европейского театра. Осторожно выбирая формулировки и как бы рассуждая вслух, он всякий раз оговаривался, что выдвигает свои предложения лишь в порядке постановки вопроса. Но за всеми этими оговорками скрывалось вполне определённое намерение британского премьера атаковать Германию не с запада, а с юга и юго-востока или, как любил выражаться Черчилль, «с мягкого подбрюшья Европы».

    Начав с того, что до осуществления операции «Оверлорд» остаётся ещё много времени — около шести месяцев, — премьер-министр поставил вопрос об использовании в этот период сил западных союзников в Средиземном море. Это также мотивировалось желанием поскорее помочь Советскому Союзу. Конечно, заверил снова Черчилль, «Оверлорд» будет осуществлён в своё время или, быть может, с некоторым опозданием. Этим замечанием Черчилль как бы невзначай снова поставил под сомнение названный Рузвельтом срок начала операции через Ла-Манш.

    Сталин и Рузвельт не реагировали на этот ход английского представителя. Когда майор Бирз закончил перевод последней фразы своего шефа, Черчилль продлил паузу, ожидая реплик. Он взял из пепельницы сигару, наполовину превратившуюся в пепел, осторожно поднёс её к губам, затянулся и, не дождавшись возражений, продолжал:

    — Мы уже отправили семь испытанных дивизий из района Средиземного моря, а также часть десантных судов для «Оверлорда». Если принять это во внимание и, кроме того, плохую погоду в Италии, то необходимо сказать, что мы немного разочарованы тем, что до сих пор не взяли Рим. Наша первая задача состоит в том, чтобы взять Рим, и мы полагаем, что в январе произойдёт решительное сражение, и битва будет нами выиграна. Находящийся под руководством генерала Эйзенхауэра генерал Александер — командующий 15-й армейской группой — считает, что выиграть битву за Рим вполне возможно. При этом, может быть, удастся захватить и уничтожить более 11–12 дивизий врага. Мы не думаем продвигаться дальше в Ломбардию или же идти через Альпы в Германию. Мы предполагаем лишь продвинуться несколько севернее Рима до линии Пиза — Римини, после чего можно было бы произвести высадку в Южной Франции и через Ла-Манш. Обращаясь к советской делегации, Черчилль спросил:

    — Представляют ли интерес для советского правительства наши действия в восточной части Средиземного моря, которые, возможно, вызвали бы некоторую отсрочку операции через Ла-Манш?

    Не дожидаясь ответа, он поспешно добавил:

    — В этом вопросе мы пока ещё не имеем определённого решения, и мы прибыли сюда для того, чтобы принять его…

    — Имеется ещё одна возможность, — вмешался Рузвельт. — Можно было бы произвести десант в районе северной части Адриатического моря, в то время как советские армии подошли бы к Одессе.

    — Если мы возьмём Рим и блокируем Германию с юга, — продолжал английский премьер, — то мы дальше можем перейти к операциям в Западной и Южной Франции, а также оказывать помощь партизанским армиям. Можно было бы создать комиссию, которая смогла бы изучить этот вопрос и составить подробный документ.

    Сталин, внимательно слушавший рассуждения Черчилля, попросил слова.

    — У меня несколько вопросов, — сказал он. — Я понял, что имеется 35 дивизий для операций по вторжению в Северную Францию?

    — Да, это правильно, — ответил Черчилль.

    — До начала операций по вторжению в Северную Францию, — продолжал Сталин, — предполагается провести операцию на Итальянском театре для занятия Рима, после чего в Италии предполагается перейти к обороне?

    Черчилль утвердительно кивнул. Сталин продолжал задавать вопросы:

    — Я понял, что, кроме того, предполагается ещё три операции, одна из которых будет заключаться в высадке в районе Адриатического моря. Правильно я понимаю?

    — Осуществление этих операций, может быть, будет полезно для русских, — сказал Черчилль. В его тоне звучало разочарование.

    Затем он принялся разъяснять, что наибольшую проблему представляет вопрос о переброске необходимых сил. Операция «Оверлорд» начнётся 35 дивизиями, потом количество войск должно увеличиваться за счёт дивизий, которые будут перебрасываться из Соединённых Штатов, причём число их достигнет 50–60. Британские и американские воздушные силы, находящиеся в Англии, будут в ближайшие шесть месяцев удвоены и утроены. Кроме того, уже сейчас непрерывно проводится работа по накоплению сил в Англии.

    Однако Сталин не дал себя сбить этими рассуждениями. Он снова спросил:

    — Правильно ли я понял, что, кроме операции по овладению Римом, намечается провести ещё одну операцию в районе Адриатического моря, а также операцию в южной части Франции?

    Уклонившись от прямого ответа, английский представитель заметил, что в момент начала операции «Оверлорд» предполагается совершить атаку на юге Франции. Для этого могут быть высвобождены некоторые силы в Италии, но эта операция ещё не выработана в деталях. Что касается планов высадки в районе Адриатики, то Черчилль вообще обошёл этот вопрос.

    Сталин пристально посмотрел на него и довольно мрачным тоном сказал:

    — По-моему, было бы лучше, чтобы за базу всех операций в 1944 году была взята операция «Оверлорд». Если бы одновременно с этой операцией был предпринят десант в Южной Франции, то обе группы войск могли бы соединиться во Франции. Поэтому было бы хорошо, если бы имели место две операции: операция «Оверлорд» и в качестве поддержки этой операции — высадка в Южной Франции. В то же время операция в районе Рима была бы отвлекающей. Осуществляя высадку во Франции с севера и с юга, при соединении этих сил можно было бы добиться их наращивания. Не следует забывать, что именно Франция является слабым местом Германии.

    Поединок между Сталиным и Черчиллем продолжался. Лидер британских тори никак не хочет сложить оружия. Он вновь и вновь настаивает на своём, изображая дело так, будто, предлагая развернуть операции на юго-востоке Европы, он печётся лишь о скорейшей победе над общим врагом.

    — Я согласен, — заявил английский премьер, — с соображениями маршала Сталина относительно нежелательности того, чтобы силы распылялись. Но я боюсь, что в этот шестимесячный промежуток, во время которого мы могли бы взять Рим и подготовиться к большим операциям в Европе, наша армия останется в бездействии и не будет оказывать давления на врага. Я опасаюсь, что в таком случае парламент упрекнул бы меня в том, что я не оказываю никакой помощи русским…

    Это был уже прямой вызов.

    — Я думаю, — парировал Сталин, — что «Оверлорд» — это большая операция. Она была бы значительно облегчена и дала бы наверняка эффект, если бы имела поддержку с юга Франции. Я лично пошёл бы на такую крайность: перешёл бы к обороне в Италии, отказавшись от захвата Рима, и начал бы операцию в Южной Франции, оттянув силы немцев из Северной Франции. Месяца через два-три я начал бы операции на севере Франции. Этот план обеспечил бы успех операции «Оверлорд», причём обе армии могли бы встретиться и произошло бы наращивание сил.

    Черчиллю такое предложение явно не понравилось. Он резко возразил, что мог бы привести ещё больше всяких аргументов, но должен заметить, что союзники были бы слабее, если бы не взяли Рима. Предложив, чтобы весь этот вопрос обсудили военные специалисты, Черчилль решительно заявил, что борьба за Рим уже идёт и что отказ от взятия Рима означал бы поражение. А это английское правительство никак не могло бы объяснить палате общин. «Оверлорд», в конце концов, можно осуществить и в августе.

    Обстановка накалялась, и Рузвельт постарался её смягчить.

    — Мы могли бы, — сказал он, — осуществить в срок «Оверлорд», если бы не было операций в Средиземном море. Если же в Средиземном море будут операции, то это оттянет срок начала «Оверлорда». Я не хотел бы оттягивать эту операцию.

    Черчилль сидел насупившись и отчаянно дымил сигарой. Несколько минут длилось молчание. Первым заговорил Сталин. Он вновь подчеркнул, что считает наиболее целесообразным высадку во Франции, причём одновременно или почти одновременно на севере и на юге. Опыт операций на советско-германском фронте, сказал он, показывает, что наибольший эффект даёт удар по врагу с двух сторон, чтобы он вынужден был перебрасывать силы то в одном, то в другом направлении. Союзникам вполне можно было бы учесть этот опыт при высадке во Франции.

    Трудно было возражать против этого, но Черчилль по-прежнему не хотел уступать.

    — Я полагаю, — сказал он, — что мы могли бы предпринять диверсионные акты независимо от вторжения в Южную и Северную Францию. Я лично считаю очень отрицательным фактом праздное пребывание нашей армии в районе Средиземного моря. Поэтому мы не можем гарантировать, что будет точно выдержана дата 1 мая, намеченная для начала «Оверлорда». Установление твёрдой даты было бы большой ошибкой. Я не могу пожертвовать операциями на Средиземном море только ради того, чтобы сохранить дату 1 мая. Конечно, мы должны прийти к определённому соглашению по этому поводу. Этот вопрос могли бы обсудить военные специалисты…

    Отбросив маскировку, Черчилль таким образом дал понять, что намерен драться за осуществление своих планов в Средиземноморье и ради этого готов пойти на срыв уже согласованного в принципе срока начала операций в Северной Франции. Было видно, что дальнейшая дискуссия может на данной стадии лишь привести к нежелательному обострению и к взаимным резкостям.

    — Хорошо, — сказал Сталин решительно. — Пусть обсудят военные специалисты. Правда, мы не думали, что будут рассматриваться чисто военные вопросы. Поэтому мы не взяли с собой представителей Генерального штаба. Но полагаю, маршал Ворошилов и я сможем это дело как-либо устроить…

    В этот первый вечер в Тегеране я освободился очень поздно. Но усталости не чувствовалось, и я не спеша шёл по аллеям парка к бывшему гарему, где нас разместили. Яркая луна пробивалась сквозь листву деревьев, воздух был пропитан ароматами осенних цветов, увядающих листьев, земли, водорослей, разросшихся в прудах. Подойдя к бассейну, сел на мраморную скамью, ещё тёплую от дневного солнца. Нервное напряжение, накопившееся за день, ещё не улеглось, и я чувствовал, что уснуть не смогу.

    Только сейчас ощутил я с особой силой значение всего того, свидетелем чего оказался. Пока переводил на переговорах, а потом приводил в порядок протокол и составлял проекты телеграмм в Москву — я был всецело поглощён работой и не вдумывался в то, что здесь, в столице Ирана, вдали от фронтов, происходит нечто важное для дальнейшего хода войны, для победы. Однако теперь я вдруг осознал, что на моих глазах как бы в концентрированном виде совершается процесс творения истории. В Тегеране, несомненно, происходили тогда события огромной исторической важности, события, значение которых выходило далеко за рамки текущего момента и которым суждено было наложить отпечаток на дальнейшее развитие в мире.









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх