• Берлин, пятница, 22 ноября 1935 года
  • Париж, суббота, 7 марта 1936 года
  • Лондон, четверг, 5 ноября 1936 года
  • Токио, четверг, 15 апреля 1937 года
  • Лондон, четверг, 1 июля 1937 года
  • Вашингтон, среда, 20 октября 1937 года
  • УМИРОТВОРЕНИЕ – ПУТЬ К КАТАСТРОФЕ

    11 апреля 1935 года в Стрезе (Италия) открылась конференция премьер-министров и министров иностранных дел Англии, Франции и Италии. Обсуждался вопрос о нарушении Германией условий Версальского договора о ее демилитаризации. Конференция ограничилась примирительной резолюцией с «выражением сожаления». Англия высказалась против применения к Германии каких-либо санкций.

    Четыре дня спустя было опубликовано соглашение Лаваля с Муссолини об «исправлении» франко-итальянской границы в Африке. Это была империалистическая сделка о разделе сфер влияния. За обещание Муссолини консультироваться с Францией в международных делах Лаваль передал Италии некоторые французские колониальные территории, граничившие с итальянскими колониями в Африке. Он дал слово также не препятствовать дуче захватить Эфиопию. 3 октября Италия напала на это единственное в те годы независимое государство в Африке.

    Одновременно французское правительство в ущерб отношениям с СССР пыталось форсировать сближение с гитлеровской Германией.

    Берлин, пятница, 22 ноября 1935 года

    Приглядываясь к тактике членов дипломатического корпуса в отношении гитлеровцев, Суриц подмечал нюансы. Британский посол Эрик Фиппс, например, почти нигде не бывал, избегал различных торжеств и собраний, с гитлеровцами был очень сдержан, чем вызывал у них раздражение. Суриц слышал, что из-за этого Фиппсом недовольны в Форин оффисе, поговаривали, что его должны сменить.

    В последние месяцы заметно оживился, стал чаще появляться на публике Франсуа-Понсе. Что ж, это было понятно, того требовала линия Лаваля. Вчера Франсуа-Понсе по поручению своего премьера встречался с Гитлером и сегодня хотел рассказать Сурицу о своей беседе. Впрочем, как поговаривали в дипкорпусе, французский посол и раньше действовал в Берлине довольно активно, правда, внешне не так заметно: Франсуа-Понсе выполнял задания французских промышленников, снабжавших Гитлера оружием. Утверждали, что он и сам погрел руки на этих операциях.

    Недоброжелательно по отношению к власть имущим держался здесь американский посол Уильям Додд. Сегодня утром Суриц встречался с ним. Американский посол был симпатичен Сурицу. В свою очередь Додд сказал как-то о Сурице: «Он весьма приятный и умный человек, безукоризненный джентльмен во всех отношениях – в манерах, одежде, поведении, даже французский посол не может превзойти его в этом, но… он – коммунист». С подобными вещами приходилось мириться, тут уж ничего не поделаешь.

    Буржуазный либерал и пацифист, шестидесятишестилетний посол-профессор любил похвастать тем, что родился в истинно американской семье, ведущей свое происхождение от колонистов XVII века. Он получил образование в Америке и в Германии и ко времени своего приезда в Берлин, в 1933 году, был уже известным ученым, автором многочисленных трудов, председателем Ассоциации историков США. Додд рассказывал, что его назначение в Берлин Рузвельт провел молниеносно: позвонил ему, предложил пост посла и дал на размышление два часа. Президент сказал тогда: «Я хочу, чтобы немцы видели перед собой образец американского либерала». Вероятно, Рузвельт опасался, что против кандидатуры Додда выступят влиятельные силы, которые хотели бы продвинуть своего человека. Человека, считавшего, что задача Америки – вооружить всю Европу.

    Сурицу всегда были интересны суждения этого трезвомыслящего политика, не скрывавшего своего отвращения к фашизму. Их беседа сегодня утром началась с визита Франсуа-Понсе к Гитлеру.

    – Он уже информировал вас о своей встрече? – спросил Додд.

    – Нет еще, мы встретимся вечером. А вы виделись с ним?

    – Да, он рассказал мне кое-что. По его словам, фюрер сделал очень резкие, истерические выпады против вашей страны. Зато Франсуа-Понсе увидел возможность очистить атмосферу между Францией и Германией и был весьма оптимистично настроен. Он, видимо, сообщит вам детали. И еще одно: Гитлер по-прежнему категорически против всякой коллективной безопасности, он даже считает ее вредной. Как пример фюрер привел итало-эфиопскую войну: Лаваль-де едва не поссорился с Муссолини, когда Лига наций втянула его в коллективные санкции против Италии.

    – Санкции, – повторил Суриц. – Санкции надо было принимать еще в Стрезе, а там, по существу, поощрили и Муссолини.

    – Я слышал, что была принята поправка Муссолини к декларации: вначале в ней шла речь о противодействии угрозе миру в целом, но дуче вставил – миру в Европе. Значит, в Африке он может распоряжаться. И все согласились. Не означает ли такая суперосторожность Лондона и Парижа, что они рассчитывают на какой-нибудь новый «пакт четырех»?

    – Вполне возможно.

    – Но пока, – продолжал Додд, – я вижу пакт двух могущественных – Германии и Италии против двух беспомощных – Англии и Франции. Сколько же можно отступать? Я думаю, Муссолини кроме Эфиопии намерен прибрать к рукам Суэцкий канал и Египет и установить свой контроль над Средиземноморьем – он мнит себя Юлием Цезарем. Это будет началом конца Британской империи. Печально видеть, как ведущая страна цивилизованного мира теряет свое могущество и престиж. Родина Шекспира на закате своей славы. Если Италия выиграет войну с Эфиопией – а так оно, наверное, случится, – положение Англии серьезно ухудшится. А Лига наций потеряет всякий авторитет. Ее санкции явно не эффективны.

    – Выработанные Лигой санкции, – сказал Суриц, – не включают ограничений военного характера и не касаются наиболее важных для Италии видов военно-стратегического сырья. Лондон и Париж, например, категорически против нефтяных санкций. Так же как и ваше правительство. Америка, между прочим, наращивает поставки Италии нефти и другого стратегического сырья. Объясните мне, господин посол, в чем же тогда суть вашего закона о нейтралитете, принятого в августе?

    – Он запрещает, – Додд говорил, испытывая какую-то неловкость, – поставки оружия воюющим странам. Его цель – оградить США от участия в войнах. Третьего дня президент в соответствии с этим законом запретил вывоз оружия в Италию и Эфиопию.

    – А стратегическое сырье?

    – Его поставки не запрещаются.

    – Значит, так, – усмехнулся Суриц. – Нельзя поставлять оружие агрессору – Италии, которая сама его производит в достатке и напичкана им из-за рубежа. Но нельзя поставлять оружие жертве агрессии – Эфиопии, у которой луки со стрелами, копья и десяток старых самолетов. Можно поставлять Италии железную руду, которую она переработает на пушки, но можно поставлять ту же руду Эфиопии, которая ей ни к чему. Нельзя вмешиваться в конфликт, но можно погреть на нем руки и подождать, как дальше будут развиваться события, не так ли? Недаром Гитлер сказал: Америка с ее законом о нейтралитете нам не опасна.

    Додд промолчал.

    Вечером в назначенный час к Сурицу приехал Франсуа-Понсе. Он явно был воодушевлен вчерашней встречей с Гитлером.

    – Я сказал фюреру по поручению премьера Лаваля, что Франция с удовлетворением отмечает сдвиги к лучшему в наших отношениях с Германией. Это видно и по спокойному тону германской прессы, и по последним выступлениям Геринга и самого Гитлера.

    – Господин посол, – перебил его Суриц, – вы говорите так, будто Франция и Советский Союз расположены на разных планетах и у них нет договора о взаимопомощи. А ведь в последнем интервью Гитлер опять шумел об угрозе распространения большевизма из СССР. Здешняя пресса выступает с резкими выпадами против моей страны в связи с предстоящей ратификацией франко-сооветского пакта.

    – О, я говорил фюреру о нашем пакте. Я сказал, что он не должен вызывать никакой тревоги в Германии.

    – Оправдывались?

    – Успокаивал.

    – Что же фюрер?

    – Он заявил о своих добрых чувствах к Франции, о желании улучшить отношения. К нашему пакту он по-прежнему относится негативно. Он повторил некоторые свои доводы против вашей страны, но подчеркнул, что Германия не собирается нападать на Советский Союз.

    «Доводы? – мелькнуло у Сурица. – Или истерические выпады, как говорил Додд?»

    – Вообще, по-моему, – продолжал Франсуа-Понсе, – Гитлер не станет сейчас форсировать войну, он еще не готов к ней. Мне кажется, в ближайший год или два большой войны не будет, может только произойти какой-нибудь конфликт в Австрии, вокруг Данцига или в Чехословакии.

    – А что он сказал по поводу Эфиопии?

    – С Эфиопией, видимо, скоро будет покончено.

    – И не без помощи господина Лаваля.

    – Муссолини воевал бы в любом случае. Он считает: для того, чтобы нация была здоровой, ей нужно воевать каждые двадцать пять лет. Если бы мы воспротивились его акции в Эфиопии, то не достигли бы ничего, кроме ухудшения отношений с Римом.

    – Я слышал, – сказал Суриц, – что Муссолини спрашивал Макдональда, как отнесется Англия к его агрессии в Эфиопии. Говорят, тот ответил: «Англия – леди. Женщинам нравятся активно-наступательные действия мужчин, но при условии соблюдения секретности. Действуйте тактично, и мы не будем вмешиваться». А Саймон, по слухам, выразился еще откровеннее. На вопрос, почему бы не перекрыть Суэцкий канал и не прервать связь Италии с ее войсками в Эфиопии, он ответил: если Англия помешает дуче, то его режим падет, и Италия окажется во власти большевиков.

    – Макдональд и Саймон – это уже прошлое.

    – Но после майской реконструкции британского кабинета мало что изменилось. Болдуин из премьера де-факто при Макдональде превратился в премьера де-юре. А Саймон, став министром внутренних дел, предоставил свое кресло на Уайтхолле Сэмуэлю Хору, который продолжает его линию. Кстати, что вы слышали о Хоре?

    – Типичный английский аристократ. Окончил Оксфорд, был министром авиации, по делам Индии. Да, еще: во время мировой войны состоял британским военным агентом при царской ставке. Восторженный почитатель пасхальных служб русской православной церкви. И вообще мистик. Мне рассказывали, что у него в гостиной стоит украшение, напоминающее посеребренный гроб. Но, как говорил Гете, некоторым умам нужно прощать их оригинальность.

    – А как понимать его громовую речь в прошлом месяце в Лиге наций о том, что Англия готова применить санкции против Италии? – спросил Суриц.

    – Не более чем предвыборный ход. У англичан в ноябре парламентские выборы, а избиратели, похоже, требуют санкций против агрессоров. Пройдут выборы, и все станет на свои места. Мы должны ладить с Муссолини.

    – Даже ценой свободы целого народа, ценой независимости Эфиопии?

    – Любой ценой, – отрезал Франсуа-Понсе.

    Они беседовали еще более часа. Суриц сообщит в Москву:

    В беседе с коллегами Франсуа-Понсе гораздо ярче, чем в разговоре со мной, отметил резкость выпадов Гитлера против нас и гораздо более оптимистически расценивал результаты своей беседы с Гитлером. Характерно, что Франсуа-Понсе, делясь своими парижскими впечатлениями (он там на днях побывал), говорил, что в «некоторых кругах» нас упрекают в противодействии улучшению отношений между Францией и Германией. А этому делу Франсуа-Понсе сейчас отдается с обновленной энергией, ободренный свиданием с Гитлером. Мне кажется, что французы готовят почву если не для сепаратного соглашения, то для установления какого-то нового модуса с Германией.

    Что касается итало-эфиопской войны, то здесь он лишь приводил слова Гитлера о вероятности скорой ликвидации конфликта и о трудностях, которые испытывает Франция в отношениях с Италией.

    «Трудности» эти будут вскоре устранены. Две с половиной недели спустя Лаваль и Хор подпишут секретное соглашение, по которому предложат Эфиопии «уступить» Италии добрую половину своей территории. Это будет подарком агрессору. Текст соглашения попадет в печать и вызовет возмущение общественности Англии, Франции и других стран. Хор тут же будет вынужден подать в отставку, его место займет Антони Иден. Кабинет Лаваля падет через месяц, ему на смену придут такие же «умиротворители» – Сарро и Фланден.

    Выступления СССР в Лиге наций в защиту Эфиопии не найдут поддержки. Англия и Франция, все еще рассчитывая заключить «пакт четырех», не захотят ссориться с Муссолини. Безнаказанность итальянского агрессора придаст наглости фашистской Германии; гитлеровцы будут в восторге. В письме в НКИД Суриц напишет:

    Лига наций, которую здесь ненавидят, накануне распада и краха. Коллективная система безопасности, которая впервые нашла было применение в санкциях против Италии, сейчас размывается. И кем? Той самой Францией, которая «придумала эту систему специально для Германии» (выражение Риббентропа). Санкции притупляются, и агрессор получает премию за нападение. Есть от чего прийти в восторг!

    В июле тридцать шестого года Лига наций отменит свои санкции против Италии и с тех пор перестанет играть сколько-нибудь существенную роль в международных делах. Малые страны поймут, что полагаться на Лигу они больше не смогут. Позиция Англии и Франции в Лиге наций, таким образом, нанесет непоправимый ущерб делу мира. Эфиопию принесут в жертву агрессору.

    НКИД заявит:

    Советский Союз продемонстрировал в Лиге наций свою верность принципу государственной независимости и национального равноправия всех государств на примере одной из малых стран – Эфиопии. Советский Союз использовал также свое участие в Лиге наций для того, чтобы на практике проводить свою линию в отношении империалистического агрессора. Итало-эфиопская война показывает, что угроза мировой войны все больше нарастает, все больше захватывает Европу.

    Предупреждение Советского Союза о том, что угроза войны все больше захватывает Европу, подтвердилось.

    По Версальскому договору на левом берегу Рейна, до границы с Францией, Бельгией и Нидерландами, а также вдоль правого берега, на полосе в 50 километров, Германия не имела права держать вооруженные силы и возводить укрепления. Локарнский договор 1925 года подтверждал запрет. Это мешало Гитлеру осуществлять его захватнические планы в Европе. Версаль Гитлер уже сорвал, очередь была за Локарно. Ему нужен был лишь предлог.

    27 февраля 1936 года палата депутатов французского парламента ратифицировала франко-советский пакт. Гитлер заявил, что отныне он-де не обязан соблюдать Локарнский договор. Его намерение было очевидно: денонсировать Локарно и оккупировать Рейнскую зону. Это создало бы в первую очередь угрозу Франции.

    Париж, суббота, 7 марта 1936 года

    Утренние газеты вышли со статьями, в которых обсуждалось вероятное вступление немцев в Рейнскую зону. Сообщалось о том, что сегодня в 11 часов утра на Вильгельмштрассе, в германский МИД, вызваны послы стран, подписавших Локарно, и о том, что намечен чрезвычайный созыв рейхстага.

    Пресса продолжала комментировать два заявления: 28 февраля Гитлер дал интервью корреспонденту «Матэн» Бертрану де Жувенелю, а день спустя Сталин – главе американского газетного объединения «Скриппс-Говард ньюспейперс» Рою Говарду.

    Слова Гитлера многим в Париже показались миролюбивыми по отношению к Франции. В официозной «Тан» хозяин французской металлургии де Вандель писал: «Нет серьезных оснований сомневаться в искренности господина Гитлера».

    С недовольством правая печать встретила слова Генерального секретаря ЦК ВКП(б): в своем последнем интервью французской газете «Гитлер как будто пытается говорить миролюбивые вещи, но это свое „миролюбие“ он так густо пересыпает угрозами по отношению к Франции и Советскому Союзу, что от „миролюбия“ ничего не остается. Как видите, даже тогда, когда г. Гитлер хочет говорить о мире, он не может обойтись без угроз. Это симптом».

    «Эмансипасьон» возмущенно писала: «Сталин заявил, что интервью Гитлера содержит угрозу по адресу Франции. Поистине, русские потеряли всякую меру!»

    Мало кто здесь знал, что пять дней назад Франсуа-Понсе по инструкции из Парижа вновь встретился с Гитлером, чтобы прощупать пути франко-германского сближения. Гитлер в присутствии Нейрата устроил послу истерику.

    – Это мошенничество! Это издевательство! – кричал он. – Мое заявление «Матэн» должно было быть опубликовано до голосования в парламенте по франко-советскому пакту, а его опубликовали лишь на следующий день после голосования! Или вы лично, или ваше правительство нарочно задержали его публикацию!

    – Господин рейхсканцлер, – попробовал возразить Франсуа-Понсе, – ни я, ни мое правительство никакого отношения к публикации в «Матэн» не имели.

    – Я не верю вам! Голосование перечеркнуло мои заявления!

    – Надеюсь, – вставил Нейрат, – на Кэ д’Орсэ получили нашу ноту о том, что рейх будет рассматривать ратификацию франко-советского пакта как нарушение Локарно.

    – Мы получили ее за несколько часов до голосования, – ответил посол.

    – Нота, – Гитлер вскочил, – видите ли, пришла поздно, публикацию моего интервью по каким-то причинам задерживают… С меня довольно!

    – Но я хотел узнать о базе франко-германского сближения. Вы о нем говорили…

    – Этот вопрос изучается, – буркнул Гитлер. – Вскоре мы дадим вам ответ.

    Франсуа-Понсе был раздосадован: наметившееся улучшение отношений оказалось под угрозой, все шло прахом из-за каких-то нелепых случайностей, к которым он действительно не имел касательства. Но он не терял оптимизма: чтобы там ни произошло, пусть даже оккупация Рейнской зоны, с Гитлером можно и нужно жить в согласии.

    Сегодня ночью пограничники сообщили в Париж, что на границе Рейнской зоны выгружены немецкие воинские части. Солдаты чистят сапоги, поют песни и рассказывают местным жителям, что на рассвете вступят в зону.

    Первым об этом узнал министр почт и телеграфа Жорж Мандель. Он немедленно разбудил своим звонком премьера Сарро.

    Шестидесятичетырехлетний Альбер Сарро за свою долгую политическую карьеру привык ко многому. Полтора десятка раз он был министром, дважды – генерал-губернатором Индокитая, где заслужил имя «палача Сайгона» – он приказал расстрелять сайгонских повстанцев, не щадя женщин и детей. «Коммунизм – вот враг!» – изрек он десять лет назад, когда служил министром внутренних дел в правительстве Пуанкаре. Выходцы из богатой торговой семьи в Бордо, братья Алыбер и Морис Сарро были влиятельными людьми в радикальной партии, многие годы от них зависело распределение портфелей в кабинетах министров и депутатских мандатов в парламенте. Морис оставался в тени, Альбер же выдвинулся на авансцену. «Старый боевой конь», как его называли, Альбер Сарро знал: ого кабинет – лишь временный, на несколько месяцев, выход в обстановке политического кризиса, потрясавшего Париж. В его разношерстном центристском кабинете были как сторонники курса Лаваля, так и трезвомыслящие политики типа Поль-Бонкура. Сарро старался крутиться между ними. С одной стороны, он ускорил ратификацию франко-советского пакта, с другой – шел на поводу у «лавалистов» в отношениях с Германией.

    Услышав от Манделя последние новости, Сарро распорядился немедленно созвать заседание правительства. Оказалось, что никого из членов кабинета в Париже нет – все отдыхали за городом, хотя знали о надвигавшихся грозных событиях. Лишь к десяти утра, когда гитлеровские войска уже вошли в демилитаризованную зону, удалось собрать небольшую часть кабинета. Проговорили до полудня и в итоге опубликовали коммюнике, где сообщалось, что заседание кабинета состоится в шесть часов вечера.

    К этому времени нашлись остальные министры, а также начальники штабов. Кабинет собрался на Кэ д’Орсэ. Царила обстановка растерянности. Вся охрана состояла из двух опереточно-нарядных часовых у подъезда, не интересовавшихся тем, кто входит и кто выходит. Вестибюль и большой зал были переполнены. Толпа в несколько сот человек гудела, как на бирже во время паники. Предполагалось, что это журналисты, но корреспондентские карточки при входе не проверялись.

    За высокой дверью шло заседание кабинета. Изредка выглядывал кто-либо из секретарей и трагическим голосом умолял публику вести себя потише:

    – Господа, ведь решается вопрос войны или мира в Европе!

    На заседании разгорался спор.

    – Надо решить, – сказал Мандель, – будем ли мы рассматривать нарушение границ Рейнской области как акт войны, выдвинем только юридические возражения или ответим ударом на удар.

    – Последнее исключено, – сказал генерал Морэн. – По одним данным, которые мне успели сообщить, немцы ввели в зону около двухсот тысяч солдат. По другим данным, – 424 тысячи – полиция, части СС, пять бригад танков, четыре воздушных группы. Кроме того, по некоторым сведениям, туда должно войти еще четыре корпуса общей численностью 120 тысяч человек. Итого будет 544 тысячи.

    – Ну, это вы уж слишком, – заметил генерал Гамелен. – Вся немецкая армия не превышает восьмисот тысяч. Но, так или иначе, любая военная операция, даже самая ограниченная, влечет за собой риск, который невозможно предугадать. У нас 26 дивизий, а Германия к концу года будет иметь 36 дивизий.

    – Но ведь сейчас еще только март! – воскликнул Мандель. – Будь у нас танковые дивизии, как предлагал в своей нашумевшей книге подполковник де Голль, одного лязга их гусениц было бы достаточно, чтобы остановить Гитлера. Но вы, генерал Морэн, назвали предложение этого решительного офицера сумасшедшей авантюрой. А ведь даже в Берлине его считают крупнейшим военным специалистом. Вы превозносите достоинства оборонительной тактики и отвергаете идею наступательных действий. Где она сейчас, ваша оборона?

    – Ничего нельзя предпринять без объявления всеобщей мобилизации, – сказал Морэн. – И даже после нее армии потребуется от одного до двух месяцев, чтобы быть боеспособной. К тому же декрет о всеобщей мобилизации нанесет ущерб моральному состоянию армии, поскольку, господа, вы же хорошо знаете, что ничего не предпримете. Англичане не помогут. Они советовали нам даже заранее отказаться от прав в зоне…

    – Англичане предали нас! – прервал генерала Мандель, повернувшись к министру иностранных дел Фландену. – Четыре дня назад вы вручили Идену ноту, в которой уведомили Лондон о нашем решении: в случае нарушения Гитлером режима Рейнской зоны, ответить на это военными контрмерами. Мы запрашивали англичан, какую поддержку они окажут. Когда англичане должны были нам ответить?

    – Девятого, – сказал Фланден.

    – А сегодня седьмое. Значит, Лондон подсказал Гитлеру, чтобы тот поторопился и помешал нашей договоренности. Он нанес упреждающий удар. Кто его предупредил? Ясно, что англичане!

    – Или кто-нибудь из нас, – усмехнувшись, сказал Поль-Бонкур.

    Воцарилась тишина.

    Ее нарушил Сарро. Он обратился к Фландену:

    – Срочно свяжитесь по телефону с Иденом.

    Высокий, прозванный «небоскребом парламента», министр иностранных дел поднялся и вышел в соседний кабинет.

    Пьер-Этьен Фланден происходил из богатой семьи, а его отец и дед занимали ответственные посты в Париже. Два этих фактора помогли ему быстро продвинуться. В 25 лет он был избран в парламент, а в 1917 году, в возрасте 28 лет, стал директором авиапочтовой компании.

    До участия в кабинете Сарро он семь раз занимал министерские посты и семь месяцев был премьер-министром. Фланден состоял исключительно в правых кабинетах, а премьером стал, неожиданно свернув слегка влево: в позапрошлом году, когда возникла угроза фашистского переворота, он содействовал падению правого правительства. От этого маневра Фланден отнюдь не полевел. Он лишь сделал удачный ход в своей карьере, которой не помешало даже его участие в аферах авиапочтовой компании, где он состоял консультантом. Когда в результате этих афер потерпели крах три парижских банка, нити следствия привели к Фландену, в ту пору министру финансов. Но ему удалось замять дело.

    И все же «200 семейств», правивших Францией, не простили ему маневра 1934 года. Банки отказали правительству Фландена в кредитах, и оно пало в мае 1935 года. Месть была не слишком суровой: в кабинете Сарро, пришедшему на смену Лавалю, Фланден стал министром иностранных дел.

    В недавнем прошлом он хорошо сработался с Лавалем. И теперь, поселившись на Кэ д’Орсэ, продолжал, хотя и не так откровенно, его линию.

    …Довольно быстро Фландена соединили с Лондоном. У аппарата был Антони Иден.

    – Вы знаете, – начал Фланден, – что германские войска оккупировали Рейнскую зону?

    – Разумеется.

    – Какова позиция вашего правительства?

    – А что намерено предпринять ваше правительство? До тех пор, пока мы этого не знаем, мы не сможем обсуждать позицию Англии.

    – У нас сейчас идет заседание кабинета…

    – В общих чертах я могу сказать следующее. Поскольку зона была создана в основном ради безопасности Франции и Бельгии, то правительства этих двух стран и должны решать, насколько она для них важна и какую цену они готовы заплатить за ее сохранение. Но вы совершили бы серьезную ошибку, если бы начали действовать, не посоветовавшись со всеми участниками Локарнского договора. Рекомендую вам не принимать никаких решений, которые могли бы поставить под угрозу будущее.

    Когда Фланден вернулся в зал, где заседал кабинет министров, там изучали телеграмму, только что полученную от Франсуа-Понсе из Берлина. Утром Нейрат сообщил послам стран, подписавших Локарнский договор, о том, что Германия его расторгла. Покончив с телеграммой и выслушав рассказ Фландена о беседе с Иденом, Сарро предложил составить заявление для печати. Десять минут спустя Фланден вышел к журналистам и ровным, спокойным голосом прочитал:

    – Мы изучаем текст представленного германским правительством меморандума о расторжении Локарнского договора. Мы считаем необходимым войти в контакт с другими государствами, подписавшими его, для совместной оппозиции нарушению договоров и ставим этот вопрос перед Советом Лиги наций. Франция приняла решение ничего не предпринимать без Англии.

    Огласив заявление, Фланден вернулся к своим коллегам.

    – Я настаиваю, – говорил Поль-Бонкур, – на немедленных военных действиях, всю ответственность за которые Франция взяла бы на себя.

    В этот момент вошел секретарь и положил перед Сарро текст только что произнесенной речи Гитлера в рейхстаге. Быстро пробежав его глазами, Сарро озадаченно произнес:

    – Господа, Гитлер обещает подписать с Францией и Бельгией пакт о ненападении на двадцать пять лет и вновь войти в Лигу наций!

    – В обмен на срыв Локарно и Рейнскую область. Знаем мы эти обещания, – заметил Поль-Бонкур.

    – Дальше тут из области риторики, – продолжал Сарро. – Он утверждает, что усиление левых и вероятное создание Народного фронта во Франции – угроза Европе, что он спасает ее в целом и Францию в частности от коммунизма. Он говорит, что у Германии нет территориальных претензий в Европе и она никогда не нарушит мир…

    – Нужны переговоры, – сказал Фланден.

    – Но я не намерен вести их перед лицом свершившихся фактов и под угрозой. Я немедленно выступлю по радио и заявлю, что мы не собираемся оставлять Страсбург под дулами немецких пушек! Общественное мнение, народ Франции требуют действий!

    – Господин премьер-министр, – примирительно сказал Фланден, – не стоит только слишком накалять страсти. А пресса успокоит общественность.

    Он кивнул на вечерние выпуски газет, которые принесли минуту назад.

    – Вот, посмотрите, – Фланден брал со стола газету за газетой и показывал всем первополосные заголовки. – «Ами дюпепль»: «Мы не будем драться за Москву», «Шок»: «Москва хочет войны!», «Энтрансижан»: «Смириться с свершившимся фактом».

    Поль-Бонкур взял из рук Фландена «Энтрансижан»:

    – Тут есть и разъяснение – «смириться с свершившимся фактом, чтобы развязать Германии руки для действий на востоке». Это возмутительно!

    – И все же мы правильно сделали, – заявил генерал Морэн, – что не пошли на риск войны и уничтожения нашей армии превосходящими силами противника.

    В это же самое время в Берлине Гитлер, довольно потирая руки, говорил своему военному министру генералу Бломбергу:

    – Все ваши армейские выкладки и подсчеты ничего не стоят по сравнению с политическим чутьем. Я знал, что французы не будут сопротивляться, а англичане не пошевелят и пальцем. Нам даже не пришлось выдавать солдатам боеприпасы!

    Генерал Бломберг испытывал чувство облегчения, словно после рискованного прыжка через пропасть. Пять дней назад по настоянию фюрера он подписал приказ о реализации «операции Шулунг» – неожиданном и одновременном вводе в Рейнскую зону немецких войск. Подписал скрепя сердце, ибо знал, что армия очень слаба. На авиацию рассчитывать не приходилось – единственным типом самолета, способным брать бомбы, был тихоходный «Юнкерс-52». Если бы Франция ответила военными мерами… Шахт опасался экономических репрессий со стороны Запада. Но Гитлер, видимо, располагавший убедительными данными о том, что французы не ответят, а Запад не осудит, настоял на своем. В случае любой реакции французов было решено немедленно отступить. Фюрер даже заявил: вы отступите, а я покончу с собой.

    В конце концов в Рейнскую зону направили пять пехотных полков. Солдат погрузили в вагоны, сказали им, что они едут на маневры, и не выдали ни одного патрона. Командиры в пути вскрыли врученные им пакеты и лишь тогда узнали, куда их послали. Составы остановили на правом берегу Рейна. Только три батальона переправились через мост на левый берег, им приказали немедленно отходить, если у границы появится хоть одна французская рота. Этого не случилось. Выждав, немцы ввели в зону около тридцати тысяч солдат.

    …Вечером в перерыве заседания правительства Фланден пригласил к себе Потемкина.

    – Ни речь Гитлера, ни меморандум, врученный сегодня утром Нейратом послам, – сказал министр, – не произвели на мое правительство того впечатления, на которое они рассчитаны. Во всяком случае, внешнеполитическая линия Франции нисколько не меняется. Наше отношение к франко-советскому пакту остается прежним.

    – Само собой разумеется, – заметил Потемкин. – Малейшее колебание в этом вопросе было бы истолковано Германией и международным общественным мнением как проявление слабости Франции и нанесло бы непоправимый ущерб ее престижу. Я уверен: если бы не было франко-советского пакта, Германия нашла бы другой предлог для ввода своих войск в Рейнскую область. Твердость – вот единственное средство предотвратить новые осложнения. СССР всегда был сторонником твердого соблюдения международных обязательств и никогда не уклонялся от выполнения договоров. Франция может быть уверена, что, требуя противодействия грубому произволу Германии, она встретит полную поддержку со стороны СССР.

    – Мы, – сказал Фланден, – решили пока воздержаться от мер военного порядка. Мы надеемся на Лигу наций и на конференцию локарнских государств, которая соберется не позднее понедельника – вторника в Париже.

    …Ни одна страна, кроме СССР, не осудит Берлин в Совете Лиги наций. Совет лишь ограничится констатацией факта нарушения Германией международных договоров. То же самое произойдет на совещании стран, заключивших Локарно.

    Две недели спустя Потемкин напишет в Москву о преступной «нерешительности и робости Франции», в числе причин которых назовет следующую:

    Столкнувшись с примиренческой позицией Англии, Франция опасается проявлять такую настойчивость и твердость, которые могли бы привести к ее разрыву со своим могущественнейшим партнером. К этому надо добавить, что в среде ее союзников и друзей обнаруживаются те же колебания и страх перед возможностью войны с Германией.

    В планы Гитлера об установлении «нового порядка» в Европе не вписывались победы партий Народного фронта на выборах 1936 года – в феврале в Испании и в мае во Франции. Победа Народного фронта во Франции преградила путь к власти фашизму. Боясь «распространения большевизма», реакция выдвинула вперед свой авангард – фашистские режимы. При молчаливом согласии «западных демократий» Берлин и Рим помогли испанским правым во главе с Франко подготовить мятеж в республиканской Испании, что было ударом и по Народному фронту во Франции. 18 июля в эфире прозвучал условный сигнал к началу франкистского мятежа: «Над всей Испанией безоблачное небо».

    25 октября 1936 года Гитлер и Муссолини подписали соглашение, названное «ось Берлин – Рим». В нем разграничивались сферы интересов на Дунае и на Балканах. Германия признавала захват Италией Эфиопии. В документе содержалась также договоренность о совместной политике в международных делах, в частности в Испании.

    Лондон, четверг, 5 ноября 1936 года

    Майский, приглашенный Черчиллем на завтрак, с интересом слушал хозяина. Они беседовали с глазу на глаз. Мнение Черчилля о последних событиях было важно для Майского. Опыт и интуиция подсказывали полпреду, что рано или поздно Черчилль окажется хозяином резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, его время придет.

    – Попомните мои слова, – горячился Черчилль, – год-другой, и катастрофа разразится. Германия так просто не остановится, этот маньяк в Берлине одержим идеей захватить весь мир. Единственное, что может обуздать его, – это блок миролюбивых, но решительных наций. Сейчас борьбе с Гитлером должны быть подчинены все прочие политические проблемы.

    – Я полностью согласен с вами, – сказал Майский.

    – Согласны? Почему же вы тогда вмешиваетесь в испанские дела? Неужели непонятно, что это отвлекает всех нас от главной цели и затрудняет сближение Англии с Россией?

    – Вмешательство? – вспылил обычно спокойный Майский. – Вмешательство – это политика невмешательства западных держав! Вам прекрасно известно, что Франко готовил мятеж и ведет сейчас гражданскую войну при открытой поддержке Берлина, Рима и Лиссабона. Они поставляют ему оружие и солдат, помогая в борьбе с законным правительством, которое избрано большинством народа и представлено в Лиге наций!

    – Ну кто кому и что поставил, пусть разбирается Комитет по невмешательству, в котором вы столь блистательно представляете Советский Союз, – примирительно сказал Черчилль.

    – Комитет почти два месяца этим занимается, – ответил полпред. – Вернее, должен заниматься, а на деле играет в бирюльки. Когда в конце августа мы подписывали соглашение о невмешательстве, мы собирались строго его соблюдать, если и другие страны будут его придерживаться. Испанцы сами бы решили свои проблемы. Сентябрь был месяцем испытания. Мы не посылали в Испанию ни оружия, ни амуниции, ни людей. А Германия и Италия тем временем при невмешательстве Англии и Франции поставляли Франко сотни самолетов и посылали ему в помощь тысячи своих солдат и офицеров.

    – Комитет расследует это, – вставил Черчилль.

    – Комитет занимается оттяжками и проволочками, не без удовольствия выслушивая антисоветские эскапады представителей Германии и Италии.

    – Соглашение о невмешательстве и создание комитета предложил французский премьер Леон Блюм…

    – А я слышал, что эти идеи ему подбросил ваш премьер Болдуин.

    – С Блюмом, – ухмыльнулся Черчилль, как бы не расслышав слов Майского, – вам должно быть легче иметь дело. Как-никак социалист.

    Майский подумал: «Видимо, прав был Болдуин, когда сказал, что Блюм кончит так же хорошо, как Макдональд, – приспособится к нуждам момента и подзабудет социализм».

    – Впрочем, он, кажется, похож на наших лейбористов, – продолжал Черчилль. – Вы думаете, они социалисты? Никакие они не социалисты. Они просто буржуазные радикалы, которые хотят немножко улучшить жизнь маленького человека и слегка подпилить когти капитализма. Но уничтожить капитализм? Нет, нет! Если бы кто-нибудь предложил это сделать моим лейбористским друзьям, они просто умерли бы со страха.

    …Правый лидер социалистов Леон Блюм, который был назначен на пост премьер-министра после победы Народного фронта, родился в семье банкиров, выходцев из Эльзаса. Он получил среднее образование в одной из самых аристократических гимназий Парижа – лицее Генриха IV, а затем, как и Франсуа-Понсе, окончил Высшую нормальную школу. В 1895 году, в 23 года, был принят на государственную службу. Занявшись одновременно литературой и театром, он стал известным критиком в Париже. Перед ним открылись двери салонов высшего общества.

    Во время мировой войны Блюм – начальник кабинета одного из министров-социалистов. На этом посту он быстро расширил связи в деловом и политическом мире. В 1919 году Блюм был избран в парламент и сразу же возглавил социалистическую фракцию. С этого момента, стоял ли он за спиной одних правительств или находился в оппозиции к другим, Блюм был верен своему кредо: «О реформах очень хорошо говорить, но их очень опасно осуществлять». Он скатывался вправо, повторяя путь Макдональда. Став премьером, он не занял во внешнеполитических делах ту позицию, которая была провозглашена Народным фронтом. Вместе со своим министром иностранных дел Ивоном Дельбосом Блюм отменил уже готовую сделку о продаже оружия испанским республиканцам, а затем разорвал торговое соглашение с Испанией, по которому она могла закупать у Франции оружие.

    «Поддержать Испанскую республику, – говорил Дельбос, – значит вызвать недовольство Англии, которая настроена против всякого вмешательства. Тем более что сейчас Лондон ищет почву для соглашения с Германией и Италией. Нам нужно сделать выбор между сотрудничеством с Англией и оказанием поддержки Испанской республике!»

    И Блюм, вопреки настроениям народа и части правительства, сделал выбор в пользу Англии. Напуганный буржуа, он сказал:

    – Для нас речь идет о перенесении во Францию гражданской войны, которая опустошает Испанию. Это была бы революционная авантюра. Пойти на это невозможно.

    …Майский продолжал спор с Черчиллем.

    – Создается впечатление, – сказал полпред, – что ваша и французская делегации тянут дело в Комитете по невмешательству умышленно.

    – Зато вы-то времени не теряете. Великобритания строго выполняет соглашение о невмешательстве, а вы? Как прикажете понимать заявления в Комитете, сделанные вами лично от имени вашего правительства, о том, что Россия не будет считать себя связанной соглашением? И как, наконец, понять вот это?!

    Черчилль взял газету.

    – Эту телеграмму лидеру испанских коммунистов Диасу опубликовала вся мировая пресса! – он потряс газетой, а затем прочитал: «Трудящиеся Советского Союза выполняют лишь свой долг, оказывая посильную помощь революционным массам Испании. Они отдают себе отчет, что освобождение Испании от гнета фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а общее дело всего передового и прогрессивного человечества. Братский привет. Сталин».

    Выдержав паузу, Черчилль спросил:

    – Разве это не самое откровенное признание вашего вмешательства в испанские дела?

    – Как я уже сказал вам, – спокойно ответил Майский, – мы выжидали сентябрь. Когда мы увидели, как Германия, Италия и Португалия помогают Франко, мы решили поставить оружие, снаряжение и продовольствие законному правительству. Мы не хотим играть роль простачка, которым пользуются для того, чтобы задушить республику.

    – Ну что ж, помогайте, – ответил Черчилль. – Лично я считаю, что, не вмешиваясь в дела Испании, Болдуин поступает правильно.

    Консерватор Стэнли Болдуин, сменивший на посту премьера Макдональда, крупный промышленник, уже не раз возглавлял правительство. В своей деятельности он, казалось, стремился к спокойствию – примирить все и вся. Но так казалось лишь на первый взгляд. В 1922 году он способствовал падению правительства Ллойд Джорджа, которого ненавидел. Лидер либералов платил ему той же монетой. Майский вспомнил характеристику, которую Ллойд Джордж дал Болдуину: «Он, несомненно, человек здравого рассудка, но беда в том, что по натуре он очень ленив и не обладает большой энергией. Ему в конце концов все безразлично, лишь бы он мог сидеть у камина и курить свою трубку». Для политика характеристика убийственная.

    При правительстве Болдуина в 20-х годах впервые в истории Англии разразилась всеобщая стачка, усилилось соперничество с Францией, которое закончилось в пользу Лондона. Англия тогда выступала активным врагом СССР и пыталась даже, правда неудачно, организовать новую интервенцию в Советский Союз. Спокойствие, за которое ратовал Болдуин, было обманчивым, он и стоявшие за ним силы знали, чего хотели. Он был опытным политиком и организатором партии, но на фоне колоритных Черчилля и Ллойд Джорджа выглядел бледно. Его правительство 20-х годов называли «кабинетом второклассных умов». Внешне самодовольно-благодушный, Болдуин был похож на преуспевающего фермера.

    После отставки Хора Болдуин взял в свой кабинет Идена на пост министра иностранных дел. Так он хотел продемонстрировать свою мнимую веру в Лигу наций и коллективную безопасность, с которыми у многих англичан ассоциировалось имя Идена. На деле же Болдуин пугал сограждан тем, что любой решительный шаг против агрессоров неизбежно приведет к войне. Нейтралитет в испанском вопросе он объяснял заботой о локализации войны и сохранении мира в Европе. По существу же нейтралитет позволял Англии не ссориться с Гитлером.

    – Да, я согласен с Болдуином, – продолжал Черчилль. – Стэнли рассудительный человек. Правда, он сероват, нерешителен, далек от внешней политики и военных дел, мало знает Европу, а что знает – то ему не нравится. Зато он разбирается в вопросах партийной политики, и главное – у него необычайная способность выжидать развития событий. В испанском вопросе я с ним согласен.

    Слова Черчилля лишь дополняли ту характеристику, которую мысленно дал Болдуину Майский.

    – Кстати, почему он не назначил вас министром обороны? – спросил полпред. – Он ведь так долго подбирал человека на этот пост.

    – Еще бы! Болдуин искал человека, который был бы еще меньше по калибру, чем он сам. Такого найти нелегко.

    Майский сдержал усмешку: все-таки речь шла о премьер-министре.

    – Откровенно говоря, – сказал Черчилль, – победа Франко с точки зрения британских интересов выгоднее, чем победа республиканцев. Красная Испания напугала бы многих здесь, в Англии, и вызвала бы большие пертурбации во Франции. На Франко же мы могли бы надавить и обеспечить свои позиции на Средиземном море.

    – Ваши позиции? Британский престиж в Европе падает, влияние Гитлера и Муссолини, а теперь уже «оси Берлин – Рим» растет. В случае победы Франко на Средиземном море будут хозяйничать фашистские диктаторы! Вы плохой империалист, господин Черчилль!

    – Что же вы хотите, чтобы я поддерживал диктатуру пролетариата в Испании? Но я же не коммунист!.. Хорошо, – примирительно сказал Черчилль, – я обещаю вам быть нейтральным и сегодня вечером не стану выступать в парламенте по испанским делам. И, вообще, не стоит портить друг другу нервы. Нам нужно как можно больше единства в главном: Гитлер одинаково опасен для вас и для нас. Да и к чему спорить? Пройдет неделя, и весь этот неприятный испанский вопрос исчезнет. Вы видели сегодняшние газеты? Еще день, два, три, и Франко окажется в Мадриде. Кто тогда вспомнит о республике?

    – В истории нашей гражданской войны бывали моменты, когда многим казалось, что для большевиков все потеряно. И все-таки сегодня я имею честь беседовать с вами в качестве полпреда Союза Советских Социалистических Республик!

    – Россия и Испания – совершенно разные страны, – пробурчал Черчилль.

    Майский сообщит в Москву о своей беседе с Черчиллем. В другой телеграмме в НКИД он напишет:

    Британское правительство явно раздражено нашими последними выступлениями по испанским делам. Иден заявил, что его правительство при всех условиях будет продолжать политику невмешательства.

    В те же дни Потемкин получит в Париже телеграмму из Москвы:

    Если у вас есть удобный случай встретиться с Блюмом, разъясните ему: мы не можем безразлично относиться к тому, как Лондонский комитет по невмешательству, прячась за процедурные мотивы, фактически попустительствует дальнейшему наступлению мятежников, которые беспрерывно получают военную помощь извне. Мы не можем нести ответственность за последствия этого.

    Пророчество Черчилля о том, что через неделю «испанский вопрос исчезнет», не оправдается. Три дня спустя после его беседы с Майским первые советские танки и самолеты вступят в бой под Мадридом. Столица выстоит. Советские добровольцы в частях интернациональных бригад, в которые вольются тысячи людей из 54 стран, будут сражаться в Испании.

    Но силы будут неравными. При потворстве Англии и Франции, при «невмешательстве» США, которые сделают ставку на Франко как проводника своих интересов в Испании, фашизм будет наступать.

    Весной 1937 года к Леону Блюму придет министр иностранных дел Испанской республики Альварес дель Вайо.

    – Вам все еще нужны доказательства итало-германской интервенции? Я представил их уже Лиге наций! Я принес вам новые! Вот они!

    – Дорогой дель Вайо, – ответит Блюм, – битву нужно вести в Лондоне. Франция изолирована в Европе и не может действовать без Англии!

    – Подумайте, Леон Блюм, лидер французских социалистов: всякий раз, когда в окопах падет испанский республиканец, его последней мыслью будет проклятье вам. Он скажет: «Мой убийца – Леон Блюм!»

    Осенью 1937 года Англия и Франция признают Франко де-факто и назначат при его правительстве своих представителей. В феврале 1939 года Лондон и Париж признают Франко официально, порвут дипломатические отношения с республикой и помогут организовать в Мадриде контрреволюционный мятеж. На Испанию опустится долгая ночь фашизма.

    Япония, войска которой с 1931 года оккупировали Маньчжурию и Северо-Восточный Китай, искала сближения с Германией. Планируя агрессивные акции, японские милитаристы понимали, что в одиночку победить на Дальнем Востоке они не смогут. Это подтвердил провал вооруженных нападений на МНР в 1935—1936 годах. В марте 1936 года СССР заключил соглашение о взаимопомощи с МНР, которое предотвратило войну Японии против Монголии.

    Стремление Токио и Берлина к союзу было взаимным. С помощью такого альянса Гитлер смог бы угрожать интересам СШЛ, Англии и Франции на Дальнем Востоке. 25 ноября 1936 года был подписан «антикоминтерновский пакт» – тайный военный союз Германии и Японии. Договоренность о борьбе против Коминтерна была пропагандистским прикрытием. Оформление «оси Берлин – Токио» привело к новому обострению в советско-японских отношениях.

    ЦК ВКП(б) и Советское правительство внимательно следили за событиями на Дальнем Востоке. СССР стремился устранить любые поводы для конфликтов с Японией, неоднократно предлагал заключить с ней пакт о ненападении. Но эти предложения отклонялись.

    Токио, четверг, 15 апреля 1937 года

    Константин Константинович Юренев шестой год работал полпредом в Японии, сменив на этом посту Трояновского. Его дипломатическая карьера началась в 1921 году. Тогда он, тридцатитрехлетний большевик с большим опытом революционной и партийной работы, член партии с 1905 года, был назначен полпредом РСФСР в Бухаре. Через год его направили полпредом в Латвию, где он проработал два года. Затем по два года он был полпредом в Чехословакии, Италии, Иране. До назначения в Японию Юренев более пяти лет представлял Советский Союз в Австрии. Богатый опыт помогал ему разбираться в хитросплетениях японской политики, хотя здесь, пожалуй, было труднее, чем на всех прежних дипломатических постах. И без того сложная ситуация в Японии еще больше обострилась в прошлом году. Тогда активизировались группировки, намеревавшиеся сформировать правительство военных и установить фашистский режим. В феврале 1936 года после путча реакционной организации «молодых офицеров» к власти пришло правительство во главе с Хиротой, связанное с махрово шовинистическими кругами. Были распущены все левые организации, на компартию обрушилась волна арестов. Программа нового кабинета целиком отвечала требованиям военных. Ассигнования на прямые военные расходы превысили 40 процентов бюджета.

    Полпред сообщал в Москву:

    Огромный военный бюджет, неслыханный рост военных заказов, превышающий производственную мощь индустрии, и увеличение пассивности торгового и платежного баланса вызвали резкое повышение цен на сырье, а вслед за этим на все остальные товары. Буржуазия спешит заранее переложить эту тяжесть на массы. Рост цен и общее вздорожание жизни ускоряют темпы инфляции и углубляют ее вредные последствия. Оппозиционное настроение к правительству Хироты, идущего на поводу у военщины, со стороны широких кругов усиливается.

    Правительство Хироты разработало стратегический план агрессии под названием «Основные принципы национальной политики». Конечная цель его – установление господства Японии на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии. В нем намечалось расширить экспансию, завоевать огромные территории СССР, Китая, других стран, увеличить контингенты войск, расположенных в Маньчжоу-Го и Корее, для нанесения удара по советскому Дальнему Востоку. Одной из основных задач было создание военно-морского флота сильнее американского. И наконец, правительство Хироты подписало «антикоминтерновский пакт».

    За неделю до того Юренев беседовал с министром иностранных дел Аритой о готовившемся в тайне японо-германском договоре. НКИД сообщил Юреневу содержание как самого договора, так и его секретных статей. Москва узнала все это из донесений разведчика Рихарда Зорге.

    – Мне поручено, – сказал тогда Юренев, – срочно выяснить, соответствуют ли действительности циркулирующие сведения о японо-германском соглашении.

    – Я об этих слухах знаю, – ответил министр, – но все это неверно. Япония боится распространения коммунизма у себя в стране и принимает меры внутри страны. Мы сочли нужным договориться с теми государствами, перед которыми тоже возникла угроза со стороны коммунизма. Я могу конфиденциально сообщить вам, что сейчас такие переговоры происходят, но, с каким государством, не могу сказать без его согласия. Весьма сожалею. Но заверяю вас, что речь не идет ни о союзе, ни о взаимной помощи. Любой договор не будет направлен против Советского Союза. Он может быть направлен только против Коминтерна. Наша политика в отношении СССР нисколько не изменилась.

    – Но, господин министр, – сказал Юренев, – все понимают, что создание «антикоминтерновского пакта» направлено против СССР. А Коминтерн – независимая международная организация, за которую мы ответственности не несем.

    – Раз Коминтерн – международная организация, – ответил Арита, – то ей также нужно противопоставить международную организацию и международные полицейские меры против коммунизма. Япония не ставит своей задачей спасение всего мира от коммунизма, как это делает Германия. У нас одно желание – спасти от коммунистической опасности Японию и Азию. Антикоммунистическая борьба – это не значит борьба против Советского Союза.

    – Борьба против Коминтерна, – возразил Юренев, – это маскировка антисоветских планов Германии и Италии, которые готовят войну. Участие Японии в блоке с Германией будет означать ее участие в антисоветской комбинации. В этом мы видим политический смысл японо-германского соглашения. Хочу предупредить, что оно нанесет тяжелый удар отношениям СССР с Японией. Если соглашение еще не подписано, то я просил бы господина министра серьезно подумать над тем, что мы говорим.

    Арита не поправил Юренева, когда тот прямо назвал японо-германское соглашение.

    Более того, министр заявил:

    – Не веря моему правительству, вы толкаете его в объятия Германии. Япония и Германия сейчас как молодой человек и девушка, которые, сохраняя свою невинность, совершенно несправедливо подозреваются в особых отношениях.

    – У нас есть все основания подозревать, что отношения этой пары отнюдь не невинны. А такие подозрения, как известно, опровергнуть очень трудно. И, наконец, не собирается ли эта пара тайно обвенчаться, задним числом объявив о свершившемся?

    В заключение Арита попросил считать беседу конфиденциальной. Однако Советское правительство, чтобы разоблачить готовящийся сговор, немедленно поручило ТАСС заявить:

    Переговоры с третьим государством, которые признал господин Арита, велись с Германией и привели к парафированию соглашения. Хотя в тексте его, подлежащем опубликованию, говорится о борьбе с коммунизмом, на самом деле это соглашение является прикрытием для секретного японо-германского договора о согласованных действиях Японии и Германии в случае войны одной из них с третьим государством.

    Юреневу же НКИД телеграфировал:

    В ответ на претензии Ариты по поводу заявления ТАСС скажите, что это якобы произошло из-за непредвиденных технических затруднений: аппарат НКИД сообщил ТАСС содержание вашей беседы до того, как была получена, ваша следующая телеграмма с просьбой Ариты сохранить беседу в тайне.

    Поскольку японское правительство постарается скрыть от прессы и общественности сообщение ТАСС, примите меры, чтобы его содержание стало известным.

    Полпред сделал все от него зависящее. Из-за подписания «антикоминтерновского пакта» были сорваны советско-японские рыболовные переговоры. Япония хотела не оглашать текст пакта до самого последнего момента: она надеялась за несколько дней до этого заключить новую рыболовную конвенцию с СССР, выговорив для себя благоприятные условия. Но благодаря усилиям советской дипломатии этот план рухнул. А вскоре, в феврале, пало правительство Хироты. Новый кабинет сформировал генерал Хаяси. Портфель министра иностранных дел получил Наотаке Сато, к которому сегодня и направлялся полпред. Насколько мог судить Юренев, Сато представлял крупную буржуазию, которая считала рискованным быстрое сближение с Германией: у нее были тесные связи с США и Англией. А английские и американские промышленники и банкиры, после того как СССР публично разоблачил суть «антикоминтерновского пакта», забеспокоились: у них были крупные инвестиции в Китае и в Юго-Восточной Азии, к которой подбиралась Япония. В этих условиях токийские политики, связанные с крупной буржуазией, стали выступать за умелое маневрирование, чтобы не допустить ухудшения отношений с США и Англией, а, быть может, и поладить с ними. Поощрение агрессии Германии со стороны Англии и США, не без оснований считали они, это не только европейская политика, это стратегия. Значит, и у Японии есть возможность договориться с Лондоном и Вашингтоном.

    В японской прессе замелькали резкие антигерманские высказывания. Геринг заявил даже официальный протест японскому послу. Отношения Токио с Берлином стали натянутыми. В парламенте Сато вновь подчеркнул необходимость согласия с Англией и даже позволил себе слегка покритиковать пакт, явно рассчитывая, что его услышат в Лондоне и Вашингтоне. Пакт, сказал он, носит чисто полицейский характер из-за существования Коминтерна.

    Германский посол Дирксен поспешил нанести визит министру.

    – Я должен выразить сожаление, – сказал Дирксен, – по поводу яростных нападок на пакт в прессе и парламенте. За границей создается впечатление, что не только сам пакт, но и вся пронемецкая политика не одобряются политическими кругами Японии.

    – В определенном смысле вы правы, – ответил Сато. – Но вы должны учесть, что пакт ухудшил японо-русские отношения и сорвал подписание рыболовного соглашения. Общественное мнение моей страны сильно этим озабочено. Дальнейшие осложнения с Москвой для нас нежелательны. Кроме того, моя ближайшая задача – улучшение связей с Великобританией, так как доступ наших товаров на рынки третьих стран сейчас затруднен. И еще одно: чтобы государство Маньчжоу-Го стало на ноги, нужны крупные капиталовложения – без англичан нам обойтись трудно.

    О содержании беседы сообщила пресса. НКИД поручил Юреневу ответить на авансы Токио и прояснить взаимные позиции.

    «На длительное улучшение отношений рассчитывать не приходится, – думал Юренев. – Но пока здесь считают, что Берлин больше Японии выиграл от „антикоминтерновского пакта“, можно попробовать. Германия рассчитывает с помощью Японии осложнить обстановку в Восточной и Юго-Восточной Азии: это оттянуло бы силы Советского Союза на Дальний Восток, а Англии, Франции и США – на Тихоокеанский театр. В результате усилились бы позиции Германии в Европе. Япония же ожидает от Гитлера поддержки своей политики против Советского Союза и Китая. Но СССР – не сегодняшняя цель Германии, а в Китае у Берлина и Токио трения. Япония хочет вытеснить германский капитал из Китая и целиком подмять эту страну под себя. К тому же японцы отказываются возвратить Германии ее колонии, утраченные после мировой войны».

    …Как всегда, Сато был безукоризненно вежлив. Беседа велась с глазу на глаз по-французски, хотя Юренев мог изъясняться и по-японски, а Сато немного знал русский язык. В начале века он несколько лет служил в японском посольстве в Петербурге. Но деликатный характер беседы требовал знания тонкостей языка.

    – Мое правительство, – начал Юренев, – с радостью восприняло весть о вашем назначении министром иностранных дел. Мы, однако, понимаем, что у вас будут затруднения. Мы имеем в виду японо-германское соглашение – не открытую его часть, в которой говорится о борьбе с Коминтерном, а секретный протокол. Не пытайтесь, по примеру Ариты, по крайней мере в частных разговорах, опровергать наличие этого протокола. Нам точно известен его текст. Соглашение нанесло тяжелый удар по нашим отношениям. Мы вынуждены теперь всегда, при разрешении всех спорных вопросов, помнить о нем. И, поймите меня правильно, речь идет не о репрессиях или мести, а о самозащите. Мы хотим жить с Японией в мире. Но мы будем оберегать наши границы и выступать по дипломатическим каналам или, если потребуется, иначе, как только появятся опасения, что японская агрессия может быть направлена в нашу сторону. Мы хотели бы улучшения отношений с Японией. Но если это теперь невозможно, то надо хотя бы воспрепятствовать их ухудшению.

    – Я лично, – ответил Сато, – всемерно стою за упрочение связей между нашими странами, но прошу учесть то, что я не один…

    Сато так и не закончил фразу. Подождав какое-то время, Юренев сказал:

    – А ухудшение неизбежно и в связи с «антикоминтерновским пактом», и из-за столкновений на советско-маньчжурской и монгольско-маньчжурской границах. Чрезвычайно важно поскорее создать пограничные комиссии. Кроме того, если говорить о чисто дипломатических делах, большие сложности возникают из-за дискриминационного режима, который установлен для советского посольства… Это, конечно, не все причины, осложняющие наши отношения, и заявление мое не официальное, а частное. Я говорю это лишь для того, чтобы вы лучше понимали нашу позицию.

    Сато, как доложит в Москву Юренев, был «весьма любезен, сдержан и осторожен в выражениях».

    Такие зондажи не проходили бесследно, они оказывали влияние на отдельных политиков и на различные группировки в правящих кругах. К тому же они хотя бы на короткое время смягчали напряженность между Японией и СССР.

    В июне правительство Хаяси – Сато падет. Ему на смену придет правительство принца Коноэ. Коноэ, зять барона Сумптомо – владельца одного из самых крупных японских концернов, был тесно связан с придворной бюрократией. Принц попытается сгладить противоречия между сторонниками продолжения агрессии в Китае и сторонниками войны против СССР, но не успеет этого сделать. Верх возьмет точка зрения тех, кто выступит за немедленную войну в Китае как подготовку к будущей войне с СССР. «Если рассматривать теперешнюю обстановку в Китае с точки зрения войны с СССР, – заявит начальник штаба Квантунской армии Т. Хидэки в июне 1937 года, – то наиболее целесообразной политикой является нанесение прежде всего удара по нанкинскому правительству Китая, что устранило бы угрозу нашему тылу».

    План захвата всего Китая будет готов, останется лишь найти повод для начала военных действий.

    Планы японских милитаристов – расширить и укрепить свои позиции в Китае, чтобы использовать их затем для нападения на СССР, – устраивали западные империалистические государства. Они давно уже подбирались к Китаю, который являлся гигантским рынком сбыта и источником сырья. Теперь же для правящих кругов Англии и США представилась возможность разгромить руками японских милитаристов национально-освободительное движение в Китае и сделать его добычей американского и английского капитала.

    Правительства западных держав подогревали намерение Токио после расправы с Китаем напасть на СССР. Война с Японией ослабила бы Советский Союз, а Япония была бы устранена как конкурент. В результате Дальний Восток и Юго-Восточная Азия достались бы монополиям США и Англии, которые укрепили бы позиции капитализма в этих районах.

    Лондон, четверг, 1 июля 1937 года

    Как только ни называли семидесятипятилетнего хозяина загородного поместья, к которому приехал Майский, – «лев», «хитрая лиса», «маленький валлийский волшебник», «оратор №1». Он был ловким стратегом и одним из творцов Версальского договора. В.И. Ленин характеризовал его как «одного из опытных, чрезвычайно искусных и умелых вождей капиталистического правительства», «специалиста по части одурачивания масс».

    Все это относилось к сыну учителя, который прошел путь от провинциального адвоката до премьер-министра Великобритании. Все это относилось к ярому антикоммунисту, одному из вдохновителей империалистической интервенции, но одновременно – к инициатору отмены блокады Советской России в 1920 году.

    Все это относилось к государственному деятелю Запада, первому признавшему де-факто Советскую Россию и заключившему с ней торговый договор в 1921 году, но пытавшемуся экономически закабалить ее в следующем году на Генуэзской конференции.

    Все это относилось к маститому лидеру некогда мощной либеральной партии, которая раздробилась и фактически сошла со сцены. Но ее лидер все также боролся со своими противниками-консерваторами. И когда консерваторы объявляли себя врагами СССР, то он не упускал случая со скамей оппозиции атаковать их и за это.

    Все это говорилось о политике, который после начала интервенции фашистов в Испании и с нарастанием угрозы войны стал сторонником сотрудничества с СССР в организации коллективного отпора агрессии.

    Крутые повороты в его политической биографии объяснялись многими причинами. Он был гибок, но гибкость эта зачастую превращалась в беспринципность. Он был настойчив, но настойчивость его оборачивалась порой упрямством. Он мог, отбросив все второстепенное, видеть главное, но его проницательность ограничивалась классовыми рамками.

    Это был член парламента с 1890 года и один из крупнейших и влиятельнейших политиков Великобритании с острым как бритва языком, человек необычайно живой, крепкий, невысокого роста, с шапкой седых волос и с такими же усами, одежда которого демонстрировала отменный вкус. Его звали Дэвид Ллойд Джордж.

    Поздоровавшись с Майским, он, поигрывая пенсне на черном шнурке, пригласил его пройтись по аллеям парка. Они обсудили поначалу положение в Испании и работу Комитета по невмешательству. Майский поинтересовался, что думает Ллойд Джордж о вероятных шагах британского правительства?

    – Правительство? – Ллойд Джордж даже возмутился. – Разве это правительство? Это же собрание посредственностей, кучка безнадежных сопляков! Разве у них есть воля, есть мужество, есть умение охранять наши интересы? Они получили от предков богатое наследство, но очень плохо им управляют, и я боюсь, что они его растратят. Все они жалкие трусы.

    – Сейчас вообще, – заметил Майский, – на Западе не видно крупных людей.

    – Вы совершенно правы, – поддержал его Ллойд Джордж. – Где они, крупные люди? Мы можем, пожалуй, похвастаться лишь Рузвельтом. Он знает, чего хочет, и умеет добиваться, чего хочет. Но Рузвельт далеко и в европейские дела не хочет вмешиваться.

    – Ну можно не вмешиваться открыто, – сказал полпред, – и тем не менее находиться на чьей-то стороне.

    – Я же сказал, что Рузвельт знает, чего хочет, – улыбнулся Ллойд Джордж. – Он большой человек. А здесь, в Англии, во Франции, хоть шаром покати. Куда они годятся, все эти болдуины, чемберлены, блюмы? Им приходится иметь дело с Гитлером и Муссолини. Эти фашистские диктаторы совсем не дураки. Они сделаны из грубого теста и действуют грубыми методами: силой, нахальством, запугиванием. Разве наши министры могут с ними разговаривать, разве они способны отстаивать наши интересы? Какая чепуха! Вот если бы Уинстон Черчилль был премьер-министром, он сумел бы заставить диктаторов с собой считаться.

    – Кажется, сейчас его шансы возглавить правительство невелики.

    – Чемберлен просто до смерти боится его. В результате с Гитлером и Муссолини разговаривают сопляки. Можете себе представить, что получается, когда, скажем, Иден беседует с Муссолини? Разумеется, Муссолини положит его на обе лопатки. Так оно и было во время итало-эфиопской войны. Вот ваш Сталин – совсем другое дело. Это решительный человек с твердой рукой, он может отражать натиск Гитлера и Муссолини. У нас же – одно горе. Взять хотя бы Чемберлена – узкий, ограниченный человек. Настоящая рыба с холодной головой. По своей психологии это же провинциальный фабрикант железных кроватей!

    Кто-кто, а Ллойд Джордж знал цену Чемберлену. Двадцать лет назад Чемберлена, консерватора знатного происхождения, протолкнули на пост министра по рекрутированию армии в коалиционное правительство Ллойд Джорджа, где он быстро и успешно развалил работу. «Лев» раскусил, что ему подсунули бездарность, и спустя полгода с треском выгнал его. И вот теперь шестидесятивосьмилетний Невиль Чемберлен сменил в мае ушедшего на покой Болдуина на посту премьера. Неожиданностью это не было: он давно пользовался большим влиянием в консервативной партии и по традиции, как министр финансов, считался основным претендентом на пост премьер-министра.

    …У знаменитого британского политика и дипломата Джозефа Чемберлена было от двух браков два сына – Остин и Невиль. Положение в свете и связи отца открыли им дорогу в высшие сферы. Остин, которого отец готовил к политической карьере, в течение тридцати лет занимал министерские посты, в том числе был в 20-х годах пять лет министром иностранных дел в правительстве Болдуина. Младшего же сына сэр Джозеф считал для политики вовсе непригодным и решил попробовать его на торговом поприще. Невиль не проявил себя и здесь. Тогда отец пустил его по административной линии, где он продвинулся до мэра Бирмингема. Затем последовал провал у Ллойд Джорджа.

    Но после отставки «льва» звезда Чемберлена стала быстро восходить. Посредственность, случайно вознесенная к вершинам власти, уверовала в свое величие. А где же еще проявить его, где удовлетворить тщеславие, как не на ниве внешней политики! И Чемберлен, презрев совет сводного брата, говорившего: «Невиль, ты должен помнить, что ничего не понимаешь во внешней политике», именно ей уделял все внимание. В основу своего курса он положил открытую ненависть к Советскому Союзу и активное «умиротворение» агрессоров. Узколобый и самонадеянный человек поселился на Даунинг-стрит, 10 в один из самых ответственных моментов истории. Лучшего британский правящий класс предложить не смог. Худшего он предложить не мог…

    – Мне совершенно точно известно, – продолжал Ллойд Джордж, – что генеральный план Чемберлена сводится к следующему: в течение года добиться замирения с Германией и Италией и заключить «пакт четырех». Для Центральной и Юго-Восточной Европы Чемберлен готов удовлетвориться неопределенными обещаниями диктаторов о ненападении.

    – А Советский Союз? – спросил Майский.

    – Ваша страна по его плану должна быть исключена из европейской комбинации и предоставлена самой себе. Добившись всего этого, Чемберлен пойдет на выборы и скажет избирателям: «Проблему европейского успокоения решил я! Теперь все в порядке, голосуйте за консерваторов!» Он одержит победу и останется еще на пять лет на Даунинг-стрит, 10.

    – И он надеется, – сказал Майский, – что пакты и обещания удовлетворят агрессоров?

    – В том-то и дело! – воскликнул Ллойд Джордж. – Величайшая наивность воображать, будто фашистских диктаторов можно приручить только с помощью хороших слов. Они народ кровожадный и требуют куска мяса.

    – Но осуществление его планов зависит не от него одного. А ваши союзники? А Франция?

    – В Париже одно за другим приходят к власти слабые и трусливые правительства – Дельбос, Даладье, Блюм, сменивший его Шотан… Париж недооценивает своих возможностей и угодничает перед Лондоном. Вот Барту был совсем другим человеком. Он знал, как надо разговаривать с английскими министрами. Тогда не Париж шел за Лондоном, а, наоборот, Лондон плелся за Парижем.

    – Франция странно ведет себя в испанском вопросе, – заметил полпред. – Ведь в случае победы Франко она почти по всем своим сухопутным границам будет окружена фашистскими государствами.

    – Тогда она погибла, – произнес Ллойд Джордж. – Я не могу понять, как французы могут спокойно смотреть на захват Пиренейского полуострова итальянцами и немцами.

    – И одновременно Париж превращает в клочок бумаги франко-советский пакт.

    – Вместо того чтобы всячески укреплять этот пакт, – Ллойд Джордж все больше горячился, – они его стыдятся. Полное безумие! Кто может спасти Францию в случае войны с Германией и Италией? Не Англия, а только Россия. Англия в силах помочь Франции лишь морской блокадой и своим воздушным флотом, но не сухопутной армией, которой у нее, по существу, нет. А победу над Германией решит большая сухопутная армия. Такая армия есть только у России. И как раз с Москвой французы не хотят укреплять отношения.

    – А вы считаете, что война скоро начнется? Каковы ваши впечатления от прошлогодней поездки в Германию?

    – Я подолгу беседовал с Гитлером. У него есть пунктик – коммунизм. Всякий раз, как Гитлер упоминал коммунизм и коммунистов, он сразу же становился невменяемым, его лицо внезапно искажалось: глаза вспыхивали огнем, а губы начинали судорожно сжиматься. Он чуть не с пеной у рта кричал о коммунистической опасности. По-моему, он действительно верит в свою миссию – спасти цивилизацию и раздавить гидру коммунизма.

    – А не говорили ли вы с Гитлером о проблемах европейского мира? – спросил Майский.

    – О да. И он все время убеждал меня в своем миролюбии. Гитлер приводил такой аргумент: Германии потребовалось больше сорока лет на то, чтобы создать могущественную армию, которая у нее была перед мировой войной. Ему же на превращение рейхсвера в боеспособную, крупную армию потребуется двадцать лет. Отсюда он делал вывод: какой же ему смысл начинать войну раньше времени?

    – Кажется, он в самом деле убедил вас в своем миролюбии!

    Майский насторожился: неужели такой влиятельный человек, как Ллойд Джордж, хочет примкнуть к «умиротворителям»?

    – В соображениях Гитлера, по-моему, есть известная доля правды. Он разрешил мне ездить куда угодно и смотреть что угодно. Проезжая на машине по Баварии, я наткнулся на большие войсковые маневры и мог вблизи посмотреть на германскую армию.

    – Ну и как?

    – Не могу сказать, что она произвела на меня сильное впечатление. Правда, по части вооружений есть несомненные успехи. Но людской состав поразил меня своей второсортностью – солдаты мелкие, щуплые, какие-то мальчишки.

    – Мальчишки быстро возмужают, – заметил Майский.

    – Разумеется, – продолжал Ллойд Джордж, – но их физическая подготовка и дисциплина оставляют желать лучшего. Чувствуется большой недостаток в офицерах. Нет, нынешняя германская армия – это еще не та, с которой можно идти на риск большой войны. Я видел старую германскую армию, армии Гитлера до нее очень и очень далеко. Я думаю, Гитлер прав, когда говорит, что ему потребуется еще много времени для приведения армии в состояние надлежащей боеспособности. Может, не двадцать, но уж десять лет наверняка. До тех пор он вряд ли решится атаковать Францию, нас или Россию.

    – Я не согласен с вами. Во-первых, вы отпускаете Гитлеру десять лет, но если он поднажмет, то этот срок может сократиться вдвое, а то и втрое. Во-вторых, я могу допустить, что сейчас его армия еще не готова для большой войны. Ну а как насчет малой? Например, с Австрией, Чехословакией или Польшей? Ведь среди других своих целей Гитлер называет в «Майн кампф» захват жизненного пространства на востоке – Польша, Прибалтика…

    – Ничего подобного там нет! – воскликнул Ллойд Джордж. – Я читал «Майн кампф».

    – Должно быть, в английском переводе?

    – Да.

    – А я в оригинале – там все это есть. А в переводе на английский и французский наиболее одиозные места изъяты. Чтобы не пугать.

    – Какая чертовщина!

    – Я думаю, – продолжал Майский, – нынешняя германская армия вполне готова для того, чтобы проложить дорогу Гитлеру на восток. Кто может ему помешать? Только великие державы. А станут ли вмешиваться Англия и Франция? Опыт последних лет настраивает меня скептически.

    – Да, если ставить вопрос так, вы правы, – согласился Ллойд Джордж. – Систематические отступления перед агрессорами только разжигают их аппетиты и делают их смелее. Привыкнув к трусости западных демократий, Гитлер в один прекрасный день действительно может рискнуть и пойти на какую-нибудь авантюру против Австрии или Чехословакии. В расчете на то, что и это ему сойдет, как сошло многое другое.

    – Может рискнуть, – вставил полпред, подумав: «Особенно если ему содействует английская дипломатия».

    Майский получил телеграмму из Москвы от Владимира Петровича Потемкина, который после Парижа недавно был назначен заместителем наркома иностранных дел. В ней говорилось:

    Сообщения ряда наших полпредов указывают на активизацию английской дипломатии в пользу Германии и против СССР в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. В частности, через своего посланника в Праге английское правительство возобновило нажим на чехословаков, склоняя их к уступкам, которые якобы необходимы для примирения Чехословакии с Германией. Подтверждаются также сведения о попытках англичан дискредитировать франко-советский и чехословацко-советский пакты. Имеются данные о том, что англичане поддерживают идею создания изолирующего пояса нейтральных стран вдоль наших западных границ. Просьба за этой работой внимательно следить и нас информировать.

    – Но если вы полагаете, – продолжал Ллойд Джордж, – что, проложив себе, как вы сказали, дорогу на восток, Гитлер выступит против России, то вы ошибаетесь. Россия непобедима. Ее географическое положение блестяще, население многочисленно, оно быстро растет и развивается качественно. И в прежние годы русские были очень способным народом во всем, за что они брались, – в искусстве, в литературе, в науке. А сейчас ваше правительство, давая массам все возможности образования и культуры, по меньшей мере учетверяет его мощь и творческие возможности. Русским раньше очень не хватало деловитости, дисциплины, организованности. Теперь они этому успешно учатся. Природные и промышленные ресурсы России огромны. Фактически она почти не зависит от остального мира. Сознавая ваше могущество, Гитлер всерьез и не думает о каком-нибудь походе против России. Ну а японцы вам не страшны. Сами японцы это прекрасно понимают и потому, видимо, предпочтут пока орудовать в Китае.

    – Предварительно сговорившись с вашим правительством, – добавил Майский.

    – Вы имеете в виду визит их торговой делегации и переговоры Идена с японским послом?

    – Совершенно верно, – сказал полпред. – Я полагаю, в Токио поняли, что нельзя противопоставлять себя всем другим державам. Даже Германия отрицательно относится к японским планам новой агрессии в Китае. Больше того, в армии Чан Кайши служат немецкие военные советники. Но все это понятно. Английские капиталовложения в Китае оцениваются примерно в полтора миллиарда долларов, Германия идет на втором месте. Захват Китая Японией не сулит ничего хорошего ни Лондону, ни Берлину. Кроме всего прочего, зачем Гитлеру союзник, который увязнет в Китае?

    – Итак, – размышляя вслух, сказал Ллойд Джордж, – нынешняя японская цель – Китай. А дальше? Россия?

    – Кое-кто на это сильно надеется. Пока же речь идет о Китае. Без милостивого разрешения Англии в Токио не рискнут захватывать весь Китай. Как-никак, у японцев тесные связи с английским бизнесом, они во многом зависят от рынков сбыта и источников сырья в ваших колониях, от английских кредитов. И наступить на ногу британскому льву Япония сейчас побаивается.

    – Черт побери! – Ллойд Джордж побагровел. – Пока она побаивается. Но, проглотив Китай… Если она обрушится не на Россию, а на наши колонии? Эти сопляки делят сейчас с японцами сферы влияния в Северном Китае, я это точно знаю. Иден обещал даже японскому послу огромные долгосрочные кредиты на выгодных условиях.

    Майский был весь внимание. Слова Ллойд Джорджа подтверждали информацию об англо-японских переговорах в Лондоне, которой он уже располагал. Это было крайне важно.

    – Но Иден буквально на днях заверил меня, – заметил полпред, – что если Англия когда-нибудь и договорится с Японией о каком-либо соглашении, то оно не будет идти за счет Китая или Советского Союза. К сожалению, он ничего конкретного не сказал о Тихоокеанском пакте взаимопомощи. Вопрос, мол, этот подрабатывается в Форин оф-фисе, но не очень-то нас интересует…

    – Тихоокеанский пакт, – машинально повторил Ллойд Джордж, продолжая думать о чем-то своем. – Японцы предлагают нам признать их особые права в Северном Китае взамен на сотрудничество с Англией в Центральном и Южном Китае. Они обещают не чинить никаких преград нашим интересам…

    – Гарантии?

    – Какие к черту гарантии! – взорвался Ллойд Джордж. – Они даже утверждают, что не стремятся захватить Северный Китай, но в таких туманных формах, что это их ни к чему не обязывает. Пообещают и тем облегчат грехопадение нашего правительства. Если эти сопляки отдадут сейчас японцам Северный Китай, то потом Японию ничто не остановит. Она ударит по нашим колониям в Азии. Это будет крах великой империи.

    …Спустя неделю, 7 июля, под Пекином у моста Лугоуцяо исчезнет японский солдат. Воспользовавшись этим предлогом, Япония начнет войну за захват Китая, с тем чтобы превратить его северную часть в базу борьбы против СССР. В короткий срок она овладеет важнейшими торгово-промышленными центрами – Шанхаем, Тяньцзинем, Пекином.

    Вскоре, правда, выяснится, что солдат не пропадал, а лишь надолго отлучился, поскольку съел слишком жирную утку. Но это уже не будет иметь никакого значения.

    В результате японской агрессии Китай оказался в крайне тяжелом положении. Только СССР оказал ему поддержку, заключив 21 августа 1937 года договор о ненападении. Этот документ продемонстрировал дружеские чувства Советского Союза к китайскому народу, готовность облегчить ему бремя борьбы за независимость. Не опасаясь за свой тыл, Китай мог сосредоточить все силы для отражения агрессии. Советский Союз оказывал Китаю материальную помощь, поставлял вооружение и снаряжение, направлял военных советников и добровольцев.

    Договор рассматривался Москвой как шаг на пути к организации системы коллективной безопасности на Тихом океане. От создания такой системы отказывались западные державы, косвенно поощрявшие японскую агрессию.

    Вашингтон, среда, 20 октября 1937 года

    Американский посол в Берлине Уильям Додд вел свою машину по столичным улицам, направляясь в полпредство Советского Союза. Путь был не далеким, но долгим: больше приходилось стоять, чем ехать, постоянно возникали пробки. Рабочий на заправочной станции, кажется, был прав, сказав ему: «В Вашингтоне шестьсот тысяч жителей и семьсот тысяч автомобилей».

    Завтра Додд отплывал в Германию. Но до отъезда он хотел побеседовать с Трояновским. Между двумя дипломатами в ходе редких встреч, когда Додд бывал на родине, установились хорошие отношения.

    Додд знал, что Трояновскому пятьдесят пять лет, служил в царской армии, учился в Киевском университете. За революционную деятельность при царе не раз подвергался аресту, был в ссылке и эмиграции. После революции пошел в Красную Армию, затем работал в советских учреждениях, а с 1927 года – полпред в Японии. Когда были установлены дипломатические отношения между СССР и США, Трояновский стал первым советским полпредом в Вашингтоне.

    В нынешний приезд Додд застрял дома из-за болезни более чем на два месяца. Он встречался с деловыми людьми и политиками, трижды беседовал с Рузвельтом. Посол со смешанными чувствами удивления и удовлетворения обнаружил, что в Штатах стали слышны голоса противников изоляционизма. На днях он присутствовал в Нью-Йорке на собрании одной организации, правда немногочисленной. Публика съехалась серьезная – видные ученые, промышленники, журналисты. Они требовали применить силу, чтобы остановить продвижение японцев в Китае, а немцев и итальянцев – в Испании, и заявляли, что американский нейтралитет не гарантирует мира. Но правительство пока не шло на конфронтацию с изоляционистами, оно не вмешивалось открыто – или не хотело вмешиваться – в мировые дела и следовало закону о нейтралитете.

    «Этот хитрый закон о нейтралитете, – размышлял Додд. – Во время больших войн в Европе мы всегда объявляли о своем нейтралитете, но никогда еще его не соблюдали. Мы не удержались от вооруженного вмешательства ни в начале прошлого века, в период наполеоновских войн, ни в начале нынешнего, в ходе мировой войны. Два года назад, во время итало-эфиопской войны, мы приняли закон о нейтралитете, а в начале нынешнего года распространили его на гражданскую войну в Испании. Отказали республиканцам в оружии, в то время как Франко получал его из Германии и Италии в изобилии. Недаром Франко похвалил за него президента. Хитрый закон».

    От разговора с Рузвельтом у Додда осталось противоречивое впечатление. Вообще президент не любил откровенничать. Можно было лишь догадываться, что у него на уме. Две недели назад президент, выступая в Чикаго – оплоте изоляционистов, заявил, что изоляционизм и нейтралитет – не спасение, и призвал установить карантин вокруг агрессивных стран. Ну что ж, неприятие Рузвельтом фашизма известно. Но все попытки журналистов выведать у президента, что он конкретно имел в виду, были безуспешными. Как понимать его речь? Что это – пробный шар, дабы посмотреть на реакцию внутри страны? Или жест одобрения, адресованный другим, тем, кто выступает против агрессии? «Акции Рузвельта, – прикидывал Додд, – в стране падают. Его экономическая программа – „новый курс“ – трещит по всем швам. Выборы 1940 года могут обернуться для него катастрофой. В таких условиях он никак не может ни сближаться с большевиками, ни ссориться с изоляционистами, ни действовать активно в мировых делах. Приходится маневрировать. Многие в Вашингтоне делают ставку на мировую войну, которая привела бы к ослаблению большевистской России, к уничтожению одних конкурентов – Германии и Японии и подчинению других – Англии, Франции. Здесь хотят дуть на угли, не давая им погаснуть, но и не позволяя им разгореться до поры до времени. Хотят снабжать всех оружием, вооружаться самим, чтобы выступить в самый удобный момент. А до той поры – не допустить какого-либо соглашения Германии с Англией или Германии с Россией, иначе все планы рухнут».

    …Александр Антонович Трояновский, невысокий, худощавый человек с внимательным взглядом из-под густых черных бровей, уже ждал Додда.

    Прежде всего Трояновский поинтересовался мнением Додда о положении в Германии.

    – Животные – единственные счастливые существа, которых я там встречаю, – откровенно начал беседу Додд. – В то время когда людей сотнями убивают без суда и следствия, животные пользуются правами неприкосновенности. Об этом люди даже и мечтать не могут.

    Гитлер может начать войну в любое время, – продолжал Додд. – Это безответственное трио в Берлине в составе Гитлера, Геринга и Геббельса способно на всякое безрассудство. Я думаю, Гитлер станет прислушиваться к голосу разума лишь в том случае, если все демократические страны объединятся против него. Теперь, когда сколачивается единый фронт фашизма от Рима до Токио, для Америки, Англии и Франции важно объединиться с Россией и попросту заявить Гитлеру: довольно!

    – Чрезвычайно важно, – подтвердил Трояновский. – Но почему же Запад сейчас, когда идет война в Китае, отвергает наше предложение о Тихоокеанском пакте? Впрочем, «отвергает» – не совсем точно сказано, вернее, не принимает.

    – Речь идет о пакте, который включал бы Японию? – спросил Додд с сомнением.

    – Можно для начала и без Японии. Чтобы сорвать пакт, Япония в нем участвовать не согласится. Но если бы Штаты, Англия, Франция, Китай и Советский Союз заключили между собой пакт, то, быть может, Япония предпочла бы…

    – Или была бы вынуждена, – вставил Додд.

    – Или была бы вынуждена к нему примкнуть, – закончил свою мысль Трояновский. – Конечно, пакт без Японии большой ценности не имеет, поскольку мы, англичане, американцы или французы и без того не собираемся нападать друг на друга. Но все же пакт продемонстрировал бы солидарность между нами, особенно если в него включить пункт о консультациях в случае угрозы одному из участников. По существу, мы с вами, господин посол, говорим об одном и том же – о системе коллективной безопасности. Сегодня – в Азии, завтра – в Европе.

    – Я вас понимаю, с идеей пакта я знаком.

    – Разумеется, мы ее выдвинули еще в тридцать третьем, когда устанавливались дипломатические отношения. Поначалу президент положительно к ней относился, но сейчас… Я, конечно, понимаю его трудности, связанные с внутренним положением. Откровенно тянут с пактом англичане.

    Трояновский замолчал. Он вспомнил свою недавнюю беседу с Рузвельтом. Они остались с президентом наедине – так было оговорено заранее.

    «Пакты не дают, господин Трояновский, никакой гарантии, – сказал тогда президент, – им нет веры. Америка вступать в союзы или что-либо подобное не может. Главная гарантия – сильный флот, американский, английский и, может быть, советский. Посмотрим, как выдержат японцы морское соревнование».

    Америка, подумал Трояновский, не хочет себя связывать, она хочет наблюдать за событиями со стороны, укрепляя свою мощь. Понятно, изоляционистские настроения сильны, сказываются и антисоветская кампания, и разочарование «новым курсом». Но в отношениях с нами есть особые моменты. С нами не хотят порывать, на всякий случай поддерживают отношения, но без большого энтузиазма. Даже если бы нам пришлось сейчас сотрудничать, это будет брак по расчету, а не по любви. На нас, кажется, готовы даже возложить всю честь отражения агрессии в одиночку. И все ради установления в будущем баланса сил в мире, выгодного Соединенным Штатам.

    – А вы, – прервал мысль Трояновского Додд, – настаиваете именно на пакте взаимопомощи?

    – Мы готовы согласиться и на пакт о ненападении, хотя, конечно, пакт взаимопомощи был бы более действенным. И вы должны быть заинтересованы в нем не меньше нашего. Границы СССР обеспечены армией в такой же степени, в какой ваши – двумя океанами. Но для Америки сейчас вырисовывается тройная угроза. И на Тихом океане – в случае создания огромной японской империи. И на Атлантическом – в случае победы фашизма в Европе. И, наконец, в Южной Америке – вы знаете, как укрепили там свои позиции фашисты, особенно в Бразилии и Аргентине.

    – Уж это-то я прекрасно знаю. Немцы создают там штурмовые отряды. По некоторым данным, в Южной Америке около полумиллиона штурмовиков.

    – А всего там живет около двух миллионов немцев и три миллиона итальянцев, которых Гитлер и Муссолини стараются использовать. Франко в случае своей победы поможет Берлину и Риму еще активнее внедриться в бывшие испанские колонии. Короче говоря, в результате тройной угрозы американцы не будут чувствовать себя дома спокойно.

    Додд кивнул:

    – Я надеюсь, президент это понимает. Но, согласитесь, он не может пойти на пакт взаимопомощи. Наш закон о нейтралитете…

    – Ваш закон о нейтралитете – это стремление избежать всякого риска, но получить всю прибыль. Внесенный в этом году в закон пункт «плати и вези» разрешает продавать товар за наличные и везти его. Только бы не на американских кораблях.

    – Но эта поправка – все же некоторый отход от нейтралитета. Например, в случае войны в Европе мы будем к услугам Англии и Франции. Это предупреждение Германии.

    Сказав это, Додд вдруг вернулся к своим мыслям: «Предупреждение Германии или подталкивание Англии и Франции?» После паузы он продолжал:

    – И потом, мы же не ввели в действие закон о нейтралитете в случае японо-китайской войны. Президент опасался, что это больнее ударит по Китаю, чем по Японии.

    – Да, президент не нашел состояния войны, поскольку Япония официально не объявила ее Китаю. Но вот по какой стороне это больнее ударит – не знаю. Если бы ввоз американских товаров в Японию прекратился, война бы приостановилась. Правда, отношения Америки с Японией натянулись бы до предела…

    – Вы, господин Трояновский, в дальневосточных делах, как бывший посол в Японии, разбираетесь лучше других. Но, надеюсь, вы не станете отрицать, что недавний дружественный визит во Владивосток эскадры наших военных кораблей – шаг положительный и смелый, учитывая нынешнюю обстановку на Дальнем Востоке.

    – Мы высоко оценили его. Но все же жаль, что дело не идет дальше демонстративных жестов.

    – А речь президента в Чикаго с призывом установить карантин вокруг агрессоров? Разве это не достаточно серьезно?

    – Это серьезно, – сказал Трояновский, – но какие за этим последуют шаги? Мы будем судить по реальным действиям.

    На следующий день Додд отправится в Германию. Но вскоре он будет отозван раньше намеченного срока, поскольку чиновники госдепартамента сочтут: не стоит держать в Берлине антифашистски настроенного посла.

    Две недели спустя после беседы Трояновского с Доддом в Брюсселе откроется конференция 19 государств, которая обсудит вопрос о японской агрессии в Китае. Советское правительство потребует применить санкции против Японии. Но конференция лишь морально осудит Японию и ограничится добрыми пожеланиями в адрес Китая. США и Англия будут провоцировать советско-японскую войну, пытаясь убедить СССР выступить против Японии: война, мол, в таком случае закончится, и Токио даст задний ход.

    Потемкин, представлявший в Брюсселе Советский Союз, сообщит в Москву:

    Конференция закрылась в атмосфере капитуляции перед Японией и явной подготовки к сговору с ней. Ведущую роль в этом играют англичане, которые ссылаются на невозможность добиться чего-либо положительного от Америки. Американцы же стали распространять слухи о прямых переговорах, которые англичане якобы уже ведут с Японией. В действительности, по-видимому, Англия, Америка и Франция совместно нащупывают в Токио почву для соглашения. О коллективной помощи Китаю всерьез не говорит никто. Англичане прямо нам заявили, что это частное дело заинтересованных государств. Наша тактика сдержанности оказалась единственно правильной. Не сумев втравить СССР в драку с японцами, такие державы, как Англия, предпочитают сговориться за счет Китая с Японией, которая в глазах даже своих капиталистических соперников, не исключая и «великие демократии», остается одним из факторов борьбы против СССР и коммунизма.

    Через три дня после открытия Брюссельской конференции, 6 ноября, в Риме под «антикоминтерновским пактом» поставит свою подпись Муссолини. Так будет окончательно оформлен итало-германо-японский агрессивный блок.

    Попустительствуя агрессии, Запад фактически станет пособником японских милитаристов в их захватнической войне в Китае. Лишь СССР продолжит оказывать китайскому народу политическую поддержку и разнообразную помощь в борьбе против агрессоров. Советский Союз вскоре предоставит Китаю два кредита по 50 миллионов долларов каждый и заем на ту же сумму. Годом позже он предоставит еще один кредит в размере 150 миллионов долларов. В счет этих кредитов СССР поставит Китаю в течение двух лет около шестисот самолетов, сто пушек и гаубиц, свыше восьми тысяч пулеметов, а также транспорт, снаряды, патроны, другие военные материалы. Свыше трех с половиной тысяч советских военных специалистов направятся в Китай.

    СССР вновь предупредит мир об опасных последствиях попустительства агрессии. Советский представитель в Лиге наций заявит:

    – На азиатском материке без объявления войны, без всякого повода и оправдания одно государство нападает на другое – на Китай, наводняет его стотысячными армиями, блокирует его берега, парализует торговлю. И мы находимся, по-видимому, лишь в начале этих действий. В Европе другое государство – Испания – уже второй год продолжает подвергаться нашествию.

    Трояновский напишет в Москву:

    Несомненно, что события в Эфиопии, Испании и Китае – все это начало большой войны, часть огромного стратегического плана с серьезной угрозой для Англии, Франции и Соединенных Штатов. Но в этих странах люди не думают о завтрашнем дне, дрожат за свои шкуры и готовы сносить все что угодно. Чтобы расшевелить этих людей, очевидно, недостаточно занятия Пекина, Шанхая, Нанкина, может быть, Кантона; нужно, чтобы японцы обратили свое внимание на голландскую Индию, британскую Индию, Индокитай, может быть, Филиппины, чтобы немцы заняли Чехословакию и Австрию и произвели мобилизацию на границах Франции, чтобы итальянцы захватили Египет, чтобы Южная Америка открыто выступила на стороне фашизма, – тогда только мудрецы из демократических стран поймут, какая судьба их ожидает в результате успеха фашистских агрессоров.

    Мы своей внешней политикой много сделали для того, чтобы поддержать прогрессивные элементы во всем мире, в том числе в Соединенных Штатах. Не следует упускать малейших возможностей для того, чтобы привлекать на свою сторону симпатии разных групп в США, не поступаясь, конечно, основными нашими интересами. Война в конце концов все же придет, и нужно обеспечить себе лучшие позиции во всех странах в этой решительной схватке.









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх