IV

— Ну что, касатики мои, наговорились? — спросила Арина Родионовна, входя к двум друзьям и ласково оглядывая обоих. — Не с кем ведь ему, бедненькому, окромя меня, и слова-то перемолвить! Все, вишь, один да один! Говорила уж ему, чтобы сестрицу свою, Ольгу Сергеевну, сюда выписал; детьми жили ведь, бывало, душа в душу…

— Да что ей скучать со мною всю зиму в деревне! — прервал Пушкин.

— А ведь тебе здесь, Александр, в самом деле иной раз, должно быть, скучновато? — заметил Пущин.

— С музой моей я живу в ладу, захочется сказок послушать — у няни их непочатый край; а взгрустнется — так до соседок наших в Тригорском рукой подать. Знаешь что, Пущин: не съездить ли нам сейчас к ним? И мать, и дочери — прелюбезные, премилые…

— Верю тебе, дружище, — сказал Пущин. — Но приехал я сюда ради тебя одного; знакомиться же, хотя бы и с милыми людьми, на один день, чтобы потом уже вовеки не встречаться, что за радость? Дай мне на тебя-то наглядеться.

— А что он, батюшка, за пять лет много переменился? — полюбопытствовала Арина Родионовна.

— Немного, только бакенами оброс да лицом что-то бледен.

— А все оттого, что целый день над бумагами своими сидит, — одно горе! Летом хошь у озера погуляет, у речки. Озеро-то у нас Петровское важнеющее; да и речка Сороть хорошая…

— Жаль, значит, что мне нельзя их теперь видеть!

— Такая уж жалость! Было бы, по крайности, чем похвастать перед столичным гостем.

— А что же, няня, — вставил Пушкин, — будто тебе уже нечем похвастать?

— Чем мне хвастать-то?

— Как чем? Да своей рукодельной командой.

— Мастерицы они у меня, точно, стыдиться нечего. Только рукоделье-то деревенское…

— Вот это-то и дорого для столичного человека, — сказал Пущин. — Я с особенным удовольствием посмотрел бы, как они у тебя работают.

Все морщины на лице старушки разгладились, расплылись от блаженной улыбки.

— Коли так — милости просим.

Оба приятеля последовали за нею через коридор в ее покои. Еще из-за притворенной двери доносилось оттуда звонкое щебетанье нескольких молодых женских голосов. При входе господ пять-шесть девушек, сидевших за пяльцами, с поклоном встали. Арина Родионовна, важно приосанясь, начала обход, объясняя гостю каждую работу. Тот, хотя и не знал толку в женских рукоделиях, не мог, однако, не видеть, что работа очень аккуратная и чистая, и почел долгом сказать как мастерицам, так и их руководительнице несколько ласковых слов.

— О, она у нас — настоящий ротный командир! — шутливо заметил Пушкин. — Такая строгость и дисциплина, что ой-ой-ой!

Девушки не выдержали, захихикали; но «командирша» только повела глазами — и хохотушки разом присмирели.

— А что, Александр, не покажешь ли ты мне и остальных своих владений? — спросил Пущин, когда они выбрались опять в коридор.

— Они на зиму заперты и нетоплены, — отвечал Пушкин.

— Что ж такое? Мне бы только окинуть взором, как ты тут устроился.

Пушкин отпер ближайшую дверь в довольно просторную комнату, посреди которой стоял бильярд. Навстречу им пахнуло совершенно зимней стужей.

— Однако! — сказал Пущин. — Тут, в самом деле, хоть волков морозь. Когда же и с кем ты играешь на бильярде?

— А вот, до морозов играл в два шара с самим собой.

— Весело, нечего сказать! Да что ты, братец, дров, что ли, жалеешь?

— Не я, мой друг, а Родионовна, — отвечал Пушкин, понижая голос. — Она у меня, ты не поверишь, как бережлива…

— Бережливость бережливости розь. Запереть своего барина, обожаемого вдобавок, как арестанта, в одну клетушку! Это, как хочешь, некрасиво. Сейчас ей так и скажу…

— Оставь, пожалуйста! Зачем огорчать старуху? До весны и так уж недолго…

— Недолго! Целых четыре месяца.

— Да мне в моей клетушке, уверяю тебя, даже уютней: не так хоть пусто…

На этих словах Пушкин расчихался.

— Ну вот, — сказал Пущин, — и насморк готов! Идем-ка, идем опять в твою клетушку. А няне твоей я все-таки этого не спущу.

И пока Пушкин запирал опять бильярдную, он постучался к няне:

— А, Арина Родионовна! Пожалуй-ка сюда на расправу.

Но как только та выглянула из-за двери: "Что, батюшка мой", — Пушкин предупредил приятеля:

— Да вот он, как волк, проголодался и хочет знать, скоро ли ты наконец угостишь его обедом?

Старушка руками всплеснула:

— А у меня, старой, и из ума вон! Сейчас бегу на кухню, милые вы мои, сию минуту!

И дверь ее захлопнулась у них перед носом.