• Глава первая Белое и черное духовенство
  • Облаченные в сутану
  • Клир в кризисе
  • Церкви и монастыри
  • Третьи ордена и братства
  • Глава вторая Культ
  • Культ и проповедь[173]
  • Процессии, паломничества и реликвии[177]
  • Суеверия и магия
  • Глава третья Изгои[189]
  • Евреи[190]
  • Еретики[205]
  • ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

    РЕЛИГИОЗНАЯ ЖИЗНЬ

    Глава первая

    Белое и черное духовенство

    Облаченные в сутану

    «Тогда во Флоренции и ее пригородах насчитывалось сто десять церквей (считая аббатства и монастырские церкви), среди которых было пятьдесят семь приходских церквей, пять аббатств, двадцать четыре женских монастыря… десять мужских монастырей…» Описание Виллани относится к 1338 году (Хроника, XI, 94). Это значит, что Флоренция, как и другие крупные города средневекового Запада, духовенством была обеспечена более чем достаточно.

    По данным специалистов, в средневековом итальянском городе духовенство составляло 3 % от численности населения.[150] Эту оценку подтверждает Давидсон: «Общее количество духовенства [во Флоренции времен Данте] составляло 3 тысячи человек… на тридцать мужчин и женщин приходилось, по меньшей мере, по одному человеку, облаченному в сутану».[151] Автор одного недавно проведенного исследования пришел к такому же заключению.[152]

    Виллани не ошибался, говоря о 57 приходских церквях, но он приуменьшил число аббатств: в действительности их было не 5, а 7. Из 57 приходских церквей во второй половине XIII века 47 находились в городе. Кроме того, Флоренция в те времена имела около пятидесяти церквей и капелл в мужских и женских монастырях. В сельской округе было около шестидесяти приходских объединений (pivieri или pievi) со своими собственными канониками и клириками и, соответственно, большое количество приходских церквей. В городе размещались монашеские конгрегации бенедиктинцев, валломброзийцев, камальдолийцев, цистерцианцев, францисканцев, доминиканцев, сервитов, августинцев и кармелитов (в общей сложности как минимум 500 человек). Прибавим к ним 500 монахинь, насельниц 24 женских монастырей, послушников обоего пола, представителей третьих орденов{8} двух больших конгрегаций (францисканской и доминиканской), братьев-мирян, санитаров монастырских госпиталей. Вполне набирается упомянутая цифра — 3 тысячи служителей Церкви.

    Нам она может показаться слишком большой. Однако для удовлетворения религиозных запросов эпохи Данте трех тысяч, пожалуй, было недостаточно: в предшествующий период доля духовенства в численности населения была гораздо выше. Это объясняется, в частности, упадком соборного капитула. Выходцы из нескольких знатных фамилий, каноники собора Санта Репарата (кафедральный собор до постройки нового — Санта-Мария дель Фьоре), чаще всего размещали свои резиденции вне стен Флоренции (в 1297 году только двое жили в городе), их численность к 1304 году сократилась до четырех человек, оставаясь неизменной до 1321 года. Кроме того, флорентийская церковь была обременена тяжелыми долгами, что вынуждало ее продавать земли и закладывать ренты.

    Клир в кризисе

    Флорентийская церковь в конце XIII — начале XIV века переживает кризис. Проявления кризиса, не составляющего отличительную особенность Флоренции, многообразны. Прежде всего это кризис во взаимоотношениях между папой римским и епископом. Разумеется, верховным законодателем является папа, но и епископ обладает законодательными полномочиями: отредактированные им статуты диоцеза регулируют повседневную жизнь верующих — «отправление культа и таинств, жизнь клириков, завещания и похороны, отлучение от церкви и интердикты. Эти статуты служат практическим руководством для пасторов, сельских священников, несут в себе свидетельства о действующем праве, повседневных обычаях и нравах».[153] Другая причина конфликта между папой и епископом — назначение настоятелей церквей; это право некогда принадлежало епископу, но теперь его присвоил папа римский. Триумф нищенствующих орденов приводит к новому конфликту между этими церковными инстанциями: фискальный иммунитет, предоставленный папой орденам, создает внутри диоцеза своего рода островок, на котором юрисдикция епископа не действует.

    Не менее остры и многочисленны конфликты со светской властью, как, например, в 1326 году, когда епископ Флоренции своей властью освободил всех терциариев францисканского ордена от податей в пользу коммуны. Источником конфликтов служит также участие мирян в избрании настоятелей некоторых церквей. Судебные полномочия светских и церковных властей не разграничены так четко, чтобы не возникало столкновений между ними. Более того, постоянным явлением политической жизни Флоренции было стремление ее правителей, провозглашавших себя добрыми гвельфами (сторонниками папы), держать под неусыпным контролем духовенство, ограничивая его свободу в налоговой сфере и полностью лишая свободы действий в области политической. В конфликтах с правителями, которые не только не оказывают ему должного почтения, но и не проявляют благонамеренности к нему, епископ может опираться на «народ Божий», к помощи которого ему доводилось прибегать и в спорах с папой. Не случайно в епископальном совете наряду с лицами духовного звания заседают миряне. Участие мирян, представлявших исключительно самые влиятельные семейства Флоренции, позволяет епископу избегать крупных конфликтов с гражданской властью. Возможно, именно этим объясняется исключительно долгое пребывание в своей должности епископа Джованни Манджадори (1251–1273), сумевшего в период жестокого противостояния гвельфов и гибеллинов не признать себя сторонником ни тех ни других. Однако в большинстве случаев политический нейтралитет епископов является естественным следствием принадлежности их, как и других представителей высшей иерархии, к наиболее влиятельным семействам Флоренции и Тосканы.[154] Именно из представителей высшего общества епископ с согласия Святого Престола назначает настоятелей примерно 300 приходских церквей, хотя эти пастыри и не живут во Флоренции.[155]

    Во флорентийском духовенстве существует резкий контраст между высшими сановниками и приходскими священниками, часто вынужденными трудиться ради куска хлеба. Что касается нравов духовенства, то к сообщениям новеллистов, в том числе Боккаччо, необходимо относиться с опаской. Но и нелицеприятные суждения Данте о представителях церковной иерархии, самого папы римского среди них, не следует в обязательном порядке расценивать как чрезмерно суровые, хотя и он, случается, вторит несправедливым обвинениям. Так, поместив среди предателей, мучающихся в аду, аббата валломброзийского монастыря Тезоро Беккерию, поэт признал справедливость предъявленного в 1258 году несчастному священнику обвинения в приверженности гибеллинам, стоившего тому жизни (Ад, XXXII, 118–120).

    Ни евангельская бедность, ни целомудрие не были в чести у высшего клира, но и низшее духовенство не избежало пороков. Что касается целомудрия, то у них было некоторое оправдание: суждение папы Бонифация VIII о том, что требование соблюдать целибат должно распространяться только на представителей трех высших рангов духовенства. Однако среди священников было немало тех, кто, пренебрегая церковными запретами, не брезговал денежными подношениями. Умолчим о тех, чье скандальное поведение давало повод для пересудов в обществе (как женском, так и мужском). Но недостойное поведение одних не должно бросать тень на достоинство других. Во времена Данте епископ Франческо Мональдески в короткий срок пребывания во главе диоцеза (1295–1301) явил пример качеств, коими должен обладать добрый пастырь. Иным темпераментом отличался епископ Антонио Д'Орсо, умерший в 1321 году и похороненный в кафедральном соборе: он был страстным защитником коммунальных свобод в период осады Флоренции императором Генрихом VII Люксембургом, прилагал усилия для исправления нравов духовенства, боролся против ростовщичества. Но (такова уж противоречивая натура человека!) этот самый прелат жил подобно важному сеньору; ходили упорные слухи, будто он охотно прощал ростовщиков, откупавшихся щедрыми дарами в пользу Церкви!

    Конечно, частые и продолжительные периоды, когда епископская кафедра оставалась вакантной (в общей сложности почти 17 лет в интересующий нас период), давали полную свободу действий не обремененным совестью правителям. Такими были выходцы из семейных кланов Висдомини и их союзников Тосинги. По сложившейся традиции, Висдомини назначались на должность подеста, шателена (начальника крепости) или управителя неукрепленных населенных пунктов, подчинявшихся епископу Флорентийскому. Именно они в день вступления нового епископа в город собирались у ворот и сопровождали его в монастырь Сан-Пьер Маджоре, где он проводил свою первую ночь. Наутро они следовали за ним в кафедральный собор Санта Репарата, а затем, после мессы, в епископский дворец. Висдомини и Тосинги управляли доходами епископства (mense), имели право на почести и привилегии, присваивали часть пожертвований, деньгами и натурой, прихожан.[156] В стихах «Рая» (XVI, 112–114) некоторые исследователи усматривают намек на эту порочную практику обогащения за счет доходов вакантного епископского престола, которую поэт сурово осуждал. М. Пезар, однако, полагает, что стихи «метят во всех представителей господствующего класса Флоренции, а не только в выходцев из этих двух семейств».[157]

    Но как бы ни относился Данте к семейным кланам Висдомини и Тосинги, он не жалел слов, порицая церковнослужителей. В чем только он не упрекал их! В скупости:

    Те — клирики, с пробритым гуменцом;
    Здесь встретишь папу, встретишь кардинала,
    Не превзойденных ни одним скупцом.

    (Ад, VII, 46–48)

    В жажде мирских благ:

    Он [золотой флорин] папе мил и кардиналам мил;
    Их ум не озабочен Назаретом,
    Куда раскинул крылья Гавриил.

    (Рай, IX, 136–138)

    В торговле святынями, и притом в самом Риме:

    Там, где Христос вседневным стал товаром.

    (Рай, XVII, 51)

    В упадке монашеских орденов, в коррупции, гнездящейся в стенах монастырей:

    Те стены, где монастыри цвели, —
    Теперь вертепы; превратились рясы
    В дурной мукой набитые кули.

    (Рай, XXII, 76–78)

    В лжеучености, плодящей «проповедников вздора, разбойников с индульгенцией»:

    Для славы каждый что-то норовит
    Измыслить, чтобы выдумка блеснула
    С амвона, а Евангелье молчит…
    Нет стольких Лапо во Фьоренце людной
    И столько Биндо, сколько басен в год
    Иной наскажет пастырь безрассудный…
    Теперь в церквах лишь на остроты падки
    Да на ужимки; если громок смех,
    То куколь пыжится, и все в порядке.

    (Рай, XXIX, 94–96,103–105, 115–117)

    Церкви и монастыри

    Мы отмечали, что религиозная жизнь Флоренции времен Данте имела два равных по значению центра: баптистерий и кафедральный собор. Говорили и о том, что в каждом приходе, помимо своей церкви, были многочисленные капеллы, не считая часовен монашеских орденов. Важными центрами духовной жизни являлись и храмы двух больших орденов: Санта Кроче у францисканцев и Санта-Мария Новелла у доминиканцев.

    Монашеских орденов было много. Старейший — орден бенедиктинцев, церковь которого (Бадиа) основана в 978 году (ее прихожанином был Данте). Позднее церковь расширили по образцу цистерцианских храмов, возможно, по проекту архитектора Арнольфо ди Камбио (церковь, которую можно видеть в настоящее время, была капитально перестроена в 1627 году). Бадиа, с колокольни которой, расположенной, как мы помним, на старой городской стене, на протяжении столетий церковные колокола отмеряли часы трудового дня флорентийцев, во времена Данте большой роли в жизни Флоренции уже не играла. То же следует сказать о монашеском ордене Валломброзы (ответвлении ордена бенедиктинцев), переживавшем пору упадка, хотя в предшествующие десятилетия он был в числе процветающих конгрегаций Италии, около середины XIII века насчитывал в своем составе 68 монастырей, расположенных по всему полуострову. Во Флоренции ему принадлежала церковь Санта Тринита, построенная во второй половине XI века (во второй половине XIV века она была основательно перестроена, а ее современный фасад датируется XVI веком). Из числа орденов, живших по уставу святого Бенедикта Нурсийского, во Флоренции были представлены также камальдолийцы, построившие в 1293 году храм Санта-Мария дельи Анджели (в настоящее время Сан-Фредиано ин Кастелло); цистерцианцы-сеттиманцы, обосновавшиеся в том же квартале города — Сан-Фредиано; умилиаты, резиденцией которых с 1256 года являлась церковь Д'Оньиссанти (в настоящее время сохраняющая облик, приобретенный в эпоху барокко) и которые, продолжая заниматься мытьем и прядением шерсти, стали, наряду с цистерцианцами-сеттиманцами, управляющими финансами коммуны (от ее имени и сборщиками налогов). Во времена Данте все эти ордена утратили былое величие, и поэт адресует суровое осуждение именно им, а не ордену святого Бенедикта исключительно:

    …и для сынов земли
    Писать устав мой — лишь бумаги трата.
    Те стены, где монастыри цвели,
    Теперь вертепы; превратились рясы
    В дурной мукой набитые кули.

    (Рай, XXII, 74–78)

    Помимо бенедиктинцев во Флоренции обосновались августинцы-премонстранты и сервиты, или «слуги Марии», появившиеся в городе в 1234 году по инициативе семи богатых флорентийцев и приступившие в 1250 году к строительству церкви Сантиссима Аннунциата (завершена в 1273 году, в XV веке перестроена архитектором Микелоццо). В 1250 году во Флоренцию прибыли монахи конгрегации Санто Спирито, построившие церковь, которую в середине XIV века снесли, чтобы освободить место для строительства собора, шедевра Брунеллески; им и по сей день можно любоваться. Августинцы, монахи с горы Кармель (кармелиты), поселились в городе в 1268 году, их церковь, Санта-Мария дель Кармине, была основательно перестроена в XVIII веке. Другое ответвление августинского ордена — монахи конгрегации святого Эгидия появились во Флоренции в середине XIII века; их полное название — «братья покаяния во имя Иисуса Христа», но они больше известны по насмешливому прозвищу «монахи в мешке» или «мешковатые» (frati della sacca или saccati) из-за сутаны из грубого материала. Они действовали во Флоренции вплоть до упразднения конгрегации в 1274 году, успев построить Оспедале да Санта-Мария Нуова, в котором и служили. Августинцами были и братья-джамбониты, получившие свое название по имени учредителя конгрегации святого Джованни Боно (1168–1249); некоторое время они служили в Оспедале да Сан-Галло, а затем (после 1265 года) построили в том же квартале свою церковь.[158]

    Тамплиеры во Флоренции появились в 1242 году, обосновавшись с 1252 года близ церкви Сан-Якопо, квартал Кампо Корболини, улица Виа Фаэнца; позднее, после ликвидации тамплиеров, эта церковь перешла во владение Мальтийского ордена (ее портик и аркада относятся к той эпохе). Как и повсюду на Западе преследуемые, во Флоренции тамплиеры по крайней мере не были подвергнуты пыткам и сожжению на костре, хотя и лишились своего имущества (в 1311–1312 годах). Данте, не испытывая к ним особой симпатии, в весьма резких выражениях порицал их преследователя, короля Франции Филиппа Красивого:

    Я вижу — это все не утолило
    Новейшего Пилата; осмелев,
    Он в храм вторгает хищные ветрила.

    (Чистилище, XX, 91–93)

    Он отправил в ад (XIX, 82–89) и папу Климента V, объявившего в 1312 году на соборе во Вьенне об упразднении ордена тамплиеров.[159] Но сколь бы ни были велики престиж и могущество этого ордена, ни одна монашеская конгрегация не могла в эпоху Данте соперничать с двумя нищенствующими орденами — францисканцами и доминиканцами.[160] Флоренция — первый город в Италии, куда в 1211 году вслед за своим создателем прибыли францисканцы, с 1218 года обосновавшись в Оспедале да Сан-Галло. В том же году был открыт монастырь ордена кларисс Монтичелли, в котором они оставались до 1311 года, после чего перешли в Санта-Мария ди Монтедомини, на Виа Фаэнтина. В 1228 году францисканцы приступили к строительству своего храма Санта Кроче. Проведенные недавно раскопки позволили обнаружить остатки этого храма под плиточным покрытием пола современного собора Санта Кроче, возведение которого началось в 1294 году и завершилось во второй половине XIV века. Первоначальный храм Санта Кроче, сколь бы прост он ни был, быстро стал одним из центров религиозной жизни Флоренции, особенно благодаря чудесам, происходившим на могиле блаженной Умилианы да Черки. Монастырь при Санта Кроче, сделавшийся популярным местом обучения детей из знатных флорентийских семейств, располагал большой библиотекой, где были книги не только религиозного содержания. Община Санта Кроче, похоже, далеко отошла от первоначальной строгости и героической простоты своего святого учредителя, равно как и от его любви ко всем тварям, от его безмерного милосердия. Даже слишком далеко: с 1254 года францисканцы становятся органом инквизиции во Флоренции и всем регионе. Глава местной инквизиции размещается в Санта Кроче.

    В 1287–1289 годы Данте поддерживал тесные отношения с Санта Кроче. Именно здесь он узнал идеал чистоты и бедности святого Франциска Ассизского, полюбил его и позднее пространно восхвалял в «Божественной комедии» (Рай, XI, 43 и след.). Он изобразил и борьбу, которая беспрестанно велась в недрах ордена между сторонниками первоначального устава и теми, кто хотел его исправить (Рай, XII). Данте мог знать о полемике между «спиритуалами» и «конвентуалами», группировками внутри францисканского ордена. Одобрял ли он эту полемику? Едва ли, если судить по тому, что он написал в «Божественной комедии» (Рай, XI, XII), по намекам на противостояние серых братьев (миноритов) и черных братьев (или «братьев раскаяния»), — он определенно не одобрял подобного рода эксцессы.[161]

    Столь же смешанные чувства Данте испытывал к доминиканцам: безграничное восхищение святым учредителем ордена и раздражение из-за распрей среди его учеников и последователей. Впервые появившись во Флоренции в 1219 году, доминиканцы в 1221 году обосновались в скромной церкви Санта-Мария Новелла, на месте которой в 1246 году начали строить новый, доныне существующий храм, завершенный лишь в 1360 году. Данте мог видеть лишь нижнюю часть его фасада. Кроме того, доминиканцам принадлежал и храм Сан-Якопо (в настоящее время Сан-Якопо сопр'Арно, в значительной мере перестроенный; не путать его с Сан-Якопо ин Кампо Корболини, церковью рыцарей Мальтийского ордена). Во Флоренции, как и повсюду, доминиканцы сумели быстро занять видное место в религиозной жизни. Данте и их упрекал за отход от идеалов их святого учредителя (Рай, XII). Несмотря на это, их влияние, прежде решающее (особенно в период с 1236 по 1254 год, когда в их ведении находилась флорентийская инквизиция), оставалось существенным, хотя сказать, кто в интересующий нас период преобладал — они или францисканцы — невозможно. Тот факт, что доминиканский орден не знал ожесточенной внутренней борьбы, пережитой их собратьями-францисканцами, служит доказательством их большей сплоченности и объясняет причину симпатии, которую они внушали к себе. Способствовало этому и исключительно высокое качество обучения в школе при храме Санта-Мария Новелла (в 1272 году в ней преподавал сам святой Фома Аквинский). Именно там Данте узнал и полюбил философию томизма, составившую интеллектуальный костяк «Божественной комедии» и двух ученых трактатов («Пир» и «Монархия»). В Санта-Мария Новелла Данте мог бы, если бы не был изгнан из родного города, слушать самого знаменитого проповедника начала XIV века — брата Джордано да Ривальто.[162]

    По-видимому, все, кто во Флоренции времен Данте интересовался литературой и философией, стремились попасть на проповеди и лекции в Санта-Мария Новелла; простой же народ, столь любезный святому Франциску своей простотой и неведением, с удовольствием внимал проповеди в Санта Кроче, хотя францисканцы отошли к тому времени от изначальных идеалов ордена. Несомненно, Данте отразил в своем творчестве протест и возмущение современников, взволнованных, огорченных и оскорбленных постоянными распрями последователей святого Франциска. В интересующую нас эпоху распри стали особенно ожесточенными: ведь именно в эти годы множество братьев-спиритуалов бежало из монастыря Санта Кроче, спасаясь от преследований.[163]

    Наиболее значительными из женских монастырей считались: обитель Санта Феличита, церковь которой была построена в XI веке на руинах храма времен первоначального христианства (та, которую можно видеть в настоящее время, была полностью перестроена в XVIII веке); монастырь Сан-Пьер Маджоре, пользовавшийся привилегией дать приют новому епископу в первую ночь его пребывания во Флоренции, когда он впервые прибывал в город; монастырь ордена кларисс Монтичелли, принимавший вдов и незамужних дочерей наиболее знатных семейств Флоренции; монастырь ордена кларисс, Санта-Мария ди Монтедомини, на Виа Фаэнтина; монастырь доминиканок Сан-Якопо ди Риполи, основанный в 1229 году; монастырь бенедиктинок Сант-Амброджио ин Питти; монастырь августинок Санта-Мария Маддалена, в Борго Пинти. Об этих, как и обо всех прочих женских монастырях, проповедники того времени придерживались не слишком высокого мнения: один из них уверял, что нет женщин, ставших монахинями по зову религиозного чувства, поскольку в монастырь идут или из-за некрасивой внешности, или по бедности. Правда ли, что в женских монастырях царили те вольные нравы, которые описал в своем «Декамероне» злоязычный Боккаччо? В одной из его новелл рассказывается, как некий Массетто из Лампореккьо, прикинувшись немым, устроился работником в женский монастырь поблизости от Флоренции, «весьма славный своей святостью», и вскоре стал сожительствовать со всеми обитавшими там святыми женщинами, включая и аббатису (Декамерон, III, 1). В другой новелле Боккаччо рассказывает пикантную историю про аббатису, которая, желая застать посреди ночи врасплох одну из своих монахинь в объятиях ее любовника, поднимается и в темноте вместо платка покрывает себе голову штанами своего собственного любовника, священника! (Декамерон, IX, 2). Вполне возможно, что в этих фривольных историях отразился антиклерикальный фольклор, общий для западного Средневековья. Тем не менее нравы обитательниц женских монастырей Флоренции времен Данте отличались если не распутством, то известной светскостью: в святых обителях устраивали приемы с песнями и танцами! «Женские монастыри города и его окрестностей рассматривались не как убежище чуждых миру душ, а скорее как респектабельное место проживания для дочерей, которых хотели спрятать от глаз мирян, или на приданом которых хотели сэкономить, или которых не надеялись по той или иной причине выдать замуж, а также для вдов и жен, по политическим мотивам оставленных мужьями».[164]

    Третьи ордена и братства

    С давних пор в Италии существовали ассоциации кающихся грешников, из которых и сформировались третьи ордена.

    Третий орден францисканцев возник, по-видимому, во время пребывания святого Франциска во Флоренции в 1211 году. Его устав, в 1221 году утвержденный во Флоренции, быстро распространился по всей Италии. Он регламентировал жизнь терциариев, коим предписывалось жить в бедности и строгом воздержании, не носить оружия и не приносить присягу подеста. Позднее, с 1326 года, терциариев освободили от уплаты коммунальных налогов, что немало способствовало привлечению в третий орден францисканцев тех, кто стремился избежать налогового гнета. Этот приток ни в коей мере не снизил благотворного влияния ордена на политическую жизнь Флоренции времен Данте, когда политические антагонизмы ощущались весьма живо, а насилие было повседневным явлением. Терциарии, по цвету сутаны из серой грубой ткани именовавшиеся «серыми братьями», помогали больным и нуждавшимся, занимались благотворительностью. Открытый и для женщин (правда, не сразу: в Санта Кроче они впервые появились только в 1244 году), третий орден францисканцев содействовал развитию мистического опыта и впоследствии испытал посмертное влияние Умилианы да Черки, умершей в 1246 году и похороненной в Санта Кроче; на ее могиле совершались многочисленные чудеса. Но социальное неравенство сказывалось и здесь: четко различались простые «серые сестры», выходцы из народа или мелких горожан, и «баронессы», представительницы аристократии и богатых пополанов. Третий орден францисканцев не избежал общего упадка, став в XIV веке, по мнению некоторых, в частности Боккаччо, «объектом осмеяния и презрения» (но заслуживает ли доверия свидетельство этого старого злослова?).[165] Во времена Данте, который, возможно, и сам являлся терциарием ордена святого Франциска, такого, во всяком случае, не наблюдалось.

    Третий орден доминиканцев тоже вышел в XIII веке из ассоциации кающихся грешников. Терциарии-доминиканцы носили черную накидку (отсюда их прозвище mantellate или vestite di Santa Maria Novella, применительно к женщинам). По всей видимости, они играли менее значительную роль, чем их собратья францисканцы.

    Братства кающихся грешников не жили общиной, в отличие от терциариев, но собирались вместе регулярно. Некоторые братства, называвшиеся «обществами» или «компаниями», формировались из мужчин и женщин по приходам или сестьерам, иногда — по профессиям. Помимо религиозной деятельности (культ Богородицы и святых, молитвы и процессии) братства оказывали помощь своим членам, бедным и нуждающимся.

    Если коротко сказать о братствах, роль которых в повседневной жизни значительна,[166] то они занимались разными видами деятельности. Некоторые, как было показано, оставались ассоциациями кающихся грешников, другие же, не ограничиваясь ролью ревнителей благочестия, приобретали важное значение в жизни флорентийской общины.

    Все братства должны повиноваться каноническому обязательству: «Братство существует с момента издания епископом формального декрета о его учреждении».[167] Понятию «братство» можно дать следующее определение: религиозная организация мирян, признанная в качестве канонического учреждения и являющаяся юридическим лицом с коллективной собственностью. Братство, связанное с гражданскими и церковными властями, вместе с тем пользуется определенной автономией. Стремясь к совершенной христианской жизни, оно творит милосердные дела. Братство служит одним из наиболее эффективных средств, с помощью которых Церковь окормляет Божий народ, даже если, по мнению некоторых из его членов, это лишь попытка «самоорганизации мирян».[168] Задачи братства многообразны, но могут быть сведены к двум основным. С одной стороны, его члены должны вести жизнь в соответствии с религиозными предписаниями. Отсюда — усердные молитвы, почитание святых, активное участие в богослужении. С другой стороны, член братства является гражданином земного града, а посему должен заботиться о своих собратьях, обделенных судьбой, впавших в бедность и нищету, о заключенных и пленниках, больных и умирающих, находиться близ них в последние минуты их жизни, а иногда брать на себя заботы по погребению, организации заупокойной мессы. Кроме того, многие братства идут в авангарде борьбы с ересями — задача, которая специально оговаривалась в их уставах.

    Древнейшее и самое влиятельное — братство Девы Марии, учрежденное в 1244 году и утвержденное на следующий год церковными властями. Его создатель, Пьетро Веронский, будущий мученик, основную свою задачу видел в борьбе с ересью. Связанное с доминиканцами храма Санта-Мария Новелла, братство, называвшее себя Обществом веры и Конгрегацией Богоматери, обратилось к делам милосердия и получило в свое управление сначала госпиталь Фонтевивы, а потом госпиталь Бигалло (не путать с Лоджиа дель Бигалло на площади Санта-Мария дель Фьоре, учреждением, связанным Братством милосердия, созданным в 1326 году).

    Под влиянием доминиканцев находится и Конгрегация славящих; это первая в своем роде конгрегация, достигшая значительных успехов. Ее примеру последовали свыше десяти организаций славящих, связанных с одним из крупных соборов (Санта-Мария Новелла, Санта Кроче, Сантиссима Аннунциата, Санта Репарата, Сан-Лоренцо, Сан-Эджидио, Сан-Марко, Санто Спирито, Санта-Мария дель Кармине) или со светским братством Ор Сан-Микеле. Конгрегация посвятила себя главным образом развитию литургического хорового пения, уроки которого проводились каждое воскресенье. Она и возникшие по ее примеру конгрегации участвовали во всех торжественных процессиях. Чтобы прочнее скрепить свое единство, члены братства построили общий склеп поблизости от их церкви.

    Первое францисканское братство возникает в 1290 году. Приняв название «Конгрегация славящих храма Санта Кроче», оно, как и вышеупомянутые конгрегации, всецело посвятило себя литургическому пению. Сказанное относится и к Конгрегации храма Санта Репарата (или societas laudensium Marie Virginis), называвшейся также Конгрегацией храма Сан-Дзаноби, которая после разрушения храма Санта Репарата переберется в храм Санта-Маргерита а Монтичи.[169] Члены конгрегации имели право на торжественное погребение в церкви или на кладбище возле нее. В 1303 году были учреждены еще две конгрегации (при храмах Сан-Лоренцо и Сан-Марко), имевшие ту особенность, что в них принимали только женщин.

    Из всех флорентийских братств наиболее влиятельным было братство Ор Сан-Микеле, учрежденное в 1291 году, после того как Арнольфо ди Камбио построил помещение, предназначенное для торговли зерном, на месте капеллы, посвященной святому Михаилу. Братство обладало тремя характерными особенностями: оно было исключительно светским, не владело какой-либо недвижимостью и включало в список своих членов, как живых, так и умерших братьев. Несомненно, это послужило причиной его успеха среди крупной торговой буржуазии, рассматривавшей братство как свое дело. Официально признанное в 1294 году епископом, оно пользовалось значительными привилегиями. В 1318 году братство было официально признано и флорентийской коммуной. Руководителями братства могли быть только добрые гвельфы, иначе говоря, верные сторонники флорентийской модели демократии. В период своего наибольшего могущества (около 1365 года) братство Ор Сан-Микеле, получившее после чумы 1348 года завещанного имущества на общую сумму в 350 тысяч золотых флоринов (огромное состояние), было настоящим финансовым магнатом. Но Данте, современник учреждения этого братства, не застал его в период расцвета и, видимо, поэтому ни разу не упоминает его в своих произведениях.

    Братство Ор Сан-Микеле специализировалось на оказании помощи бедным. Среди его членов бедняки встречались крайне редко: в братство входили представители состоятельных семей (трудящихся среди них нет). Зато все нуждавшиеся, а в голодные годы их были тысячи, могли быть уверены, что всегда найдут у братства денежную помощь (по шесть динаров на человека, до четырех раз в неделю во время голода). Мы говорили, что Ор Сан-Микеле вел списки получателей карточек (polizze), по которым предоставлялась помощь.[170] В список включалось в среднем до ста человек (чаще всего матери многодетных семей, вдовы с детьми, старики, инвалиды и даже люди, не имевшие средств для оплаты своего жилья). В голодные же годы помощь получали, до семи тысяч человек деньгами, продовольствием, предоставлением ночлега (в принадлежавших братству больнице и доме во Флоренции или на постоялых дворах), одеждой. Кассы братства, пополнявшиеся за счет завещанного имущества, никогда не пустовали, что позволяло помогать всем нуждавшимся в городе и его округе.[171]

    Глава вторая

    Культ

    «Народная религиозность в Средние века характеризовалась на протяжении всей интересующей нас эпохи (XI–XV века) определенным количеством почти неизменных черт: религия, нуждающаяся во внешних проявлениях культа, например, в том, чтобы видеть объект поклонения, и потому носящая в основном внешний характер; религия, основанная на тяге к чудесному, фантастическому, сводящаяся к постоянному ожиданию чуда, так что в конце концов само чудо начинает казаться чем-то естественным, утрачивая собственную трансцендентность и вообще смысл; религия антропоцентрическая, более озабоченная поисками путей спасения души, нежели прославлением Бога; религия, зачастую отделенная от морали и сводящаяся лишь к культу и добрым делам, но в любом случае к ритуалам; религия, вместе с тем, христоцентрическая…»[172]

    Эти строки одного из лучших специалистов по данной проблеме служат предисловием и руководством к главе, поскольку религиозность флорентийцев времени Данте по существу не отличалась от той, что мастерски охарактеризована выше.

    Культ и проповедь[173]

    Флорентийцы, похоже, не слишком прилежно посещали воскресную мессу (в принципе, обязательную для добрых прихожан), хотя женщины по будням присутствовали на утреннем богослужении. Впрочем, мессу можно было заказать, уплатив всего несколько динаров для поминовения усопших и за собственное здравие. Однако бывали настолько важные службы, что верующие до отказа наполняли не только церковь, но и прилегающие к ней улицы. Так было по случаю перенесения во Флоренцию мощей святого Дзаноби в январе 1301 года, когда торжества продолжались целых десять дней. Этому не следует удивляться: с XI века в обязанность христиан было вменено присутствие на мессе с начала до конца; обязательным было и причащение на Пасху — требование, введенное Латеранским собором 1215 года. Ослушникам грозило отлучение от церкви, влекущее за собой запрет на погребение в освященной земле. Флорентийцы, однако, пренебрегали этими обязанностями. Предоставив женам и детям ежедневно славить Господа, они появлялись в церкви изредка, обычно по воскресеньям. Исключениями были Пасха, День святого Иоанна Крестителя и торжественные церемонии, в которых священное состязалось с мирским: въезд в город прелата или празднества по случаю победы.

    В повседневной жизни на верующих возлагаются только две обязанности: воздержание от мяса по пятницам и соблюдение сорокадневного поста. Что касается молитвы, то она лишь рекомендуется. Короче говоря, религиозная жизнь Флоренции времен Данте знала два апогея: Пасху и День святого Иоанна Крестителя, но зато уж праздновались они со всеми надлежащими церемониями, долго и пышно. Повседневность отмечена некоторым безразличием к религии. Такова особенность Флоренции, неизменная на протяжении веков, хотя флорентийцы способны к мистической экзальтации, которая воспламенит Савонаролу в конце XV века. Но исключение лишь подтверждает правило.

    Культ отражает это безразличие. От его древних форм не остается ничего, кроме нескольких проявлений, особенно на Святой неделе. В пятницу клир и верные преклоняли колена и целовали распятие, поставленное на коврике перед главным алтарем; в субботу свечу, зажженную в храме Санта-Мария Сопра Порта, приносили в сопровождении большой процессии в Баптистерий, затем, после благословения, переносили в храм Санта Репарата, колокола которого после мессы начинали перезвон.

    Зато проповеди[174] в рассматриваемую эпоху стали придавать особое значение. Прежде она являлась прерогативой епископа, который, однако, брал слово лишь в редких случаях (Пасха, Майский праздник, праздник святого Дзаноби, являвшегося, наряду со святой Репаратой, покровителем Флоренции). Что касается каноников, то они были обязаны читать проповедь тридцать два раза в год, в частности во время Рождественского и Великого постов.

    С 1250 года проповеди произносят регулярно и часто. Проповедь была доверена доминиканцам и в меньшей мере францисканцам. Была ли проповедь исполнена благочестия? Если верить Боккаччо, «проповеди монахов в наши дни чаще всего изобилуют остротами, пустой болтовней и всяческой ерундой» (Декамерон, заключение). Мне возразят, что Боккаччо отнюдь не беспристрастен в вопросах религии. Однако Данте не менее суров. Он произносит те же слова, что и Боккаччо:

    Теперь в церквах лишь на остроты падки
    Да на ужимки; если громок смех,
    То куколь пыжится, и все в порядке.

    (Рай, XXIX, 115–117)

    Впрочем, мы знаем, что даже лучшие, наиболее благочестивые проповедники, чтобы понравиться публике, не стеснялись щеголять показным, заимствованным знанием (за это их и упрекает Данте). Они разглагольствовали, например, об астрологии, о переселении душ, о языческой мифологии, или, как нередко случалось, о дожде и о погоде. Немало в проповеди «красивостей»: фамильярных сравнений, острот, намеков на известных лиц или события городской жизни.

    Важно отметить разницу в проповедях доминиканцев и францисканцев. Доминиканцы, подготовленные лучше, специально обученные, строго держались правил композиции и следовали типовому плану: тема (thema), введение (introductio), изложение по пунктам (divisio), иногда также вводные разъяснения к предмету изложения (prothema) и дробная разбивка материала (subdivisio). Францисканцы, верные духу учителя, говорили совершенно свободно, предаваясь вольной импровизации и не стесняясь, дабы тронуть сердца смиренных слушателей, вместо введения предаться шутовству и юродству, рискуя предстать чудаками в глазах разумных, здравомыслящих людей: пример был подан самим Франциском Ассизским.

    Не стесненная жесткими рамками риторического периода, проповедь лилась совершенно свободно, изобилуя безыскусными притчами, поражая воображение простолюдина примерами чудесного и назидательного. Всеми этими приемами умело пользовался один из самых знаменитых проповедников брат Ремиджио Джиролами, возможность слушать которого была у Данте. Настоятель и преподаватель монастыря Санта-Мария Новелла, ученик и друг святого Фомы Аквинского, восприимчивый к различным наукам, философ, историк, поэт, Ремиджио умер в 1319 году в возрасте 84 лет, окруженный всеобщим уважением. Но, может быть, именно чрезмерная тяга к знаниям, риторическим приемам, лести, расточаемой в адрес высокопоставленных персон, и навлекла на проповедника критические упреки Данте. Зато у последнего не было возможности послушать преемника Ремиджио, доминиканца Джордано да Ривальто (1260–1311), проповедовавшего во Флоренции в 1303, 1304, 1305 и 1309 годах. Его ценили за эрудицию (он знал древнееврейский и немного древнегреческий язык), начитанность в латинской и древнегреческой литературе, умение овладеть аудиторией благодаря ученому, но вместе с тем и понятному стилю изложения. В своих проповедях он обличал роскошь и распутство, порицал ростовщичество и страсть к наживе, превозносил великие достоинства бедняков…[175] О нем можно сказать, что «даже если бы оказались утраченными все прочие исторические и культурные документы […], в боговдохновенных речах брата Джордано мы нашли бы исчерпывающую картину общества конца XIV века».[176]

    Процессии, паломничества и реликвии[177]

    Жажда зрелищ, один из существенных компонентов народной средневековой религиозности, находит наиболее полное удовлетворение именно в процессиях. Бывали процессии экстраординарные, такие, как описанный выше перенос мощей святого Дзаноби или через три года доставка в Баптистерий фрагмента облачения Христа и костей святых Якова и Алексия. Но и обычные шествия получались не менее пышными, например, ежегодная процессия в честь святого Дзаноби, проходившая под музыку, или более частые процессии цехов в честь их святых покровителей (особенно многолюдная — в честь святой Агаты, защищавшей, как верили, город от пожаров, наиболее распространенного в те времена бедствия). Однако с процессией в честь святого Иоанна Крестителя, о которой уже говорилось и которая собирала, можно сказать, весь город и немалую часть обитателей контадо, не могла сравниться ни одна другая. Каждая церковь Флоренции имела своего святого покровителя, в честь которого, по крайней мере раз в. год, устраивали процессию: в общей сложности за год набирается добрая сотня таких шествий! Наряду с ними по улицам города проходили шествия Конгрегации славящих — с развернутыми хоругвями Девы Марии, в самой гуще толпившегося народа. Короче говоря, в течение всего года длинной чередой следовали процессии, достигая апогея на Пасху и в День святого Иоанна Крестителя — одни в пределах прихода или ремесленного цеха, другие в масштабах города, собирая десятки тысяч участников. Но флорентийцы, обладавшие изрядной долей природного скептицизма, не доходили в проявлениях религиозного энтузиазма до крайности. Так, например, в 1262 году, когда движение флагеллянтов точно морской прилив захлестнуло Центральную Италию, граждане Флоренции захлопнули перед их носом ворота города, а затем изгнали из сельской округи. Спустя пятьдесят три года история повторилась.[178]

    Народная религиозность Средневековья находила выражение и в паломничествах.[179] В те времена отправиться в паломничество было делом нешуточным, сопряженным с угрозой для жизни самого паломника, поэтому отправке в столь опасный путь предшествовало принятие «героического решения», ни в коей мере не связанного с удовлетворением материальных интересов. Разумеется, имела значение «естественная надежда на обретение вожделенного здоровья — для самого себя или близкого человека», но побудительным мотивом всегда был «дух покаяния, а отнюдь не поиск возбуждающих нервы приключений». Такое понимание средневекового паломничества, поддержанное большинством специалистов, в полной мере относится к флорентийцам времен Данте. Как и у всех паломников, у них были три цели: святые места в Палестине, могила святого апостола Петра и Сантьяго-де-Компостела. Одеяние паломников не зависело от того, в какое место они направлялись (длинный плащ с капюшоном, круглая шляпа с широкими полями, посох, сума, знак на плаще — кокиль, изображение средиземноморской раковины, — у отправлявшихся в Сантьяго-де-Компостела и крест у шедших в Иерусалим). Называли они себя по-разному, соответственно тому, к какой святыне шли: palmiere — совершавшие паломничество в Святую землю, откуда (точнее, с берегов Иерихона) они привозили пальмовые ветви; romeo — направлявшиеся в Рим; peregrino или pellegrino — паломники в Сантьяго-де-Компостела.

    Самым престижным считалось паломничество в Святую землю. «В иерархии объектов поклонения Иерусалим, бесспорно, затмевал все прочие». Во времена, когда Крестовые походы отошли в область преданий славной старины и стали поводом для благочестивых обетов, флорентийцы были вынуждены ограничиваться паломничествами, объединяясь для этого в специальные братства «крестоносцев». Стоит ли серьезно относиться к этим «крестоносцам», зная, что они освобождались от налогов и от уплаты долгов? Но можно ли так легко их осуждать, помня об опасностях, которым они подвергались в пути? Жителю Флоренции было проще всего совершить паломничество в Рим — не потому, что путь был менее опасен (шайки разбойников нагоняли страху на путников), а просто расстояние короче, даже если его преодолевали пешком. В Риме паломник отправлялся в базилику Святого Петра помолиться на могиле апостола, а затем — в храм Святого Павла на могилу второго апостола. В Риме можно было поклониться святым мощам апостолов Варфоломея, Якова Младшего, Филиппа, Симона, Иуды, Андрея, Матфея. Инициатива папы Бонифация VIII, провозгласившего 1300 год юбилейным, придала дополнительный блеск этому паломничеству. Сотни тысяч паломников со всей Европы отправились в 1300 году в Рим; среди них были и два знаменитых флорентийца: Данте, вспоминавший «наплыв толпы» на мосту Святого Ангела (Ад, XVIII, 28–30), и хронист Джованни Виллани. Однако поток паломников в Рим, как и в Сантьяго-де-Компостела, не иссякал никогда. Для флорентийцев паломничество в Испанию представлялось настоящей экспедицией, однако наиболее благочестивые (их было немного), как, например, лучший друг Данте, поэт Гвидо Кавальканти, заставляли себя его совершить.

    О том, что паломничества в эпоху Данте были повседневным явлением, свидетельствует сам поэт. «В то время года, когда многие люди отправлялись в путь с целью увидеть благословенный образ, оставленный нам Иисусом Христом в свидетельство о самом себе [плащаницу]… случалось, что паломники проходили по нашей улице» (Новая жизнь, XL). Он, как и мы, подразделяет паломников на три категории. Данте сравнивает себя с паломником, приносящим «жезл с пальмовым листом» (Чистилище, XXXIII, 78), и вновь вспоминает о плащанице:

    Как тот, кто из Кроации, быть может,
    Придя узреть нерукотворный лик,
    Старинной жаждой умиленье множит.

    (Чистилище, XXXI, 103–105)

    Конечно, чаще всего флорентийцы посещали могилу святого Франциска Ассизского, благо она была неподалеку. Жители Флоренции времен Данте, судя по всему, не горели желанием совершать дальние экспедиции, какими были паломничества к святым местам. Видимо, можно согласиться с суждением Давидсона, в коем звучит разочарование: «Кто любил комфорт или не имел достаточных средств, тот ограничивался прогулкой к храмам Сан-Галло или Санта-Мария Примерана на Пьяцца да Фьезоле».[180] Можно было также пойти помолиться в церквушку Сан-Джованни деи Кавальери или перед чудотворным образом Мадонны в капелле Святой Марии Магдалины.

    Культ святых реликвий занимал особенно важное место в народной религиозности Средневековья. Боккаччо откровенно потешался над ним, рассказывая, как брат Чиполла, пообещавший крестьянам показать перо ангела Гавриила, открыл сундук и, к своему великому изумлению, не обнаружил там ничего, кроме угля, подложенного проказниками-ребятами вместо пера. Однако этот находчивый человек сумел выпутаться, заявив, что в сундуке лежит именно тот уголь, который разжигали, подвергая мучениям святого Лаврентия (Декамерон, VI, 10). Количество святых реликвий было огромно, а их подлинность зачастую сомнительна.[181] Вполне серьезно показывали флакон с молоком Девы Марии, прядь волос Магдалины, посох святого Иосифа (будто бы исцелявший паралитиков). «Простые люди верили, что реликвии обладают подлинно чудесными свойствами, поскольку в них живет святая и божественная сила Христа, Девы Марии и просиявших на земле святых».[182] Кроме того (и это обстоятельство, несомненно, имело большее значение), в вере, которая никогда не упускала из виду земной аспект религии, «присутствие реликвий святого мученика в городе представляло собой своего рода талисман, которому приписывались чудотворные свойства и который крепил солидарность среди членов городской общины».[183] Одной из причин горячего почитания святого Дзаноби и святой Репараты была вера в то, что Флоренцию спасло от готов их заступничество, о чем рассказал хронист Виллани.[184]

    Суеверия и магия

    Где проходит граница между культом святых реликвий и суеверием? Некоторые аспекты этой проблемы удивительны даже не сами по себе, а тем, как реагировала на них инквизиция. Так, вполне невинный, на наш взгляд, обычай делать и получать подарки по обету расценивался инквизиторами как преступная попытка избежать участи, предуготованной Богом. Безобидные, по нашему мнению, кабалистические знаки и толкование снов получили столь широкое распространение, что Данте не преминул упомянуть о них устами Уголино:

    … зловещий сон меня потряс,
    Грядущего разверзши покрывало.

    (Ад, XXXIII, 26–27)

    Считали несчастливыми определенные дни недели: понедельник — для коммерсантов, четверг и пятницу — для всех без исключения.

    Астрологии стоило бы посвятить целую главу, тем более что Данте дает повод для этого; он не стыдится признать, что, родившись под знаком Близнецов (период с 21 мая по 22 июня), талантом своим обязан созвездию:

    О пламенные звезды, о родник
    Высоких сил, который возлелеял
    Мой гений, будь он мал или велик!

    (Рай, XXII, 112–114)

    И при этом, странным образом противореча самому себе, он полагает, что ад — наиболее подходящее место для магов и прорицателей:

    … каждый оказался странно скручен
    В том месте, где к лицу подходит грудь;
    Челом к спине повернут и беззвучен,
    Он, пятясь задом, направлял свой шаг
    И видеть прямо был навек отучен.

    (Ад, XX, 11–15)

    Противоречит себе Данте и в том, что твердо верит в реальность огненного шара, появление которого на небе возвестило о смерти Августа (Пир, II, 14). Это такое же заблуждение, как и вера во влияние звезд и в возможность предсказывать будущее, известное одному лишь Богу. Давидсон в связи с этим напоминает, что лишь около 1435 года, спустя более века после смерти Данте, астрологию перестали отождествлять с астрономией. В интересующую нас эпоху вся Флоренция верила, что Баптистерий построен при благоприятном стечении звезд, что звезды помогали восстановлению Флоренции Карлом Великим, а победа на Кампальдино в 1289 году была предречена громким криком, огласившим весь город. Более того, коммуна не принимала ни одного важного решения, предварительно не проконсультировавшись с именитым астрологом. И даже такой рассудительный рационалист в делах политики, каким был Дж. Виллани, твердо верил, что наводнение 1333 года, разрушившее во Флоренции все мосты, объясняется сближением семи планет точно так же, как и праведным гневом Божиим (Хроника, XI, 2).

    Среди официальных астрологов во времена Данте не было знаменитее Франческо Стабили, прозванного Чекко д'Асколи. Пройдя курс астрологии в Болонском университете, он в 1327 (?) году прибыл во Флоренцию, чтобы занять официальную должность астролога и личного врача герцога Карла Калабрийского. По причинам как политического (он нелицеприятно отзывался о дочери герцога Калабрийского Иоанне, будущей королеве Неаполитанской), так и «научного» (вызвал к себе ненависть флорентийских врачей) характера он был приговорен к смерти и в сентябре 1327 года заживо сожжен на костре; тогда же были преданы сожжению его книги. Вполне вероятно, что Данте имел в виду именно его, выражая собственное отвращение к магам и прорицателям, тем более что Чекко заявлял о своей глубокой неприязни к Данте, в поэме «Жестокая», заслужившей восхищения Петрарки, потешаясь над лженаучными представлениями, нашедшими отражение в «Божественной комедии».

    От астрологии до магии всего лишь шаг, и это расстояние люди средневекового Запада, в том числе и флорентийцы, преодолели очень быстро. Тогда верили в превращение металлов и суеверно боготворили золото: папа Климент V велел скоблить напильником золотой флорин, а полученную золотую пыль глотал! Верили в некромантию и в чудеса, которые прочно связывали со святостью и считали ее зримым доказательством. Скептик Боккаччо серьезно (или как бы серьезно) рассказывает многочисленные истории о магии. Так, мадам Дианора требует от синьора Ансальдо майский сад в середине января, и ему с помощью некоего некроманта удается выполнить эту просьбу (Декамерон, X, 5). В том же роде и трогательная история о синьоре Торелло, который благодаря султану, своему другу, ночью переносится из Египта в Павию (Декамерон, X, 9). Или еще: ловкий обманщик дон Джанни превращает молодую женщину в кобылу (продолжение истории выходит за рамки приличия, поэтому мы отсылаем читателей к тексту новеллы) (Декамерон, IX, 10). Верили в чудодейственную силу растений, и тот же Боккаччо рассказывает, как благодаря удивительному порошку растительного происхождения некий аббат усыпил Феррондо, чтобы переспать с его красавицей женой (Декамерон, III, 8). Но, вне всякого сомнения, всех очаровательнее история о гелиотропе, камне, обладавшем свойством делать невидимым того, у кого в данный момент находился. Данте, похоже, в это верил (Ад, XXIV, 93). Впрочем, все средневековые авторитеты в области естественной истории (Плиний, Исидор Севильский и другие) придерживались общего мнения, расходясь в незначительных деталях, что гелиотроп приобретает упомянутое свойство только после того, как натереть его соком, полученным из листьев растения с таким же названием — гелиотроп. У Боккаччо есть история о том, как два любителя глупых шуток уговорили некоего простака сделаться невидимым благодаря гелиотропу; сам рассказчик, по всей видимости, не заблуждался на счет достоверности легенды о чудесном камне (Декамерон, VIII, 3). Верили в любовный напиток, в колдунов и ведьм, в зловредную силу воронов, сов и даже некоторых цветов (в частности, зеленого цвета). Перечень суеверий можно продолжить, некоторые дошли до наших дней и еще живы в деревнях.

    Но, пожалуй, наиболее примечательным было отношение духовенства: клир жил, с головой погрузившись в атмосферу суеверий. В 1300 году епископ Флоренции запретил доминиканцам заниматься алхимией и колдовством.[185]

    Таким образом, народная религиозность во Флоренции времен Данте соответствует определению, данному специалистом.[186] Это была «наглядно-действенная» религия. Ее главными признаками были: процессии, хоровые молитвы, культ святых, среди которых важнейшее место занимала Дева Мария, почитание апостолов, паломничества, неотступная мысль о Страшном суде и воздаянии в загробной жизни, обилие чудес. Всему этому есть убедительные свидетельства в «Божественной комедии», где встречаются почти все перечисленные атрибуты. Некоторые из них преобладают: неотступная мысль о Страшном суде и вечных карах в загробной жизни, главенствующая роль Девы Марии и ее почитательниц (в том числе Беатриче), культ святых (среди них святой Бернар, святой Франциск, святой Доминик и святой Фома), почитание апостолов (прежде всего Петра), процессии (упоминаются в «Аду» и «Чистилище»), хоровое пение (особенно в «Раю», представленном в виде одной большой симфонии).

    Испытывала ли религиозность флорентийцев влияние святого Франциска и святого Доминика, которое в странах Западной Европы в XIII веке было преобладающим?[187] Что касается святого Франциска (о влиянии святого Доминика исследований нет): непохоже, чтобы во времена Данте его великие заповеди находили воплощение (жизнь по Евангелию, героическая бедность, подражание Христу вплоть до готовности претерпеть мучения, любовь ко всем Божьим тварям, радость и бодрость духа, прощение обидчикам). Произведения Данте служат лучшим тому свидетельством. Вы не найдете в них ни прощения обидчикам, ни любви ко всем Божьим тварям, ни подражания Христу. Напротив, они преисполнены жгучей, ничем не прикрытой ненависти к политическим противникам; ментальной и физической жестокости, находящей свое выражение в том мрачном наслаждении, с каким поэт описывает чудовищные казни; в его отношении к осужденным на муки. В конечном счете они пронизаны не религией, долженствующей быть невыразимой любовью (любовь присутствует разве что в высших сферах Эмпирея), а непреклонным желанием наказывать и преследовать побежденного противника, мелочным взвешиванием заслуг и грехов, пессимистическим отношением к человеческой природе — короче говоря, мы видим смесь мстительной ярости и необузданной надежды, несомненно, присущих его мрачному гению, терзаемому страстями. Данте никак не может быть учеником Франциска Ассизского. Его философская система вполне адекватна томизму, поэт, бесспорно, гораздо ближе к доминиканцам — рационализмом, вкусом к наукам, широтой ума и взглядов, пристрастием к достоверности и истолкованию.

    Сказав о вдохновенном поэте, обратимся к смиренному народу Божьему. Приходится констатировать, что влияние францисканцев на протяжении всего XIII века неуклонно ослабевало.[188] Два примера: имя Франциск, крайне редкое до 1280 года, в последующие годы начинают употреблять чаще, но все равно: доля Францисков не превышает 0,5 %, это имя занимает 22-е место, далеко позади таких имен, как Пьеро, Джованни или Якопо. Что касается влияния францисканцев в сельских пригородах, то их действия, непоследовательные и бессистемные, становятся заметными позднее. Распри, сотрясавшие орден в конце XIII века (Флоренция была главным в масштабах всей Италии центром движения миноритов-спиритуалов), вызвали сначала растущую неприязнь к конвентуалам, а затем, после поражения спиритуалов (1312–1314 годы), к ордену в целом. Кроме того, тот факт, что францисканцы исполняли функции инквизиции, слишком часто собирали пожертвования (строительство собора Санта Кроче требовало больших средств) в сочетании с другими мотивами, перечень которых был бы слишком длинным, обусловили суровое отношение Данте к сынам святого Франциска Ассизского и резко ослабили их влияние на религиозную жизнь Флоренции его времени.

    Глава третья

    Изгои[189]

    Евреи[190]

    В истории еврейской диаспоры ее итальянская семья «не только самая древняя, но и единственная не знавшая перерывов в своем существовании на новой родине».[191] На протяжении веков итальянские евреи не подвергались преследованиям и не были отверженными, мирно сосуществуя с итальянским народом, без осложнений и потрясений.[192]

    Во Флоренции сколь-либо значительной еврейской общины не было вплоть до XV века. Когда еврей Бенжамин Йонас, отправившийся из Испании в 1159 (?) году в путешествие по свету, дважды проезжал по Италии (туда и обратно), во Флоренции он не встретил своих единоверцев, тогда как в Пизе насчитал десятка два еврейских семей, в Лукке — семей сорок и весьма многочисленную общину в Сиене. Во Флоренции евреи появляются лишь в начале XV века, хотя и раньше не было никаких препятствий; они прибыли по официальному приглашению коммуны, чтобы составить конкуренцию местным ростовщикам, требования которых становились нестерпимыми.[193] Однако численность евреев во Флоренции еще долго оставалась незначительной.

    Взаимоотношения евреев с Церковью на протяжении длительного периода регулировались Постановлением о евреях (Constitutio de Judaeis), обнародованном папой Каликстом II (1119–1124). Оно гарантировало привилегии, которыми пользовались их предки, и основные гражданские и религиозные права, а также предоставляло защиту от всякого рода преследований и посягательств против личности и имущества. Однако в 1215 году желание папы Иннокентия III искоренить ересь нашло свое выражение в том, что IV Латеранский собор свел евреев до положения вечных рабов,[194] обязав их носить одежду, отличавшуюся от одежды других граждан, запретив им появляться на публике в течение трех последних дней Страстной недели, лишив права занимать официальные должности, поставив под жесткий контроль всех новообращенных в христианство и запретив заниматься ростовщичеством.[195] Подвергаясь после 1235 года преследованиям инквизиции, евреи, хотя и освобожденные в 1247 году папой Иннокентием IV от обвинения в совершении ритуальных убийств (иначе говоря, умерщвления христианских детей для использования их крови в ритуальных целях), оказались между постановлением Каликста II и репрессивными, дискриминационными решениями IV Латеранского собора. С тех пор они влачили жалкое существование изгоев, заложников, козлов отпущения и невинных жертв антисемитизма, корни которого, увы, в христианстве.[196]

    В хозяйственном отношении евреи теоретически обладают правом заниматься любой профессией. Фактически их выбор ограничен торговлей и ремеслом, прежде всего ткачеством (шелк, шерсть, лен) и окрашиванием сукон. В связи с этим их отсутствие во Флоренции, одном из центров текстильного производства в Европе, кажется удивительным. Главная сфера их деятельности — ссудные операции, где они занимают первое место. Ростовщичество запрещено церковным интердиктом, подтвержденным решениями IV Латеранского собора, предписывавшими воздерживаться от «получения тяжких и чрезмерных процентов»;[197] но ссуды под умеренные проценты разрешаются, и евреи специализируются на этом виде деятельности. Хотя им и запрещается вступать в цех, они активно осваивают профессии, включенные в цеховую организацию, — особенно их много среди врачей. Повторим, присутствие евреев во Флоренции времен Данте было столь незначительным, что мы не можем сказать о них что-либо определенное.

    В завершение этой темы напомним, что первое гетто во исполнение распоряжения папы римского появится в 1555 году в Риме.[198] Во Флоренции гетто разместится в самом центре Старого города и будет ликвидировано в XIX веке; на его месте располагается современная Пьяцца делла Репубблика. Что касается отличительного знака для евреев, то он появится во Флоренции лишь в 1446 году (кружок из желтой ткани на груди), хотя употребление его предписывалось еще в 1215 году решением IV Латеранского собора. Во Франции евреи носили круглый матерчатый значок, пришитый на левой половине груди, и остроконечный колпак.

    Как Данте относился к евреям и иудаизму? Он знал историю еврейского народа (трактат «О народном красноречии», I, VI, 5; I, VII, 8). Ему было известно, что евреи, перешедшие Красное море, но убоявшиеся последовать за Моисеем, так и не увидели Земли Обетованной (Чистилище, XVIII, 133–135). Он упоминал о завоевании Палестины (Чистилище, XX, 109 и след.). Он поместил двух евреев в круг четвертый своего «Чистилища», где подвергаются наказанию унылые (Чистилище, XVIII, 130–135). Зато в рай он отправил, вместе с Беатриче, Рахиль, символ созерцательной жизни, Сарру, Ревекку, Юдифь и Руфь (Рай, XXXII, 8—12). Рахиль упоминается и в другом месте (Ад, IV, 55–60). Данте не преминул отправить в ад Кайфу, представив его распятым на кресте (Ад, XXIII, 115–120); четвертому поясу, в котором мучаются предатели величества Божеского и величества человеческого, он дал название Джудекка (Ад, XXXIV); здесь терпит мучения Иуда, стиснутый в одной из трех пастей Люцифера (Ад, XXXIV, 61–63).[199] Само название Джудекка служит, бесспорно, прямой смысловой отсылкой к гетто, которые в Средние века, например, в Венеции, назывались именно так.[200] В «Божественной комедии» встречаются имена наиболее известных персонажей Ветхого Завета. Можно было бы заключить, что Данте знал Священную Историю. Но все же интереснее вернуться к некоторым стихам, чтобы сделать более важные выводы.[201] Для Данте нет ни малейшего сомнения относительно того, что евреи являются избранным народом (трактат «О народном красноречии», I, VII, 6), но после явления Спасителя это свое качество они утратили. Отныне народом Божиим являются христиане. Началом несчастий евреев послужило предание Христа на казнь (Ад, XXIII, 123; Рай, VII, 7). Их стали ассоциировать с неверными (Ад, XXVIII, 87; трактат «Пир», II, VIII, 9). Можно ли назвать Данте антисемитом? «Он лишь выражал суждения относительно иудаизма, распространенные среди христиан его, да и не только его, времени и основанные на Новом Завете…»[202] Но, быть может, недостаточно ограничиться этим высказыванием, зная, что католическая церковь со времени II Ватиканского собора признает наличие в подобном суждении элементов антисемитизма. Данте был убежден, что разрушение Иерусалима и рассеяние еврейского народа были праведной карой за смерть Христа (Чистилище, XXI, 82–84; Рай, VI, 92–93; Рай, VII, 19–51). Всякий раз, когда он говорит о еврейском народе, «отчетливо звучит нота проклятия по адресу этого неверного народа».[203] Этим объясняется и почтительное отношение Данте к ветхозаветным пророкам и героям, а также к миссии, возложенной на императора Траяна, которого он поместил в рай (Рай, XX): наказать евреев разрушением Иерусалима. Короче говоря, Данте разделял господствующую идеологию своей эпохи, видевшую в евреях, как и в еретиках, изгоев христианского общества.[204]

    Еретики[205]

    Если верить брату Джордано, в 1304 году во Флоренции не было еретиков. По крайней мере, они не осмеливались открыто заявить о себе. Ко времени Данте Флоренция уже давно не средоточие ереси катаров, каковым она была в середине XII века, когда давала приют епископу церкви катаров в Италии или подвергалась отлучению от Церкви (1173 год) за поддержку патаренов (термины «патарен» и «катар» ошибочно использовались как синонимы) — обвинение, кстати, так и осталось недоказанным.[206] В следующем столетии, несмотря на эдикт 1216 года, запрещавший занимать высокие должности лицам, заподозренным в ереси, флорентийским подеста в 1244–1245 годах был некий гражданин Бергамо, оказывавший покровительство еретикам. Впрочем, еретики могли находить и городе, и в контадо поддержку отдельных семей крупного пополанства и гибеллинской знати, пренебрегавшими угрозами инквизиции.[207] Однако флорентийские катары оказались бессильны перед проповедью и действиями воинствующего доминиканца Пьетро Веронского и в середине XIII века закончили свои дни на костре, как и несколько гибеллинов, лишь заподозренных в симпатии к катарам (часто, не имея достаточных оснований, гибеллинов приравнивали к катарам). Яркий пример подобного рода преследований — посмертное осуждение вождя гибеллинов Фаринаты дельи Уберти, умершего в 1264 году, которого Данте отправил в ад вместе с эпикурейцами, хотя и считал его достойным человеком (Ад, VI, 79; X, 32 и след.). Создание светских братств (о которых мы уже говорили) под руководством того самого Пьетро Веронского очень помогло искоренению ереси; тех, кому удалось выжить, заставили замолчать и загнали в подполье. Действительно ли Флоренция была свободна от еретиков в XIV веке? Мало вероятно, учитывая, что в 1321 году арестовали епископа-катара, причисленного к патаренам, который, очевидно, был «последним епископом-катаром в Западной Европе, о котором остались упоминания в источниках».[208] В 1340 году флорентийский инквизитор доносил, что город служит прибежищем большого количества патаренов — обвинение, строившееся, вероятнее всего, не на доктринальном уровне: подлинное учение катаров, некогда получившее распространение среди аристократии, городской верхушки и ремесленников, в городах было давно забыто. Лишь в сельской местности оно еще сохраняло своих последних сторонников.[209]

    Что бы ни говорили о ереси катаров во Флоренции времен Данте, она была лишь одной из немногих в начале XIV века. В 20-е годы этого столетия в городе появилась новая секта; ее члены называли себя «апостольскими братьями» или «братьями апостольской жизни». Секта пришла из Северной Италии, точнее, из Пармы, где была создана около 1260 года мирянином Джерардо Сегарелли, проповедовавшим абсолютную бедность, подражание Христу и апостолам. Без кола и двора, в лохмотьях, собирая милостыню на пропитание, не имея внутренней иерархии, непрерывно переходя из одного города в другой и повсюду проповедуя отречение от мира, апостольские братья быстро нашли сторонников. Подвергаясь с 1296 года по распоряжению папы Бонифация VIII преследованиям, став мишенью для нападок со стороны инквизиции, Сегарелли и его сподвижники, среди которых было много женщин, в 1300 году взошли на костер. Однако память о них продолжала жить. В конце XIV века флорентийский новеллист Франко Саккетти в «Трехстах новеллах» (новелла 101) вывел одного из них — правда, в облике лицемера и сладострастника.

    Эстафету подхватил Дольчино Торниелло из Новары, простой и любезный человек, вызывавший симпатии людей; в 1303 году он похвалялся тем, что возглавляет секту из 4 тысяч сподвижников. Среди них было много флорентийцев, в том числе представителей духовенства, рыцарства и богачей. Подняв восстание, обреченное на поражение, Дольчино с ближайшими соратниками был в 1307 году сожжен на костре. Древний комментатор «Божественной комедии» уверяет, что он умирал целый день, что конечно же неправда.

    Был ли Данте захвачен ересью Дольчино? Прежде всего отметим, что «Дольчино — единственный представитель еретических движений эпохи Данте, о котором поэт упоминает в „Божественной комедии“ […] однако Дольчино характеризуется здесь скорее как военный предводитель, нежели еретик […] и воспоминание о нем не лишено известной симпатии в отношении этой безнадежной борьбы и даже некоторого восхищения смелостью еретика».[210] Тем не менее Данте отправил Дольчино в ад наряду с другими еретиками и раскольниками, где те подвергаются жестоким казням:

    Не так дыряв, утратив дно, ушат,
    Как здесь нутро у одного зияло
    От самых губ дотуда, где смердят:
    Копна кишок между колен свисала,
    Виднелось сердце с мерзостной мошной,
    Где съеденное переходит в кало.

    (Ад, XXVIII, 22–27)

    Осуждал ли Данте в лице Дольчино и его секты мятеж против церковной иерархии, призыв к тотальной духовной свободе и к жизни общиной, дававшей повод к обвинению в аморальности? Действительно, проблема отношения Данте к ереси существует. Он проводил различие между ересью и схизмой: последняя представлялась ему гораздо более тяжким грехом, поскольку угрожала единству Церкви.[211] Однако он одобрял и борьбу с ересью, что следует из хвалы Доминику и одобрения крестового похода против альбигойцев (Рай, XII). Таким образом, мы должны присоединиться к мнению лучших специалистов,[212] что Данте не принадлежал ни к одной из еретических сект своего времени: ни к вальденсам, действовавшим во Флоренции в конце XIII — начале XIV века, ни к катарам, о которых он знал и обрек их в «Божественной комедии» на мучения (Ад, IX, X) среди тех (император Фридрих II, Фарината, кардинал Убальдини, Кавальканти), которых общественное мнение обвиняло в симпатиях к движению катаров. Однако в этом вопросе следует проявлять разумную осмотрительность: Пезар убедительно показал, что отношение Данте к Эпикуру и к учению о бессмертии души, которое Эпикур отрицал, оказывается своеобразным камнем преткновения. Даже если эпикуреизм как философская доктрина и человеческая мудрость «вызывал уважение, а иногда и восхищение Данте», поэт не мог признать, что душа умирает вместе с телом, как учили Эпикур и его последователи; он не соглашался и с тем, что эпикуреизм как политическая секта несет ответственность за раскол Италии.[213]

    Инструментом борьбы с ересями служила инквизиция, обязанности которой во Флоренции исполняли францисканцы монастыря Санта Кроче, монахи в серых сутанах, парами ходившие с оружием в руках по улицам города в сопровождении нотариуса, под пытками вырывавшие признания, а затем подвергавшие виновных различным наказаниям (от денежного штрафа до сожжения на костре). Последнее применялось столь часто, что Данте вспоминает о нем:

    Я, руки сжав и наклонясь вперед,
    Смотрел в огонь, и в памяти ожили
    Тела людей, которых пламя жжет.

    (Чистилище, XXVII, 16–18)

    Инквизиция заставила всех, не исключая и аристократов, бояться себя: слова «гибеллин» и «еретик» в политическом жаргоне флорентийских гвельфов служили синонимами. Усердие инквизиторов вызывало тем больше сомнений, что имущество осужденных еретиков делилось равными долями между папством, инквизицией и коммуной (на эти деньги строили собор Санта Кроче и новые городские стены 1284 года). От взглядов усердных инквизиторов не ускользало ничего: чтобы вызвать подозрение, достаточно было иметь еретическую книгу или оказаться замеченным за одним обеденным столом с еретиком. Даже невинная шутка считалась предосудительной. Как рассказал Боккаччо, инквизитор преследовал некоего простака, более богатого деньгами, нежели умом, имевшего неосторожность отозваться о вине, будто оно столь хорошо, что «и сам Христос выпил бы его с удовольствием» (Декамерон, 1,6). Боккаччо не единственный, кто обвинял инквизиторов в «злостном лицемерии»: они носили оружие, но участвовать в ополчении им не позволял духовный сан.

    Вместе с тем не следует представлять себе инквизицию как нечто несгибаемое и непоколебимое. Подозреваемый всегда имел возможность отречься от заблуждений, правда, при условии, что откроет имена сообщников. В этом случае удавалось отделаться легким штрафом или, самое большее, тюремным заключением. Непреклонной инквизиция оставалась лишь в отношении атеистов. Данте убедительно свидетельствует об этом, поместив двух атеистов, названных эпикурейцами, в огненные могилы (Ад, X) — инфернальный образ земных костров инквизиции.


    Примечания:



    1

    В любом хорошем сочинении по истории Италии освещается рассматриваемый нами период. Что касается Флоренции, то рекомендуем нашу работу: Antonetti P. L'Histoire de Florence. Paris, 1973. P. 16–33. См. также произведения, приведенные в библиографии к данной книге. Можно порекомендовать также разделы, написанные Джованни Табакко для первой части 2-го тома «Истории Италии» (Storia d'Italia), и статью Филиппо Бранкуччи «Italia» в издании «Enciclopedia dantesca».



    2

    Renouard Y. Les villes d'Italie. Vol. II. Paris, 1969. P. 503.



    15

    Sacchetti F. Il Trecento novelle. № 137.



    16

    В переводе M. Лозинского: «Не знала ни цепочек, ни корон, / Ни юбок с вышивкой, и поясочки / Не затмевали тех, кто обряжен» (Рай, XV, 100–102).



    17

    Le Goff J. La Civilisation de l'Occident medieval. Paris, 1982. P. 437 et sq.



    18

    Pinto G. Firenze e la carestia del 1346–1347 // Archivo storico italiano, 1972. P. 3—84. См. также: De La Ronciere Ch. Florence centre economique regionale au XIV siecle. Paris, 1976.



    19

    De La Ronciere Ch. Op. cit.



    20

    Le Goff J. Op. cit., loc.



    21

    Процитировано по: Viscardi, Barni. P. 312–313.



    150

    Hay D. Profilo storico del Rinascimento italiano. P. 63, note 3.



    151

    Davidsohn. VII. P. 108.



    152

    Quilici B. La Chiesa di Firenze // Archivo storico italiano, 1969. P. 283.



    153

    Le Bras G. Histoire de l'Eglise. Vol. XII. P. 88.



    154

    Becker M. Florentine politics and the diffusion of heresy…



    155

    Quilici B. Op. cit. P. 283.



    156

    Quilici B. Op. cit. P. 274, note 22.



    157

    Pezard A. ?uvres de Dante. P. 1511, note 113.



    158

    Quilici B. Op. cit. P. 296–305; Davidsohn. VII, 76–80.



    159

    См. также: Villani G. Cronica, VIII, 92; статьи «Templari» и «Pempio» в: L'Enciclopedia dantesca; Chelini J. P. 294–295, 379–382.



    160

    Chellini J. Op. cit. P. 339–348.



    161

    См. комментарий в книге: Pezard A. ?uvres de Dante. P. 1468, примечания.



    162

    Davidsohn. VII. P. 69–76.



    163

    Davidsohn. VII. P. 55–64.



    164

    Davidsohn. VII. P. 31.



    165

    Davidsohn. VII. P. 64.



    166

    Классической работой по этой теме остается: Monti G. М. Le confraternite medievali dell'Alta e Media Italia. Venezia, 1927. Относительно флорентийского «контадо» («contado») см.: De La Ronciere Ch. La place des confreries…



    167

    Cimentier F. Dictionnaire pratique des connaissances religieuses, Vol. II. См. также: Duhr J. «Confrerie» // Dictionnaire de spiritualite chretienne, Vol. II, 2 partie.



    168

    Lagarde. La naissance de l'esprit laique… P. 88.



    169

    Morghen R. Vita religiosa e vita cittadina… P. 227, note I.



    170

    De La Ronciere Ch. Pauvres et pauvrete… P. 691.



    171

    Важные сведения no рассматриваемому вопросу содержатся в книге: Jannotti-Rayard М. Religion et religiosite a Florence (XIII–XIV siecles). Aix-en-Provence, 1975.



    172

    Delaruelle E. Devotion populaire et heresie au Moyen Age // La piete populaire au Moyen Age. Torino, 1975. P. 198.



    173

    Chelini J. Op. cit. P. 304–315.



    174

    Delcorno C. La predicazione nell'eta comunale. Firenze, 1976.



    175

    Davidsohn. VII. P. 128–142; De La Ronciere Ch. Pauvres et pauvrete… P. 686–691.



    176

    Davidsohn. VII. P. 142.



    177

    Chelini J. Op. cit. P. 315–316.



    178

    Villani. VIII, 121.



    179

    Oursel R. Les pelerins du Moven Age. Paris, 1963.



    180

    Davidsohn. VII. P. 147.



    181

    Chelini J. Op. cit. P. 316.



    182

    Manselli R. La religion populaire au Moyen Age. Naples, 1963. P. 63, note.



    183

    Morgen R. Vita religiosa e vita cittadina… P. 199.



    184

    Villani G. I, 61.



    185

    Davidsohn. VII. P. 205.



    186

    Delaruelle E. La piete populaire… P. 43–78.



    187

    De La Ronciere Ch. L'influence des franciscains… P. 27–103.



    188

    De La Ronciere Ch. Op. cit. P. 31 sq.



    189

    Мы позаимствовали это название в книге: Le Goff J. La civilisation de l'Occident medieval. P. 387.



    190

    См.: Davidsohn. VII. P. 194–197; Viscardi, Barni. Op. cit. P. 458 sq.; Milano A. Storia degli Ebrei in Italia. Torino, 1963; ясное резюме данного вопроса в работе: Chelini J. Op. cit. P. 3 2 3–3 27; Le Goff J. La civilisation… P. 389–390.



    191

    Milano A. Op. cit. P. XV.



    192

    Milano A. Op. cit. P. XVI–XVII.



    193

    Davidsohn. VII. P. 196.



    194

    Milano A. Op. cit. P. 76.



    195

    Chelini J. Op. cit. P. 367–368.



    196

    Isaac J. L'antisemitisme a-t-il des racines chretiennes? Paris, I960.



    197

    Milano A. Op. cit. P. III.



    198

    Правда, во Франции гетто появилось гораздо раньше: в 1294 году Филипп Красивый повелел устроить его для евреев Бокера.



    199

    Penna A. «Giuda» // Enciclopedia dantesca.



    200

    Bigi E. «Giudecca» // Enciclopedia dantesca.



    201

    Penna A. Op. cit.



    202

    Penna A. Op. cit.



    203

    Penna A. Op. cit.



    204

    Le Goff J. La civilisation… P. 387.



    205

    Davidsohn. VII. P. 159–181.



    206

    Stephens J. N. Heresy in Medieval and Renaissance Florence // Past and Present, 1972. P. 27.



    207

    L'eresia medievale. P. 170.



    208

    Stephens J. N. Op. cit. P. 30.



    209

    L'eresia medievale. P. 172.



    210

    Micolli G. «Dolcino» // Enciclopedia dantesca.



    211

    Manselli R. «Eresia» // Enciclopedia dantesca.



    212

    Их перечень был бы слишком длинным, поэтому ограничимся именами А. Пезара, П. Ренуччи, Э. Жильсона во Франции и М. Барби, H. Сапеньо, С. Кименц, Р. Манселли в Италии.



    213

    Pezard A. Dante epicurien? P. 317–318.









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх