• «План Барбаросса»
  • Кого нужно казнить
  • «Народ господ» за работой
  • Тайна Катынского леса…
  • Гестапо устраивает генеральную репетицию в костюмах
  • Прошлогодний труп читает сегодняшнюю газету…
  • Таинственные жильцы на даче на Козьей горе
  • Что слышал Меньшагин от немцев
  • Зондеркомандо — айнзатцкомандо — аусротунгскомандо
  • Техника массового истребления народов
  • Жертвы заранее выкапывают себе могилы
  • Глава 11

    ЧТО ПРИНЕС ФАШИЗМ НАРОДАМ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ

    «План Барбаросса»

    Мы находимся в Европе за несколько дней до начала варварской агрессивной войны против Советского Союза. По всей территории германской империи и оккупированных стран идут широкие передвижения войск, к тому же не в восточном направлении, а замысловатым образом, по кругу. Особенно сильно заметно передвижение войск на Атлантическом побережье, на территории, протянувшейся от Норвегии до Южной Франции. Германский генеральный штаб старается создать видимость того, будто он готовится к высадке на английском берегу. Весь этот широкий, сбивающий с толку маневр направлен на то, чтобы отвлечь внимание от фактической оперативной цели.

    22 июня в 3 часа 30 минут адская машина заработала. Гитлер попытался убедить немецкий народ и мир в том, что Советский Союз сам готовился к нападению. Нацистские главари рассчитывали, что правда никогда не дойдет до немецкого народа. Как во многом другом, они ошиблись и в этом.

    Лишь несколько недель продолжается агрессивная война фашистов, когда Гитлер в доверенном кругу заявляет: «Эту войну Россия уже практически проиграла». Однако Советский Союз, несмотря на все ожидания Гитлера, не разваливается, поэтому Гитлер прибегает ко все более жестоким средствам. Через несколько месяцев после начала боевых операций он посылает в войска секретную директиву, озаглавленную: «О применении военного права на территории Барбаросса».[15]

    «Преступные действия гражданских лиц противника, — гласит секретная директива, — до особого распоряжения подлежат изъятию из сферы действия военных судов. Этих лиц, точно так же как партизан и стреляющих из-за угла, боевые части должны беспощадно уничтожать на местности или при побеге. Там, где этих мер не принимали или их осуществление не было возможным, надо собрать подозревающихся в действиях лиц, привести их к офицеру, который решит, подлежат ли они расстрелу. По отношению к таким населенным пунктам, в которых на наши части происходит нападение из-за угла, нужно применять коллективное привлечение к ответственности».

    Через три месяца после начала войны, 16 сентября 1941 г., командующий Кейтель рассылает дополнительное предписание армии об исполнении вышеупомянутых мер. «В каждом выступлении против немецкой оккупационной власти, какие бы ни были внешние обстоятельства, нужно искать коммунистическую инициативу, — пишет он. — Чтобы задушить такие происки в зародыше, нужно применять самые энергичные средства уже при первом выступлении. Нужно считать установленным, что в этой стране человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающего действия можно добиться лишь необыкновенно жестокими средствами. В соответствии с этим за жизнь одного немецкого солдата можно считать соответствующим наказанием смертную казнь 50 — 100 коммунистов».

    Из месяца в месяц в боевые подразделения прибывает все больше и больше таких секретных предписаний — настоящий поток инструкций. Однако особенно достоин внимания боевой приказ фельдмаршала Вальтера фон Реихенау от 10 октября 1941 г., адресованный армии, впоследствии уничтоженной под Сталинградом. «В поведении наших частей по от-. ношению к большевистскому строю еще много неясных представлений, — пишет Рейхенау. — Основной целью нашего похода против жидовско-большевистского строя является полный разгром средств власти этой системы и искоренение азиатского влияния из круга европейской культуры. Поэтому наши части, ведущие борьбу на восточном пространстве, являются не только солдатами, выполняющими правила военной науки, но и беспощадными бойцами народной идеи. Поэтому солдаты должны встречать с пониманием наказание этой расы низшего порядка».

    Кого нужно казнить

    В этой атмосфере рождается пресловутый «Военный приказ о комиссарах», который отдает один из оперативных офицеров ставки Гитлера, генерал Вальтер Варлимонт. В соответствии с ним «носителей политической власти, комиссаров, политических офицеров частей нельзя брать в плен, а необходимо расстреливать на месте, самое позднее в пересыльных лагерях. Перевозка их в тыл запрещена».

    Этот совершенно открытый, незамаскированный приказ об убийствах слово в слово выполняют на всех участках фронта. Как происходит выполнение этого приказа, мы знаем от такого значительного лица, как генерал Эрвин Лахузен, заместитель бывшего начальника германской военной разведки и контрразведки адмирала Канариса. В связи с этим Лахузена в качестве свидетеля допрашивал Нюрнбергский Международный Трибунал. Вот выдержка из допроса:

    «ЭЙМЕН: В 1941 году вы присутствовали на совещании, на котором был также генерал Рейнеке?

    ЛАХУЗЕН;Да.

    ЭЙМЕН: Кем был генерал Рейнеке?

    ЛАХУЗЕН: Генерал Рейнеке был тогда начальником общего управления, то есть управления ОКВ.

    ЭЙМЕН: Можете ли вы как можно более точно и определенно сообщить нам, кто присутствовал на этом совещании?

    ЛАХУЗЕН: На этом совещании, на котором я присутствовал в качестве заместителя Канариса и которое запечатлено в записях, сделанных мною для Канариса, председательствовал генерал Рейнеке, затем присутствовали обергруппенфюрер СС Мюллер, кроме того, полковник Брейер, который представлял отдел военнопленных, и затем я, присутствовавший в качестве представителя Канариса, то есть отдела разведки.

    ЭЙМЕН: Объясните Трибуналу, кто такой Мюллер и почему он присутствовал на этом совещании.

    ЛАХУЗЕН: Мюллер был начальником управления в главном имперском управлении безопасности и принял участие в этом заседании, так как он отвечал за проведение мероприятий, касавшихся русских военнопленных, а именно за проведение экзекуций.

    ЭЙМЕН: Каковы были цели этого совещания?

    ЛАХУЗЕН: Это совещание имело своей задачей комментировать полученные до этого времени приказы об обращении с русскими военнопленными, разъяснить их и, сверх того, обосновать.

    ЭЙМЕН: Устанавливалось ли из обсуждения на этом совещании, в чем суть этих инструкций и указаний?

    ЛАХУЗЕН: Содержание сводилось в основном к следующему. Предусматривались две группы мероприятий, которые должны были быть осуществлены. Во-первых, умерщвление русских комиссаров и, во-вторых, умерщвление всех тех элементов среди русских военнопленных, которые должны были быть выявлены СД, то есть большевиков или активных носителей большевистского мировоззрения.

    ЭЙМЕН: Объясните теперь, пожалуйста, Трибуналу, что произошло и что было сказано на этом совещании?

    ЛАХУЗЕН: Совещание открыл генерал Рейнеке и в качестве введения прокомментировал приказы в таком духе, как я уже говорил. Он заявил, что необходимо принять эти меры, и особенно необходимым он считал добиться того, чтобы и армия, и в особенности офицерский состав, уяснила себе это, так как они поныне пребывают мысленно где-то в ледниковом периоде, а не в национал-социалистской действительности.

    ЭЙМЕН: Были ли какие-либо обсуждения международного права на этом совещании?

    ЛАХУЗЕН: Нет. В этой связи о международном праве не говорилось.

    ЭЙМЕН: Теперь объясните, пожалуйста, Трибуналу из того, что вы узнали на этом совещании, каким образом производился отбор этих военнопленных и как устанавливалось, кого из них убивать?

    ЛАХУЗЕН: Отбор военнопленных производили специально предназначенные для этого особые команды СД, причем по совершенно своеобразному и произвольному принципу. Некоторые руководители этих айнзатцкоманд придерживались расового принципа, то есть, если практически какой-либо из военнопленных не имел определенных расовых признаков или безусловно был евреем или еврейским типом, или если он являлся представителем какой-то низшей расы, над ним производилась экзекуция. Иные руководители этих айнзатцкоманд производили отбор по принципу интеллекта или интеллигентности военнопленных. Другие руководители таких айнзатцкоманд тоже имели свои принципы отбора.

    ЭЙМЕН: Узнавали ли вы из официальных донесений, которые вы получали, о том, как выполнялись эти приказы?

    ЛАХУЗЕН: О том, что действительно происходило, мы в ходе событий информировались нашими специальными органами, которые работали либо на фронте, либо в этих лагерях.

    ЭЙМЕН: Сведения, которые вы получали, были секретными, недоступными для других?

    ЛАХУЗЕН: Информация, которую мы получали, считалась секретной, как и всякая информация, получаемая в нашем отделе. Но на практике это было известно широким военным кругам, а именно то, что происходило в лагерях во время отборов.

    ЭЙМЕН: Знали ли вы из официальных источников о приказе клеймить русских военнопленных?

    ЛАХУЗЕН: Я узнал об этом на совещании, как я уже сказал ранее, на котором присутствовали начальники отделов. Военнопленные, большинство военнопленных, оставались в зоне военных операций и никак не обеспечивались даже тем, что было предусмотрено для обеспечения военнопленных, то есть у них не было жилья, продовольственного снабжения, врачебной помощи и т. п., и ввиду такой скученности, недостатка пищи или полною отсутствия ее, оставаясь без врачебной помощи, валяясь большей частью на голом полу, они умирали. Распространялись эпидемии…

    ЭЙМЕН: Вы лично были на фронте и видели эти условия?

    ЛАХУЗЕН: Я совершил ряд поездок вместе с Канарисом и кое-что из описанного мною видел собственными глазами. Эти записи того времени, которые я вел, были найдены среди моих бумаг».

    «Кое-что» и все вандальские злодеяния фашизма с их кошмарными подробностями раскрываются в дальнейших документах и показаниях.

    «Народ господ» за работой

    На Восточном фронте происходит странный процесс. Германский генеральный штаб заявляет о постоянных победах, о все новых и новых наступлениях, а для немецких солдат все более неощутимыми становятся «победы»… Чем больше продвижение вперед, тем тяжелее становится положение и тем бесперспективнее конечная развязка. Где-то произошла какая-то большая, непоправимая ошибка — это уже чувствуют многие, в одинаковой мере «вверху» и «внизу».

    И это относится не только к чисто военно-стратегической оценке обстановки, но и к будущему «использованию» оккупированных территорий. Наконец, крупные капиталистические заправилы германского империализма не для того осуществили новейший «дранг нах Остен», окрещенный «планом Барбаросса», чтобы кормить и снабжать всем население, а как раз наоборот, им были нужны здешние неисчерпаемые сырьевые ресурсы и рабочая сила.

    Пресловутый имперский комиссар Украины Эрих Кох, которого впоследствии польский суд приговорил к смерти, это и заявляет в те дни в публичной речи, произнесенной в Киеве: «Мы — народ господ! Мы должны сознавать, что даже самый простой немецкий рабочий в тысячу раз ценнее с расовой и биологической точек зрения, чем здешнее население. Я выжму из этой страны даже последнюю каплю. Я не для того пришел сюда, чтобы раздавать благословение. Население должно работать, работать и снова только работать. Мы пришли сюда не для того, чтобы раздавать манну…»

    Однако имперский комиссар оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг считал бы более целесообразным, если бы это выжимание происходило так, чтобы у русского населения оставалась работоспособность. Об этом он сразу же направляет памятную записку Гитлеру, который с целью «изучения» передает ее Гиммлеру. Однако вездесущего начальника СС не интересуют «экономические размышления» Розенберга. Поэтому он чернит Розенберга перед фюрером, затем созывает своих генералов и сообщает им свое мнение обо всем этом «свинстве Розенберга»: «Мне совершенно безразлично, как живут русские или чехи. Живут другие народы зажиточно или околевают с голоду — это интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам в качестве слуг в интересах защиты нашей собственной культуры. Свалятся ли от изнурения при рытье противотанкового рва десятки тысяч русских женщин — меня это интересует лишь с той точки зрения, будет ли готов противотанковый ров для Германии».

    Одним словом, Гиммлер не разрешает влиять на себя и увести себя на «ложный путь», но чтобы предупредить дальнейшие «придирки» со стороны Розенберга, вызывает к себе заместителя начальника гестапо Мюллера, которому дает указание о «более скромных» методах.

    Мюллер немедленно направляет циркуляр в подразделения лагерей, в котором предупреждает о том, что впредь «запрещается осуществлять казни в лагерях или в их непосредственных окрестностях. Если какой-нибудь из лагерей находится вдоль границы польского генерал-губернаторства, то военнопленных, подлежащих казни, нужно отвозить по возможности с целью осуществления казни на бывшую советскую территорию».

    Хотя охрана пленных организована с истинно немецкой тщательностью, при таких перспективах побеги значительно увеличиваются, ведь военнопленным нечего терять. По инициативе ОКВ тогда появляется пресловутый приказ под условным наименованием «Кугель-Эрлас», который предписывает, как быть с теми, кто попытается бежать из этого ада.

    «Всякого пленного офицера или сержанта, задержанного при бегстве — независимо от того, идет речь о побеге во время перевозки, об индивидуальном или массовом побеге, — нужно передавать СД с обозначением «III степень». О задержанных при бегстве нужно докладывать как о «бежавших и пропавших» армейским органам учета военнопленных. Также нужно обращаться и с их почтой, в случае заинтересованности Международного Красного Креста нужно давать точно такой же ответ. Полицейские органы передают задержанных беглецов в концентрационный лагерь Маутхаузен. Во время перевозки — но не по дороге к железнодорожной станции, если это может видеть общественность, — пленных нужно заковывать в кандалы. Командованию лагеря Маутхаузен нужно сообщить, что передача пленных происходит в рамках приказа «Кугель-Эрлас». ОКВ попросили предупредить лагеря военнопленных, находящихся в их ведении: в интересах маскировки задержанных беглецов снабжать направлением в Маутхаузен не непосредственно, а передавать их местным органам полиции для пересылки».

    Удивительно, что об этом ужасном приказе об убийствах, в осуществлении которого в какой-либо форме участвуют почти все организации насилия, на Нюрнбергском процессе никто даже и знать не хотел. В том числе и сам Эрнст Кальтенбруннер, который после Гиммлера был самым могущественным человеком в главном имперском управлении безопасности и поэтому в силу необходимости должен был играть немалую роль в этом деле, что и выяснилось в ходе перекрестных допросов.


    Вот несколько выдержек из процесса:

    «ПРОКУРОР: В связи с концентрационным лагерем в Маутхаузене перед судом лежит документ, о котором мы бы хотели знать и ваши взгляды. Речь идет о пресловутом приказе «Кугель-Эрлас». Когда вы об этом получили сведения?

    КАЛЬТЕНБРУННЕР: Сам я не знаком с этим приказом. Впервые я услышал о нем в конце 1944 года или в начале 1945-го от Фегелейна, бывшего офицером связи Гиммлера при Гитлере. Уже само название «Кугель-Эрлас» было для меня неизвестным, поэтому я спросил Фегелейна, что оно означает. Он ответил, что это условное наименование одного из приказов фюрера, который связан с определенным видом военнопленных, но больше, сказал он, он сам не знает. Я не удовлетворился этим разъяснением, поэтому еще в тот же день связался по телеграфу с Гиммлером и попросил его ознакомить меня с приказом «Кугель-Эрлас». Через несколько дней после этого по поручению Гиммлера у меня появился Мюллер и ознакомил меня с приказом, который, однако, исходил не от Гитлера, а от Гиммлера и в котором Гиммлер писал, что этим путем пересылает мне устное распоряжение Гитлера.

    ПРОКУРОР: Прошу вас, отвечайте недвусмысленно: вы знаете так называемый приказ «Кугель-Эрлас» или нет?

    КАЛЬТЕНБРУННЕР: Я уже сказал, что я этого приказа не знаю.

    ПРОКУРОР: Вы давали предписание, которое дополняет этот приказ?

    КАЛЬТЕНБРУННЕР: Не давал.

    ЭЙМЕН: Были ли вы знакомы с Иозефом Нидермейером, подсудимый? С Иозефом Нидермейером?

    КАЛЬТЕНБРУННЕР: Нет, не помню, чтобы я его знал.

    ЭЙМЕН: Хорошо. Тогда, возможно, этот документ восстановит вашу память.

    Абзац первый:

    «С осени 1942 года и до мая 1945 года так называемые тюремные бараки в концентрационном лагере в Маутхаузене были под моим надзором».

    Абзац второй:

    «В начале декабря 1944 года так называемый «Кугель-Эрлас» был показан мне в политическом отделе концентрационного лагеря в Маутхаузене. Это были два приказа, и под каждым из них стояла подпись Кальтенбруннера».

    У главного эксперта Гиммлера по убийствам даже не нашлось что сказать, поэтому он промолчал. Однако у отдельных старых членов офицерского корпуса вермахта этот циничный приказ об убийствах, попирающий международное право, как видно, не встречает должного понимания, поэтому 18 октября 1942 г. Гитлер вынужден отдать дополнительное распоряжение всем фронтовым штабам.

    «За невыполнение этого приказа, — пишет Гитлер, — буду предавать военному трибуналу всех тех командиров и офицеров, которые прекратили выполнение этого приказа, или не сообщили его в подразделения, или же выполнили его способом, противоположным приказу». Генерал Йодль сразу же приложил к распоряжению Гитлера предписание о проведении приказа в жизнь, в котором, в частности, устанавливается: «Имена тех офицеров и унтер-офицеров, которые проявляют слабость, беспощадно нужно докладывать или в данном случае нужно немедленно привлекать их к строгой ответственности. Поскольку целесообразно задерживать отдельных беглецов-военнопленных для допроса, то они также подлежат расстрелу сразу после допроса».

    При виде такой дьявольской злобы в человеке невольно возникает вопрос: неужели не нашлось ни одного человека, хотя бы среди военных руководителей, который — если уж и не из соображений человечности, то хотя бы из соображений лишь чисто международного права — протестовал бы против выполнения такого приказа. Нет, не нашлось. Даже в ходе самых тщательных розысков материалов Нюрнбергского процесса такого человека найти не удалось. Сам главнокомандующий сухопутных сил фельдмаршал Вильгельм Кейтель тоже дает жалкие ответы, когда в связи с этим он подвергается допросу на Нюрнбергском процессе. А именно:

    «ПРОКУРОР: Разве вы тоже одобрили и нашли правильным приказ о расстрелах?

    КЕЙТЕЛЬ: Я не мог ничего сказать против него, с одной стороны, боясь угрозы наказания, с другой стороны, потому, что и так я не смог бы его изменить без личного указания Гитлера.

    ПРОКУРОР: Ну, и вы считали правильным этот приказ?

    КЕЙТЕЛЬ: По своим внутренним убеждениям я не считал его правильным, но, после того как он был отдан, я не мог ему противиться.

    ПРОКУРОР: Но ведь вы были фельдмаршалом, выросшим на традициях Блюхера, Гнейзенау и Мольтке. Как вы могли беспрекословно терпеть, чтобы молодых людей убивали одного за другим?

    КЕЙТЕЛЬ: Причины, по которым я не выступил против приказа, я уже перечислил Сейчас я уже не могу изменить этого. Эти вещи произошли, и я знаком с их последствиями.

    ПРОКУРОР: Вы были генерал-фельдмаршалом, Кессельринг, Мильх и другие — то же самое. Как оказалось возможным, что из вас, которые были в таких чинах и могли оглядываться на такие военные традиции, не нашлось никого, кто был бы достаточно храбр, для того чтобы выступить против убийств, выполненных с таким хладнокровием?

    КЕЙТЕЛЬ: Я не выступил против. Большего в связи с этим сказать не могу, а от имени других делать здесь заявление не могу.

    ПРОКУРОР: Ну, тогда перейдем к другому вопросу. Помните ли вы, что вы велели задерживать на Восточном фронте также французских солдат, воюющих на стороне русских? В связи с этим вы отдали следующее приказание, зачитываю: «Серьезное следствие против членов семей французов, воюющих на стороне Советов, которые могут находиться на территории оккупированной Франции, установило бы, что члены семей помогали известным лицам в бегстве из Франции. Нужно принять серьезные меры. Необходимые приготовления сделает ОКВ в сотрудничестве с соответствующим командующим во Франции и находящимися там подразделениями полиции и СС. Подпись: Кейтель». Вы можете вообразить что-нибудь ужаснее, чем выступать военным насилием против матери только потому, что она помогла своему сыну, чтобы он дрался на стороне союзников своей родины? Можно представить более гнусную мерзость?

    КЕЙТЕЛЬ: Я много всякого могу себе представить, учитывая, что я сам потерял двух сыновей в этой войне.

    ПРОКУРОР: Обвиняемый! Поймите, наконец, разницу между моим и вашим пониманием! Потерять детей на войне — это ужасная трагедия. Но выступить военным насилием против матери, сын которой желает сражаться на стороне союзников своей родины, — это гнусная мерзость! Не понимаете? Первое — ужасная трагедия, второе — гнусная мерзость, вершина жестокости. Это большая разница.

    КЕЙТЕЛЬ: Я сожалею, что отдельных родственников сделали ответственными за преступления их: детей.

    ПРОКУРОР: Я не желаю здесь терять время, чтобы глубже проанализировать суть вашего выражения «преступленье». Но я протестую против применения выражения и отклоняю его».

    Тайна Катынского леса…

    Счастливая звезда Гитлера уже начинает склоняться к закату, когда — или, может быть, именно поэтому — нацистская пропагандистская машина ошеломляет мир огромной сенсацией: в Катынском лесу, расположенном вблизи от Смоленска, наткнулись на братскую могилу 10 тыс. польских офицеров, которых якобы убили советские власти.

    Что же, собственно, случилось в Катынском лесу?

    Летом 1942 года немецкая организация принудительного труда «Тодт» возводила постройки в окрестностях Смоленска. Среди подневольных рабочих было и восемь поляков, которые от проживающего там некоего Парфена Киселева слышали, что вблизи находятся таинственные общие могилы. Затем в один прекрасный день, когда охрана стала немного слабее, поляки нашли указанное место, раскопали одну могилу, затем снова забросали ее землей и поставили над ней простой деревянный крест. После этого долгое время никто не заботился об этих могилах.

    Но на следующее лето на эти могилы обращают внимание волки. В феврале 1943 года охотники — следуя по волчьим следам — обратили внимание на земляные насыпи в молодом хвойном лесу между деревней Гнездово и Катынской железнодорожной станцией. Весной раскапывают могилы руками советских военнопленных. В могилах — разложившиеся трупы 4183 польских офицеров, расположенные в двенадцать рядов друг на друге. Немецкая пропаганда начинает говорить «о более 10 тыс. поляков, убитых Советами».

    Как только позволяют условия, немецкие власти во главе с имперским руководителем здравоохранения Леонарде Конти привозят на место международную следственную комиссию. Ее члены состоят из бельгийского, болгарского, датского, финского, итальянского, хорватского, голландского, чешского, румынского, швейцарского, словацкого и венгерского профессоров медицины. Все они известны одним и тем же: своими нацистскими чувствами и открытой дружбой с немцами. За исключением единственного швейцарца, все они являются гражданами оккупированных или союзных с немцами государств, одно существование которых, хлеб, работа и даже личная безопасность их самих и их семей зависят от благосклонности немецких оккупационных властей. Хортистскую Венгрию, напавшую на Советский Союз, представляет, например, общеизвестный германофил и открытый фашист профессор Ференц Оршош.

    Это только несколько слов о «беспристрастной международной следственной комиссии», которая 30 апреля 1943 г. устанавливает, что расстрел поляков произошел в марте или в апреле 1940 года, то есть в то время, когда лагерь польских офицеров еще находился под контролем советских властей.

    А теперь посмотрим факты и заслушаем свидетелей. Прежде всего бросим взгляд на то, каким образом проходило тогда, в 1943 году, расследование так называемой «международной комиссии врачей». Заслушаем одного из наиболее известных членов комиссии, болгарского профессора медицины д-ра Маркова. 19 февраля 1945 г. он явился в софийский суд и дал добровольное свидетельское показание о том, что «членов комиссии постоянно окружали люди гестапо и они в конце концов были вынуждены подписать коммюнике, опубликованное впоследствии в печати».

    Гул неожиданности пробегает по залу заседаний, когда немного позже профессор Марков появился в качестве свидетеля перед Международным Военным Трибуналом в Нюрнберге и там тоже подтверждает свое заявление.


    Вот несколько отрывков из диалога советского прокурора Смирнова и профессора Маркова.

    «СМИРНОВ: Я прошу вас ответить на следующий вопрос: когда и в каком составе эта так называемая «международная комиссия» выехала в Катынь?

    МАРКОВ: Эта комиссия прибыла в Смоленск вечером 28 апреля.

    СМИРНОВ: Сколько раз члены комиссии были непосредственно у массовых могил в Катынском лесу?

    МАРКОВ: Мы были в Катынском лесу два раза, а именно 29 и 30 апреля, в первой половине дня.

    СМИРНОВ: Сколько часов вы каждый раз были непосредственно у массовых могил?

    МАРКОВ: Я считаю, что не больше трех-четырех часов каждый раз.

    СМИРНОВ: Я прошу вас ответить на следующий вопрос: свидетельствовал ли судебно-медицинский осмотр трупов о том, что они находились в земле в течение трех лет?

    МАРКОВ: По моему мнению, эти группы находились в земле гораздо меньше трех лет. Я считал, что труп, который я вскрыл, находился в земле около года или полутора лет.

    СМИРНОВ: В практике болгарских судебных медиков принято, чтобы при освидетельствовании трупа составленный по этому поводу судебными медиками акт заключал в себе две части: описательную часть и выводы.

    МАРКОВ: В нашей практике, так же как и в практике других стран, насколько мне известно, это делается так: сначала дается описание и затем — заключение.

    СМИРНОВ: В составленном вами протоколе вскрытия трупов есть заключение или нет?

    МАРКОВ: Мой протокол о трупе, вскрытие которого я произвел, состоит только из описательной части, без заключения.

    СМИРНОВ: Почему?

    МАРКОВ: Потому что из бумаг, которые были даны нам, я понял, что нам хотели заранее внушить, что трупы находились в земле три года.

    СМИРНОВ: Кстати, эти бумаги вам были показаны до вскрытия трупов или после вскрытия трупов?

    МАРКОВ: Да, это было за день до вскрытия.

    СМИРНОВ: Было ли вам в момент подписания обобщенного протокола всей комиссией совершенно ясно, что убийства совершены в Катыни во всяком случае никак не ранее последней четверти 1941 года и что 1940 год во всяком случае исключается?

    МАРКОВ: Да, это было для меня ясно, и именно поэтому я не сделал заключения к протоколу, который был составлен мной в Катынском лесу.

    СМИРНОВ: Почему же вы все-таки подписали обобщенный протокол, с вашей точки зрения неверный?

    МАРКОВ:…Переночевав в Смоленске, мы 1 мая утром вылетели… В полдень мы приземлились на аэродроме под названием «Бела». Аэродром был, очевидно, военный… Там мы пообедали и непосредственно после обеда… нам предложили экземпляры протокола для подписания. Нам их предложили подписать именно здесь, на этом изолированном военном аэродроме. Вот это именно и явилось причиной того, что я подписал протокол, несмотря на убеждение, к которому я пришел при вскрытии, которое произвел».

    С этого момента немцы организовывают настоящее паломничество к массовым могилам в Катынском лесу, частью из города Смоленска и окрестностей, частью из оккупированных или зависимых от них стран.

    Гестапо устраивает генеральную репетицию в костюмах

    Однако для такого огромного провокационного пропагандистского мероприятия необходима соответствующая декорация, поэтому быстро разыскиваются «непосредственные свидетели», которые под действием уговоров, посулов или угроз дали бы нужные для гитлеровцев показания.

    Прежде всего предпринимается попытка в отношении некоего Парфена Гавриловича Киселева, местного крестьянина, рождения 1870 года, — ведь его хутор находится ближе всего к «месту преступления». Поэтому Киселева вызывают в гестапо и с помощью длительных пыток и тюремного заключения вынуждают его подтвердить, что польских военнопленных убили советские власти.

    Однажды Киселева даже вывозят в Катынский лес, чтобы после многих проб провести своего рода настоящую генеральную репетицию в костюмах. Нацисты подводят его к людям вокруг открытых могил, показывая на которых, переводчик говорит: «Члены польской делегации». Но когда очередь доходит до того, чтобы Киселев сказал заученную ложь, происходит тягостное, с точки зрения нацистов, замешательство. «Я смешался, — показывает впоследствии Киселев, — и, наконец, сказал, что о казни польских офицеров ничего не знаю».

    После этого скандального провала Киселева арестовывает гестапо. Примерно с месяц его мучают, избивают и держат в тюрьме. В это время от Киселева постоянно требуют, чтобы он повторил «перед общественностью» то, что с ним снова заучивают при закрытых дверях. «Я не вынес избиений и пыток, — показывал впоследствии Киселев, — и дал свое согласие выступить публично и рассказать выдуманную сказку о том, что большевики расстреляли польских офицеров. После этого меня выпустили из тюрьмы с условием, что, как только немцы пожелают, я выступлю перед «делегациями» в Катынском лесу…»

    Переводчик учит Киселева сказать следующее: «Я живу на хуторе в окрестностях Козлиной горы… Весной 1940 года я видел, как поляков вели в лес и как по ночам их расстреливали». На этом месте на репетициях для большего эффекта всегда полагалось делать небольшую паузу и затем, глубоко вздохнув, добавить: «Это дело рук Народного комиссариата внутренних дел!»…

    После подготовки, продолжавшейся несколько месяцев, Киселев, наконец, может выступить на катынской сцене. Спины делегатов покрываются мурашками и по ним пробегает мороз, когда Киселев — после соответствующей эффектной паузы — вздыхает: «Это дело рук Народного комиссариата внутренних дел». Несколько раз сцена проходит совсем хорошо, но затем Киселев путается снова и снова, пока, наконец, немцы больше не осмеливаются заставлять его выступать, потому что «свидетель» терпит крах в самые неожиданные моменты и в конце концов может испортить все дело… Значит, нужно искать новый убедительный материал, и наиболее подходящими для этого кажутся сами могилы. Наконец, «можно научить» и могилы — только нужно знать способ…

    Прошлогодний труп читает сегодняшнюю газету…

    Чем с большим пылом влезают немцы в катынскую провокацию, тем их глубже засасывает тина преступления собственного производства. После того как «свидетели» терпят крах один за другим, немцы приступают к «переубеждению» могил.

    Они вынимают из карманов убитых ими польских военнопленных все документы, датированные апрелем 1940 года, то есть позже того момента, когда «большевики расстреляли поляков». Словом, они приступают к уничтожению улик, разоблачающих их преступления.

    Для этой работы они используют около 500 русских военнопленных, подобранных из лагеря № 126. По окончании работы их всех убивают. Единственному из них, Николаю Егорову, который при казни заранее падает на землю, удается ночью бежать. Он попадает в Смоленск, где скрывается в сарае на краю города.

    Здесь и находит его утром хозяйка дома А. М. Московская, которая прячет его от немцев. Впоследствии немцы снова наткнутся на него и уведут, но Егоров уже успеет рассказать своей спасительнице пережитые ужасы. В своих будущих показаниях Московская так рассказывает об услышанном:


    «Егоров с конца 1941 года постоянно находился в смоленском лагере военнопленных № 126. В начале марта 1943 года его вместе с несколькими сотнями военнопленных повели из лагеря в Катынский лес. Там их заставили разрыть могилы, в которых были трупы в польской офицерской форме, вытащить трупы из ям и вынуть из их карманов удостоверения, письма, фотоснимки и другие письменные документы. Немцы самым строгим образом приказали, чтобы они ничего не оставляли в карманах трупов. Нацисты еще во время работы расстреляли двух военнопленных за то, что в одежде трупов, которых они уже обыскали, немецкий офицер нашел все же какую-то бумагу. Удостоверения, письма, газеты, вещи, вытащенные из одежды трупов, просматривали немецкие офицеры, пленным было приказано доложить часть бумаг в карманы трупов, а оставшиеся как «конфискованные вещи» были собраны в кучу и сожжены. Кроме этого, в карманы трупов польских офицеров клали другие бумаги, которые вынимали из принесенных с собой ящиков или чемоданов».


    Однако в катынском деле нацистов с самого начала преследовала неудача. Ведь в карманах трупов — несмотря на ставшую поговоркой немецкую аккуратность — остались многочисленные документы и экземпляры газет. К тому же именно такие, которые относятся ко времени между 12 ноября 1940 и 20 июля 1941 г.! Эти документы, перечисленные по одному и изданные в фотоснимках 26 января 1944 года, стали достоянием общественности и мировой прессы! Из них мировое общественное мнение узнало, что расстрел польских военнопленных мог произойти в крайнем случае осенью 1941 года, следовательно, во время немецкой оккупации и ни в коем случае не весной 1940 года!

    Таинственные жильцы на даче на Козьей горе

    Но вернемся теперь к «месту происшествия» и попробуем проследить за событиями прошлого.

    По единодушному утверждению местного населения, немцы, после того как заняли Смоленск, чрезвычайно строго охраняли Катынский лес, который до того времени был любимым местом отдыха жителей Смоленска. Особенно строго охранялась та часть леса, которую местные жители называли Козьей горой, а также территория на берегу Днепра. Здесь стояла дача, и немцы поместили в ней подразделение: «штаб 537-го строительного батальона». Название стоит запомнить, потому что в дальнейшем о нем много раз будет идти речь.

    Ну, польских военнопленных — по единодушным заявлениям местного населения — еще и после немецкой оккупации можно было видеть в окрестностях Смоленска вплоть до сентября 1941 года. Странно, что именно в это время на даче расположился загадочный «штаб 537-го строительного батальона». Непосредственно перед его появлением одна из местных жительниц, М. А. Сашнева, в августе 1941 года предоставила убежище одному польскому военнопленному, который бежал из лагеря в окрестностях Смоленска. Фамилия этого пленного — Иозеф Лоек — все же фигурировала под номером 3796 в списке, опубликованном немецкими провокаторами, как человека, которого «весной 1940 года большевики расстреляли в Катынском лесу» (!).

    Это была новая техническая ошибка нацистов.

    Чем все-таки занималось расположившееся на даче Козьей горы подразделение со странным названием? Послушаем, что говорили об этом женщины села Борок Катынского сельсовета, например А. М. Алексеева, О. А. Михайлова, 3. П. Конаховская и др., которых немцы заставили обслуживать личный состав «штаба 537-го строительного батальона».

    А. М. Алексеева, например, рассказала, что на даче Козьей горы постоянно находилось около 30 немцев. Из них старшим в чине был полковник Ахренс. Вместе с ним был его адъютант обер-лейтенант Рекс, лейтенант Ходт и др. Строгие меры, принятые немцами, кровавые пятна на одежде солдат, возвращающихся с выполнения «заданий», и другие заметные явления возбудили подозрения Алексеевой. Об одном из своих многочисленных наблюдений она вспоминает так:

    «Когда они удалились на 150–200 метров по шоссе от того места, где дорога поворачивает к даче, я заметила группу польских военнопленных, примерно человек в 30, которая шла по шоссе в сопровождении сильного немецкого конвоя. То, что они были поляками, я узнала потому, что еще до войны и некоторое время после прихода немцев я встречалась на шоссе с польскими военнопленными, которые носили точно такую же форму и такие же характерные четырехугольные шапки. Я встала посередине дороги, потому что хотела видеть, куда их ведут. Я видела, что они сворачивают к даче Козьей горы. Поскольку в это время я уже внимательно следила за тем, что делается на даче, это зрелище меня заинтересовало. Я немного отошла назад по шоссе и, спрятавшись в кустах на краю дороги, стала ждать. Примерно через 20–30 минут я услышала характерные, уже знакомые мне отдельные выстрелы. Тогда мне все стало ясно, и я поспешила домой».


    Алексеева рассказала также о том, что позже недалеко от дороги она видела земляную насыпь и предположила, что это место совершения убийства. Подобные показания дали также и другие деревенские женщины.

    А теперь сядем в зале заседаний, где Международный Военный Трибунал как раз выясняет тайну массовых могил в Катынском лесу.

    Что слышал Меньшагин от немцев

    Суд распоряжается допросить в качестве свидетеля смоленского профессора астрономии Бориса Базилевского. Базилевский во время немецкой оккупации был заместителем бургомистра города.

    «СМИРНОВ: Сколько всего времени вы жили в Смоленске до начала немецкой оккупации?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: С 1919 года.

    СМИРНОВ: Известно ли вам, что представлял собой так называемый Катынский лес?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: Да. По существу, это была скорее роща — излюбленное место, в котором жители Смоленска проводили праздничные дни, а также летний отдых.

    СМИРНОВ: Являлся ли этот лес до начала войны какой-либо особой территорией, охраняемой вооруженными патрулями, сторожевыми собаками или, наконец, просто отгороженной от окружающей местности?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: За долгие годы моего проживания в Смоленске это место никогда не ограничивалось в смысле доступа всех желающих. Я сам многократно бывал там и в последний раз — весной 1941 года. В этом лесу находился и пионерский лагерь. Таким образом, это место являлось свободным, доступным для всех желающих.

    СМИРНОВ: Скажите, свидетель, кто был бургомистром Смоленска?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: Адвокат Меньшагин.

    СМИРНОВ: В каких отношениях Меньшагин находился с немецкой администрацией, и в частности с немецкой комендатурой города?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: В очень хороших. Эти отношения становились более тесными с каждым днем.

    СМИРНОВ: Можно ли сказать, что Меньшагин был у немецкой администрации доверенным лицом, которому они считали возможным доверять секреты?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: Несомненно.

    СМИРНОВ: Что известно вам о дальнейшей судьбе польских военнопленных?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: Относительно военнопленных поляков он мне сказал, что… поляковвоеннопленных предложено уничтожить.

    СМИРНОВ: Возвращались ли вы когда-нибудь далее в беседах с Меньшагиным к вопросу о судьбе военнопленных поляков?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: Да.

    СМИРНОВ: Когда это было?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: Недели через две, то есть в конце сентября.

    СМИРНОВ: Медленнее.

    БАЗИЛЕВСКИЙ: В конце сентября я не удержался и задал вопрос, какова же судьба военнопленных поляков. Сначала Меньшагин помедлил, а затем немного нерешительно сказал: «С ними уже покончено».

    СМИРНОВ: Он сказал что-нибудь о том, где с ними покончено, или нет?

    БАЗИЛЕВСКИЙ: Да, он сказал, что ему фон Швец[16] сказал, что они расстреляны близ Смоленска».

    Итак, круг замкнулся. На скамьях для публики поднимается гул возмущения. Но впереди еще допрос последнего свидетеля, врача-эксперта Трибунала профессора Прозоровского. Прозоровский был членом специальной комиссии, которая в 1944 году под руководством известного академика Бурденко расследовала катынское дело. Вот наиболее важная часть из свидетельского показания Прозоровского на Нюрнбергском процессе:

    «СМИРНОВ: Были ли извлечены при судебно-медицинском исследовании трупов стреляные гильзы или пули, патроны? Я прошу вас сообщить, какой фирмы были эти стреляные гильзы и патроны — советской или иностранной. Если иностранной, то какой, какого калибра?

    ПРОЗОРОВСКИЙ: Причиной смерти польских офицеров служили пулевые огнестрельные раны головного мозга. В отношении гильз. При раскопках действительно были найдены пистолетные гильзы германского производства, так как на них, на донышке гильзы, была указана фирма «Геко»».

    А ведь известно, что это хорошо знакомая всему миру марка оружейного завода «Генчов» в Дурлахе. Следовательно, в отношении катынских массовых убийств было выяснено абсолютно точно: «Сделано в Германии».

    Зондеркомандо — айнзатцкомандо — аусротунгскомандо

    Страшные массовые казни в Катынском лесу — не единичный случай. «Восточное пространство» изобилует катынскими лесами, только их называют по-разному.

    В книге бывшего национал-социалистского председателя данцигского сената Германа Раушнинга «Я говорил с Гитлером» в одном месте Гитлер так говорит автору: «Нам придется развить технику истребления населения. Если меня спросят, что я подразумеваю под истреблением населения, я отвечу, что я имею в виду уничтожение целых расовых единиц. Именно это я и собираюсь проводить в жизнь, грубо говоря, — это моя задача. Природа жестока, следовательно, мы тоже имеем право быть жестокими. Если я посылаю цвет германской нации в пекло войны, без малейшей жалости проливая драгоценную немецкую кровь, то, без сомнения, я имею право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как черви».

    В соответствии с этим одной из главных целей восточной кампании является создание больших пустых пространств, «жизненных пространств» для разведения господствующей расы. Однако война — какими бы беспощадными средствами ни вели ее нацистские бандиты — все еще не удовлетворяет требований их руководителей по истреблению народов. Итак, им нужно много катыней, поэтому дело доходит до создания зондеркомандо, айнзатцкомандо и аусротунгскомандо.

    Это оперативные команды особого назначения, главная функция которых — уничтожение народов, убийства. Но поскольку такое важное дело нельзя довести до конца просто так, неорганизованно, то о действиях оперативных групп заключаются соглашения между ОКВ и СД. Одним из творцов этого соглашения является доверенный человек Гиммлера, бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг. В связи с этим заслушаем его лично в Нюрнберге.

    «ПРОКУРОР: Вы знаете что-нибудь более подробно о соглашении между ОКВ и РСХА в отношении использования оперативных команд в русской кампании?

    ШЕЛЛЕНБЕРГ: В конце мая 1941 года велись переговоры между бывшим тогда начальником службы безопасности обергруппенфюрером СС Гейдрихом и генерал-квартирмейстером армии генералом Вагнером. Я был на заключительном заседании, я вел протокол.

    ПРОКУРОР: И в конце концов состоялась договоренность?

    ШЕЛЛЕНБЕРГ: Да, было заключено письменное соглашение, которое при мне подписали оба господина…»

    Все это подтвердил в ходе допроса на Нюрнбергском процессе организатор массовых убийств, непосредственный сотрудник Гейдриха, начальник III управления («ликвидационные дела») главного имперского управления безопасности обергруппенфюрер СС Отто Олендорф. Позже он сам был руководителем одного из отрядов, осуществлявших казни на «восточном пространстве».[17] Отто Олендорф сказал в Нюрнберге следующее:

    «ОЛЕНДОРФ: Договоренность между РСХА и ОКВ была достигнута только накануне похода в Россию. В этом соглашении указывалось, что группы армий, или, вернее, сами армии, должны иметь уполномоченного представителя начальника полиции и СД, и этот уполномоченный, который был им придан, должен был иметь в своем распоряжении подразделения, то есть так называемую оперативную группу, которая подразделялась на команды. Эти айнзатцкоманды должны были по распоряжению фронта или армии в случае необходимости придаваться отдельным войсковым частям.

    ЭЙМЕН. Вы сами видели когда-нибудь экземпляр этого письменного соглашения?

    ОЛЕНДОРФ: Да.

    ЭЙМЕН: Скажите, сколько было всех оперативных групп и кто руководил ими?

    ОЛЕНДОРФ: Существовало четыре оперативные группы: оперативные группы «А», «В», «С», «D»…

    ЭЙМЕН: Какой группе армий была придана группа «D»?

    ОЛЕНДОРФ: Группа «D» не была придана группе армий, она была придана непосредственно 11-й армии.

    ЭЙМЕН: Кто был командующим 11-й армией?

    ОЛЕНДОРФ: Сначала командующим был фон Шоберт, потом — фон Манштейн.

    ЭЙМЕН: У вас были какие-нибудь разговоры с Гиммлером относительно этого приказа?

    ОЛЕНДОРФ: Да, в конце лета 1941 года Гиммлер был в Николаеве. Он собрал руководителей и участников этих оперативных команд. Он повторил им приказ о ликвидации и сказал, что руководители и люди, которые будут проводить в жизнь это истребление, не несут личной ответственности за выполнение этого приказа. Ответственность несет только он и сам фюрер.

    ЭЙМЕН: А вы сами слышали, как это было сказано?

    ОЛЕНДОРФ: Да.

    ЭЙМЕН: Знаете ли вы о том, что командующим армейскими группами было известно относительно этой миссии оперативных групп?

    ОЛЕНДОРФ: Об этом приказе и о проведении его в жизнь было известно командующим армиями.

    ЭЙМЕН: Откуда вы это знаете?

    ОЛЕНДОРФ: Из совещаний, которые имели место в армии, и из указаний, которые давались командованию армии для проведения в жизнь этого приказа.

    ЭЙМЕН: Скажите Трибуналу, каким образом командующий 11-й армией направлял или наблюдал за деятельностью оперативной группы «D», в то время как она проводила свои операции по ликвидации?

    ОЛЕНДОРФ: В Николаеве был получен приказ 11-й армии, касавшийся того, что ликвидация должна проводиться только на расстоянии не менее 200 километров от штаб-квартиры главнокомандующего.

    ЭЙМЕН: Скажите, вы помните какие-нибудь другие случаи?

    ОЛЕНДОРФ: В Симферополе со стороны армии было дано распоряжение соответствующим оперативным командам, касающееся ускорения ликвидации, причем обосновывалось это тем, что в этой области свирепствовал голод и не хватало жилищ.

    ЭЙМЕН: Скажите, знаете ли вы, сколько всего человек было уничтожено и ликвидировано оперативной группой «D» за период вашего руководства?

    ОЛЕНДОРФ: С июля 1941-го по июнь 1942 года оперативные команды сообщили, что уничтожено примерно 90 тыс. человек.

    ЭЙМЕН: Сюда входят мужчины, женщины и дети?

    ОЛЕНДОРФ: Да.

    ЭЙМЕН: На чем вы основываетесь, приводя именно эту цифру?

    ОЛЕНДОРФ: Я основываюсь на донесениях, которые поступали от оперативных команд в оперативную группу.

    ЭЙМЕН: Скажите, эти донесения поступали к вам?

    ОЛЕНДОРФ: Да.

    ЭЙМЕН: Вы видели и читали их лично?

    ОЛЕНДОРФ: Да.

    ЭЙМЕН: Скажите, вы лично руководили и наблюдали за массовыми казнями этих людей?

    ОЛЕНДОРФ: Я присутствовал на двух массовых казнях в качестве инспектора.

    ЭЙМЕН: Скажите Трибуналу, как проводились эти массовые казни.

    ОЛЕНДОРФ: Как правило, местом казни был противотанковый ров или просто яма.

    ЭЙМЕН: В каком положении расстреливались жертвы?

    ОЛЕНДОРФ: На коленях или стоя.

    ЭЙМЕН: После того как они были расстреляны, что делали с их телами?

    ОЛЕНДОРФ: Их хоронили в этой яме или в противотанковом рву.

    ЭЙМЕН:…Все жертвы — женщины, мужчины и дети — казнились одинаково?

    ОЛЕНДОРФ: До весны 1942 года одинаково. Затем последовал приказ от Гиммлера, что в будущем женщины и дети должны уничтожаться только в душегубках».

    Техника массового истребления народов

    Летом 1942 года Гиммлер едет в Минск и по этому случаю для развлечения самого себя и своего непосредственного окружения выдумывает особенную забаву. Он дает приказ Артуру Небе, одному из руководителей айнзатцкомандо, казнить в его присутствии очередных 100 человек, в том числе многих женщин. О том, что тогда происходило, рассказывает очевидец, генерал СС Эрих фон Бах-Зелевский, стоявший непосредственно рядом с Гиммлером:

    «Когда прозвучали первые выстрелы и жертвы попадали, Гиммлеру стало плохо. У него закружилась голова, он зашатался и упал на землю. Но затем быстро взял себя в руки, приподнялся и сразу заорал на палачей, что они плохо стреляют и несколько казненных женщин еще были живы».

    Через несколько дней после этого инцидента Гиммлер издает то самое распоряжение, о котором говорит Отто Олендорф на допросе в Нюрнберге и в соответствии с которым женщин и детей впредь можно казнить лишь в газовых автомобилях.

    Из этого факта у читателя, может быть, возникнет впечатление, что «чувствительный» Гиммлер не мог вынести зрелище казни женщин и детей и под действием этого решился на «более гуманный» вид казни — на газовые автомобили. Но достаточно бросить взгляд на «гуманное» оборудование для казней, как человек убеждается в противоположном. Как же действовал этот самый газовый автомобиль? Один из основных специалистов, обергруппенфюрер СС Отто Олендорф, так рассказывает об этом в Нюрнберге.

    «ЭЙМЕН: Опишите Трибуналу конструкцию душегубок и их внешний вид.

    ОЛЕНДОРФ: С внешнего вида нельзя было сделать заключение о назначении душегубок. Это были закрытые грузовики. Они были устроены таким образом, что при пуске мотора газ из выхлопной трубы проходил в кузов, и примерно через 10–15 минут наступала смерть».

    Вот одно из «гуманных» средств мощной техники истребления народов. Русские и украинцы, литовцы и поляки, евреи и христиане, славяне и прибалты, старики, женщины, дети, целые деревни и провинции, сотни тысяч и миллионы становятся жертвами нацистского плана обезлюдивания. Очевидцы, в частности многие немецкие армейские офицеры и гражданские специалисты, рассказывают такие кошмарные подробности об истреблении народов на Востоке, от которых волосы встают дыбом.

    Например, командир 528-го пехотного полка немецкий майор Рэслер 3 января 1942 г. посылает следующий доклад командиру дивизии генералу Ширвиндту:

    «В конце июля 1941 года 528-й пехотный полк, которым я в то время командовал, находился в пути с Запада на Житомир, где должен был расквартироваться на отдых. Когда я вместе со своим штабом в день расквартирования пришел в расположение своего штаба, то мы услышали недалеко от нас винтовочные залпы, следовавшие один за другим через определенные интервалы, а через некоторое время вслед за этим раздались выстрелы из пистолета. Я решил узнать, в чем дело, и отправился на поиски вместе с адъютантом и офицером-ординарцем (обер-лейтенантом Бассевицем и лейтенантом Мюллер-Бродманом) в направлении выстрелов. Вскоре мы почувствовали, что здесь должно было происходить что-то ужасное, так как через некоторое время мы увидели множество солдат и гражданских лиц, устремившихся по железнодорожной насыпи, за которой, как нам сказали, происходили массовые расстрелы. Когда мы, наконец, вскарабкались на насыпь, нашим глазам представилась страшная, душераздирающая картина. В углу была вырыта яма, около 7–8 метров длиной и 4 метров шириной, а на одном краю ямы лежала пластами земля. Эта земля и вся стенка ямы были совершенно залиты потоками крови. Вся яма была заполнена человеческими трупами мужчин и женщин всех возрастов. Трупов было так много, что нельзя было определить глубину ямы. За насыпанным валом стояла команда полиции под руководством полицейского офицера. На форме полицейских были следы крови. Кругом стояло множество солдат только что расквартированных частей; некоторые из них были в трусах, как зрители, там же было много гражданского населения — женщин и детей. Картина была настолько страшной, что я не могу ее до сих пор забыть. Убитые в могиле лежали не рядами, а вповалку, так, как они падали сверху в яму. Все эти люди были убиты выстрелом в затылок из винтовки, а потом в яме добивались выстрелами из пистолетов.

    Я не видел ничего подобного ни в мировую войну, ни в русскую, ни во французскую кампанию этой войны: я пережил много неприятного, будучи в формировании добровольцев в 1919 году, но никогда мне не приходилось видеть ничего подобного».

    Письменное свидетельство этого немецкого майора отнюдь не относится к редким явлениям. Сотни очевидцев с оккупированных немцами восточных территорий рассказывали о таких же и подобных этому кошмарах, которые происходили в окрестностях почти всех крупных городов. Все они органически врастают в тот план по истреблению целых народов, который в свое время так четко изложил Гитлер бывшему председателю данцигского сената Герману Раушнингу.

    Жертвы заранее выкапывают себе могилы

    Из этих заявлений выделим одно — показание под присягой немецкого инженера Германа Фридриха Грабе. Этот документ после войны в ходе Нюрнбергского процесса обошел всю мировую печать, и его достоверность с того времени не оспаривается. Грабе с сентября 1941-го по январь 1944 года был инженером — производителем работ украинских строек золингенского строительно-промышленного предприятия «Иозеф Юнг». Предприятие осуществляло постройки сельскохозяйственного характера в окрестностях Здолбунова на Украине. Эти работы направлял и контролировал немецкий инженер. На бывшем аэродроме городка Дубно, где произошел следующий случай, строились, например, сельскохозяйственные склады. Но передаем слово инженеру Грабе.


    «Когда я приехал 5 октября 1942 г. в дубненскую строительную контору нашего предприятия, мой нарядчик Губерт Мённикес (его адрес: Гамбург — Гарбург, Аусенмюленвег, 21) поспорил, что недалеко от наших строек несколько дней идут казни дубненских и окрестных евреев. Сначала жертвам, рассказывает Мённикес, приказывают вырыть три большие, примерно 30 метров длиной и 3–4 метра глубиной каждая, ямы, и в них день за днем расстреливают примерно 1500 человек.

    Я сразу сел в автомобиль, и вместе с Мённикесом мы поехали к стройке. Вблизи я немедленно заметил ров, перед ним протянулась земляная насыпь 2–3 метра высоты. Именно тогда туда подъехало несколько грузовиков, заполненных людьми. Солдаты-автоматчики СС согнали с грузовиков людей, обозначенных на груди и спине желтыми звездами. После этого грузовики сразу уехали и вскоре возвратились с новым грузом.

    Мы с Мённикесом подошли ко рву. В это время за земляной насыпью прозвучала очередь. Между тем справа от рва солдаты СС с хлыстами и плетками в руках готовили новую группу. По команде мужчины, женщины и дети самого различного возраста должны были раздеться догола; пальто, пиджаки, юбки, белье, чулки и обувь они должны были сложить в отдельные кучи. В одной из куч уже накопилось приблизительно 800 — 1000 пар обуви. Люди молча, без единой жалобы раздевались. Семьи стояли группами, прощались, в последний раз целовали друг друга. На вершине насыпи также стоял эсэсовец с хлыстом. Затем по его знаку обнаженные последовали за насыпь.

    Я наблюдал семью из восьми человек. Родителям примерно могло быть 45–50 лет. Рядом с ними стояли две взрослые девушки, 20–25 лет, рядом с ними — дети примерно 8 — 10 лет и пожилая женщина с белоснежными волосами, державшая на руках годовалого ребенка. Пожилая женщина что-то тихо напевала младенцу и по временам щекотала ему подбородок. Малыш громко кричал от удовольствия. Супруги глазами, полными слез, смотрели на эту картину. Отец держал за руку мальчика лет 10 и тихо говорил с ним. Мальчик боролся со слезами. Отец пальцем показал на небо, погладил мальчика по голове, казалось, будто он ему что-то объясняет…

    В это время эсэсовец на вершине земляной насыпи прокричал что-то своим товарищам, те отделили примерно 20–25 человек и хлыстами погнали их к канаве. Среди них была и упомянутая семья. Одна хорошенькая, стройная черноволосая взрослая девушка, когда они проходили мимо нас, провела рукой по телу и печально прошептала: «Мне двадцать три года…».

    Мы обошли земляную насыпь и встали рядом с огромным рвом. В нем друг на друге, кое-как, смешавшись, лежали кровавые трупы, примерно на три четверти заполняя ров. По-моему, там было примерно 1000 человек. На противоположной стороне на краю рва сидел эсэсовец, он свесил ноги, поперек колен лежал автомат. Он равнодушно курил сигарету…

    Между тем полностью обнаженная группа приговоренных к смерти, шагая по ступенькам, врезанным в склон глинистой земляной насыпи, размещалась по длине рва так, как указывал хлыстом эсэсовец. Непосредственно под ними лежали кровавые трупы расстрелянных из предыдущей группы местами так близко, что еще живые почти касались их. То в одном, то в другом, которых не настиг смертельный выстрел, еще теплилась жизнь. Ожидающие тихо что-то говорили им, очевидно, утешали.

    Затем вновь захлопали выстрелы, одна за другой затрещали очереди. То одно, то другое падающее в яму тело еще долго билось в предсмертных судорогах, но головы большинства тихо поворачивались, и из затылков лилась кровь. Я удивился, что нас не прогоняют эсэсовцы, но затем увидел, что там также стояли два-три чиновника местной почты. Конечно, много размышлять не было времени, потому что там уже стояла следующая группа, она выстраивалась перед земляной насыпью. Опять затрещало оружие, упали расстрелянные, и так продолжалось часами, днями. Когда мы уходили, как раз приехали грузовые автомобили с новым грузом. На этот раз они привезли больных и калек. Одну очень старую, ужасающе худую, беспомощную женщину раздели соседи, которые были уже голые. Женщина едва могла даже идти, ее поддерживали двое, у нее наверняка было размягчение мозга. Наконец, ее схватили двое и так повели на другую сторону земляной насыпи. Вместе с Мённикесом мы удалились и, сев в автомобиль, возвратились в Дубно».

    Вот вам полное соответствие между массовыми убийствами в Катынском лесу и описанными здесь методами! Но в этом нет ничего чрезвычайного. Исполнители обоих убийств одинаково присутствовали, когда непосредственно перед началом «восточной кампании» Генрих Гиммлер в краковском замке «Вавель» говорил собравшимся о том, что целью «восточной кампании» является сокращение славянской расы на 30 млн. человек.


    Примечания:



    1

    Г. Димитров был присужден к смертной казни. — Ред.



    15

    План «Барбаросса» — секретное условное наименование войны против Советского Союза. — Ред.



    16

    Немецкий военный комендант Смоленска. — Ред.



    17

    Он был присужден в Нюрнберге к смертной казни, но был казнен только в 1951 году в ландсбергской тюрьме, лишь после длительной волокиты и многократных попыток освобождения. — Ред.









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх