• 7. Начало периода Аббасидов и упадок Китая династии Тан
  • Обстановка в регионе
  • Основание Аббасидского халифата
  • Поражение Китайской династии Тан и восстание Лушаня
  • 8. Смена религий восточными тюрками
  • Ранние связи с буддизмом
  • Заимствование согдийского языка для мирских нужд
  • Религиозные гонения в ханьском Китае и Согдиане
  • Первый письменный перевод буддийских текстов на тохарийский язык
  • Почему согдийцы в то время не перевели буддийские тексты на свой язык
  • Перевод буддийских текстов на древнетюркский язык
  • Подведение итогов
  • 9. Смена религий уйгурами
  • Изначальный выбор буддизма
  • Сомнения в отношении буддизма в свете событий в танском Китае и Тибете
  • Причина выбора манихейства – желание сохранить дружеские отношения с танским Китаем
  • Экономическая выгода и геополитика
  • Переход в манихейство
  • Народное сопротивление переходу в манихейство
  • Обзор центральноазиатской модели смены религии
  • 10. Исламские религиозные споры и объявления джихада
  • Исламские внутренние религиозные разногласия в начале периода Аббасидов
  • Разрушение Валабхи Аббасидами
  • Различие в политике по отношению к манихейству и другим немусульманским религиям
  • Большой интерес Аббасидов к индийской культуре
  • Распространение ислама в среде немусульман в Западном Туркестане
  • Оценка разрушения Валабхи
  • Захват Гандхары Аббасидами
  • Итог успешной кампании Аббасидов
  • 11. Политические и религиозные маневры Тибета в конце VIII столетия
  • Отношения Тибета с Китаем
  • Приглашение в Тибет Шантаракшиты
  • Строительство монастыря Самье
  • Культурные связи с Китаем
  • Завершение строительства монастыря Самье
  • Мир с Китаем и учреждение тибетского религиозного совета
  • Анализ политики тибетского религиозного совета
  • Избавление от ксенофобски настроенной фракции
  • Подавление прокитайской фракции
  • Краткий итог тибетской политики в Согдиане
  • Император Три Релпачен
  • 12. Основание уйгурами буддийских царств
  • Завоевание киргизами Монголии
  • Переселение уйгуров в Туркестан и коридор Ганьсу
  • Прежнее знакомство уйгуров с буддизмом
  • Распад Тибетской империи
  • Последующее политическое разделение Восточного Туркестана и Ганьсу
  • Преследование буддизма в ханьском Китае
  • Оценка гонений
  • Последствия
  • Влияние этих событий на обращение уйгуров в буддизм
  • Положение ислама в конце раннего периода Аббасидов
  • Часть II. Ранний период Аббасидов (750 – середина IX века н.э.)

    7. Начало периода Аббасидов и упадок Китая династии Тан

    Обстановка в регионе

    Прежде чем обсуждать исторические события раннего периода существования халифата Аббасидов, давайте коротко рассмотрим политическую ситуацию в Центральной Азии, имевшую место непосредственно перед началом этого периода. Согдианой и Бактрией правили Омейяды, тогда как армия Китая династии Тан занимала регион к северу и западу от них, а именно Суяб, Кашгар и Кучу, угрожая вторжением. Кроме того войска танского Китая стояли в Турфане и Бешбалыке. Тюрки-огузы – тюрки в белых одеждах – только что переселились с юга Монголии на удаленные северо-восточные территории Согдианы. Остальную часть севера Западного Туркестана и Джунгарии занимали карлуки, а Монголией незадолго до этого стали править уйгуры.

    Танский Китай и уйгуры были союзниками. Положение тибетцев было ослабленным, но они поддерживали свое присутствие в государствах на южной границе Таримской впадины, несмотря на то что царь Хотана отдавал предпочтение императорскому двору династии Тан. Бывшие союзники тибетцев тюргеши были практически уничтожены. Их единственные оставшиеся союзники тюркские шахи Гандхары состояли в номинальном союзе с Хотаном, в силу заключенного брака на высшем уровне между представителями этих государств.


    Карта №15: Центральная Азия накануне периода Аббасидов


    Основание Аббасидского халифата

    Хотя два основных направления ислама, сунниты и шииты, не стали официальными течениями вплоть до XI века, давайте ради удобства пользоваться этими терминами для обозначения их предшественников. Движение мурджиизм, которому следовали Омейяды, предшествовало суннитам. Оно оказывало поддержку линии халифов, преемников зятя (мужа сестры) Пророка, Муавии, первого халифа Омейядов. Шииты сформировались из оппозиционной фракции, считавшей законным преемником двоюродного брата и зятя Пророка – Али. Поскольку большинство арабов поддерживали Омейядов и, следовательно, суннитов, большинство мусульман неарабского происхождения отдавали предпочтение шиитам.

    Халифы династии Омейядов были арабами, выходцами с Аравийского полуострова. Во всех отношениях они благоприятствовали арабам в гораздо большей степени, чем мусульманам в целом. Например, они не позволяли неарабским мусульманским войскам участвовать в разделе боевых трофеев. С другой стороны, арабы, не являвшиеся мусульманами, например христиане или иудеи из Аравии, больше доверяли мусульманам-неарабам. Некоторые из этих мусульман даже были назначены наместниками в регионы халифата с неарабским населением. Такая пристрастная политика вызывала большое недовольство, особенно в среде иранских мусульман, считавших, что их культура превосходит арабскую.

    Абу Муслим был бактрийцем из Балха, который, приняв ислам, стал шиитом. Он стал единомышленником Абу-ль-Аббаса, арабского потомка Аббаса, дяди Пророка, когда оба они сидели в тюрьме в Бактрии (Хорасане) за антиомейядскую деятельность. Опираясь на недовольство и отчужденность Ирана и Центральной Азии, Абу Муслим возглавил восстание, в ходе которого в 750 году Омейяды были свергнуты. После завоевания Дамаска, столицы Омейядов, он провозгласил Абу-ль-Аббаса, также известного как Ас-Саффах (годы правления 750 – 754), первым халифом линии Аббасидов. В качестве награды, Ас-Саффах назначил Абу Муслима наместником Бактрии. Аббасидский халифат просуществовал до 1258 года, но правил Бактрией и Согдианой только до середины IX века.

    Так как халифы Аббасидов были арабами, выходцами из регионов иранской культуры, иранские и центральноазиатские мусульмане поначалу поддерживали захват власти. Они надеялись, что Аббасиды находятся достаточно далеко от Аравии и не будут следовать расистским предрассудкам, свойственным Омейядам, и обращаться с ними как с гражданами второго сорта.

    Поражение Китайской династии Тан и восстание Лушаня

    В 751 году Абу-ль-Аббас объединил свои войска с карлуками и выступил против армии танского Китая, угрожавшей им обоим. В районе реки Талас на территории современного южного Казахстана они нанесли поражение танской армии, что положило конец присутствию ханьских китайцев в Западном Туркестане. Это событие оказалось  поворотным: после него территория Восточного Туркестана, которой управляли ханьские китайцы, постепенно сокращались, пока их присутствие в Восточном Туркестане также не подошло к концу.

    Поражение танского Китая и огромные затраты на все казалось бы безуспешные кампании императора Сюань Цзуна в Центральной Азии в конце концов переполнили чашу терпения китайского народа. В 755 году Ань Лушань (An Lu-shan), чей отец был согдийским солдатом, служащим в танской армии, а мать происходила из восточных тюрок, возглавил народное восстание в столице династии Тан – Чанъане. Хотя император вернул большую часть своих войск из Кашгара, Кучи, Бешбалыка и Турфана, оставив там только костяк, а также получил военную поддержку от царя Хотана, он не смог подавить восстание и был вынужден, униженный, бежать в горы провинции Сычуань. Войска династии Тан в конце концов преуспели в подавлении восстания, обратившись за помощью к уйгурам Монголии.

    Сражаясь с повстанцами в Чанъане и Лояне, уйгуры разграбили и практически уничтожили оба города, включая многие буддийские храмы и монастыри. Несмотря на все это, благодаря общению с сообществом торговцев-согдийцев, Бегю-каган, император уйгуров, приобщился к манихейской вере, которой следовали большинство из согдийских торговцев. Впоследствии, в 762 году, он объявил манихейство государственной религией уйгуров. Хотя Ань Лушань был наполовину согдийцем, по-видимому, повстанцы в большинстве своем были ханьскими китайцами, а не выходцами из неханьского сообщества. Иначе Бегю-каган точно также сражался бы с согдийцами и не был бы восприимчив к их вере.

    На протяжении нескольких столетий уйгуры меняли свою государственную религию, сначала с шаманизма на буддизм, затем на манихейство и потом назад на буддизм, пока в конце концов не перешли в ислам. Еще до них восточные тюрки поменяли свою религию, шаманизм, на буддизм, а затем вернулись к шаманизму. Давайте рассмотрим некоторые возможные причины того, почему эти два тюркские народа сменили религию. Это может помочь нам лучше понять механизм произошедшего позже перехода большинства тюркских народов из буддизма или шаманизма в ислам.

    8. Смена религий восточными тюрками

    Ранние связи с буддизмом

    После падения династии Хань в 220 году н.э. влияние буддизма укрепилось в северной части Китая, раздробленной и управляемой потомками неханьского народа Китая. Из них наибольшее покровительство буддизму  оказывала династия Северная Вэй, или Тоба Вэй (386 – 535 гг.), чья территория включала Внутреннюю Монголию и север ханьского Китая.


    Карта №16: ранняя Монголия


    Древние тюрки, о которых письменные источники говорят как о наиболее ранней тюркоговорящей группе, появились на страницах истории как класс ремесленников, занимавшихся обработкой металлов в городах на территории владений династии Тоба. При этом по происхождению они, несомненно, были кочевым племенем из северных степей, поскольку считали священной гору Отукан в центральной части Монголии, располагавшуюся около пустыни Гоби, по другую сторону от земель династии Тоба.

    Религиозная традиция древних тюрок представляла собой смесь шаманизма с течением, которое западные ученые назвали «тенгрианством», – верованием, в котором поклонялись небу (тюрк. Тенгри) как верховному божеству, а некоторые горы почитали как места силы. Тенгрианство никогда не было организованной религией. Несколько его форм встречалось в среде практически всех народов центральноазиатских степей – тюрок, монголов, а также тангутов. Тюркская разновидность этой религии поддерживала тюркский общественный строй, основанный на иерархии племен. Одно племя было старшим, и от его вождя велась наследная линия правителей всех остальных племен.

    Таким образом, в тюркской форме тенгрианства любой тюркский вождь, правящий территорией, на которой находится гора Отукан, почитался как верховный вождь  (тюрк. qaghan, каган) всех тюркских племен и воплощение удачи сообщества. Если удача сообщества шла на убыль, каган нес за это ответственность и даже мог быть принесен в жертву. Тогда следующим каганом становился его сын.

    Такой была система верований тюрок, когда в городах династии Тоба они впервые встретились с буддизмом, а именно с его северокитайской формой, уделявшей особое внимание почтительному отношению народа к монахам и монахиням, а также подчиненности религиозных служителей государству. Эта общественно ориентированная форма буддизма хорошо сочеталась с племенной иерархией тюркского тенгрианства.

    Недовольные правлением династии Тоба, большинство тюрок переселились западнее, в Ганьсу, под власть жужаней (400 – 551 гг.). Владения жужаней включали пустыни, луга и леса региона от Кучи до границ современной Кореи, а также значительную часть Монголии. Жужани постепенно перенимали тохарийскую и хотанскую формы буддизма, встречавшиеся в принадлежавших им городах-оазисах Восточного Туркестана, и распространяли их на своих землях. Древние тюрки также столкнулись с этой разновидностью буддизма, на которую повлияла иранская культура. В зороастрийской среде Будда стал «царем царей» и «богом богов».

    В 551 году Бумын-хан нанес жужаням поражение. Взяв на себя опеку над горой Отукан, он объявил себя каганом и основал Тюркский каганат. Двумя годами позже каганат распался на западную и восточную части.

    Первый Восточный Тюркский каганат (553 – 630 гг.), основанный его сыном Мухан-каганом (годы правления 553 – 571), со столицей в Монголии, унаследовал тюркские духовные традиции шаманизма и тенгрианства. Поскольку эти религиозные традиции не имели организованной структуры, они не могли послужить объединяющей силой для образования новой нации. Глядя на государства жужаней и династии Тоба Вэй, каган решил, что буддизм подходит для этой цели. Поэтому, поскольку тюрки уже были знакомы с северокитайской и тохарийско-хотанской формами буддизма, каган старался установить с этой религией больше связей и утвердить ее в своем государстве, преподнеся буддизм в оболочке традиционных тюркских верований. Подобно тому как буддийские монахи молились за благополучие северокитайских буддийских государств, они могли бы молиться за благополучие Восточного Тюркского каганата. Более того, подобно тому как Будду стали считать царем всех зороастрийских богов, ставших его свитой, многочисленных тюркских богов (тенгри) также можно было сделать частью его окружения.

    После распада империи Северная Вэй меньшие государства – ее приемники, продолжили оказывать поддержку северокитайской форме буддизма. Два из них, Северная Ци (550 – 577) и Северная Чжоу (557 – 581), стали государствами-данниками восточных тюрок. В знак дружбы министр Северной Ци построил буддийский храм в северокитайском стиле для шести тысяч тюрок, все еще проживающих в Чанъане. Мухан-каган охотно ответил встречным жестом, пригласив несколько ханьских китайских монахов на север, в свою монгольскую твердыню, чтобы они учили его народ.

    Заимствование согдийского языка для мирских нужд

    Будучи преемниками жужаней, восточные тюрки правили тохарийским оазисом – Турфаном. Многие предшествовавшие им этнические группы кочевых народов из монгольских степей или с окраин пустыни, таких как народ тоба вэй, переняли культуру ханьских китайцев (ханьцев) и впоследствии утратили свою самобытность. Зная об этом, Мухан-каган стремился уберечь от этого свой народ. Поэтому вскоре после основания Восточного Тюркского каганата он обратился к сообществу согдийских торговцев Турфана, чтобы перенять у них некитайскую письменность, с целью ее использования для административных и финансовых нужд.

    Каган выбрал согдийский язык, поскольку в то время это был единственный из распространенных на территории Таримской впадины центральноазиатских письменных языков. Его применение ограничивалось мирской сферой, изначально торговой, и он встречался не только в Турфане, но также и по всему Великому шелковому пути. Местные языки, такие как тохарийский и хотанский, в то время существовали исключительно в устной форме.

    Религиозные гонения в ханьском Китае и Согдиане

    Между 574 и 579 годами, в период правления второго кагана Восточного Тюркского каганата, Тапара (годы правления 572 – 581), Северная Ци и Северная Чжоу – государства-данники Восточного Тюркского каганата – начали гонения на буддизм. Главным образом это произошло под влиянием даосских министров, завидовавших государственной поддержке буддийских монастырей. Много ханьских монахов и четыре приезжих гандхарских буддийских переводчика из Кабула, возглавляемые Джинагуптой (годы жизни 528 – 605), бежали из Чанъана ко двору Восточного Тюркского канагата, где они присоединились к только что вернувшимся из Индии с 260 буддийскими текстами для перевода десяти ханьским монахам, которые также получили здесь приют.

    Почти одновременно с развитием событий на севере ханьского Китая император Сасанидов Хусрау I (годы правления 531 – 578) сурово преследовал манихейство и те религиозные течения Ирана и Согдианы, которые он считал еретическими зороастрийскими сектами. Это привело к новой волне переселения религиозных беженцев в оазисные государства Восточного Туркестана. Благодаря усилиям манихейского миссионера Мара Шада Охрмизда (Мар Сад Охрмизд, год смерти 600), сопровождавшего иммигрантов, согдийцы – особенно в Турфане – впервые начали переводить на родной язык манихейские тексты, которыми они пользовались на родине, с исходных персидского и сирийского языков. Скорее всего, они пошли на этот шаг, поскольку были убеждены, что их религиозному сообществу необходимо стать самодостаточным, независимым от политических перемен на родине.

    Первый письменный перевод буддийских текстов на тохарийский язык

    Вплоть до этого времени буддийские тексты в Восточном Туркестане писались, изучались и читались нараспев главным образом на их исконных индийских языках – санскрите и гандхарском пракрите, или иногда в китайском переводе. Нет свидетельств того, что до этого времени буддийские священные тексты когда-либо переводились на центральноазиатские языки, не говоря уже о записи переводов. Первые признаки этой деятельности появились только в середине VI века.

    Самые ранние письменные тохарийские документы датируются этим периодом и представляют собой переводы буддийских текстов с санскрита на турфанский диалект. Возможно, тохарийские буддисты Турфана были вдохновлены на этот шаг согдийцами-манихеями и тоже стремились обеспечить себе независимость и сохранить культурную самобытность. Несмотря на то что тохарийские буддийские мастера, такие как Кумараджива (годы жизни 344 – 413), активно участвовали в переводе индийских текстов на китайский язык, тохарийцы продолжили поддерживать свою собственную форму буддизма, основанную на санскритских священных писаниях. Так как они считали оазисы, расположенные вдоль северной границы Таримской впадины, своей родиной и не имели связей со своими исконными европейскими корнями и поскольку их городами правили потомки иноземных династий, они, скорее всего, стремились сохранить культурную самобытность. Преследование буддизма в ханьском Китае, несомненно, добавило веса их решению записывать свой язык и переводить на него священные тексты.

    Почему согдийцы в то время не перевели буддийские тексты на свой язык

    Между тем, согдийское буддийское сообщество Турфана не последовало примеру согдийцев-манихеев и тохарийцев-буддистов, переводивших священные тексты своих религий на родной язык и записывавших переводы. По целому ряду возможных причин они не предпринимали этого шага еще одного столетие. Давайте перечислим некоторые из причин.

    Во-первых, согдийцы Восточного Туркестана были торговцами и, в отличие от тохарийцев, возможно, не испытывали особой привязанности к городам-государствам, в которых они жили. Согдийцы никогда не относились к ним как к своей родине – родиной они считали Согдиану. Они не жили на территории Согдианы и поэтому сохранение самобытной культуры оккупированной Сасанидами родины не было для них настолько важным.

    Во-вторых, согдийское иммигрантское сообщество Восточного Туркестана следовало не одной, а многим религиям. Их объединял род занятий и письменность, используемая ими в торговле. В отличие от тохарийцев, им не нужно было использовать для объединения религию. Более того, в отличие от согдийцев-манихеев, которые могли обратиться за религиозной поддержкой только лишь в Согдиану и оставшуюся часть империи Сасанидов, согдийцы-буддисты Турфана могли обратиться за поддержкой в ханьский Китай. Таким образом, создается впечатление, что они не были особенно привязаны к языку своих религиозных текстов. Похоже, им было одинаково легко как с текстами на санскрите и на гандхарском пракрите, использовавшимися на их родине, так и с китайскими переводами, в подготовке которых они также принимали участие. Несмотря на гонения на буддизм в ханьском Китае и нестабильную религиозную обстановку в Согдиане, в это время они, по-видимому, не видели никаких причин переводить свои тексты на родной язык.

    Если бы согдийцы-буддисты Восточного Туркестана хотели отстраниться от религиозной нестабильности на родине, они могли бы больше использовать в своей религиозной практике китайский язык. В то же время их собратьям-манихеям, столкнувшимся с такой ситуацией, ничего не оставалось, кроме как основать свою собственную традицию на родном языке. Пользуясь для религиозных целей китайским языком, согдийцы-буддисты, вероятно, не чувствовали угрозы для своей культурной самобытности, поскольку она была основана на мирской стороне их жизни. Эта склонность согдийцев-буддистов Восточного Туркестана в большей степени полагаться в своей религиозной жизни на китайский язык и китайскую традицию, вероятнее всего, получила развитие благодаря появлению в их среде волны согдийских беженцев-манихеев. Новоприбывшие также отвергли религиозные языки своей родины (сирийский и персидский).

    Перевод буддийских текстов на древнетюркский язык

    Как бы там ни было, у Тапар-кагана были иные приоритеты, чем у согдийцев. Будучи правителем новой империи, он не хотел, чтобы его подданные, восточно-тюркский народ, так или иначе полагались на китайский язык. Его предшественник проводил политику использования иностранного языка в светской жизни, выбрав для этого согдийский язык и письменность. Поскольку у согдийцев не было своего собственного государства, такой шаг не представлял угрозы. Однако теперь, из-за притока в его владения беженцев-монахов их ханьского Китая, Тапар видел насущную потребность укреплять независимость его народа от ханьских китайцев и в религиозном отношении. Поэтому Тапар-каган выбрал смесь индийской, северокитайской и тохарийско-хотанской форм буддизма, также включив некоторые черты тенгрианства. Гонения, которым подвергался буддизм на севере Китая, в достаточной мере напоминали преследование манихейства в Согдиане, чтобы убедить его последовать примеру тохарийских буддистов и согдийцев-манихеев Турфана. Поэтому он основал в своей монгольской столице бюро переводов, чтобы создать особую разновидность буддизма, подходящую для этой центральноазиатской тенгрианской культуры.

    Поскольку согдийский язык использовался в мирской жизни, каган хотел приспособить его также и для религиозных целей, чтобы создать для своего народа единую высокую культуру. Однако в то время буддийских текстов на согдийском языке не существовало. Сами согдийцы все больше полагались на китайские тексты. Поскольку буддийских текстов на согдийском языке не существовало, а использовать переводы на тохарийский язык было бы еще сложнее, так как тюркскому народу пришлось бы выучить еще один иностранный язык, создать единую культуру можно было только на основании буддийских текстов на древнетюркском, записанных на согдийском светском языке. Поэтому каган пригласил в Монголию больше согдийцев и попросил их приспособить для этой цели свой алфавит, а также помочь ханьским монахам-беженцам выполнить эту работу в бюро переводов.

    Гандхарский мастер Джинагупта, прибывший с ханьскими китайцами и с момента основания возглавлявший бюро, сразу по достоинству оценил решение кагана, так как благодаря своему хотанскому опыту он не был сильно привязан к ханьской культуре (прим. пер.: на хотанский буддизм повлияли многие культуры, он не был в чистом виде китайской формой буддизма). Кроме того, по желанию кагана, в переводах на древнетюркский язык черты индийского, северокитайского и тохарийско-хотанского буддизма были смешаны с тенгрианством. Работа завершилась настолько успешно, что буддизм вскоре стал популярен в среде простых людей и даже солдат во владениях восточных тюрков.

    Подведение итогов

    Характерной чертой центральноазиатской истории было то, что основатели новых династий перенимали твердо установившиеся и хорошо организованные иностранные религии в качестве официальной государственной веры, с целью объединения своего народа. Чаще всего это происходило тогда, когда их исконные религиозные традиции совсем не имели централизованного руководства либо возглавлялись влиятельными консервативными группировками, выступавшими против новой власти. Тем не менее, иностранные державы, чьи религии перенимались, должны были быть не слишком сильными, иначе бы новые династии столкнулись с угрозой потерять свою самобытность.

    Именно поэтому восточные тюрки обратились за помощью в объединении своей империи к согдийцам, а не к ханьским китайцам. Другой причиной этого выбора, несомненно, было то, что городские согдийские торговцы объяснили кочевым тюркам из степей значимость завоевания последними Великого шелкового пути. Тюркские правители быстро поняли, что сотрудничество с согдийцами принесет им большую экономическую выгоду.

    Кроме того, хотя основной религией согдийцев было манихейство, восточные тюрки выбрали в качестве объединяющей религии буддизм. Возможно, это произошло потому, что, несмотря на временные сложности в ханьском Китае в семидесятых годах VI века, буддизм в то время был наиболее сильной религией в этом регионе.

    Мудрость выбора религии восточными тюрками была подтверждена, когда в 589 году Вэнь-ди, основатель династии Суй, смог объединить ханьский Китай «под флагом» буддизма. Таким образом индийская религия снова продемонстрировала свою сверхъестественную силу, укрепив еще один новый династический дом. Мудрость решения тюрок практиковать эту религию на родном языке и использовать согдийскую письменность также подтвердилась тем, что они смогли остаться в стороне, когда войска династии Суй поднимали восстание в северной части ханьского Китая.

    Когда более чем сто лет спустя Тоньюкук убедил кагана второго Восточного Тюркского каганата оставить буддизм и вернуться к традициям и практикам тенгрианства и к тюркской традиции шаманизма, в первую очередь это произошло потому, что буддизм показал себя слабой религией, позволив Китаю династии Тан в тридцатых годах VII века положить конец существованию первого Восточного Тюркского каганата. Судя по всему, тюркам и другим более поздним тюркским и монгольским народам религия была нужна в первую очередь как высшая сила для достижения военных и политических целей, и, выбирая, они руководствовались именно этим.

    9. Смена религий уйгурами

    Изначальный выбор буддизма

    Заимствуя иностранную религию, уйгуры пользовались при выборе теми же самыми критериями, что и восточные тюрки. Сначала, после того как в 605 году китайские войска династии Суй помогли им завоевать Турфан, они выбрали государственной религией буддизм. Вероятно на них, как и на восточных тюрок, произвел впечатление военный успех династии Суй во время объединения ханьского Китая, которое происходило при духовной поддержке буддизма. Следуя примеру основателя династии Суй, взявшего себе титул буддийского вселенского императора (санск. чакравартин), вождь уйгуров и вождь восточных тюрок назвали себя "принцами-бодхисаттвами". При этом, как и восточные тюрки, уйгуры переняли главным образом центральноазиатскую, а не китайскую форму буддизма, стремясь не допустить того, чтобы ханьская культура поглотила их собственную. По сути, они следовали принятой в Турфане тохарийско-хотанской форме буддизма, смешанной с традиционными тюркскими и северокитайскими элементами, так же как восточные тюрки.

    Правление династии Суй продолжалось всего двадцать девять лет, затем на смену ей пришла династия Тан (годы правления 618 – 906). Хотя первые императоры династии Тан восстановили конфуцианскую экзаменационную систему для правительственных служащих и покровительствовали даосизму, они также оказывали поддержку и буддизму. Период правления династии Суй и ранний период правления династии Тан были наиболее успешными с точки зрения развития и распространения большинства ханьских буддийских течений. Несмотря на то что восточные тюрки обвиняли буддизм в исчезновении их первой династии, уйгуры, судя по всему, не считали буддизм ответственным за то, что в 618 году династия Суй была повержена танским Китаем, а в тридцатых годах VII века они сами потеряли Турфан, который был захвачен войсками династии Тан. Они оставались преданными союзниками династии Тан и продолжали следовать буддизму.

    Сомнения в отношении буддизма в свете событий в танском Китае и Тибете

    В Китае после окончания правления императрицы У (684 – 705), свергнувшей династию Тан, танская армия, хотя и была успешной во многих отношениях, во время правления императора Сюань Цзуна находилась в ослабленном состоянии из-за его неспособности призвать буддийских монахов на военную службу или обложить монастыри налогами, чтобы улучшить финансирование своих кампаний. В 740 году император ограничил число ханьских монахов, выслав из страны всех иностранных монахов, а также отменил особый статус монастырей, освобождавший их от уплаты налогов. Несмотря на это, в 751 году войска династии Тан потерпели поражение в сражении на реке Талас в Восточном Туркестане, а в 755 году Сюань Цзун был свергнут восстанием Ань Лушаня.

    Правитель уйгуров Бегю-каган, в 744 году разгромивший восточных тюрок, унаследовал роль защитника тюркской священной горы – Отукана. Следовательно, его положение заметно отличалось от положения предшествовавших ему уйгурских вождей. Будучи теперь морально ответственным за все тюркские племена, каган, несомненно, знал о том, что Тоньюкук осуждал буддизм как религию, ведущую к неизбежной потере пантюркских военных ценностей. Справедливость такого его критичного отношения к буддизму была дважды подтверждена унизительным поражением Сюань Цзуна в Восточном Туркестане, а затем в его собственной столице, Чанъане. По-мнению тюрок, император династии Тан, очевидно, предпринял недостаточные шаги по уничтожению буддизма – буддийских источникаов своей военной слабости.

    К тому же, за несколько месяцев до восстания Ань Лушаня, император Тибета Ме Агцом был убит за то, что покровительствовал буддизму и монастырям. В Тибете, одной из самых влиятельных стран региона, преследование буддизма в это время было в самом разгаре. Таким образом, выбирая религию, чтобы объединить свой народ, Бегю-каган никак не мог выбрать буддизм и сохранить при этом авторитет как вождь всех тюрок. С другой стороны, он также не мог выбрать смесь тенгрианства и тюркского шаманизма: это была вера восточных тюрок, которых он разгромил, чтобы добиться своего текущего положения. Традиционная религия, очевидно, не обладала достаточным влиянием, чтобы поддерживать народ с сильной армией.

    Причина выбора манихейства – желание сохранить дружеские отношения с танским Китаем

    На протяжении полутора столетий уйгуры в большей или меньшей степени оставались союзниками танского Китая. Они показали свое военное превосходство над войсками династии Тан, сумев подавить, в отличие от них, восстание Ань Лушаня. Как бы там ни было, уйгурские каганы в то время все еще хотели поддерживать с танским Китаем дружеские отношения. Несмотря на то, что уйгуры разграбили Чанъань и Лоян, двор династии Тан стремился к тому же.

    В 713 году влиятельный министр восточных тюрок Тоньюкук, пытаясь восстановить в империи шаманские и тенгрианские традиции, убедил кагана Капагана (годы правления 692 – 716) выдворить сообщество согдийцев из Монголии. Согдийское сообщество состояло как из буддистов, так и из манихеев, и двор династии Тан позволил им присоединиться к согдийцам, уже поселившимся в Чанъане и Лояне. Однако в 732 году Сюань Цзун запретил всем ханьским китайцам следовать манихейству и ограничил круг тех, кто мог придерживаться этой веры, только иностранцами. Восемь лет спустя он выслал из страны всех иностранных буддийских монахов, оставаясь при этом терпимым к находящимся в танском Китае иностранцам, исповедующим манихейство. Переняв манихейство, уйгуры смогли бы поддерживать дружеские отношения с танским Китаем, не бросая вызов его религиозной политике. Существовали и другие причины этого решения.

    Экономическая выгода и геополитика

    Уйгуры стремились к дальнейшему расширению своей территории, особенно за счет региона Таримской впадины, где они могли бы контролировать прибыльную торговлю по Великому шелковому пути. Танский Китай сохранял лишь слабое присутствие в Турфане, Бешбалыке и вдоль северного рукава Великого шелкового пути – в Куче и Кашгаре. Присутствие Тибетцев в этой области, вдоль южного рукава Великого шелкового пути, также было незначительным. При этом согдийские торговцы встречались во всех оазисных городах-государствах, главным образом в Турфане.

    Подавив восстание Ань Лушаня, когда император династии Тан был вынужден в унижении бежать, уйгуры стали «героями дня». Правительство династии Тан не только потеряло лицо: его положение еще более ослабло, и оно больше не могло эффективно управлять Турфаном или другими территориями Таримской впадины. Несмотря на то что в 713 году танский Китай предоставил согдийцам политическое убежище, выслав буддийских монахов-согдийцев, он, несомненно, потерял доверие согдийского сообщества. Если бы уйгуры переняли основную религию согдийцев, они охотно были бы приняты в качестве покровителей и правителей согдийцев Турфана. В результате уйгуры обрели бы опору на территории Таримской впадины для усиления своего военного и политического влияния на этой территории и, возможно, контроля над Великим шелковым путем.

    Переход в манихейство

    Несомненно, именно с таким намерением в 762 году Бегю-каган объявил манихейство государственной религией уйгуров, поскольку буддизм в то время не был приемлемой альтернативой. К тому же, так как в манихействе особо подчеркивалась победа сил света над силами тьмы, эта религия казалась более подходящей для воинственного народа. Следуя урокам, полученным из опыта первой и второй Восточных Тюркских империй, каган позаимствовал не согдийский язык, а лишь согдийский алфавит,  приспособив его для записи уйгурского языка. Он использовал его как для административных, так и для религиозных целей, обратившись к согдийцам, чтобы они помогли перевести манихейские тексты на уйгурский язык.

    Имея опыт перевода буддийских книг на древнетюркский язык, согдийцы начали переводить буддийские священные тексты на свой родной язык в промежутке между первой и второй Восточными Тюркскими империями (630 – 682 гг.). В это время не только Монголия и Турфан, но также и вся территория Таримской впадины находилась во власти танского Китая. Согдийские переводчики в основном использовали хорошо знакомые им ханьские источники, традиции и язык. Так как политическое превосходство танской династии росло, согдийские буддисты, вероятно, в какой-то момент почувствовали угрозу своей самобытности и постарались таким образом защититься от возможного поглощения ханьской культурой. Поскольку буддийские тексты продолжали переводиться в то время, когда уйгуры поручили подготовить манихейские писания на уйгурском языке согдийским переводчикам, и последние уже имели опыт перевода на древнетюркский язык, родственный уйгурскому, согдийцы естественным образом позаимствовали многие буддийские термины для своей новой задачи.

    Народное сопротивление переходу в манихейство

    Благодаря уйгурскому правлению в Турфане с 605 года по тридцатые годы VI века, многие уйгуры, в особенности воины и простой народ, уже успели перенять восточно-тюркскую форму буддизма. Несмотря на это, после подавления уйгурами восстания Ань Лушаня Бегю-каган повелел своим войскам, разграблявшим Чанъан и Лоян, уничтожить все буддийские монастыри и храмы. Затем он повелел разрушить буддийские монастыри и в других частях своих владений, вплоть до Семиречья в Западном Туркестане. Таким образом он, несомненно, пытался вновь утвердить пантюркскую военную традицию и обосновать свой выбор манихейства, продолжая демонстрировать слабость буддизма.

    При этом многие уйгурские солдаты, разумеется, продолжали следовать смеси буддизма, тенгрианства и тюркского шаманизма. Об этом свидетельствует то, что Бегю-кагану приходилось заставлять своих людей принимать манихейство. Он разделил их на группы по десять человек, назначив в каждой группе ответственного за соблюдение религиозных правил. Однако эта главным образом согдийская религия никогда не стала широко распространенной среди уйгуров. Ее распространение ограничивалось в основном средой аристократической знати, которых она привлекала тем, что делала упор на этичную и чистоплотную религиозную элиту, морально превосходящую так называемые «грязные массы». Буддизм, несомненно, продолжал оставаться религией «грязных масс» на протяжении всего периода правления уйгуров в Монголии.

    Более того, сама уйгурская знать не была исключительно предана манихейству. Через двадцать лет после официального обращения в манихейство Алп Кутлуг (годы правления 780 – 790) убил Бегю-кагана за его расточительность в поддержке этой новой религии. Взяв титул кагана, он обратился с просьбой к несторианскому патриарху Тимофею (годы патриаршества 780 – 819) основать в его владениях несторианскую митрополию. Однако эта форма христианства, как и манихейство, также была согдийской верой. Покровительство этой вере соответствовало общей стратегии уйгуров, стремившихся завоевать преданность народа Таримской впадины, поскольку согдийские торговцы играли важную роль в экономике этого региона.

    Обзор центральноазиатской модели смены религии

    Смена религии восточными тюрками и уйгурами иллюстрирует, как этот процесс происходил у центральноазиатских тюркских народов. Когда эти реформы проводились правителями сознательно, обычно это было не духовное решение, а часть продуманной политической стратегии по усилению своей власти и поддержки.

    При этом не следует быть слишком циничными, полагая, что эти реформы были исключительно беспринципными, и полностью отвергать какие-либо религиозные соображения. Если бы в перенимаемой религии не было элементов, соответствующих местной культуре, эту веру никто бы не понял. Однако также не следует идеалистически полагать, что центральноазиатские правители с сильными военными традициями принимали подобные решения просто на основе понимания превосходства сложных метафизических тонкостей одной религии над другой. Их больше впечатляла религия, способная предоставить сверхъестественную силу, ведущую к военным победам, и они поменяли национальную религию, потому что искали поддержку в расширении своих территорий.

    Это было справедливо не только в отношении восточных тюрок и уйгуров, это также было справедливо и в отношении интереса тибетского императора Сонгцена Гампо к буддизму в середине VII столетия. Кроме того это объясняет почему тибетский двор, окружавший молодого императора Ме Агцома, был открыт к исламу в начале IX века, когда это могло помочь им расширить территорию используя их союз с Аббасидами и почему, когда такой возможности не представилось, они полностью потеряли интерес к мусульманской вере.

    10. Исламские религиозные споры и объявления джихада

    Исламские внутренние религиозные разногласия в начале периода Аббасидов

    Аббасиды преуспели в изгнании войск танского Китая из Западного Туркестана, а восстание Ань Лушаня в ханьском Китае серьезно ослабило танскую власть в Кашгаре, Куче, Турфане и Бешбалыке. Однако их военной слабостью воспользовались не арабы, а карлуки и тибетцы. Карлуки выдвинулись на юг, заняв Суяб и Фергану, а со временем и Кашгар. Тибетцы же укрепили свою власть в городах-государствах южной части Таримской впадины, особенно в Хотане, господство над которым они восстановили в 790 году. Тибетцы оборвали все связи хотанского царского дома с двором династии Тан. Тем не менее, династия Тан сохранила небольшой форпост в Куче и вела затяжную войну с тибетцами и уйгурами за Турфан и Бешбалык.


    Карта №17: Центральная Азия, конец VIII столетия


    Аббасидам так и не удалось распространить свое влияние на территории в Западном Туркестане, ранее находившиеся под властью династии Тан, поскольку арабские халифы сразу оказались втянутыми во внутриисламскую религиозную борьбу в Согдиане. Как только второй халиф аль-Мансур (годы правления 754 – 775) взошел на трон, он приказал убить Абу Муслима – бактрийца-шиита, который помог Аббасидам основать династию. Хотя во время правления предыдущего халифа Абу-ль-Аббаса сохранялась надежда на возможное беспристрастное отношение Аббасидов ко всем подданным-неарабам во владениях халифата, аль-Мансур восстановил привилегии этнических арабов и суннитского движения ислама, как это было при Омейядах. Позже согдийские противники Аббасидов посмертно объявили Абу Муслима защитником их иранской культуры от арабского господства. Подняв восстание под предлогом мести за его мученическую смерть, они в конечном счете даже провозгласили Абу Муслима пророком.

    Изначально Абу Муслим в качестве знамени использовал черный флаг, символизировавший род Али. Аббасиды последовали этому примеру и использовали черный цвет как для своего знамени, так и для одежд. В знак протеста повстанцы – последователи Абу Муслима выбрали для своих знамен и одежд белый цвет, который также оказался священным цветом манихеев, носивших белые одежды. Так, сирийский эпитет для манихеев был «носящие белые одежды».

    Существовало много форм манихейства, смешанных с зороастризмом, христианством и буддизмом, взывавших к людям разных культур. При дворе Аббасидов продвинутые идеи этой религии привлекали многих образованных чиновников, которые создали исламские течения, объединив манихейство с шиизмом. Правительство Аббасидов, блюститель правоверности, вскоре усмотрело угрозу в манихейском шиизме. Объявив это течение ересью, оно подозревало его последователей в антиаббасидских симпатиях, сходных с теми, что были у согдийских повстанцев, последователей Абу Муслима, – и преследовало их. Хотя манихейское течение шиизма не сохранилось как отдельная ветвь ислама, многие его сторонники позже вошли в ряды исмаилитской ветви шиизма, которая затем также стала объектом преследования со стороны Аббасидов.

    В период правления следующего халифа аль-Махди (775 – 785 гг.) большая часть Согдианы оказалась во власти носящих белые одежды повстанцев, возглавляемых аль-Муканной, «пророком, закрытым покрывалом» (прим. пер.: аль-Муканна закрывал лицо покрывалом), единомышленником Абу Муслима. Тюрки-огузы, тоже носившие белые одежды, оказали повстанцам военную поддержку, хотя никогда не исповедовали ислам. В то время согдийские повстанцы следовали новому исламскому течению – мусалемийя, подразумевавшему отказ от многих традиционных практик, например от совершения молитв пять раз в день. Таким образом, кампании Аббасидов были направлены не только на подавление согдийских повстанцев и их союзников тюрков-огузов, но и на сохранение чистоты ислама.

    В 780 году войска Аббасидов подавили мятеж в Бухаре, но восстания продолжали вспыхивать. Аббасиды были поглощены подавлением этих мятежей и сохранением чистоты ислама от движений мусалемийя и  манихейского шиизма. Возможно, они предприняли столь безотлагательные и суровые меры в отношении содержащих элементы манихейства ересей под влиянием бывших зороастрийских священнослужителей, которые приняли ислам и советовали правительству следовать примеру Сасанидов, авторитарных в религиозных вопросах.

    Разрушение Валабхи Аббасидами

    В начале восьмидесятых годов VIII века аббасидские правители Синда напали на Саураштру и разрушили большой комплекс буддийских монастырей в Валабхи. В 775 году после падения династии Раштракутов эти религиозные учреждения лишились царской поддержки и стали очень уязвимы. Тем не менее, причиненные арабами разрушения следует рассматривать, принимая во внимание восстания в Согдиане и преследование мусалемийи и манихейского шиизма.

    Валабхи был не только центром буддийского образования, но и одним из самых священных мест джайнийского течения шветамбара. В Валабхи  находились не только буддийские храмы, но и множество джайнийских. Cолдаты Аббасидов также разрушили их. На самом деле, скорее всего джайнийские храмы были основной целью этой военной кампании. «Шветамбара» означает «одетые в белое», так как монахи этой традиции носили одеяния белого цвета. Несомненно, лидеры арабов Синда ошибочно принимали монахов этого джайнийского течения за союзников носящей белые одежды фракции повстанцев – последователей Абу Муслима и течения мусалемийя, их сторонников тюрков-огузов и последователей манихейского течения шиизма. Из-за этого арабские правители естественным образом воспринимали этих монахов как угрозу и могли полагать, что их следует уничтожить. Оказавшись в Валабхи, они не отличили джайнийские храмы от буддийских монастырей и потому разрушили все.

    Так как в популярной истории часто ссылаются на разрушение Валабхи как на пример исламской религиозной нетерпимости, давайте рассмотрим религиозную политику Аббасидов в целом, чтобы объективнее оценить мнение историков.

    Различие в политике по отношению к манихейству и другим немусульманским религиям

    Несмотря на священные войны против последователей течения мусалемийя и манихейского шиизма, а в Саураштре – против джайнов и буддистов, которых Аббасиды скорее всего ошибочно принимали за сторонников исламских сект, халифы раннего периода Аббасидов продолжили политику Омейядов терпимого отношения к немусульманским религиям. Они даровали статус защищаемых лиц – дхимми – всем своим подданным буддистам, зороастрийцам, несторианам и иудеям. Единственными немусульманами, подвергавшимися преследованию в их владениях, были манихеи.

    Непреднамеренно арабы продолжили антиманихейскую политику своих предшественников в Согдиане – иранских Сасанидов, а также танских китайцев, но по иной причине. Во-первых, арабы, бесспорно, отождествлялии манихеев с последователями манихейского течения шиизма. Во-вторых, благодаря сильному миссионерскому движению и призыву преодолеть тьму и грязь этого мира, манихейство соперничало с ортодоксальным исламом в среде мусульман при дворе Аббасидов, высокообразованных и открытых к новым идеям других культур. Поэтому любой мусульманин, проявлявший духовный интерес к манихейству, объявлялся последователем манихейского течения шиизма, другими словами антиаббасидским повстанцем.

    Большой интерес Аббасидов к индийской культуре

    Аббасиды не только раздавали немусульманам, не исповедующим манихейство, статус защищаемых подданных в своих владениях, но и проявляли большой интерес к иноземной культуре, особенно к индийской. Хотя крепкие экономические и культурные связи между арабами и индийцами существовали с доисламских времен благодаря торговцам и переселенцам каждого из народов, селившихся на территории другого, захват Омейядами Синда и его последующая оккупация укрепили их отношения. Например, в 762 году халиф аль-Мансур (годы правления 754 – 775) завершил строительство Багдада – новой столицы Аббасидов. Индийские архитекторы и инженеры не только построили город, но и дали ему название, происходящее от санскритского Бхага-дада – «божий дар».

    В 771 году дипломатическая миссия из Синда привезла в Багдад индийские тексты по астрономии, тем самым разбудив интерес арабов к этой теме. Халиф Аббасидов понял важность более точных астрономических и географических расчетов для религиозных нужд, так как с их помощью можно точно определять направление на Мекку и время начала нового лунного месяца. Он также отдавал должное тому, что индийская цивилизация обладала наиболее развитой наукой в этом регионе не только в области астрономии и географии, но и в математике и медицине. Тот факт, что эти науки развились в немусульманской среде, совершенно не препятствовал открытости арабов к ним.

    Следующий халиф, аль-Махди (годы правления 775 – 785), чьи войска разрушили Валабхи, основал бюро переводов (араб. Байтул Хикма), где ученые всех культур и религий этого региона занимались переводом, особенно текстов на научную тематику. Многие из этих текстов имели индийское происхождение, и не все переводчики-синдхи были мусульманами. Среди них было немало индуистов и буддистов. Аббасиды были исключительно прагматичны и заинтересованы в получении знаний. По большому счету, они не противостояли индийской или другим немусульманским религиям. Создается впечатление, что халифы серьезно относились к хадису Пророка «ищите знание, даже если оно находится в Китае».

    Такая открытая к новому, беспристрастная политика поиска знаний не была преходящим увлечением. Ее продолжил и даже расширил следующий халиф Харун аль-Рашид (годы правления 786 –  809). К примеру, его министр Яхья ибн Бармак был мусульманином, внуком одного из буддийских глав администрации (санскр. прамукха) монастыря Нава Вихара. Под влиянием этого министра халиф пригласил в Багдад новых ученых и мастеров из Индии, особенно буддистов. В Багдаде буддийские ученые, несомненно, осознали, что интеллектуалы двора Аббасидов имели склонность к манихейскому шиизму, а власти видели в этом угрозу.

    Хотя ранее переводчики бюро специализировались на научных текстах, теперь они начали переводить и религиозные труды. Например, в это время появилось арабское изложение прошлых жизней Будды «Китаб ал-Будд», основанное на двух санскритских текстах: «Джатакамале» и труде Ашвагхоши «Буддхачарита». Часть этого изложения вошла в эпическую поэму «Китаб Белавар ва Будхасаф» Абана аль-Лахики (годы жизни 750 – 815) – поэта из Багдада. Хотя его текст до нас не дошел, впоследствии появилось множество его переводов на разные языки. Самый ранний из сохранившихся арабских переводов принадлежит перу Ибн Бабуйи (год смерти 991) из города Кум. В этом труде, перешедшем из исламских источников в христианскую и иудейскую литературу как легенда о Варлааме и Иосафате (Джосафате), все еще содержатся многие буддийские учения. Еще один пример открытости Аббасидов к буддизму – «Китаб ал-фихрист», подготовленный в то время каталог как мусульманских, так и немусульманских текстов, включавший список буддийских работ.

    Распространение ислама в среде немусульман в Западном Туркестане

    Харун аль-Рашид был величайшим и наиболее просвещенным из аббасидских халифов. При нем процветали арабская поэзия, литература, философия, наука, медицина и искусство. В годы его правления высокая исламская культура находилась на пике привлекательности для неарабской немусульманской аристократии,  землевладельцев и городских жителей Западного Туркестана, чей образ мышления полностью отличался от кочевых воинов степей. Поэтому все больше этих людей переходило в мусульманскую веру. Защищаемые немусульманские религии, такие как буддизм, оставались сильными среди бедных провинциальных крестьян, которые теперь следовали своей вере в еще более строгой форме, чем раньше, так как становились этническим и религиозным меньшинством. Для религиозной практики они главным образом собирались вокруг святынь.

    Оценка разрушения Валабхи

    Итак, разрушение Аббасидами буддийских монастырей в Валабхи необходимо рассматривать в более широком контексте. Ислам в то время завоевывал последователей в Согдиане и Бактрии не мечем, а высокой культурой и ученостью. Конечно, нельзя сказать, что буддизму недоставало всестороннего образования и культуры. Однако чтобы приобщится к этому, необходимо было поступить в монастырь. Хотя монастырь Нава Вихара в тот период по-прежнему действовал, его известность убывала, и он оставался единственным буддийским учебным заведением. В Центральной Азии и соседних областях было много буддистов. Но величайшие буддийские университеты того времени, такие как Наланда, находились далеко, в центральной части северной Индии. Поэтому чем сильнее и легкодоступнее в Центральной Азии становились высокая исламская культура и образование, тем больше они затмевали буддизм в среде высшего класса образованных горожан. Следует отметить, что это происходило мирным путем.

    Таким образом, разрушение в Валабхи было исключением из общих религиозных тенденций и официальной политики раннего периода Аббасидов. Тому есть два правдоподобных объяснения. Либо это была работа фанатичных генералов, поступающих по-своему усмотрению, либо ошибочные действия, начатые из-за того, что арабы приняли местных последователей джайнизма, «одетых в белое», за сторонников Абу Муслима, а потом не отличили буддистов от джайнов. Это не было частью джихада, направленного непосредственно против буддизма.

    Арабское слово джихад буквально означает «приложение усилий», а именно приложение усилий в служении Аллаху. Это не священная война, цель которой – насильственное обращение варваров в единственную истинную веру. Скорее, это военные действия для защиты братьев-мусульман, подвергшихся нападению из-за того, что они практикуют чистый ислам, или которым каким-либо образом мешают вести духовную жизнь. Буддисты Валабхи не угрожали исламу и потому не могли быть целью оправданного джихада.

    Захват Гандхары Аббасидами

    Хотя в 751 году карлуки и Аббасиды нанесли поражение танскому Китаю на реке Талас, карлуки, заняв Суяб, Фергану и Кашгар, вскоре разорвали союз с арабами и объединились с тибетцами и их вассалами – тюркскими шахами Кабула. Одетые в белое огузы, поддержавшие повстанцев – последователей Абу Муслима, также присоединились к ним, стремясь получить власть над аббасидскими Согдианой и Бактрией. Союз, таким образом, продолжил поддерживать направленные против Аббасидов восстания в духе последователей Абу Муслима, такие как восстание в Самарканде, длившееся с 806 по 808 год и возглавляемое Рафи ибн Лайсом. Их объединенные силы даже осадили Самарканд, пытаясь помочь повстанцам.

    В 808 году, направляясь в Самарканд, чтобы подавить это восстание, халиф аль-Рашид умер. После этого, согласно его завещанию, империя была разделена между двумя сыновьями. Однако они заключили временное перемирие с тибетцами и их союзниками, чтобы сразится в гражданской войне за власть над всем наследием отца. Победил и стал следующим халифом Аль-Мамун (годы правления 813 – 833). Безусловно, он обвинял союз тибетцев, тюркских шахов, карлуков и огузов в смерти своего отца и подозревал, что их альянс стоял за восстаниями согдийских повстанцев – последователей Абу Муслима и течения мусалемийя, – и объявил священную войну, отправив генерала аль-Фадла ибн Сахла начать решительное наступление на государство тюркских шахов, Гандхару.

    К 815 году Аббасиды одержали победу и правитель тюркских шахов, известный как Кабул Шах, был вынужден лично предстать перед халифом в Мерве и принять чистый ислам. В знак подчиненности своей страны он отослал в Мекку золотую статую Будды, где ее два года держали в святилище Кааба. Она была выставлена на всеобщее обозрение с надписью, гласившей, что Аллах привел царя Тибета к исламу. Арабы путали царя Тибета с его вассалом, тюркским шахом Кабула. В 817 году арабы расплавили эту статую Будды, чтобы отчеканить монеты.

    После победы над тюркскими шахами Аббасиды напали на Гилгит, находившийся во власти Тибета, и в короткое время захватили его. Они унизили захваченного тибетского военачальника, отправив его назад в Багдад. Несмотря на успешную кампанию против тибетцев и захват Ферганы у карлуков, арабские генералы не стремились добиться дальнейшего успеха на востоке или на севере. Причина этого была в том, что Аббасиды быстро теряли хватку в Западном Туркестане и восточном Иране, так как наместниками в этих регионах теперь становились местные военачальники, которые правили этими территориями как независимыми исламскими государствами.

    Первым регионом, объявившим о своей независимости, стала Бактрия, где генерал Тахир основал династию Тахиридов (годы правления 819 – 873). По мере того как Аббасиды уходили из Кабула и Гилгита, вынужденные решать более важные внутренние дела, тибетцы и тюркские шахи возвращали свои владения. Несмотря на обращение силой правителей этих земель в ислам, Аббасиды не преследовали буддизм. На самом деле арабы сохраняли торговые отношения с тибетцами на протяжении всего этого периода, главным образом импортируя мускус. Кроме того мусульмане и буддисты установили друг с другом культурные связи. К примеру, в этот период Фазл Улла перевел на тибетский язык персидскую классику – «Гулистан» и «Бостан».

    Итог успешной кампании Аббасидов

    Халиф аль-Мамун объявил свою кампанию против союза тибетцев, тюркских шахов, карлуков и огузов джихадом – священной войной. Он защищал своих исламских подданных от фанатиков-еретиков, с помощью террора и мятежа препятствовавших практике чистой веры. Именно поэтому, одержав победу, он настоял не только на обращении Кабул Шаха в ортодоксальный ислам, но также и на отправке статуи Будды назад в Мекку, чтобы выставить ее на всеобщее обозрение в Каабе в качестве доказательства победы ислама.

    Если вспомнить наиболее вероятную причину разрушения Валабхи Аббасидами, создается впечатление, что аль-Мамун мог ошибочно принять своих поверженных врагов за последователей течения мусалемийя и манихейского шиизма. Джихад против них, возможно, был просто продолжением внутренних кампаний его отца. Но, хотя члены этого иноземного союза поддерживали повстанцев – последователей Абу Муслима, они ни в коей мере не следовали их вере или манихейскому течению шиизма. Иначе на протяжении этого периода война тибетцев и карлуков с уйгурами –  защитниками согдийского манихейского мира – не имела бы смысла.

    Тибетцы, несомненно, не были осведомлены об исламском подтексте согдийских восстаний. Более того, их попытка ослабить правление Аббасидов в Согдиане – подобно схожим усилиям танских китайцев за шестьдесят лет до этого – не была частью плана по завоеванию новых сторонников буддизма. Это были исключительно политические и экономические шаги с целью приобретения власти и территорий, а также сбора налогов от торговли по Великому шелкового пути. Тибетские религиозные лидеры того времени были заняты укреплением буддизма в своих собственных владениях, предотвращением упадка монастырей и защитой от влияния светской власти. Хотя эти духовные лидеры входили в состав правительства, они не влияли на военные вопросы. Их участие во внешних делах было ограничено исключительно культурными связями с индийской империей Пала и танским Китаем и касалось будущего буддизма в Тибете.

    Аббасиды, в свою очередь, безусловно, не были осведомлены о религиозных верованиях тюркских шахов и тибетцев. Они сталкивались только с иноземными силами, поддерживающими культ религиозных фанатиков-повстанцев, которые не только вмешивались в практику ислама их подданных, но – что, возможно, гораздо важнее – также пытались лишить их политической власти. Этот джихад был на самом деле направлен на политику тюркских шахов и тибетцев, а не на их буддийскую религию.

    Аль-Мамун ни в коем случае не был закоснелым религиозным фанатиком. Как и его отец Харун аль-Рашид, он обладал широкими культурными взглядами и продолжал поддерживать переводчиков индийских текстов. При нем наука достигла новых вершин, а положительные сведения об индийской цивилизации становились все более доступными для арабов и их подданных-мусульман. К примеру, в том же 815 году, когда халиф нанес поражение Кабул Шаху, аль-Джахиз (годы жизни 776 – 868) опубликовал в Багдаде труд «Факир ас-Судан ала л-Бидан» («Превосходство черного над белым»), в котором прославлялись великие культурные достижения Индии. Таким образом, среди Аббасидов того времени бытовало хорошее мнение об Индии, и это, несомненно, распространялось на индийцев всех религий, включая буддизм.

    Если джихад аль-Мамуна был направлен именно против буддизма, он должен был коснуться не только союза тибетцев, тюркских шахов, карлуков и огузов, но также территории полуострова Индостан, где буддизм был гораздо более распространен и лучше развит. Тем не менее, после победы в Кабуле войска халифа напали на Гилгит и Фергану, а не на Уддияну. То есть они преследовали другие цели.

    Чтобы лучше понять сложившуюся ситуацию, давайте рассмотрим историю Тибета непосредственно перед победой аль-Мамуна в Гарндхаре и Гилгите. Это также может помочь нам понять, почему смирение Кабул Шаха и тибетского военачальника практически не оказало воздействия на распространение ислама в Тибете и его вассальных государствах.

    11. Политические и религиозные маневры Тибета в конце VIII столетия

    Отношения Тибета с Китаем

    Тибет и Китай впервые установили дипломатические отношения в 608 году, когда отец императора Сонгцена Гампо – Намри Лонцен (gNam-ri slon-mtshan) отправил первую тибетскую миссию в Китай ко двору династии Суй. В 634 году Сонгцен Гампо в свою очередь отправил миссию ко двору династии Тан, а в 641 году женился на ханьской принцессе Вен Ченг. Четыре года спустя он оплатил строительство первого тибетского храма на священной для китайских буддистов горе Утайшань (Wu-t'ai shan, тиб. Ri-bo rtse-lnga), расположенной к юго-западу от Пекина. С тех пор, несмотря на частые войны между двумя империями, Тибет продолжал периодически направлять послов ко двору династии Тан.

    Столетие спустя император Ме Агцом интересовался именно ханьским буддизмом. Несомненно, на него повлияла его следовавшая ханьскому буддизму жена – императрица Джин Ченг. В 751 году, несмотря на ослабленное положение буддизма в танском Китае из-за ограничений, введенных в 740 году императором Сюань Цзуном, Ме Агцом отправил в Китай миссию, чтобы больше узнать об этой религии. Возможно, Ме Агцома также вдохновил интерес к буддизму его юного сына, будущего императора Тибета Три Сонгдецена (Khri Srong-lde-btsan, Трисонг Децен, годы жизни 742 – 797) . Миссию возглавил Ба Сангши (sBa Sang-shi) – сын предыдущего тибетского посла в танском Китае.

    В 755 году ксенофобски настроенные оппозиционные министры убили императора Ме Агцома. Они входили во фракцию, которая шестнадцатью годами ранее изгнала из Тибета ханьских и хотанских монахов, приглашенных  императрицей Джин Ченг – этнической ханькой. Убийство произошло в год восстания Ань Лушаня и, возможно, как и ранее, министры опасались, что интерес императора к буддизму и танскому Китаю принесет в Тибет бедствия. Вероятно, на столь смелый шаг их воодушевили свержение Аббасидами Омейядского халифата в 750 году и восстание Ань Лушаня. Продолжавшиеся шесть лет гонения на буддизм в Тибете, начатые ксенофобски настроенными министрами, напоминают меры Ань Лушаня против ханьского буддизма. Между тем, основной целью этих гонений, скорее всего, была протанская фракция тибетского двора, а не сама религия.

    Приглашение в Тибет Шантаракшиты

    Возглавленная Ба Сангши делегация в Китай вернулась в Тибет в 756 году, принеся с собой буддийские тексты. Из-за антибуддийских настроений того времени Ба Сангши временно спрятал привезенные тексты, но поддерживал интерес Три Сонгдецена, бывшего в то время еще подростком, к буддизму.

    В 761 году Три Сонгдецен достиг совершеннолетия и, взойдя на престол, официально объявил себя буддистом. Затем он отправил миссию в недавно основанную империю Пала (750 г. – конец XII века), располагавшуюся на севере Индии. Он поручил этой миссии, возглавленной Селнангом (gSal-nang), впервые пригласить в Тибет буддийского мастера Шантаракшиту – настоятеля монастыря Наланда.

    Вскоре после прибытия индийского настоятеля в Тибете разразилась эпидемия оспы. Ксенофобски настроенная фракция тибетского двора обвинила в эпидемии иностранного монаха и выслала его из страны, как она ранее поступила с ханьскими и хотанскими монахами, когда в 739 году в Тибете случилась похожая эпидемия.

    Несмотря на это проиcшествие Три Сонгдецен продолжал стремиться укрепить положение буддизма в Тибете. Он был очень могущественным и притязательным правителем и проводил захватническую политику по расширению территории Тибета. Воспользовавшись слабостью династии Тан после восстания Ань Лушаня, Три Сонгдецен восстановил свою власть над значительной частью северо-восточного Тибета, ранее захваченной танским Китаем. Кроме того в 763 году, спустя год после обращения в манихейство уйгурского Бегю-кагана, он на короткое время занял танскую столицу Чанъан.



    Карта №18: Тибет в начале IX столетия.

    Затем Три Сондецен направился в коридор Ганьсу (Ганьсуский проход), перекрыв танскому Китаю прямой доступ к Великому шелковому пути, главная северная ветвь которого пролегала между танскими форпостами в Турфане и Куче. Это вынудило китайских торговцев обходить занятые тибетцами территории севернее, через земли уйгуров во Внутренней Монголии. Затем тибетцы вступили в затяжную войну с уйгурами и танским Китаем за господство над Турфаном и Бешбалыком, где танское правительство сохраняло лишь номинальную власть. Чтобы добраться до главной северной ветви Великого шелкового пути, китайские торговцы, шедшие в обход через Внутреннюю Монголию, были вынуждены проходить через эти два города.

    После военных побед власть Три Сонгдецена укрепилась, а его уверенность в себе возросла, и он еще раз отправил Селнанга в Индию, чтобы повторно пригласить в Тибет Шантаракшиту. На этот раз индийский настоятель прибыл вместе с Падмасамбхавой (Гуру Ринпоче), чтобы последний укротил местных вредных духов и демонов Тибета, враждебно настроенных к утверждению буддизма.

    Строительство монастыря Самье

    Великие индийские буддийские монастыри-университеты Бихара, такие как Наланда – родное учебное заведение Шантаракшиты, на протяжении нескольких столетий пользовались непрерывной государственной поддержкой, даже несмотря на смену правящих династий. Император Харша (годы правления 606 – 647) предшествовавшей династии Гупта содержал при своем дворе тысячу монахов из монастыря Наланда и даже, в знак почтения, коснулся стопы ханьского монаха Сюань Цзана.

    Правившая во времена Три Сонгдецена династия Пала оказывала еще большую поддержку буддизму. Ее первый император Гопала (годы правления 750 – 770) основал буддийский монашеский университет Одантапури, а второй император Дхармапала (годы правления 770 – 810) учредил Викрамашилу и Сомапуру. Хотя Дхармапала расширил свою империю на запад до границ Гандхары и на восток до Бенгалии, он никогда не втягивал буддийских монахов в политические или военные перемены в государстве. Кроме того, он не пытался их контролировать. Монастыри северной Индии могли свободно обучать религии.

    В 766 году Три Сонгдецен, вдохновленный примером индийского императора Гопалы, повелел основать монастырь Самье и построить его по образцу Одантапури. Самье должен был стать первым в стране монастырем, предназначенным главным образом для тибетцев. Во время возведения Самье монашество приняли первые семь коренных тибетцев, а ко времени окончания строительства в 775 году к ним присоединились более трехсот соотечественников. До этого в Тибете были только буддийские храмы и несколько небольших монастырских построек для иностранных монахов, например для хотанских и ханьских беженцев 720 года.

    Хотя тибетцы принимали монашество в соответствии с индийской традицией, Три Сонгдецен настойчиво проводил политику объединения культур. Однако его мотивом могла быть политическая выгода. Ему необходимо было уравновесить требования трех соперничающих фракций двора: коренных тибетцев, проиндийской и прокитайской фракций. Поэтому главный храм монастыря Самье был построен в три яруса, выполненных в архитектурных стилях трех разных культур: тибетской, северо-индийской и ханьской. Это напоминает об основателе его династии – Сонгцене Гампо, который стремился достичь похожего равновесия, по политическим соображениям женившись на принцессах из Шанг-Шунга, Непала и танского Китая.

    Культурные связи с Китаем

    Хотя Три Сонгдецен сражался с Китаем за власть над западной частью Великого шелкового пути, создается впечатление, что у него не было культурных предрассудков в отношении ханьцев, особенно в отношении ханьского буддизма. В своих военных действиях он руководствовался в первую очередь политическими и экономическими соображениями.

    После подавления восстания Ань Лушаня и восстановления имперского правления, последующие танские императоры не только отменили установленные императором Сюань Цзуном ограничения в отношении буддизма, но и покровительствовали этой религии. Однако, в отличие от ситуации в индийской империи Пала, ханьские буддисты в свою очередь поддерживали государство. Неясно, происходило ли это по воле самих буддистов или государство использовало популярность буддизма, чтобы усилить народную поддержку своей власти. Последнее выглядит более вероятным, учитывая, что основатель династии Суй называл себя императором-чакравартином, а танская императрица Ву провозгласила себя буддой Майтрейей.

    В 766 году император Дай Цзун (годы правления 763 – 780) заложил на горе Утайшань новый монастырь, названный «Золотой храм-павильон, охраняющий от демонических сил и защищающий народ». Новый ханьский буддийский текст «Сутра о царе-бодхисаттве, защищающем народ» стал широко известен среди монахов и монахинь. В 768 и 771 годах танский император возобновлял преследование манихеев, чтобы защитить «чистоту» буддизма от ложных имитаций этой религии.

    Такое развитие событий соответствовало модели северо-китайского буддизма эпохи Шести династий (280 – 589 гг.), когда неханьские правители северного Китая строго контролировали буддийские монастыри и оказывали им финансовую поддержку, чтобы те совершали ритуалы для военного успеха. Монахи, которым в свою очередь требовалась имперская защита, чтобы выжить в опасные времена, были обязаны считать своих правителей буддами, служить государственной власти и жертвовать чистотой буддийских учений, одобряя даже самые жестокие решения правителей.

    Так как Три Сонгдецен, проводил политику культурного объединения тибетской, индийской и китайской традиций, его интересовали недавние события в Китае. Поэтому в конце шестидесятых годов VIII века он снарядил вторую миссию в танский Китай, отправив не только Ба Сангши, но также и Селнанга. Когда они вернулись, император построил буддийский храм Нанг Лхакханг (Nang Lha-khang) в Драгмаре (Brag-dmar, Дагмар). Место для возведения храма было выбрано недалеко от императорского двора, рядом с монастырем Самье, строительство которого к тому времени еще не было завершено. Нанг Лхакханг строился по образцу «Золотого храма-павильона, охраняющего от демонических сил и защищающего народ». Подразумевалось, что буддизм в Тибете, как и в Китае, не будет независимым, а будет обязан служить интересам все возрастающей тибетской императорской власти.

    Завершение строительства монастыря Самье

    Строительство монастыря Самье завершилось в 775 году, и император назначил Шантаракшиту его первым настоятелем. Падмасамбхава покинул Тибет незадолго до завершения строительства. Он считал, что тибетцы пока еще не готовы для самых глубоких буддийских учений – в особенности это касалось учения дзогчен (rdzogs-chen, великая завершенность). Поэтому он скрывал тексты на эту тему в стенах и колоннах монастыря, чтобы позже, в подходящее время, их извлечь.

    В этот период в Самье были приглашены учителя как с севера Индии, так и из ханьского Китая, чтобы помогать переводить буддийские тексты и обучать по ним тибетцев. Однако изначально монастырь Самье не был предназначен исключительно для буддизма. Его деятельность охватывала широкий культурный спектр. В монастыре были мастера исконной пантибетской традиции, переводившие тексты с языка Шанг-Шунга на тибетский. Происходящее в Самье также отражало императорскую политику объединения культур.

    В 779 году император объявил буддизм государственной религией Тибета. Он освободил несколько богатых семей от уплаты налогов и поручил им вместо этого финансировать быстрорастущую монашескую общину. Двести семей предоставляли средства для подношений в главном храме Лхасы; кроме того за каждым монахом были закреплены по три семьи, обеспечивавшие его продовольствием.

    Возможно, на этот шаг Три Сонгдецена вдохновил пример непальского царя Шивадевы II (годы правления 704 – 750) династии Личчави. Хотя он и не объявлял буддизм государственной религией, в 749 году Шивадева назначил целую деревню поддерживать свой личный монастырь – Шивадева Вихара. Несмотря на то что в Саураштре цари династий Майтраков и Раштракутов следовали похожей политике поддержки монастырей Валабхи, маловероятно, что Три Сонгдецен знал об этом.

    Мир с Китаем и учреждение тибетского религиозного совета

    В 781 году, все еще стремясь к объединению культур, тибетский император обратился к танскому императору Дэ Цзуну, (годы правления 780 – 805) с просьбой каждые два года отправлять в монастырь Самье двух монахов из танского Китая, чтобы они учили тибетцев. Спустя два года, в 783 году, после десятилетий войны за Турфан и Бешбалык танский Китай и Тибет заключили мирное соглашение, согласно которому контроль над этими двумя городами в Восточном Туркестане оставался за танскими войсками.

    Вскоре после этого, в 783 году, умер Шантаракшита – индийский настоятель монастыря Самье. Перед смертью он предупредил Три Сонгдецена о грядущем ослаблении буддийских учений в Тибете под влиянием ханьцев. Он посоветовал императору, когда наступит это время, пригласить из Индии своего ученика Камалашилу, чтобы тот решил эту проблему.

    После Шантаракшиты Три Сонгдецен назначил настоятелем Селнанга, ставшего таким образом первым тибетским настоятелем монастыря Самье. В том же 783 году император учредил религиозный совет, возглавленный настоятелем монастыря Самье, для решения религиозных вопросов. Так началось формирование тибетской формы правительства, в состав которого со временем вошли как мирские министры, так и имеющие духовный сан. Понимание эволюции правительства с учетом политических событий того времени может помочь нам понять, почему ислам не получил распространения в Тибете и его вассальных государствах, после того как тридцать лет спустя Кабул Шах и тибетский военачальник сдались Аббасидам.

    Анализ политики тибетского религиозного совета

    В то время при тибетском дворе было три основных фракции – проиндийская фракция, фракция, поддерживавшая танский Китай, и ксенофобски настроенная фракция, – за каждой из которых стоял определенный клан. Селнанг был членом клана, поддерживавшего проиндийскую фракцию. Возглавив императорские миссии в индийскую империю Пала и танский Китай, он знал, насколько более выгодным было положение буддизма в империи Пала по сравнению с танским Китаем. В индийской империи Пала монастыри получали государственную поддержку и были полностью независимыми, не имея каких-либо обязательств по отношению к государству. Монастыри не вмешивались в государственные дела, тогда как государство не вмешивалось в дела монастырей. Кроме того, после визита Селнанга император династии Пала стал отсылать тибетскому двору «дань», хотя это определение вполне могло быть эвфемизмом для торговых делегаций империи Пала. Как бы там ни было, тибетцы могли надеяться на то, что империя Пала станет поддерживать и тибетские буддийские учреждения. В танском Китае, с другой стороны, буддийские монастыри получали государственную поддержку только ценой правительственного контроля.

    Буддизм в ханьском Китае зачастую одновременно получал государственную поддержку и находился под контролем правительства, особенно это было характерно для северной части страны. Однако, поскольку правящие дома часто воевали и свергали друг друга, положение религии зачастую было неустойчивым. Например, династия Северная Вэй, или Тоба Вэй, (годы правления 386 – 535) управляла буддийскими монастырями в своих владениях посредством особого правительственного бюро; кроме того, главный монах выбирался императором. Это бюро было наделено властью изгонять из монастырей недостойных монахов, пренебрегших монашеской дисциплиной и злоупотребивших своим положением. В своей регулирующей деятельности бюро зачастую следовало светскому закону. Тем не менее, когда правительство оказалось под контролем министров, завидовавших государственной поддержке буддийских монастырей, бюро распустили и буддистов начали всестороннее преследовать, как, например, это было в 446 году.

    Возможно, учреждая религиозный совет, Три Сонгдецен следовал ханьской модели, однако он добавил в нее некоторые индийские и тибетские элементы. В соответствии с индийско-непальской моделью, государство поддерживало бы монастыри, освобождая определенные семьи от уплаты налогов и назначая их вместо этого обеспечивать монастыри и монахов продовольствием. Как и в ханьском Китае, монастыри, в свою очередь, совершали бы ритуалы ради благополучия государства – это соответствовало давней тибетской традиции, когда при императорском дворе находились священнослужители исконной тибетской добуддийской традиции, которые совершали ритуалы. Как в ханьской модели, бюро регулировало бы внутренние буддийские дела, но, как в индийской модели, оно не управлялось бы государством.

    Селнанг, будучи членом главного проиндийского клана при тибетском дворе и главой религиозного совета, естественным образом способствовал укреплению отношений с Индией и ослаблению связей с танским Китаем. Более того, он всячески старался избежать правительственного контроля в ханьском стиле или преследования буддизма. Однако Три Сонгдецен только что проиграл танскому Китаю на политическом фронте, что усилило положение прокитайской фракции тибетского двора. Прокитайская фракция получила возможность оказывать давление на императора, с целью воплотить политику правительственного контроля над монастырями в ханьском стиле. Кроме того, это было на руку ксенофобски настроенной фракции двора, которая выступила против усилившейся связи с танским Китаем и противодействовала иностранному влиянию, включая влияние со стороны буддизма.

    Селнанг и религиозный совет вынуждены были действовать быстро и решительно. Решением могло стать усиление положения совета настолько, чтобы он не только был независим, но и имел сильное влияние на само правительство. Поэтому Селнанг убедил Три Сонгдецена позволить членам религиозного совета присутствовать на встречах всех министров и наделить их властью отклонять решения министров. Изначально руководимый тибетским настоятелем, религиозный совет вскоре стал могущественнее императорского совета министров.

    Избавление от ксенофобски настроенной фракции

    В качестве первого шага в 784 году религиозный совет начал избавляться от консервативно и ксенафобски настроенной фракции, отправляя ее лидеров в изгнание в Гилгит и Наньчжао (Nan-chao) – в наши дни это северо-запад провинции Юньнань в Китайской Народной Республике. Поскольку за двадцать девять лет до этого эта фракция убила отца императора и спровоцировала продолжавшиеся шесть лет преследования буддизма, несомненно, она представляла угрозу.

    Исторические хроники тибетского буддизма XII века описывают это событие как гонения на бонских священнослужителей, оппозиционно настроенных по отношению к буддизму. Хотя в это время некоторые последователи организованной традиции бон действительно жили в Гилгите и Наньчжао, и это говорит о том, что многие из отправленных в изгнание придерживались добуддийской тибетской традиции, упомянутая чистка преимущественно была политической. Она не была основана на различиях в религиозных доктринах. Как-никак, в конце XI века традиция бон еще не была организованной религией, и термином бон называли оппозиционную, ксенофобски настроенную фракцию императорского двора.

    Вплоть до этого момента мастера буддизма и исконной тибетской традиции работали бок о бок в монастыре Самье над переводом текстов своих религий. Однако, в силу того что политическая ситуация того времени была нестабильна, Дренпа Намкха (Dran-pa nam-mkha') – главный духовный лидер исконной традиции в Самье – спрятал для сохранности копии большинства текстов своей школы в щелях стен монастыря. Позже тибетские историки традиции бон, поддерживавшие мнение о религиозном преследовании, заявили, что он притворился, будто принимает буддизм, чтобы остаться в монастыре Самье и охранять эти тексты. Тем не менее, безотносительно к его мотивам, ясно то, что этот мастер исконной традиции остался в монастыре. После гонений он давал учения, которые представляли собой смесь его бонской школы и буддизма, таким знаменитым тибетским мастерам, как переводчик Вайрочана.

    Религиозная история тибетской традиции бон и тибетского буддизма часто описывают это событие с точки зрения их политических намерений. Тем ни менее, ни один тибетский источник не утверждает того, что Дренпа Намкху или кого-либо из его собратьев, практикующих исконную традицию, заставили отказаться от их обычаев и веры и принять буддизм. Гораздо более вероятно, что тибетская исконная традиция и буддизм перемешались друг с другом по крайней мере со времен императора Сонгцена Гампо. Первый тибетский император распорядился проводить ритуалы обоих традиций, а Дренпа Намкха просто продолжил эту тенденцию и, возможно, даже способствовал ей. В любом случае каждая из этих религиозных систем влияла на другую, и это взаимное влияние усилилось благодаря тому, что в монастыре Самье жили духовные мастера обоих традиций.

    Большинство, если не все члены ксенофобски настроенной фракции, изгнанной из императорского двора, вероятно, следовали исконной тибетской традиции. Тем не менее, это вовсе не обязательно означает, что все, кто совершал ритуалы этой системы, были изгнаны из Тибета или что запрещались бонские практики, как нас пытается в том убедить религиозная история. В 821 году подписание второго мирного договора с танским Китаем завершилось совершением полных ритуалов исконной тибетской традиции, включавших жертвоприношение животных. Основатели организованной религии бон и эклектичные мастера бона и буддизма в начале XI века извлекли тексты, сокрытые Дренпой Намкхой. Эти два факта ясно указывают на то, что тибетский религиозный совет не вел политику насильственного обращения в буддизм. Они также говорят о том, что исконная вера была по-прежнему дозволена в центральном Тибете даже после гонений 784 года.

    Если это было справедливо по отношению к местной тибетской вере и к самим коренным тибетцам, мы можем с уверенностью заключить, что религиозный совет не оказывал давления на тибетское правительство в последующие десятилетия и не требовал поддерживать восстания в Согдиане, чтобы преследовать иноземную религию, то есть ислам, и обратить нетибетцев в буддизм.

    Подавление прокитайской фракции

    После гонений 784 года в тибетском правительстве осталось две оппозиционные фракции. Некоторые министры были выходцами из могущественного клана с северо-востока Тибета, поддерживавшего танский Китай. Из этого клана происходила вдовствующая императрица Трима Ло. Другая фракция, к которой относился Селнанг, происходила из центрально-тибетского клана, соперничавшего с первым. Этот клан недоверчиво относился к танскому двору, выступал за продолжение войны с танским Китаем, добивался близких связей с индийской империей Пала, а также сильного  религиозного совета.

    В 786 году закончился продолжавшийся три года мир с танским Китаем. Уйгуры поддержали восстание (783 – 784 гг.), возглавленное Джуку, против танского правящего дома, а тибетцы помогли танским войскам подавить это восстание. В качестве благодарности за помощь танский двор обещал передать тибетцам Турфан и Бешбалык. Но танский император пренебрег этим соглашением, и тибетцы напали на Китай.

    В следующие пять лет тибетцы отвоевали у танского Китая Дуньхуан, добились того, что танские войска перестали соперничать с уйгурами за Турфан и Бешбалык и подтвердили свое прочное положение в южных государствах Таримской впадины, особенно в Хотане. Воспользовались сложившейся ситуацией уйгуры: выведя своих номинальных вассалов карлуков из Джунгарии и с севера Западного Туркестана, они также отвоевали у танского Китая Кучу. Тем не менее, танские войска продолжили притязать на находящийся во власти тибетцев коридор Ганьсу.

    Таковы были китайско-тибетские отношения, когда тибетский император Три Сонгдецен созвал знаменитые дебаты в Самье (792 – 794 гг.), на которых представители буддизма северной Индии нанесли поражение ханьским буддийским монахам. Это раз и навсегда определило то, что основной формой буддизма, практикуемого в Тибете, станет северо-индийская, а не ханьская. С таким же итогом закончились подобные дебаты относительно того, какую медицинскую систему примет Тибет. Однако эти события были также и политическим триумфом настроенной против танского Китая фракции, поскольку ее члены были последователями принципов индийской буддийской философии и медицинской практики. Религиозный совет, несомненно, поддерживал проиндийскую фракцию в борьбе с прокитайской. Более того, поскольку большую часть дебатов переводил Селнанг, он мог повлиять на их исход.

    Краткий итог тибетской политики в Согдиане

    Император Три Сонгдецен умер в 797 году, и на трон взошел его сын Муне Ценпо (Mu-ne btsan-po, годы правления 797 – 800). Ему, в свою очередь, наследовал Три Десонгцен (Khri lDe-srong-btsan, годы правления 800 – 815) также известный как Сеналег (Sad-na-legs, Садналег). В конце периода своего правления халиф аль-Мамун совершенно оправданно считал Тибет могущественной державой, представляющей угрозу, особенно когда Тибет и его союзники угрожали Согдиане и поддерживали мятеж. Тем не менее, его оценка мотивов Тибета и последующее объявление конфликта священной войной были ошибочными.

    Восстановив позиции в Восточном Туркестане, Тибет, конечно, стремился расширить свою территорию за счет Западного Туркестана и поэтому, несомненно, пытался ослабить власть своих противников. При этом Тибет не стремился подорвать религию своих врагов. Религиозный совет монахов был одержим получением неоспоримой внутренней власти в самом Тибете, чтобы обеспечить развитие буддизма в стране. После искоренения правительственных фракций, которые могли препятствовать религиозному совету или пытаться его контролировать, совет главным образом был занят составлением словаря для стандартизации переводов с санскрита на тибетский язык, а также принимал решения о том, какие из текстов переводить, чтобы буддизм был понятнее и оставался чистым. Совет не интересовали другие религии или распространение буддизма как в пределах, так и за пределами Тибета.

    Более того, поддерживая восстания согдийских последователей исламских течений мусалемийя и манихейского шиизма против Аббасидов, Тибет ни в коем случае не выказывал поддержку этим религиозным течениям. Указы императора Три Сонгдецена о выборе индийского буддизма в качестве основы для тибетского однозначно отвергают и манихейство. Они повторяют критический отзыв танского императора Сюань Цзуна о том, что манихейство – это лишь поверхностное подражание буддизму, основанное на лжи.

    Император Три Релпачен

    Несомненно, смерть Три Десонгцена в 815 году была одной из основных причин того, что в этом году Аббасиды нанесли поражение тибетскому вассалу Кабул Шаху, а в последующие годы вторглись в занятый тибетцами Гилгит. Следующий император Тибета – его сын Три Релпачен (Khri Ral-pa-can, Три Ралпачан, годы правления 815 – 836) – взошел на трон маленьким ребенком, и в Тибете того времени не было сильного лидера. Однако повзрослев, Три Релпачен стал очень могущественным и еще больше укрепил положение буддизма.

    Аббасиды оставили Кабул и Гилгит в 819 году, когда было основано государство Тахиридов. В 821 году Тибет подписал второе мирное соглашение с танским Китаем, а на следующий год – такое же соглашение с уйгурами. За тибетцами остались коридор Ганьсу и Дуньхуан, а также Турфан и Бешбалык. На протяжении предшествующих трех десятилетий власть в Турфане и Бешбалыке несколько раз переходила от тибетцев к уйгурам и обратно.

    Воодушевленный военными победами, император Три Релпачен построил множество новых буддийских храмов в ознаменование мира, а также перенес столицу из долины Ярлунг в Лхасу, где располагался главный буддийский храм Тибета. Кроме того, согласно тибетской религиозной истории, Три Релпачен основал бюро переводов, чтобы составить санскритско-тибетский словарь и стандартизировать терминологию и стиль перевода тибетских текстов. На самом деле эта работа началась еще при жизни его отца Три Десонгцена. Тем не менее, религиозная история приписывает эту заслугу сыну, чтобы поддержать отождествление Сонгцена Гампо, Три Сонгдецена и Три Релпачена – трех основных императоров-покровителей буддизма того времени – c воплощениями будд Авалокитешвары, Манджушри и Ваджрапани. Это соответствует описаниям этих трех будд как покровителей, соответственно, Тибета, Китая с Маньчжурией и Монголии, а основателя традиции гелуг Цонкапы (Tsong-kha-pa, годы жизни 1357 – 1416) как воплощения всех трех.

    Подобно свирепому Ваджрапани, император Три Релпачен стал немного фанатичен в своем религиозном рвении. Он не только увеличил количество семей, назначенных поддерживать каждого монаха, с трех до семи, тем самым подвергнув серьезному риску государственную экономику, но и издал указ, по которому каждому, кто, ругая монаха, укажет на него пальцем, этот палец отрубят. Так как положение буддизма было сильным, а Аббасиды были заняты своими делами, обращение в ислам Кабул Шаха лишь незначительно отразилось на распространении ислама в Тибете и его вассальных государствах – Кабуле и Гилгите.

    12. Основание уйгурами буддийских царств

    Завоевание киргизами Монголии

    Киргизы имеют монгольские корни. Изначально киргизы жили в горных лесах современного юга Сибири – на Алтае и в Тыве, расположенных к северу от Джунгарии. Некоторые из их племен жили в западной части горного хребта Тянь-Шань, к югу от Джунгарии. Исторические киргизские земли на Алтае входили в состав Восточного Тюркского каганата, и уйгуры, завоевав каганат, опустошили их в 758 году. С тех пор киргизы и уйгуры враждовали. Многие киргизы переселились в западную часть Тянь-Шаня, где вступили в союз с карлуками, тибетцами и Аббасидами против уйгуров и танского Китая.

    Начиная со второй половины VIII века торговля между тибетцами и арабами шла из западной части Тибета через Ваханский коридор в западную часть Бактрии и далее в Согдиану. Второй торговый путь шел из северо-восточной части Тибета через находившийся во власти тибетцев коридор Ганьсу в важные области – Турфан и Бешбалык, оспаривавшиеся тибетцами, уйгурами и танским Китаем вплоть до 821 года, когда оба города-государства отошли к Тибету. Далее путь пересекал юг Джунгарии, шел через западный отрог гор Тянь-Шань на север Западного Туркестана – по территориям, до девяностых годов VIII века принадлежавшим карлукам, а затем уйгурам, – и наконец в занятую арабами Согдиану. Уйгурские разбойники доставляли много неприятностей на части пути, проходящей через горы Тянь-Шань. Киргизы играли важную роль в борьбе с этими разбойниками и сохранении торговых маршрутов открытыми и безопасными.


    Карта №19: тибетско-арабские торговые пути


    Путешествовавшие по этому пути тибетские торговцы были буддистами, что подтверждается буддийскими мантрами (священными слогами), вырезанными ими тибетской письменностью на камнях, найденных в окрестностях озера Иссык-Куль в западной части современной Киргизии. Эти торговцы не были объектами религиозного преследования и им не запрещалось находиться в мусульманских землях в западной части центральноазиатского Великого шелкового пути, иначе бы они не стали предпринимать столь рискованное путешествие. Это еще раз свидетельствует о том, что джихад, объявленный в 815 году халифом аль-Мамуном против союза тибетцев, тюркских шахов, карлуков и огузов, имел политические цели и не был массовым, насильственным обращением в ислам людей, считавшихся неверными.

    После подписания в 821 году мирного договора с тибетцами и танским Китаем, уйгуры постепенно ослабели из-за внутренней розни и сложностей, возникших в силу того, что теперь между их территориями в Монголии и Джунгарии находились тибетские владения. В 840 году, после особенно суровой зимы с сильными снегопадами, во время которой погиб весь уйгурский скот, киргизы свергли Орхонскую империю в Монголии, Джунгарии и в восточной части севера Западного Туркестана. С тех пор киргизы правили этой территорией из своей твердыни в Алтайских горах, пока в 924 году их самих не сместили кидани.

    Переселение уйгуров в Туркестан и коридор Ганьсу

    Когда киргизы захватили Орхонскую империю, большая часть населения этого государства переселилась южнее. Многие отправились в Турфан (Кочо), Бешбалык и Кучу. Их естественным пунктом назначения были города-государства с тохарийской культурой и с большими общинами согдийцев и ханьцев, расположенные недалеко от границы Таримской впадины или на севере от нее.

    Уйгуры поддерживали свое незначительное присутствие в Турфане по крайней мере начиная с IV столетия нашей эры. Кроме того, в период между 605 годом и тридцатыми годами VII века они недолго правили Турфаном. Периодически, в промежутке между девяностыми годами VIII века и 821 годом, в их власти находились как Турфан, так и Бешбалык. Затем они заключили мирное соглашение с тибетцами, правившими в то время этими городами. Более того, уйгуры поддерживали свое присутствие в Куче начиная с девяностых годов VIII века, после того как отвоевали этот город-государство у танского Китая.

    На Кучу также претендовали карлуки из Кашгара и тибетцы из Турфана, и неясно, кто на самом деле правил этим государством на тот момент. Однако даже если это были карлуки, они по-прежнему номинально оставались вассалами уйгуров, несмотря на непрекращающиеся бои между ними на протяжении последнего столетия. Карлуки не стали бы изгонять уйгуров и не закрыли бы для них город. Таким образом, уйгурские беженцы были знакомы с оседлой городской культурой этих оазисных государств много лет, и им было нетрудно переселиться сюда и отказаться от жизни степных кочевников.

    Помимо этого были три другие, меньшие группы орхонских уйгуров, не осевших в северных городах-государствах Таримской впадины. Самая большая из них перебралась в города-государства коридора Ганьсу, которыми в то время правили тибетцы, и позже стала известна как желтые уйгуры. Что касается двух других, одна отправилась на запад из занятой уйгурами восточной части севера Западного Туркестана и осела среди карлуков в долине реки Чу на севере современной Киргизии. Другая поселилась среди карлуков Кашгара. Еще одна маленькая группа отправилась на восток, в Маньчжурию, быстро ассимилировалась и больше не упоминалась в истории.


    Карта №20: переселение орхонских уйгуров из Монголии и Джунгарии


    После переселения все четыре группы уйгуров приняли буддизм. Поселившиеся на северной границе Таримской впадины приняли тохарийско-согдийско-ханьскую форму, распространенную в Турфане и Куче, те же, кто переселился в долину реки Чу – западно-тюркско-согдийскую форму, тогда как осевшие в Кашгаре – кашгарскую форму. Столетия спустя все ветви уйгуров, за исключением желтых уйгуров, в конечном счете приняли ислам. Чтобы лучше понять динамику обращения тюрок в ислам, давайте еще раз исследуем причины смены уйгурами религии, на этот раз их перехода из манихейства в буддизм. Мы будем рассматривать две самые большие группы: уйгуров Кочо и желтых уйгуров.

    Прежнее знакомство уйгуров с буддизмом

    Уйгуры приняли буддизм до обращения знати орхонских уйгуров в манихейство, когда в начале VII столетия правили Турфаном. Уйгурские воины и простой народ сохранили некоторую приверженность буддизму на протяжении существования Орхонской империи. Об этом свидетельствуют антибуддийская риторика нескольких последних уйгурских каганов. Как бы там ни было, из-за культурного наследия согдийских переводчиков уйгурские манихейские тексты того периода содержали явные буддийские элементы. Более того, не вся уйгурская аристократия состояла из манихеев. Многие следовали несторианской вере. Некоторые даже приняли буддизм, как о том свидетельствует тибетский император Три Релпачен, поручивший перевести несколько буддийских текстов с тибетского на уйгурский язык вскоре после заключения мирного договора 821 года. Тем не менее, помимо знакомства с религией существовали и другие причины, несомненно, повлиявшие на смену уйгурами религий.

    Распад Тибетской империи

    В 836 году, за четыре года до захвата киргизами владений орхонских уйгуров, тибетский император Релпачен был убит своим братом Лангдармой (gLang-dar-ma, годы правления 836 – 842). Заняв трон, новый император начал жестокое преследование буддизма по всему Тибету. Его целью было прекращение вмешательства религиозного совета в политику и предотвращение истощения экономики, вызванное политикой Три Релпачена, законодательно закрепившего еще большую государственную поддержку монастырей. Лангдарма закрыл все монастыри и заставил монахов снять монашеские одежды. Тем не менее, он не стал физически разрушать монастырские комплексы или библиотеки. Даже без доступа к духовной литературе многие не имевшие духовного сана тибетцы продолжали практиковать буддизм.

    В 842 году Лангдарма был убит монахом, который, по словам одного ученого, был свергнутым главой религиозного совета и настоятелем монастыря Самье. Вспыхнула гражданская война за наследование престола, закончившаяся распадом Тибетской империи. На протяжении последующих двух десятилетий Тибет постепенно отказался от своих владений в Ганьсу и Западном Туркестане. Некоторые из бывших тибетских владений стали самостоятельными политическими единицами – сначала Дуньхуан, который стал известен как государство Гуйиджун (Kuei i-chun, 848 – девяностые года IX века), управляемое местным ханьским кланом, а затем Хотан (851 – 1006), во главе которого стояла своя собственная непрерывная линия царей. Начиная с 851 года в других бывших тибетских владениях, например в Турфане, власть изначально захватили местные ханьцы, но присутствие и роль ханьского правительства и военных были незначительными. Тем не менее, к 866 году уйгурское иммигрантское сообщество в этих бывших тибетских владениях стало достаточно могущественным, чтобы учредить свое собственное правительство.

    Последующее политическое разделение Восточного Туркестана и Ганьсу

    Царство уйгуров Кочо (866 – 1209 гг.) сначала включало в себя территорию между Турфаном и Бешбалыком. Со временем в его состав вошла северная граница Таримской впадины вплоть до Кучи. Землями от восточной части южной границы Таримской впадины до территории Хотана, где жили несколько тибетских племен, никто не управлял. Торговля на этой территории между ханьским Китаем, Хотаном и далее на запад прекратилась. Кашгар оставался в руках карлуков.


    Карта №21: Центральная Азия в середине IX века


    Царство желтых уйгуров (866 – 1028 гг.) занимало коридор Ганьсу. Гуйиджун помог уйгурам-переселенцам основать это государство, оказав военную поддержку в изгнании остатков тибетского правления. Многие тибетцы бежали на юг, откуда большинство из них изначально пришли – в район озера Коконор (Кукунор), где со временем возникло царство Цонка (Tsong-kha). Вскоре желтые уйгуры повернулись против союзников в Гуйиджуне и в девяностых годах IX века завоевали это государство.

    Скоро одной из главных сил исторического развития стал еще один народ из этой области – тангуты. Этот народ был родственен тибетцам, и его территория в восточной части Ганьсу отделяла желтых уйгуров от ханьцев Чанъана. В середине VII века, из-за непрекращающихся нападений из центрального Тибета, тангуты покинули свои дома, бежали в район озера Коконор и нашли приют в восточном Ганьсу под защитой империи Тан. Здесь они впервые встретились с буддизмом. Спустя столетие их ряды пополнились за счет тангутов-беженцев, спасавшихся от активности тибетских военных в этом регионе после восстания Аня Лушаня.

    Все эти области Ганьсу и Восточного Туркестана, в которые распространилась тибетская культура, избежали учиненных Лангдармой гонений на буддизм. На самом деле многие тибетские буддисты-беженцы искали здесь приют и благодаря им буддизм уже процветал в этом регионе, когда там появились орхонские уйгуры. При этом ханьская форма буддизма была основной, но с сильным тибетским влиянием, а в Турфане – со значительным количеством согдийских и тохарийских элементов.

    Преследование буддизма в ханьском Китае

    Тем временем в ханьском Китае буддизм подвергался еще большим гонениям, чем в Тибете. На протяжении столетия после реформ танского императора Сюань Цзуна, целью которых было уменьшение влияния буддистов, ханьские буддийские монастыри снова получили статус, освобождавший их от уплаты налогов. Им принадлежала несоразмерная часть национальных богатств, в частности драгоценные металлы, используемые для изображений в храмах, а на их обширных владениях работало много мирян. Наложницы и евнухи императорского гарема были очень религиозны и почитали монахов и монахинь. Они оказывали влияние на императоров, чтобы те позволяли подобные излишества.

    Когда император У Цзун (годы правления 841 – 847) взошел на трон, придворные чиновники, следующие даосизму, убедили его отказаться от политики предыдущего императора в отношении буддийских монастырей. Подталкиваемый завистливыми чиновниками, обеспокоенными влиянием императорского гарема на политику и состоянием государственной экономики, У Цзун начал принимать меры. В 841 году он приказал всем монахам, у которых есть женщины и кто эксплуатирует религиозные предрассудки народа снять с себя монашеские одежды. Кроме того, он приказал изъять у монастырей весь излишек денег и недвижимости. При этом он исполнял традиционную роль северных ханьских императоров как защитник чистоты буддийского учения.

    Тем не менее, шаги, предпринятые императором, не удовлетворили даосских министров. Они просили освободить ханьский Китай от всего иностранного влияния и вернуться к традиционным ценностям и этике. Считая иностранными религиями не только манихейство и несторианство, но и буддизм, они сначала выступили против первых двух, так как эти религии были не очень распространены в Китае. В 843 году они убедили императора наложить полный запрет на манихейство и несторианство по всей империи и изгнать все духовенство этих религий. Это повлияло не только на сообщество согдийских торговцев, но также и на знатных уйгуров, которые, вероятно, искали приют в ханьском Китае. В 845 году даосская фракция убедила императора разрушить все буддийские храмы и монастыри, за некоторым исключением, изъять и расплавить выполненные из драгоценных металлов изображения, вернуть всех монахов и монахинь к мирской жизни, освободить всех мирян от обязанности работать на землях монастырей и конфисковать всю принадлежащую монастырям собственность.

    Оценка гонений

    Заслуживает упоминания то, что преследования и запрет иностранных религий никогда не распространялись на ислам. Сообщество мусульманских торговцев было сосредоточено в прибрежных городах на юго-востоке страны. Они стали пользоваться Великим шелковым путем столетия спустя. Торговлю по Великому шелковому пути вели согдийцы, ханьцы и тибетцы, участвовать в ней стремились и уйгуры. Соперничество было ожесточенным, и тот факт, что жесткие меры даосских министров были направлены не только на буддистов, но и на манихеев и несториан, свидетельствует о том, что они в первую очередь преследовали экономические цели.

    В Тибете шла гражданская война и было ясно, что Тибет вот-вот потеряет власть над Ганьсу и территориями в Восточном Туркестане. После ухода тибетцев единственными оставшимися соперниками на территории вдоль Великого шелкового пути оставались уйгуры и согдийцы. Преследования в Китае были направлены только на религии, характерные для согдийцев, ханьцев, тибетцев и уйгуров, а не для арабов или персов, и это подтверждает, что целью политики танских министров были Великий шелковый путь и Центральная Азия, а не южные моря. Преследования религий в Центральной Азии имели не политические, а экономические мотивы, и едва ли когда-либо имели духовные или доктринальные причины.

    Последствия

    После смерти У Цзуна в 847 году новый император Сюань Цзун (годы правления 847 – 860) казнил даосских лидеров и вскоре разрешил восстановить буддизм. Однако большинство ханьских буддийских течений не пережило этих гонений. Восстановились только чен (япон. дзен) и буддизм чистой земли: первое – благодаря его распространенности в более отдаленных горных областях западной части ханьского Китая и отсутствию у него зависимости от монастырских библиотек, а последнее – из-за его массовости и отсутствия научной основы.

    Поскольку власть династии Тан слабела, пока она не прекратила свое существование в 907 году, и ханьский Китай раскололся в период правления Пяти династий (907 – 960 гг.), ханьцы потеряли все свое влияние в Центральной Азии. Стратегия даосских министров, направленная на уничтожение соперников в борьбе за Великий шелковый путь и получение экономических выгод для танского Китая, завершилась неудачей.

    Влияние этих событий на обращение уйгуров в буддизм

    Таким образом сложилась политическая и экономическая ситуация, в которой орхонские уйгуры сменили религию с манихейства на буддизм. Как и в случае с восточными тюрками, сменившими шаманизм на буддизм и обратно, а также с более ранним переходом уйгуров из шаманизма в буддизм, а затем в манихейство, на смену и выбор религии повлияли три фактора. Первый – это необходимость унифицировать силы для объединения народа под властью новой династии. Второй – поиск сверхъестественной силы для поддержки новой власти, в основе которого лежала оценка успеха различных религий в помощи другим иностранным режимам. И третий, самый главный, – получение экономической выгоды благодаря контролю торговли по Великому шелковому пути.

    Уйгуры Кочо и желтые уйгуры начали не только новые династии, но также и новый стиль жизни – жизнь оседлых горожан государств-оазисов. Манихейство доказало свою несостоятельность в качестве государственной религии, способной предоставить сверхъестественную силу для сохранения их предыдущей Орхонской империи. Им была необходима новая религия, вокруг которой можно было бы объединить народ и которая предоставила бы им дополнительную светскую поддержку, необходимую для того, чтобы эти перемены прошли успешно.

    Тибетская империя только что распалась, а танский Китай находился на грани распада. Раньше уйгуры воевали с обеими империями и знали их сильные и слабые стороны. С точки зрения кочевого, исповедующего шаманизм народа, неудача обоих империй могла быть приписана только их недавним гонениям на буддизм. И тибетцы, и танский Китай обидели буддийских божеств и лишились их поддержки. То есть сверхъестественная сила буддизма была ясно доказана. За столетие до этого уйгуры решили, что поражение, нанесенное Аббасидами и восстанием Аня Лушаня императору династии Тан, произошло в силу слабости буддизма и потому сами отказались от этой веры в пользу манихейства. Тем не менее, ход событий показал, что они ошиблись в свое оценке.

    Более того, и Тибет, и танский Китай теперь были отрезаны от Великого шелкового пути, по-прежнему остающегося по большей части в руках согдийцев. Многие беженцы-буддисты из центрального Тибета и ханьского Китая, спасавшиеся от преследований на родине, поселились на территориях, через которые проходила восточная часть Великого шелкового пути, а именно в Турфане, Гуйиджуне, коридоре Ганьсу, в районе озера Коконор – на северо-востоке Тибета – и во владениях тангутов. Это произошло потому, что, не имея препятствий со стороны правительства, буддизм продолжал здесь процветать. Следовательно, в восточной части Великого шелкового пути буддизм, несомненно, был сильнее манихейства и несторианства. К тому же, поскольку и Тибет, и танский Китай только что прекратили гонения на буддизм, последователи этой веры на территории Великого шелкового пути остались без сильной императорской поддержки. Монашество и миряне одинаково обрадовались бы религиозному правителю, который бы взял на себя эту роль.

    Поскольку буддизм так хорошо утвердился и был столь стабилен в Восточном Туркестане и Ганьсу не только среди согдийцев, но и среди других центральноазиатских народов этого региона, и поскольку многие уйгуры, особенно проживавшие в этих областях, уже были знакомы с этой верой, – буддизм был логичным выбором религии как для принца уйгуров Кочо, так и для принца желтых уйгуров. Если бы они стали приверженцами буддизма, это обеспечило бы им достаточно сильное положение, и их стали бы считать повелителями и защитниками на территории Великого шелкового пути. Поэтому правители обоих государств взяли себе титул «принцев-бодхисаттв», подобно тому как за полтора столетия до этого поступили предыдущие уйгурские правители, формально правившие Турфаном.

    С помощью владеющих многими языками согдийцев уйгуры теперь начали переводить буддийские тексты на свой родной язык, но не с сойдийских источников, а используя ханьские и тохарийские тексты. При этом они заимствовали некоторые элементы из более ранних переводов на древнетюркский язык. Возможно, согдийцы не стали переводить свои тексты, поскольку им хотелось сохранить собственную культурную самобытность и не затеряться в буддийской культуре уйгуров, где все следовали одним и тем же священным текстам.

    Положение ислама в конце раннего периода Аббасидов

    В середине IX века, когда халифат Аббасидов начал терять свои непосредственные владения в Центральной Азии, распространенность ислама по-прежнему ограничивалась Согдианой и встречалась среди потомков арабов, а также среди местного населения, принявшего эту веру не по принуждению, но в основном из-за привлекательности исламской высокой культуры. Когда Аббасиды начали джихад против Саураштры и Кабула, несмотря на то что их противники были буддистами, целью их священных войн не было уничтожение буддизма как такового. В обоих случаях мусульманские лидеры ошибочно приняли последователей буддизма за противников Аббасидов – повстанцев-последователей мусалеймийи и манихейского шиизма. В большинстве своем Аббасиды были терпимы к буддизму и поддерживали торговые и культурные связи с буддийскими странами.

    В последующие десятилетия с приходом к власти различных тюркских народов в Центральной Азии произошел значительный сдвиг. Некоторые из тюркских государств приняли ислам, поскольку их лидеры были рабами-военачальниками при Аббасидах, получившими свою свободу взамен на принятие ислама. Тем не менее, одно из них, Караханидское государство, добровольно приняло ислам по многим из тех причин, по которым предыдущие тюркские народы, такие как восточные тюрки и уйгуры, ранее меняли религии, переходя в буддизм, шаманизм или манихейство. Более того, тюркских правителей также интересовали вопросы сверхъестественной силы для поддержки их государств и геополитических стратегий, целью которых было получение контроля над торговлей по Великому шелковому пути. Дальнейшее распространение ислама в Центральной Азии и Индии и его взаимодействие с буддизмом в обоих этих регионах в этом контексте становится более понятным.









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх