Император Николай I, вступивший на престол в 29 лет, сначала испытывал неуверенность и сомнения. Будущее России беспокоило Николая не меньше, чем декабристов. Несомненно, он был человеком ответственным, слова о благе Отечества были для него не пустым звуком. Но он довольно смутно представлял, что ему предстоит делать. Всю свою предыдущую жизнь он не готовил себя к высокому уделу повелителя России. Большие права на престол имел старший брат Константин, который, как и другой брат – император Александр I, годился в отцы Николаю. Их разница в возрасте достигала 17 лет!

Николай родился в 1796 году, он рос мальчиком грубым, властолюбивым и неуемным в своих шалостях и капризах. Образование, которое он получил, не дало ни душе, ни уму его ничего полезного. Николай не любил книг (в отличие от своей бабки, Екатерины II, или брата, Александра I), не обладал широким кругозором и интеллектом. Позже, в зрелые годы, он вспоминал, как уныло и нудно проходили уроки, которые вели приглашенные ко двору профессора. Сильное влияние на сына оказывала императрица Мария Федоровна, чьими глазами Николай долго смотрел на жизнь.

Он искренне хотел добра России, но его не готовили к роли самодержца.

Заглянем в источник

Ужас кровопролития, совершеннейшая неясность обстановки, в которой начиналось его царствование, отсутствие опыта и знаний – все это серьезно сказалось на состоянии молодого императора. Вместе с тем он был решителен в искоренении декабристской крамолы. В первые дни своего царствования он говорил французскому посланнику:

«Я начинаю царствование, повторяю вам, под грустным предзнаменованием и со страшными обязанностями. Я сумею их исполнить. Проявлю милосердие, много милосердия, некоторые даже скажут, слишком много; но с вожаками и зачинщиками заговора будет поступлено без жалости, без пощады… Я буду непреклонен, я обязан дать этот урок России и Европе. Но не устану вам повторять: сердце мое раздирается и у меня постоянно перед глазами ужасное зрелище, ознаменовавшее день моего вступления на престол».

Николай I.

Николай рано пристрастился к шагистике, муштре и ружейным приемам, в которых видел смысл военного дела. Могучий и красивый воин, он так и не стал ни великим военным реформатором, ни великим полководцем. Маневры под Красным Селом или парад на Марсовом поле были для него вершиной полководческого искусства.

Судьба Николая I по-своему не менее трагична, чем судьба его старшего брата императора Александра I, который искренне хотел провести необходимые обществу реформы, но остановился перед непреодолимыми трудностями: консервативным общественным мнением, отсутствием в обществе тех политических сил, которые могли бы поддержать реформаторские усилия императора. То же самое испытал и Николай. Несмотря на то что по своему воспитанию, складу ума и интересам Николай был более воин и инженер, чем политик, изощренный тактик, мыслитель, он все же улавливал конструктивную сторону идей декабристов и с самого начала своего царствования пытался встать на путь необходимых России перемен. В манифесте 13 июля 1826 года «О совершении приговора над государственными преступниками» говорилось, что «таким образом дело, которое Мы всегда считали делом всей России, окончено: преступники восприяли достойную их казнь, Отечество очищено от следствий заразы, столько лет среди его таившейся». Далее утверждается, что прошло время бунтарства и приносящих разрушение «дерзостных мечтаний», что улучшение жизни России отныне будет достигаться лишь постепенным, нисходящим сверху «усовершением… отечественных установлений». Известно, что декабристы не скрывали своих взглядов и полагали, что хотя бы что-нибудь из сказанного или написанного ими на следствии император использует в своем царствовании и тем самым принесет пользу России. И они не ошиблись: уже после окончания процесса над декабристами и казни их предводителей Николай распорядился, чтобы из следственных дел составили для внутреннего пользования выжимку, в которой учли бы все идеи декабристов относительно преобразования государства и исправления замеченных ими недостатков. Эта записка лежала на рабочем столе императора, и он к ней не раз обращался. И все же реформы, которых хотели декабристы и которые обдумывал Николай, в его царствование так и не состоялись. Для их обсуждения и проведения император образовывал многочисленные секретные комиссии, которые обсуждали различные варианты преобразований, но Николай отправлял проекты перемен в долгий ящик, пока через какое-то время не возникала необходимость обсудить их вновь.

Дело в том, что, сознавая необходимость перемен, Николай I был решительным противником всяких попыток поколебать устои империи, которую он унаследовал от предков и передать которую своим потомкам в целости и сохранности считал своей священной обязанностью. Среди тех устоев, которые Николай I считал неизменными, была форма правления – неограниченная власть императора-самодержца, военное могущество России, а также непоколебимость крепостного права. Разрушить эти основы у Николая не хватало политической воли и решительности; он не был реформатором по духу, не обладал новаторским подходом к действительности.

В самом начале царствования на политическое мировоззрение Николая оказали сильное воздействие беседы с известным историком Н. М. Карамзиным, который настойчиво внушал императору, что его роль как самодержца возвышенна и благородна, что его главная задача как императора – обеспечить благо общества, покой и безопасность, а его предназначение самодержца – постоянное служение России.

Карамзин как мыслитель писал не только об этом, но для Николая именно это было важно, да и к тому же идеи Карамзина были Николаем в значительной мере упрощены. Служение отечеству император понимал скорее как службу полкового или дивизионного командира, выполняющего данный сверху устав, следящего за дисциплиной, порядком, амуницией солдат и офицеров. Это отвечало пристрастиям императора к мелочам военного дела, к шагистике, муштре. Эти взгляды он невольно переносил на государство – организм во много раз более сложный, чем полк или дивизия. Однажды, уже став императором, Николай рассказывал, почему ему хорошо среди солдат:

Здесь порядок, строгие безусловные законы, никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одно из другого, никто не приказывает прежде, чем сам не научится повиноваться, никто без законного основания не становится впереди другого; все подчиняется одной определенной цели… Потому-то мне так хорошо среди этих людей… Я смотрю на всю человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит.

Заглянем в источник

Авторитетное мнение Карамзина и его мысли, отраженные в «Записке о древней и новой России», стали во многом идейной основой царствования Николая I. Это сочинение великого историка, написанное в 1811 году, не было опубликовано до 1900 года, но каждый образованный человек в России знал эту книгу – настолько важными были изложенные в ней идеи. Карамзин писал «Записку» с целью дать наставление царям, взирая на современную Россию с точки зрения изученного им прошлого. Он утверждал, что единственно возможный политический строй в России – самодержавие как надклассовая, надсословная, патриархальная сила, обеспечивающее движение русского общества вперед. Он подверг критике сделанное Петром Великим:

«Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам? Любовь к отечеству питается сими народными особенностями, безгрешными в глазах космополита, благотворными в глазах политика глубокомысленного. Просвещение достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужного для благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два государства могут стоять на одной степени гражданского просвещения, имея нравы разные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях».

Карамзин сформулировал и принципы русского консерватизма: «Требуем более мудрости охранительной, нежели творческой», «Всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости», «Для твердости бытия государственного безопаснее порабощать людей, нежели дать им не вовремя свободу». И все эти идеи были очень близки Николаю-императору.

Были и другие серьезные трудности, мешавшие реформам. Окружение Николая I, его семья были настроены крайне консервативно, сильно влияли на его действия и политику вообще. Так получилось, что среди государственных деятелей того времени не было таких людей, которые могли бы подтолкнуть императора к началу реформ. Наоборот, в его окружении укрепились люди, еще более консервативные, чем сам император, и сопротивлялись всякому, даже скромному реформаторству своего повелителя. Из военных Николай выдвигал на первые места фельдмаршалов И. И. Дибича и И. Ф. Паскевича. И не талант полководца выделял их, а личная преданность, которую так ценил император после ужаса декабрьского мятежа. По этой же причине он задвинул на вторые роли многих опытных военных – героев войны 1812 года, которые каким-то образом были связаны с декабристами или им симпатизировали. Так, в отставке оказались генералы А. П. Ермолов и М. Ф. Орлов.

Долгие годы министром иностранных дел был Карл Нессельроде. Его, как и Дибича с Паскевичем, отличала услужливость: он был готов вести ту политическую линию, какая угодна императору. А тому была угодна только одна линия – жестокое подавление либерализма и революционного движения в Европе, вплоть до интервенции, что и было продемонстрировано в восставшей против австрийцев Венгрии в 1848 году. Туда, по просьбе Вены, были брошены русские войска, которые потопили в крови венгерское восстание. Во многом благодаря негибкой политике Нессельроде Россия прослыла в Европе международным жандармом.

Внутренний режим поддерживался силами полиции и жандармерии. Самым близким для Николая человеком стал граф А. Х. Бенкендорф, а потом сменивший его на посту шефа жандармов граф А. Ф. Орлов. Идеологом царствования был министр народного просвещения граф С. С. Уваров, автор идеологической концепции «Православие – Самодержавие – Народность».

Несомненно, в администрации Николая были и люди яркие, талантливые. Таковы М. М. Сперанский и Е. Ф. Канкрин. Сперанский в николаевскую эпоху был занят важнейшим делом по упорядочению законодательства. Он собрал все изданные с 1649 года законы, расположил их в хронологической последовательности в 47 томах Полного собрания законов Российской империи. Затем, исключив из всего гигантского числа законов те, которые устарели или отменены, он подготовил 15 томов действующих законов. Изданные в 1833 году, эти тома стали основой для деятельности государственного аппарата. Канкрин был министром финансов почти 21 год. Опытный финансист и экономист, он был противником крепостного права и основой стабильности финансов всегда считал поддержание благосостояния крестьянства, что было недостижимо, пока существовало крепостное право. Поэтому Канкрин упорно сопротивлялся всем проектам по выходу из затруднений путем увеличения налогов на народ, вел политику строгой экономии, часто отказывая даже самому императору, разрешавшему тратить казенные деньги. Благодаря ему в России была осуществлена денежная реформа, произошла стабилизация курса русского рубля на международном валютном рынке.

А. Х. Бенкендорф с супругой Елизаветой Андреевной.

Не менее яркой фигурой был и П. Д. Киселев, который в 1837 году стал министром государственных имуществ, то есть ведал государственными (казенными) крестьянами. Киселев пытался улучшить положение этой значительной части населения, страдавшей от произвола чиновников, от налогов и неурожаев. Перестройка управления крестьянами, элементы самоуправления, смягчение полицейского режима – этими и другими средствами Киселев стремился изменить ситуацию в деревне. Но усилий одного, даже умного и деятельного министра было явно недостаточно.

Заглянем в источник

Несомненно, новый император был человеком волевым, сильным, авторитарным. Он с трудом терпел возражения и сомнения в своих действиях со стороны окружающих. В итоге постепенно окружение императора составили люди разной степени талантливости, но преимущественно покорные и исполнительные. Вот как в 1852 году описал это граф Оттон де Брэ, баварский дипломат в Петербурге:

«Обладая огромной и несомненной энергией, император Николай до такой степени преисполнен сознанием своей власти, что ему трудно представить себе, чтобы какие бы то ни было люди или события могли оказать ему сопротивление. Быть приближенным к такому монарху равносильно необходимости отказаться до известной степени от своей собственной личности, от своего “я” и усвоить себе известный облик. Сообразно с этим в высших сановниках русского монарха можно наблюдать только различные степени проявления покорности и услужливости…»

Естественно, это самым непосредственным образом сказывалось на стиле правления Николая I.

В 1817 году Николай женился на 19-летней дочери прусского короля Фридриха Вильгельма III Фредерике Луизе Шарлотте Вильгельмине, принявшей в православии имя Александры Федоровны. Молодые люди понравились друг другу с первого взгляда. Александра Федоровна была доброй, богобоязненной женщиной, много занималась благотворительностью, жертвуя на это свои деньги. Все, кто знал императрицу, восхищались ее внешностью и нравом. Людей поражала ее хрупкая, светящаяся красота, изящество ее нарядов и прически, кроткий взгляд. Хотя некоторым она напоминала беззаботную птичку в золоченой клетке, которую император «кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами», она не была лишена настоящих, глубоких чувств. Известно, что Александру потрясла кровавая трагедия декабря 1825 года. Узнав о намерении жен декабристов (не меньше ее избалованных жизнью в комфорте) ехать за своими мужьями в Сибирь, она воскликнула: «На их месте я поступила бы так же!»

Всю жизнь императрица оставалась изрядной кокеткой, не задумываясь, сорила деньгами в модных магазинах Европы и на курортах, любила блистать на людях. Александра Федоровна обожала праздники и особенно балы, на которых она всегда была первой красавицей: никто лучше ее в России не танцевал и не одевался. Семейное счастье омрачали ее расстроенное здоровье (она родила 8 детей и так не привыкла к петербургскому климату: часто болела и была вынуждена уезжать лечиться на европейские курорты), а также измены мужа – кавалера необыкновенно привлекательного и неуемного в любовных утехах. Из семи оставшихся в живых детей императора особо выделялся своими данными первенец цесаревич Александр (будущий император Александр II), великая княжна, потом королева Вюртемберга Ольга Николаевна (1822—1892), а также великая княжна Александра Николаевна (1825—1844) – необыкновенная красавица и талантливая певица, умершая от чахотки несколько месяцев спустя после своей свадьбы с наследником датского престола Фридрихом-Вильгельмом.

Человеком незаурядным стал и младший сын Николая, великий князь генерал-адмирал Николай Николаевич (1827—1892). Профессиональный моряк, он обладал умом государственного деятеля и реформатора и во многом помогал брату Александру II в эпоху Великих реформ. В общем, это была счастливая семья, что у Романовых бывало достаточно редко.

После подавления восстания 1825 года охрана режима была признана первейшей задачей власти. Вся история с декабристами была воспринята как существенный промах в организации системы государственной безопасности. Этот недостаток было решено исправить. В 1826 году были образованы Корпус жандармов и Третье отделение Кабинета Его императорского величества под руководством боевого генерала и близкого Николаю I человека Александра Христофоровича Бенкендорфа. Именно он подал проект организации нового ведомства и был вскоре назначен его руководителем. Одновременно он стал шефом особого воинского подразделения – Корпуса жандармов.

Смысл реформы состоял в разделении страны на несколько крупных жандармских округов; во главе их были поставлены жандармские генералы и офицеры, которым активно помогали тайные агенты Третьего отделения. Само это учреждение имело четыре экспедиции – отдела, которые следили за подозрительными людьми, старообрядцами, фальшивомонетчиками, иностранцами и ведали… крестьянским вопросом, так как он был причислен к числу секретных, подлежащих особому надзору тайной полиции. С годами работа Третьего отделения усложнялась – с 1828 года оно стало заниматься и театральной цензурой.

Составление «всеподданнейших докладов» для царя на основании собранной информации составляло важнейшую функцию нового учреждения. Николай I поставил себе за правило следить за состоянием общества, знать, чем дышит каждая сословная группа и по возможности каждый человек. Третье отделение и стало таким информационным центром самодержавного властителя. До нашего времени дошло немало отчетов Отделения «о состоянии умов» в России.

Заглянем в источник

Из отчета Третьего отделения за 1832 год:

«Высшее наблюдение, обращая бдительное внимание на общее расположение умов во всех частях империи, может, по всем поступившим в 1832 году сведениям, удостоверить, что на целом пространстве государства Российского расположение всех сословий в отношении к высшему правительству вообще удовлетворительное. Нельзя, конечно, отвергнуть, чтоб вовсе не было людей неблагонамеренных, но число их столь незначительно, что исчезает в общей массе; они едва заслуживают внимания и не могут представлять никакого опасения. Все единодушно любят государя, привержены к нему и отдают полную справедливость неутомимым трудам его на пользу государства, неусыпному вниманию его ко всем отраслям государственного управления и семейным его добродетелям. И самые неблагомыслящие люди не отвергают в нем сих высочайших качеств… Недовольные разделяются на две группы. Первая состоит из так называемых русских патриотов, столпом которых является Н. С. Мордвинов. Во вторую входят лица, считающие себя оскорбленными в своих честолюбивых замыслах и порицающие не столько самые мероприятия правительства, сколько тех, на ком остановился выбор государя. Душой этой партии, которая высказывается против злоупотреблений исключительно лишь потому, что сама она лишена возможности принимать в них участие, является князь А. Б. Куракин».

Кажется, что особенных комментариев здесь не требуется: политическая полиция желает показать, что благодаря ее усилиям в стране все спокойно, что подданные, все как один, сплотились вокруг трона, и жалкие группы «неблагомыслящих» не представляют для государства и власти никакой опасности. Вполне допустимо, что так это и было.

Но если бы деятельность Третьего отделения ограничивалась только сбором и анализом информации о состоянии общественного мнения! Вскоре, несмотря на свою малочисленность, Отделение стало влиятельнейшим учреждением в стране, решавшим судьбу практически каждого подданного. Бенкендорфу, и особенно его преемнику Л. В. Дубельту, удалось организовать плотную сеть агентуры, как платной, так и добровольной, в которую попадались все, кто начинал выражать хотя бы какое-нибудь недовольство существующим порядком. Дубельт не останавливался и перед заведомо гнусным способом выявления недовольных посредством провокации. Наиболее известна провокация, проведенная Третьим отделением в отношении кружка М. В. Буташевича-Петрашевского в 1849 году, в котором состоял Ф. М. Достоевский.

Деятельность полиции и Третьего отделения создавала в стране удушающую атмосферу доносов, шпионажа, подозрительности и страха. Жить в ней было трудно. Особенно страдали мыслящие, совестливые люди, страдала литература, которая была объектом самого тщательного надзора властей с помощью свирепой цензуры. Провинившиеся литераторы и издатели подвергались гонениям и репрессиям. Особенно громким стало дело с публикацией отставным гвардии ротмистром П. Я. Чаадаевым его «Философических писем» в журнале «Телескоп» за 1836 год. В своем произведении Чаадаев довольно критически размышлял об исторических судьбах России, высказывал весьма смелые и спорные идеи о ее истории и предназначении. Именно это вызвало особый гнев Николая I, который разделял взгляды Бенкендорфа на то, что «прошлое России изумительно, настоящее более чем превосходно, а будущее не поддается описанию». «Телескоп» был тотчас закрыт, редактор сослан, а Чаадаев объявлен сумасшедшим. Основой для такого «диагноза» стала резолюция Николая I на статье отставного ротмистра: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного…» Власть считала, что критиковать самый лучший в мире строй может только ненормальный человек, охваченный манией критиканства и прожектерства.

Заглянем в источник

Сам Бенкендорф писал:

«Император Николай стремился к искоренению злоупотреблений, вкравшихся во многие части управления, и убедился из внезапно раскрытого заговора, обагрившего кровью первые минуты нового царствования, в необходимости повсеместного, более бдительного надзора, который бы окончательно стекался бы в одно средоточие; государь избрал меня для образования высшей полиции, которая бы покровительствовала утесняемым и наблюдала за злоупотреблениями и людьми, к ним склонным. Число последних возросло до ужасающей степени с тех пор, как множество французских искателей приключений, овладев у нас воспитанием юношества, занесли в Россию революционные начала своего отечества и еще более со времени последней войны через сближение наших офицеров с либералами тех стран Европы, куда заводили нас наши победы».

Из записок Бенкендорфа видно, что главной задачей Третьего отделения становилась борьба со смутьянами внутри страны и борьба против проникновения в Россию западных революционных и либеральных идей.

От всевидящего ока тайной полиции укрыться было невозможно никому. В этом была причина трагедии А. С. Пушкина, отчаянно боровшегося в николаевские годы за сохранение своего внутреннего мира. Тайных агентов Третьего отделения и жандармов интересовали не только задуманные политические преступления, созданные тайные общества, но и просто слова, мнения людей, в чем-то отличные от официальной точки зрения. Агенты и жандармы вскрывали частные письма, просматривали книги, которые читали люди, подслушивали разговоры в дружеских беседах. Весной 1834 года Пушкин узнал, что его письмо к жене было распечатано на почте, скопировано и из Третьего отделения доставлено царю. С раздражением и печалью он записал в своем дневнике:

Какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным.

И потом, рассчитывая, что и следующее письмо к жене вскроют, он написал:

Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство. Без политической свободы жить очень можно, без семейственной неприкосновенности невозможно: каторга не в пример лучше… Будь осторожна… Вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует Государственная безопасность.

Здание в Петербурге у Цепного моста (набережная Фонтанки, 16), где находилось Третье отделение (или, как говорили в народе, «Стукалов приказ», то есть там, где «стучат»), знал и боялся весь Петербург. Сюда можно было угодить за любую критику власти. Поставленное на охрану строя и закона, это учреждение, как и подобные ему другие государственные конторы, само с законом обращалось вольно. Как вспоминал А. И. Кошелев, барон Дельвиг, друг Пушкина, издавал газету. И как-то раз призывает его начальник 3-го отделения… граф Бенкендорф и сильно, даже грубо, выговаривает ему за помещение в газете одной либеральной статьи. Барон Дельвиг, со свойственной ему невозмутимостью, спокойно замечает ему, что на основании закона издатель не отвечает, когда статья пропущена цензурою, и упреки его сиятельства должны быть обращены не к нему, издателю, а к цензору. Тогда начальник 3-го отделения приходит в ярость и говорит Дельвигу: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальств, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться и ими оправдываться».

Как и всегда, главным в России оставался крестьянский вопрос, решение которого становилось решением и других сложных вопросов внутренней политики. Для Николая I был несомненным фактом тот экономический, политический и моральный ущерб, который терпело русское общество от существования крепостного права – этого рабства в русском варианте. Не раз он сам публично осуждал насилие крепостников, говорил о человеколюбии, которое должно быть присуще помещику, выполняющему роль отца, командира для своих крестьян. Поэтому с самого начала своего царствования он взялся за крестьянскую проблему. 6 декабря 1826 года был создан секретный Комитет под руководством старого сподвижника Александра I, графа В. П. Кочубея, который начал рассматривать пути преобразования крепостного права с перспективой его отмены в будущем. Но работа Комитета 1826 года, как и других, ему подобных, созданных по указам императора в 1835, 1839, 1840, 1844 и 1848 годах, не увенчалась успехом, и конечная цель – отмена крепостного права – не была достигнута в продолжение всего тридцатилетнего царствования Николая I.

Выше уже сказано о причинах консерватизма Николая. Он придерживался идей, предполагавших отмену крепостного права в бесконечно далекой перспективе при неизменном сохранении земельной собственности у помещиков. Это направление мысли императора хорошо видно в его речи на заседании Государственного совета 30 марта 1842 года:

Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло для всех ощутительное и очевидное; но прикасаться к оному теперь было бы злом, конечно, еще более гибельным. Император Александр I, в намерениях коего в начале его царствования было даровать свободу крепостным людям, впоследствии сам отклонился от сей мысли как еще совершенно преждевременной и невозможной в исполнении. Я также никогда на сие не решусь: если время, когда можно будет к тому приступить, вообще еще далеко, то в настоящую эпоху всякий помысел о сем был бы лишь преступным посягательством на общественное спокойствие и благо государства. Пугачевский бунт доказал, до чего может достигнуть буйство черни.

В то же время как человек, не лишенный здравого смысла, император понимал, что такое положение не может продлиться вечно. Поэтому в той же речи он, противореча себе, утверждал:

Но нельзя скрывать от себя, что ныне мысли уже не те, какие бывали прежде, всякому благоразумному наблюдателю ясно, что теперешнее положение не может продолжаться навсегда… Но если настоящее положение… таково, что не может продолжаться, а решительные меры без общего потрясения невозможны, то необходимо, по крайности, приуготовить средства для постепенного перехода к иному порядку вещей и, не устрашась перед всякою переменой, хладнокровно обсудить ее пользы и последствия.

Вот так, колеблясь между сознанием неизбежности перемен и опасением отменой крепостного права разрушить всю систему власти, и жил до конца своих дней Николай I. Как писал историк А. А. Кизеветтер, скрипели перья, исписывались горы бумаги, комиссии и комитеты беспрерывно сменяли друг друга и деятельность правящих сфер носила все видимые черты интенсивной работы. Но эта бумажная работа не получала реального отражения на жизненной практике… То был непрерывный бюрократический «бег на месте». Только привлечение к государственной работе живых общественных сил могло бы придать реальное значение преобразовательным попыткам правительства, но такое привлечение как раз и не входило в политическую программу николаевского царствования.

Но не будем уподобляться историкам советских времен, не видевших ни одного положительного момента в царствовании, как они писали, «Николая Палкина». Правление Николая I показывает, что и в такие глухие времена постепенно накапливался идейный материал реформ. То, что монарх говорил об аморальности крепостного права, осуждал жестоких крепостников, забывших о человеколюбии, не могло пройти даром. Исподволь общество готовилось к отмене крепостного права деятельностью комитетов по крестьянскому вопросу, обширными записками чиновников и дворян на эту тему, наконец, весьма полезной для будущего работой Киселева в упорядочении статуса государственных крестьян. Нельзя сбрасывать со счета и те половинчатые, но позитивные в целом законы, которые принял Николай I.

Речь идет о законах, которые были приняты в ходе работы Комиссии 1826 года: по одному закону помещики лишались права продавать землю без крестьян (из-за чего раньше крестьяне оставались без средств к существованию), а по другому – помещикам запрещали отдавать крестьян в тяжкие горно-заводские работы. Позже было запрещено продавать крепостных с публичного торга и разлучать их семьи, а также отправлять стариков-крепостных в Сибирь. Более основательной стала и казенная опека – контроль за поместьями особо жестоких помещиков. И хотя эти указы исполнялись плохо, все эти начинания Николая не пропали даром, они работали на будущее. Но людям николаевской эпохи от сознания того, что они живут не зря, легче не становилось – уж очень печальным было настоящее.

Заметки на полях

В этом была трагедия русской истории того времени: назревшие перемены все не начинались и не начинались, обрекая людей на разочарование и пессимизм. Вместе с тем в николаевском обществе как раз живых сил, людей, жаждавших перемен, явно не хватало. Это было время застоя и апатии. Трагедия на Сенатской площади была трагедией и для всего русского общества. Талантливые, деятельные люди с передовыми взглядами оказались либо в ссылке в Сибири или на Кавказе, либо, разобщенные и запуганные, искали успокоения дома, делая чиновничью карьеру. Дворянская революционность сходила на нет. Кто-то из современников Николая I шутил, что самыми смелыми мужчинами в русском обществе остались женщины, а герои Гоголя – Ноздревы, Маниловы, Чичиковы, Собакевичи были обобщенными портретами реальных современников поколения Николая I. Нужно было ждать прихода нового поколения, способного изменить жизнь…

Если верховенство России в Европе после Венского конгресса было общепризнанным, то на Востоке так не считали, и политика России на Кавказе очень не нравилась соседям – Персии и Турции. Первая не могла смириться с потерей Дагестана и Северного Азербайджана, происшедшей в 1812 году. В 1826 году огромная персидская армия Аббас-Мирзы начала войну против России, но русские войска довольно легко разбили персов в нескольких сражениях. Отбив нападение персов на крепость Шуша, армия И. Ф. Паскевича в сентябре 1827 года взяла Ереван (Эривань), а в феврале 1828 года в деревне Туркманчай был подписан мир, по которому к России отошла Восточная Армения. И хотя персы были недовольны миром и в 1829 году уничтожили русское посольство в Тегеране и убили русского посланника А. С. Грибоедова, сопротивляться натиску России Персия уже не могла.

Тем временем созрел новый конфликт на Юге. Россия ввязалась в борьбу Англии и Франции против Турции, устроившей резню христианского населения Греции. Отношения России с Османский империей в течение всего царствования Николая были сложными. Завоевав северное побережье Черного моря и сильно продвинувшись по его западным и восточным берегам, Россия была недовольна своим статусом как черноморской державы, она хотела расширения своих прав в области торговли и мореплавания. Экономическое развитие Новороссии, Украины, бурное строительство городов и портов – все это делало район Черного моря важным для России и с экономической точки зрения. Заметное ослабление Турции вело к расширению претензий как России, так и европейских держав – Англии и Франции – на обладание так называемыми Проливами. Здесь, в районе проливов Босфор и Дарданеллы, на Ближнем Востоке, в этом важнейшем стратегическом районе мира, лежали «ключи Востока», обладание которыми открывало путь к территориальным завоеваниям в Азии, овладению рынками сбыта промышленных товаров и приобретению источников сырья. В политике России, которая претендовала на роль лидера славян, опоры православия, важны были и традиционные мотивы: идеи освобождения балканских славян от ига турок, а также сохранение православных святынь на Ближнем Востоке, находившемся под властью мусульманской Турции.

В 1821 году в Греции вспыхнуло восстание против турок. Николай, никогда не поддерживавший «мятежников», понимал, что отказ от поддержки греков больно ударит по престижу России. Попытки совместно с европейскими странами урегулировать греческую проблему к успеху не привели, и в 1826 году началась Русско-турецкая война. Проходила она, как и все войны с турками, тяжело. Лишь летом 1829 года русская армия преодолела Балканский хребет и заняла Эдирне (Адрианополь). Победа союзных флотов России, Англии и Франции над турками при мысе Наварин в 1828 году стала прологом Русско-турецкой войны на суше. Эта война была весьма успешна для России. Ее армия форсировала Дунай, осадила и принудила к сдаче крепости Варну, Шумлу и Силистрию, а затем двинулась к Адрианополю. Командиры передовых частей рапортовали, что видят Константинополь. Казалось, вековая мечта, отлитая в формуле «Крест на Святую Софию!» вот-вот исполнится. Однако

Николай I не решился на последний шаг и приказал войскам остановиться. Захват Стамбула мог бы в корне изменить международную обстановку, и Россия оказалась бы один на один с враждебной коалицией европейских держав, не заинтересованных в полном разгроме Османской империи.

«Азов»

Один из самых славных кораблей русского флота, 74-пушечный линейный корабль «Азов» был построен в 1826 году под Архангельском под наблюдением своего первого командира, будущего адмирала М. П. Лазарева. В том же году корабль совершил переход в Кронштадт, а оттуда – в Средиземное море.

В октябре 1827 года под командой Лазарева «Азов» участвовал у берегов Греции в Наваринском сражении с турецким флотом. В этом бою «Азов» покрыл себя славой – потопил два турецких фрегата и корвет, сжег 60-пушечный фрегат, заставил выброситься на мель и взорвал еще один турецкий 80-пушечный корабль, а также вместе с английским кораблем «Альбион» уничтожил 64-пушечный флагманский фрегат турок. Сам «Азов» получил 153 пробоины, оказался фактически без мачт и с трудом дошел до Мальты. Он был первым из кораблей русского флота награжден за доблесть кормовым Георгиевским флагом. На «Азове» воевали будущие великие русские флотоводцы: лейтенант П. С. Нахимов, мичман В. А. Корнилов и гардемарин В. И. Истомин. В 1830 году «Азов» вернулся в Кронштадт и тогда же был разобран. В том же году был построен новый корабль – «Память Азова». Это название сохраняется во флоте до сих пор.

По мирному договору, подписанному в сентябре 1829 года, Россия получила дельту Дуная и береговую полосу вдоль восточного побережья Черного моря до Поти, а главное – добилась расширения автономии балканских славян и права Греции на независимость.

«Меркурий»

Одним из многих подобного типа небольших судов Черноморского флота, построенных из крепкого крымского дуба, был 20-пушечный бриг «Меркурий». Спущен на воду бриг был в Севастополе в 1820 году. Под командованием А. И. Казарского в мае 1829 года, находясь в разведке у Босфора, он неожиданно встретил турецкую эскадру. В погоню за ним устремились два линейных корабля (на одном было 110, на другом – 74 пушки). На военном совете офицеры «Меркурия» решили не сдаваться и при невозможности сопротивления взорвать себя вместе с противником. Во время преследования точным огнем «Меркурий» повредил рангоут одного турецкого корабля и заставил его лечь в дрейф, а затем после трехчасового боя повредил и второй корабль, который стал отставать от «Меркурия». Сам бриг получил 22 пробоины корпуса и 300 повреждений парусного вооружения. Иначе говоря, бриг был похож на сито. По возвращении в Севастополь бриг удостоен Георгиевского флага, а капитану Казарскому в Севастополе поставлен памятник на Матросском бульваре с надписью «Потомству в пример».

Самому Николаю I, бывшему на театре военных действий, не повезло. Корабль «Императрица Мария», на котором император в октябре 1828 года отправился при попутном ветре из Варны в Одессу, на подходе к гирлу Дуная попал в страшный шторм, не утихавший 36 часов. Поврежденный корабль быстро понесло к турецкому берегу. Возникла реальная опасность пленения императора противником. С большим трудом морякам удалось остановить опасный дрейф и привести корабль в Одессу.

Удачны были действия русской армии на Кавказе – под ее натиском пали турецкие крепости Карс и Эрзерум. В сентябре 1829 года был подписан Адриано-польский мир. Дельта Дуная, береговая полоса от Анапы до Поти (в том числе побережье Абхазии) перешли к России. Молдавия и Сербия получили автономию в составе Османской империи, Греция стала независимой.

Сильным ударом по престижу Николая I стало восстание в Варшаве в ноябре 1830 года. Царь был особенно оскорблен «неблагодарностью» поляков, которые имели больше привилегий, чем другие его подданные, но тем не менее «посмели» на сейме 13 января 1831 года официально лишить Николая I польского престола. Между тем восстание началось как следствие нарушений дарованной полякам Александром I конституции 1815 года.

Ф. Джон с оригинала Ж.-А. Беннера. Портрет великого князя Константина Павловича.

Действующие лица

Цесаревич Константин Павлович

22 августа 1826 года, в полдень, в Успенском соборе Московского Кремля шла коронация нового императора Николая I Павловича. Как всегда, это было красочное и торжественное зрелище, наполненное глубоким символическим смыслом: государь венчается с Россией, встает, как тогда казалось, в бесконечный ряд ее коронованных властителей. Все заметили, что когда после матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, к руке нового государя подошел его старший брат цесаревич Константин Павлович, Николай не дал ему руки, а быстро вскочил и сердечно обнял его. И в этом энергичном поступке было столько тепла и благодарности. Еще бы, скажем мы, ведь старший брат, наследник покойного императора Александра I, подарил Николаю принадлежавшую ему по праву корону великой державы… Почему это произошло? Почему Константин не стал русским государем – тайна династии, тайна русского двора, и разгадка ее вряд возможна.

Императрица Екатерина II еще до рождения его в 1779 году знала три вещи: что у жены сына Павла Марии Федоровны непременно родится мальчик, что назовут его Константин и что он будет императором Византийской империи. Это была эпоха успехов русского оружия в войне с турками, увлечение так называемым «Греческим проектом», который предполагал изгнание турок с Босфора и возрождение греческой Византийской империи. И Екатерина полагала, что когда это произойдет, тут-то и понадобится принц – кандидат на византийский трон по имени Константин. Ведь так звали основателя Византийской империи, Константинополя, так звали последнего византийского императора Константина Палеолог, погибшего на развалинах своей столицы. Константина, второго сына Павла и Марии, как и их первого сына Александра, Екатерина II решила воспитывать сама, причем в греческом духе. Кормилицей его стала гречанка…

А потом, когда юноша подрос, бабушка нашла ему невесту – принцессу Саксен-Кобургскую Юлиану, ставшую в православии Анной Федоровной. Но жизнь молодоженов не сложилась, и, воспользовавшись поездкой мужа в Италию, Анна бежала в Германию, где и осталась. Однако Мария Федоровна не разрешала сыну развод и смягчилась лишь спустя 20 лет. К этому времени Константин давно жил в Варшаве и любил другую – княгиню Лович.

Известно, что Константин, как его отец Павел и брат Александр, обожал военное дело и был очень рад, когда после победы над Наполеоном в 1814 году получил назначение командовать польскими войсками, для чего Константин и переехал в Варшаву. Так Польша вошла в его жизнь. А потом в его жизнь вошла и единственная и последняя любовь. Ее звали графиня Иоанна Грудзинская. Они познакомились на балу в 1815 году, ей было 20 лет. Но только когда матушка, наконец, позволила Константину в 1820 году развестись с Анной, они обвенчались. Тогда-то Александр I и даровал ей титул княгини Лович. Началась семейная безмятежная жизнь. Константин полюбил Польшу, ее народ, культуру, говорил и думал по-польски. Но он оставался при этом наместником русского царя в Польше, выступая в роли гонителя польской вольницы. В Константине все было перемешано без меры.

Суровым испытанием в жизни Константина стали события декабря 1825 года в Петербурге, когда он был провозглашен императором Константином I, что привело к известным печальным событиям. Почему же Константин отказался от престола? Одни историки говорят: «Он не хотел быть царем из эгоизма, нежелания нести тяжкое бремя власти, изматывающую государя ответственность за страну, династию, он уклонился от долга, хотел жить тихой супружеской жизнью, а не томиться на непрерывных придворных церемониях». Другие считают, что этот поступок Константина – акт мужества, реализма в оценке своих качеств. Он якобы, как писал сам, «не чувствовал в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть когда бы то ни было возведенным на то достоинство, к которому по рождению его может иметь право». Наконец, утверждали третьи, всем было известно, что Константин больше других братьев напоминал императора Павла I, как внешностью, так и вспыльчивым характером, – недаром Константина Павловича называли «деспотическим вихрем». Зная себя, он страшился судьбы отца. Спор этот бесконечен, и вопрос останется без ответа, но поступок Константина необычен…

Константин не появился и позже, на похоронах брата императора Александра I. Новому императору Николаю I было важно, чтобы Константин был рядом – так удалось бы пресечь нелепые слухи о некоей вражде или тайной борьбе братьев. Особенно хотел Николай, чтобы Константин появился на коронации в Москве. Константин сначала не хотел покидать Варшаву и ехать в Москву. Прощаясь с приближенным Константина, Николай сказал, что переубедить брата невозможно, но «во всяком случае, по приезде в Варшаву, отправьтесь к княгине Лович поцеловать ей ручку от моего имени». И этот ход подействовал. Константин, к восторгу Николая, внезапно появился в Москве накануне коронации. Но после коронации он так же внезапно уехал опять в Варшаву…

Посланный в Польшу фельдмаршал И. И. Дибич не справился с подавлением мятежа. Его заменили более решительным фельдмаршалом И. Ф. Паскевичем, воевавшим на Кавказе. Кровопролитные сражения под Гроховом и при Остроленке завершились победой русских войск, а в августе Паскевич взял Варшаву. Мятеж вскоре был подавлен, многие поляки бежали на Запад, военные суды приговаривали мятежников к казни и ссылке в Сибирь. Польское восстание стало подлинной трагедией для старшего брата Николая цесаревича Константина Павловича.

После подавления польского восстания Николай I лишил Польшу государственности, отменил конституцию, разделил страну на несколько обыкновенных российских губерний, построил в Варшаве Александровскую крепость и заявил полякам: «Я вам объявляю, что при малейшем возмущении я прикажу разгромить ваш город». После 1831 года страх перед революционными идеями, которые могут проникнуть в Россию, у Николая только усилился. Эти идеи представлялись императору подобием холерной заразы, которая в начале 1830-х годов проникла в страну, вошла в столицу, армию, посетила даже императорскую семью. Но для Николая страшнее была зараза иная. Недаром он писал своему близкому сподвижнику фельдмаршалу Паскевичу: «Заразы нравственной всего более боюсь». Одновременно он предписывал как можно чаще менять гарнизон в Варшаве и тем заранее предупреждать проникновение революционных идей в святая святых – в армию. Особенно предостерегал царь от контактов русских офицеров и солдат с польками, чей шарм и обаяние казались ему опаснее ружей и пушек мятежников.

Заглянем в источник

В отношении к полякам взгляды Константина были поразительной смесью «экзекутивных» идей его отца Павла I и либеральных мыслей его брата Александра I. Так, он считал, что разделы Польши, совершенные при бабушке Екатерине II, – недостойное дело. Вот что он писал об этом:

«Душой и сердцем я был, есть и буду, пока буду, русским, но не одним из тех слепых и глупых русских, которые держатся правила, что им все позволено, а другим ничего. «Матушка наша Россия берет добровольно, наступив на горло» – эта поговорка в очень большом ходу между нами и постоянно возбуждала во мне отвращение… Каждый поляк убежден, что его отечество было захвачено, а не завоевано Екатериной… в мирное время и без объявления войны, прибегнув при этом ко всем наиболее постыдным средствам, которыми побрезгал бы каждый честный человек».

Даже не верится, что это писали не Герцен с Огаревым, а внук Екатерины II, брат Александра I, русский цесаревич… Впрочем, считая законным желание поляков восстановить Польское государство, Константин считал это невозможным в принципе: «Полякам желать все, что содействует их восстановлению, можно, и сие желание их признать должно естественным, но действовать им не позволительно, ибо такое действие есть преступление». Он не возражал против созыва польского сейма и польской конституции, но как только мог насмехался над этими институтами. Провинившимся офицерам цесаревич говорил, что вот сейчас «задаст им конституцию», он держал при себе шута гоф-курьера Беляева, изображавшего в карикатурном виде польского патриота, просил у Бога глухоты на время сейма, а лучше все же у сейма отрезать языки… А так в Польше было «все мирно и спокойно»… до поры до времени.

И вдруг 28 ноября 1830 года в Петербурге было получено ошеломительное сообщение: «Варшава. 18 ноября, 2 часа утра. Общее восстание, заговорщики овладели городом. Цесаревич жив и здоров, он в безопасности посреди русских войск». Вскоре восстание охватило всю Польшу. Все происшедшее стало катастрофой для Константина. Рушился его с такой любовью созданный мир гармонии и порядка… Революция как пожар, как эпидемия в те месяцы охватила всю Европу. Константин знал о мятежных замыслах поляков и раньше, но думал, что они его любят, уважают и не посмеют восстать. К тому же он надеялся с помощью вымуштрованной им польской армии, в которой он знал каждого солдата по имени, подавить любой мятеж. Но эта-то армия и изменила ему… Константин не замечал, что его самовластное 15-летнее правление в Польше на самом деле было тягостно полякам, а, учитывая необузданный нрав цесаревича, некоторым даже и ненавистно.

И вот когда польская делегация явилась к Константину и предложила ему польский престол, он был возмущен до глубины души неблагодарностью поляков: «Я все позабыл потому, что, в сущности, я лучший поляк, нежели вы все, господа, я женат на польке, нахожусь среди вас, я так давно говорю на вашем языке, что теперь затрудняюсь выражаться по-русски… Если бы я захотел – вас бы в первую минуту всех уничтожили».

А потом в Польшу вторглись русские войска… Константин был во главе карателей, но это был странный каратель. Когда против его войск вылетели на рысях польские драгуны, он радовался за них, гордился их выездкой, мужеством («Славно, славно, ребята!»), а потом сказал, что польские солдаты – лучшие в целом свете. Вряд ли это могло понравиться русским генералам и самому императору Николаю, который был в ярости от «неблагодарности» поляков и решил раз и навсегда раздавить польскую вольность. Константина отозвали в тыл. Огорченный и разбитый, он приехал в Витебск, там заболел холерой и вскоре, 15 июня 1831 года, скончался в страшных мучениях. Умирая, он просил у не отходившей от его постели Лович: «Скажи государю, что я умираю, молю его простить полякам». Княгиня Лович пережила Константина ненадолго. Она прошла за гробом пешком от Витебска до Петербурга и через год после начала восстания, 17 ноября 1831 года, умерла на чужбине, в Царском Селе.

Ордена Белого Орла и Святого Станислава

В 1831 году, после ликвидации Царства Польского, в состав орденов России были включены два польских ордена: орден Белого Орла и орден Святого Станислава.

Орден Белого Орла был учрежден королем Августом II в 1705 году. В 1831 году крест ордена переделали: фигура белого орла на фоне креста была дополнена еще русским двуглавым орлом и императорской короной. Девиз ордена: «За веру, царя и закон». Крест носили у правого бедра на синей муаровой ленте, звезда ордена была золотой, восьмиконечной, ее носили на левой стороне груди.

Орден Святого Станислава был учрежден последним польским королем Станиславом Августом Понятовским в 1765 году. Крест у ордена – золотой, на нем четыре двуглавых орла, звезда серебряная, восьмиконечная, девиз ордена: «Награждая, поощряет». Лента красная, с двойной белой полосой. Позже орден стал одной из самых распространенных чиновничьих наград.

Еще при жизни А. С. Пушкина он был признан поэтическим гением, фигурой исключительной в истории русской литературы. Всем известно, как восторженно воспринимали юного Пушкина-поэта Н. М. Карамзин и особенно признанные мэтры русской поэзии В. А. Жуковский и Г. Р. Державин, да и вся читающая публика. А между тем речь шла о 17-летнем юноше, только что закончившем Царскосельский лицей. И впоследствии голоса восторга не стихали, а, наоборот, усиливались, и с этим власти не могли не считаться. Новый император Николай I встретился с Пушкиным в сентябре 1826 года и предложил ему личное цензорство. Этим самым царь пытался заглушить хронический конфликт власти в лице его предшественника Александра I и поэта, разившего власть острыми и жестокими стихами («Деревня», «Вольность», эпиграммы на властителей), которые расходились в сотнях копий, как листовки, по всей стране. Как известно, ответом императора Александра I на эпиграммы коллежского секретаря (таков был официальный чин Пушкина) стали гонения. В 1820 году Пушкин был вызван к военному генерал-губернатору Петербурга Милорадовичу и по его приказу записал в особой тетради все свои вольнолюбивые стихи (кроме эпиграммы на Аракчеева), за что получил сначала от имени государя официальное прощение, но затем был отправлен в ссылку. Александр I до того разгневался на Пушкина (который, кроме стихотворчества, предавался типичному для светской молодежи безудержному разгулу), что якобы выбрал местом заточения поэта Сибирь или Соловки, и только просьба явившегося к государю при мундире и во всех орденах Н. М. Карамзина спасла поэта. Его отправили служить в Новороссию, сначала в Кишинев, потом в Одессу, а оттуда сослали в псковскую деревню – село Михайловское.

Возвращенный в 1826 году из ссылки, Пушкин оказался под контролем самого царя, а более – начальника Третьего отделения А. Х. Бенкендорфа, которому он представлял на просмотр свои законченные произведения. Взамен Пушкин получил возможность безболезненно вернуться в светскую и литературную жизнь и стал издавать вначале «Литературную газету», а потом журнал «Современник». При этом он вел острую полемику со своим конкурентом, литератором и издателем Ф. В. Булгариным, которого обвинял (не без оснований) в доносительстве и платном шпионаже. При этом сам Пушкин к началу 1830-х годов во многом отошел от своей радикальной антиправительственной позиции и в пылких стихах поддержал царя, решительно подавившего польское восстание 1830—1831 годов.

В 1831 году Пушкин женится на красавице Н. Н. Гончаровой, у них рождаются – один за другим – четверо детей. В это время Пушкин углубленно занимается русской историей XVIII века, много пишет. Его угнетают заботы о материальном положении семьи (что не мешает ему проигрывать большие деньги в карты), неудачи в издательском бизнесе, сложные отношения с властями и светом, в котором было немало его завистников и недоброжелателей. В 1836 году начинается острый конфликт Пушкина с голландским посланником Геккерном и его приемным сыном Дантесом, открыто ухаживавшим за Н. Н. Пушкиной. Конфликт, как известно, закончился дуэлью Пушкина и Дантеса, которая состоялась 27 января 1837 года. Получивший тяжелое ранение в живот, через два дня Пушкин умер.

Заглянем в источник

C Пушкиным – человеком света – были знакомы многие. Внешне он не производил яркого впечатления. Невысокого роста, худенький, чернявый, он держался порой вызывающе, порой холодно и отстраненно. Так он защищал себя от панибратства и того всеобщего любопытства, которое вызывала его персона. Вот как пишет о нем цензор А. В. Никитенко:

«Когда я уже прощался с ней (Анной Керн. – Е. А.), пришел поэт Пушкин. Это человек небольшого роста, на первый взгляд не представляющий из себя ничего особенного. Если смотреть на его лицо, начиная с подбородка, то тщетно будет искать в нем, до самых глаз, выражение поэтического дара. Но глаза непременно остановят вас: в них вы увидите лучи того огня, которым согреты его стихи, – прекрасные как бутоны свежих весенних роз, звучные, полные силы и чувства».

Легенды и слухи

В советской историографии был распространен взгляд на историю дуэли Пушкина как на некую интригу царизма против свободолюбивого поэта. В книгах о Пушкине писали, что за спиной Дантеса, убившего поэта, стояла тайная полиция и сам император Николай, а Дантес якобы явился на дуэль в особой кольчуге, которая защитила его от пули соперника. На самом деле поединок был честен, никакой кольчуги на Дантесе не было, император же Николай никакого отношения к дуэли не имел. Документальных свидетельств тому – множество. Вот цитата из письма Николая I своему брату великому князю Михаилу Павловичу от 3 февраля 1837 года из Петербурга:

«С последнего моего письма здесь ничего важного не произошло, кроме смерти известного Пушкина от последствий раны на дуэли с Дантесом. Хотя давно ожидать должно, что дуэлью кончится их неловкое положение, но с тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина, а сей последний письменно отрекся от требованной сатисфакции, надо было надеяться, что дело заглушено. Дотоль Пушкин себя вел, как каждый бы на его месте сделал, и хотя никто не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса и, в особенности, гнусного его отца, Гекерна. Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Гекерну, сделал Дантеса правым в сем деле. C’est le cas de dire, chasser le naturel, il revient au galop (Вот когда поистине можно сказать: ”Гони природу в дверь, она влетит в окно“. – Е. А.). Пушкин погиб и, слава Богу, умер христианином. Это происшествие возбудило тьму толков, наибольшею частию самых глупых, из коих одно порицание поведения Гекерна справедливо и заслуженно; он точно вел себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривая жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и все это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным Дантес вдруг посватался к сестре Пушкиной, тогда жена Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна. Так как сестра ее точно любила Дантеса, то Пушкин тогда же отказался от дуэли. Но должно ему было при том и оставаться – чего не вытерпел. Дантес под судом, равно как и Данзас, секундант Пушкина, и кончится (разбирательство. – Е. А.) по законам, и, кажется, каналья Гекерн отсюда выбудет».

Николай I хотел, чтобы на смену мятежникам пришли новые люди – законопослушные, верующие, преданные государю.

Решить задачу воспитания нового поколения взялся С. С. Уваров, блестящий ученый, специалист по античности, литератор. Он разработал концепцию «Православие – Самодержавие – Народность». Уваров писал, что «Россия живет и охраняется духом самодержавия, сильного, человеколюбивого, просвещенного». И все это отражается в народности – совокупности меняющихся черт русского народа. Впоследствии эти идеи утратили свой изначальный педагогический смысл и стали утехой консерваторов и националистов. Концепция Уварова долгое время проводилась в жизнь через систему созданных им гимназий, а также университетов.

Это ему не удалось по многим причинам. Главная была в том, что теории преобразования общества в корне противоречили действительности, и жизнь России и окружающего ее мира с неумолимостью разрушала стройные идеологические схемы воспитания нового поколения верноподданных. Причина провала усилий Уваров была обусловлена и порочностью самой системы образования, которую он внедрял почти 20 лет. Уваров исповедовал сугубо сословное, а значит, уже по тем временам несправедливое начало в образовании, совмещенное со строгим полицейским контролем за каждым учителем и учеником.

Заглянем в источник

С современной точки зрения С. С. Уваров пытался сформулировать национальную идею России, которую до сих пор ищут днем с огнем. В своем «Начертании главных начал» он писал:

«…Посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий, ввиду печальных явлений, окружавших нас со всех сторон, надлежит укрепить отечество на твердых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народная; найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие; собрать в одно целое священные останки ее народности и на них укрепить якорь нашего спасения… Искренно и глубоко привязанный к церкви отцов своих, русский искони взирал на нее как на залог счастия общественного и семейственного. Без любви к вере предков народ, как и частный человек, столь же мало согласится на утрату одного из догматов ПРАВОСЛАВИЯ, сколь на похищение одного перла из венца Мономахова.

САМОДЕРЖАВИЕ составляет главное условие политического существования России. Русский колосс упирается на нем, как на краеугольном камне своего величия… Спасительное убеждение, что Россия живет и охраняется духом самодержавия, сильного, человеколюбивого, просвещенного, должно проникать народное воспитание и с ним развиваться. Наряду с сими двумя национальными началами находится и третье, не менее важное, не менее сильное: НАРОДНОСТЬ… Относительно к народности все затруднение заключалось в соглашении древних и новых понятий, но народность не заставляет идти назад или останавливаться; она не требует неподвижности в идеях.

Государственный состав, подобно человеческому телу, переменяет наружный вид свой по мере возраста: черты изменяются с летами, но физиономия изменяться не должна. Неуместно было бы противиться этому периодическому ходу вещей, довольно, если мы сохраним неприкосновенным святилище наших народных понятий, если примем их за основную мысль правительства, особенно в отношении к отечественному воспитанию. Вот те главные начала, которые надлежало включить в систему общественного образования, чтобы она соединяла выгоды нашего времени с преданиями прошедшего и с надеждами будущего, чтобы народное воспитание соответствовало нашему порядку вещей и было не чуждо европейскому духу».

Как мы видим, перед Уваровым и многими его современниками стояла актуальная и до сих пор проблема выбора пути для России, ее места в тревожном, постоянно меняющемся, полном противоречий и несовершенств мире. Как не отстать от других, но и не потерять собственного лица, не лишиться своего своеобразия – вот что волновало многих, в том числе Уварова. Он предложил свою идеологическую доктрину, основы которой процитированы выше, и попытался с помощью мощного рычага – системы государственного воспитания и образования – осуществить свои идеалы.

Уваров многое изменил в системе образования. Самое главное – он поставил школу под строжайший контроль государственных органов. Главным человеком в созданных учебных округах становился попечитель, который назначался, как правило, из отставных генералов. При Уварове началось резкое наступление на права университетов. В 1835 году был принят новый устав университетов, который урезал их самостоятельность. И хотя число гимназий к концу царствования Николая значительно увеличилось, преподавать там стали хуже. Уваров последовательно сокращал число предметов, выбрасывая те, которые будили мысль, заставляли учащихся сопоставлять и думать. Так, из программы были исключены статистика, логика, многие разделы математики, а также греческий язык. Все это делалось с целью возведения, как писал Уваров, «умственных плотин» – таких препятствий, которые бы сдержали наплыв новых, революционных, разрушительных для России идей. В учебных заведениях воцарился дух казармы, удручающего единообразия и серости. Уваров учредил особых надзирателей, денно и нощно следивших за учениками, резко сократил число частных пансионов, боролся с домашним образованием, видя в нем источник оппозиционности.

Но, как часто бывало в России, даже самые благие побуждения реформаторов, реализуемые через чиновный аппарат, дают результаты, прямо противоположные ожидаемым. Так стало и с уваровскими начинаниями. Они оказались несостоятельными, и создать «нового человека» по уваровским рецептам так и не удалось. «Крамола» проникала в Россию, овладевала умами все новых и новых людей. Это стало очевидным к концу 1840-х годов, когда начавшаяся в Европе революция похоронила надежды Николая и его идеологов сохранить Россию как незыблемый оплот европейской стабильности и легитимизма. Разочарованный Николай I не только отказался от услуг Уварова и ему подобных, а откровенно взял последовательный курс на грубое подавление всякого инакомыслия и либерализма, на удержание власти в стране только с помощью полицейской силы и страха. Это с неизбежностью обрекло Россию на глубокий внутренний кризис, который разрешился в Крымской войне.

С трудом русское мыслящее общество преодолевало разгром декабристов. Интеллектуальная жизнь теплилась в университетах, узких кружках молодежи, в которых читали книги, делали доклады, спорили. Ученые, занимавшиеся медициной и естественными науками, находились под менее пристальным контролем Третьего отделения, и в их среде стали особенно популярны идеи философии немецкого мыслителя Шеллинга. Проблемы философии Шеллинга, а потом Гегеля, Канта и других немецких философов, которые казались далекими от политики, стали обсуждаться на страницах частных журналов «Московский вестник», «Телескоп», «Московский телеграф», «Москвитянин».

Вообще, в николаевское время в Москве, старой столице, хлебосольной и либеральной, стиль жизни которой и обычаи всегда отличались от церемонного, «застегнутого на все пуговицы» Петербурга, жилось легче, вольготнее. Именно здесь с начала 1830-х годов забурлила интеллектуальная жизнь. Свидетельством ее стали кружки московских студентов. Во главе одного стоял Николай Станкевич, во главе другого – Александр Герцен. У Станкевича собирались люди, которые потом составили славу России, – Виссарион Белинский, Константин Аксаков, Тимофей Грановский, Михаил Бакунин и др. Не менее интересны были заседания кружка Герцена и его друга Николая Огарева. Кружковцы увлекались западной философией, особенно французской, зачитывались трудами социалиста-утописта Сен-Симона. Одна из студенческих пирушек, на которых друзья распевали революционные песни, кончилась для них плохо. Донос, арест, многомесячное сидение в тюрьме, ссылка в дальние губернии. Среди пострадавших был и Герцен. Сын богатого помещика, студент Московского университета, он испытал гонения и ссылку, послужил в провинциальных канцеляриях, проявил себя как талантливый литератор и в 1847 году, не выдержав удушливой атмосферы России, уехал на Запад. В 1853 году он основал в Лондоне Вольную русскую типографию, которая стала центром русской оппозиции режиму Николая. Издания Герцена, особенно «Полярная звезда» и «Колокол», пользовались огромной популярностью в России, формировали там общественное мнение. Сам Герцен был человеком глубокого, пытливого, язвительно ума, противником любого фанатизма. Он был вне всяких партий и среди политических страстей своего времени оставался независимым и непредубежденным, неподкупным и мудрым, знавшим истинную цену революционерам и консерваторам.

Обсуждать политические проблемы на страницах печати и даже в беседах с друзь ями в те годы было настоящим само убийством. Поэтому общественная жизнь, как источник, который засыпали грязью, начинала пробиваться в других местах, находила выражение в иных формах. Несмотря на чугунную тяжесть цензуры, просматривавшей каждое напечатанное слово буквально на свет, в 1830–1850-е годы получила бурное развитие русская художественная литература и литературная критика. У истоков ее стоял великий Пушкин, в 1830-е годы сам начавший издавать журнал «Современник», в котором публиковал рассказы, повести, рецензии. Уже Пушкин своими критическими статьями стремился привить читающей публике литературный вкус, показать ей различие между официозом, пошлой бульварной литературой Фаддея Булгарина и настоящей, «думающей» литературой молодых русских писателей. Настоящим кумиром оппозиционной молодежи стал критик В. Г. Белинский. Выходец из бедного духовенства, недоучка, он был очень талантлив, умел отличить подлинное произведение литературы от подделки. Но самое главное – в другом: Белинский в своих критических статьях и обзорах русской литературы, которых люди ждали с нетерпением, как важнейших манифестов, умел выразить настроения общества, найти самые точные слова, которые отражали думы и волнения людей того времени. И никакие «умственные плотины» не могли удержать движение мысли, великолепно выраженные в статьях Белинского.

П. Я. Чаадаев.

Заглянем в источник

Направление «западников» берет начало еще в трудах Петра Чаадаева, который прямо поставил вопрос: кто мы, русские люди, в каком мире мы живем – в западном или в восточном? В своих «Философических письмах», которые после опубликования в 1836 году стали, как уже сказано, причиной гонений на Чаадаева, он приходит к неутешительному выводу: судьба России печальна, она обречена на гибель, так как не имеет ни вековых традиций культуры, истории, ни мощной религиозной опоры. «Мы живем, – писал Чаадаев, – в каком-то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте, без прошлого и будущего». Выход Чаадаев видел в сближении с Европой, в распространении католицизма в России. В ответ на объявление его сумасшедшим и упреки в отсутствии патриотизма Чаадаев написал «Апологию сумасшедшего» (1837). Из «Апологии» следовало, что автор остался при своем мнении:

«Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть нечто еще более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, воспитывает национальную ненависть и подчас облекает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знаний, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству».

Русская литература стала полем борьбы различных идей, в художественных произведениях и литературоведческих статьях сталкивались самые разные точки зрения на будущее России. А в 1840-е годы в русском обществе наметился серьезный раскол, который дает себя знать и до сих пор. Появилось два ведущих направления в философской и общественной мысли – «западники» и «славянофилы».

Острые сочинения Чаадаева породили грандиозную полемику в литературе. Сам Чаадаев, официальный «сумасшедший», неприкаянный и разочарованный жизнью завсегдатай московских салонов, стал прообразом Чацкого, Онегина, Печорина и других «лишних людей» русской жизни, не нашедших себе места в николаевскую эпоху.

Споры вокруг чаадаевских писем разгорелись нешуточные. Они, кстати, пробудили и интерес к русской истории, которая во многом оставалась неизученной, способствовали размежеванию русского мыслящего общества на западников и славянофилов. Одни мыслители поддерживали идеи Чаадаева о сближении России с Западом, продолжении курса Петра Великого на усвоение западных ценностей. К этим мыслителям принадлежали Белинский, Грановский, Герцен и Огарев, строившие свою философию на противопоставлении появившейся в начале 1840-х годов философии славянофилов. Последние также составляли мощнейший интеллектуальный отряд, в который входили люди незаурядные: братья Киреевские, братья Аксаковы, Хомяков и многие другие. Суть их мировоззрения сводилась к двум постулатам. Первый гласил: русский народ, в отличие от других народов, сохранил в неизменности начала христианства, всегда жил на принципах свободы древнерусских демократических общин, а реформы Петра Великого исказили это оригинальное развитие. И второй постулат провозглашал: в истории развития Западной Европы видно разложение и гниение культуры, России нельзя идти к ней навстречу, перенимать ее ценности. В основе оригинального типа русской культуры должна лежать традиция. Славянофилы были так преданы этой идее, что сами отпустили бороды, а некоторые одевались в допетровские одежды. Москвичи на улицах нередко принимали их за приезжих персиян – так нелепы и давно забыты обществом были их длиннополые одежды.

Славянофилы использовали уваровский принцип «Православие – Самодержавие – Народность», но они не были официальными идеологами власти, осуждали ее за явное западничество во внешних формах, репрессии против мысли и мыслящих людей. А между тем давление власти на культуру с конца 1840-х годов все усиливалось и усиливалось. Самым громким стало дело кружка М. В. Буташевича-Петрашевского, в котором по пятницам проводили обсуждения различных тем; говорили о свободе слова, печати, обсуждали рефераты и свежие статьи в прессе. С помощью шпиона и провокатора И. П. Липранди Третье отделение в 1849 году разгромило кружок Петрашевского. Его участники, и среди них Ф. М. Достоевский, были арестованы. Военный суд приговорил 15 человек из 23 «за преступный замысел к ниспровержению существующего в России государственного строя» к расстрелу. И хотя царь и заменил расстрел каторгой, им об этом сообщили лишь после того, как привязали к столбам, закрыли лицо мешками и холостыми выстрелами имитировали расстрел. Начались жестокие гонения на прессу; цензура свирепствовала, не пропуская в печать самые невинные произведения. Некоторые писатели были арестованы и сосланы. Печальна судьба великого поэта Украины Тараса Шевченко, который с 1847 года 10 лет провел в солдатах в Оренбургской губернии, на берегу Каспия. В столицах закрывались журналы, притеснялись университетские профессора. Многим людям казалось, что бесконечному царствованию Николая I и его Третьего отделения не будет конца.

Заглянем в источник

К концу николаевского царствования цензура буквально душила прессу и писателей. Вот запись, сделанная уже во времена Александра II в дневнике Е. А. Штакеншнейдер, дочери знаменитого архитектора. Запись передает ощущения человека, который вышел из невыносимо душного помещения и рассказывает другому об этом ужасе:

«Суббота 15 сентября 1856 года… Пока нас не было в Петербурге, преобразились журналы… Что это было в прошлом году! Цензура придиралась к словам и видела тайный смысл там, где его не было; вычеркивали страницы, вычеркивали отдельные слова, как, например: тиран, гимназист, солдат, камена; искажали труд писателей и – понятно – возмущали их. Между тем зло, которое действительно существовало, не искоренялось, а увеличивалось, потому что росло неудовольствие. Зависимость от цензора, который не понимал, что такое камена, и имел право вычеркнуть и вычеркивал это слово и тем искажал поэтическое произведение, была действительно нестерпима. Горе было писателям и поэтам! Как ухитриться, чтобы труд не пропал и был напечатан? Точных правил что цензурно, что нецензурно, не было, не могло быть. Были общие правила, частности же зависели от взгляда, понимания и мнения цензора. Но цензор сам зависим, и он отвечает за пропущенную статью местом своим, т. е. насущным хлебом своим и семьей своей. Случалось, что цензор калечил или не пропускал совсем произведение, и тогда о том знали и роптали только сам автор и его кружок. Но случалось, что по недосмотру или другим каким причинам пропускал – и уже напечатанное произведение обращало на себя внимание, – тогда дело принимало иной, более грозный вид. Тогда доставалось цензору, тогда говорили не один только автор и его кружок, но говорил весь город, тогда цензура шалела, а писатели и журналисты теряли голову. Неужели все это кончилось и теперь все будут довольны?»

Николаевский Петербург был не чета александровскому, более похожему на грандиозную стройку с царством заборов, которыми окружали сооружения. Теперь, при Николае I, эти здания были не только закончены, но и вовсю заблистали своей вечной красотой. Архитектор Карл Росси почти ничего не строил. В 1832 году рано постаревший и больной, он отпросился в отставку и до самой своей смерти в 1849 году не прикасался к карандашу. Казалось, что он рано исчерпал себя до дна, разом выплеснув всю свою гениальную энергию на улицы и площади Петербурга и, опустошенный, замер в ожидании смерти. К 1832 году он закончил не только триумфальный ансамбль Главного штаба, но и многое другое. Он создал совершенно новый, неожиданно величественный и одновременно камерный ансамбль площади Александринского театра. И с земли, и с высоты птичьего полета этот ансамбль удивляет и до сих пор гармонией самых разнообразных объемов.

Одновременно глаз замечает изящные павильоны Аничкова сада, фонари, решетки – все это слагается в единую, неповторимую архитектурную мелодию, в которой каждая нота на своем месте. Такое чувство восторга перед творениями Росси испытывали люди, когда видели грандиозный, как Парфенон, Михайловский дворец и соединенные аркой здания Сената и Синода, напоминавшие десятками своих колонн архитектурный «орган». И в этот раз Росси показал себя великолепным мастером нескучной симметрии и гармонии. Он сумел выполнить сложнейшее задание Николая I – создать для двух высших учреждений империи здание, сопоставимое по размеру и убранству со стоявшим напротив Сената и Синода Адмиралтейством. Гением Росси все эти три сооружения замкнулись в единый ансамбль Сенатской площади вместе с Конногвардейским манежем, бульваром и Медным всадником посредине.

Совсем неподалеку от этого последнего шедевра Росси развернул свою работу его конкурент – Огюст Монферран. Его «полем» стала Адмиралтейская площадь. Здесь он, порой отвлекаясь на другие заказы, строил почти полвека. Сначала он возвел величественное здание с тремя фасадами – дом Лобанова-Ростовского. Одновременно Монферран взялся за рискованное дело – перестройку Исаакиевского собора. Сооружение это было как будто заколдованным. С конца 1760-х годов его никак не могли закончить сначала Ринальди, потом – Бренна. Монферрану повезло больше. Он сумел закончить собор перед самой своей смертью в 1858 году. А начал он эту работу в 1818 году, то есть возводил титаническое сооружение 40 лет!

Эта колонна, посвященная Александру I, стала «последней точкой» в работе нескольких поколений архитекторов, украшавших парадный центр Петербурга. Важно, что общим результатом их работы стала не просто «застройка», а уникальный ансамбль ансамблей. В самом деле: великолепные здания стоят вокруг площадей, которые, в свою очередь, сливаются с пространством Невы. «Водяная» (а зимой «ледовая») площадь, созданная самой природой между Петропавловской крепостью, стрелкой Васильевского острова и Зимним дворцом, плавно перетекает в вереницу рукотворных площадей. Дворцовая, Адмиралтейская (ныне Адмиралтейский проспект и Александровский сад), Сенатская (ныне Декабристов), а также Биржевая площади и Марсово поле образуют величественный комплекс открытых городских пространств, демонстрирующих единство творений природы и человека. Известно, что идея «анфилады» площадей вдоль Невы была уже заложена в планах архитектурной комиссии 1762 года, но ее реализовали только в николаевскую эпоху. Эти площади слиты воедино своей историей и архитектурным исполнением, при этом они не похожи друг на друга. Дворцовая площадь, стянутая упругой дугой здания Главного штаба, как бы сворачивается некой воронкой вокруг Александровской колонны. Адмиралтейская площадь, еще до того как она распалась на проспект и городской сад, являла собой грандиозный плац, на котором выстраивалась в торжественные дни вся русская гвардия. Прохладой Невы и горькой памятью братоубийства в декабре 1825 года живет соседняя с Адмиралтейской Сенатская площадь, а за творением Монферрана располагается Исаакиевская площадь – «место нешутейное», правительственное: Госсовет, Министерство государственных имуществ.

Александринский театр. 1830-е годы.

Заметки на полях

Вообще же, француз Монферран был не только выдающимся архитектором, но и замечательным инженером. Когда на установку первой колонны Исаакия 20 марта 1828 года приехала вся царская семья, то ждать ей пришлось недолго. Подъем огромной колонны занял всего 45 минут, на 5 минут дольше, чем подъем из ямы в Кремле знаменитого Царь-колокола, который отлить-то отлили, а из ямы вытащить до Монферрана не могли почти 100 лет. И уже непревзойденным инженерным подвигом архитектора стало водружение Александрийского столпа на Дворцовой площади. 30 мая 1832 года вокруг места подъема собралось десять тысяч горожан вместе с Николаем I. Все они видели, как с помощью хитроумных устройств колонна весом 650 тонн и высотой почти 50 метров была поднята и установлена за 100 минут! Настоящий мировой инженерный рекорд!

Е. А. Плюшар. Портрет архитектора Рикара де Монферрана.

В 1839 году французу А. Кюстину, привыкшему к тесному уюту Парижа, анфилада этих площадей показалась пустырем, окруженным редкими строениями. Для русского же человека цепь этих площадей – архитектурный символ целой эпохи великой империи с ее огромными необъятными просторами. Эти площади много значили и значат для сердца каждого петербуржца. Здесь и сейчас чувствуется медленное и неотвратимое движение времени и одновременно – неуловимость каждого мгновения. В неразрывной слитности архитектуры и природы, в удивительном сочетании тонких северных красок и оттенков есть своя глубина, ясность и акварельное изящество.

Сердцем Петербурга была Адмиралтейская сторона. В это время здесь собирались, жили рядом, сидели в одних салонах и кондитерских, спорили, дружили, ссорились необыкновенно талантливые люди: А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, М. И. Глинка, В. А. Жуковский, И. А. Крылов, В. А. Тропинин, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский и многие другие. Почти всех их поодиночке и группами можно было увидеть на Невском проспекте.

Каким был Невский проспект в то время, мы хорошо знаем благодаря гравюрам В. С. Огородникова. Невский был той прекрасной архитектурной декорацией, на фоне которой проходила интеллектуальная жизнь столицы. Если мы приглядимся к той части панорамы Огородникова, где изображена Голландская церковь, то заметим гуляющего по Невскому в высоком цилиндре Пушкина. Это почти фотография. Как писал современник, «в числе гулявшей по Невскому публики почасту можно было приметить и А. С. Пушкина».

А. И. Шарлемань. Бег троек на Неве.

Совсем рядом, на Мой ке, в доме № 12 он снимал квартиру, и здесь развернулась последняя трагедия поэта. Как и у каждого петербуржца, у Пушкина была своя «тропа» по Невскому. Здесь или поблизости жили, служили его приятели и знакомые, идет ли речь о салоне в доме А. Ф. Воейкова (там же жил и Жуковский), о Публичной библиотеке, которой управлял его друг А. Н. Оленин и где работали И. А. Крылов и Н. И. Гнедич. Тут, на «книжной версте» Невского проспекта (от его начала до Аничкова моста) для Пушкина и других литераторов был настоящий интеллектуальный «сити» – сосредоточение бесчисленных книжных и нотных лавочек и магазинов, редакций, издательств, типографий. С радостью встречали Пушкина как в книжном магазине и библиотеке А. Ф. Смирдина, так и во множестве кофеен и кондитерских, где можно было всегда почитать свежие газеты, посидеть с друзьями. Одну из этих кондитерских (Вольфа и Беранже) на углу Мойки знают все, кому известны обстоятельства трагической гибели Пушкина. Весной 1837 года Карл Великий – так звали Брюллова окружающие – вместе с поэтом В. А. Жуковским и обер-гофмейстером двора, меломаном М. Ю. Виельгорским затеяли необыкновенное дело: Брюллов написал портрет Жуковского, потом была устроена лотерея, картину купила императрица, а вырученные за нее 2,5 тыс. рублей пошли на выкуп крепостного художника Тараса Шевченко – великого кобзаря Украины.

На этом отрезке Невского и в после-пушкинскую эпоху кипела литературная жизнь. В ту же кондитерскую Вольфа и Беранже в 1846 года зашли два литератора: поэт А. Н. Плещеев и писатель Ф. М. Достоевский. Они случайно познакомились здесь с Буташевичем-Петрашевским, и это знакомство, как известно, резко переломило жизнь Достоевского, привело его на каторгу. С началом 1840-х годов центр писательской жизни сместился к «литературному» дому у Аничкова моста, где жили В. Г. Белинский, И. С. Тургенев, И. И. Панаев, Д. И. Писарев. Сюда к Белинскому приходили Н. А. Некрасов, И. А. Гончаров, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой…

М. Ф. Дамам-Демартре. Перспектива Невского проспекта.

Разнообразна и интересна была музыкальная жизнь Петербурга в 1830– 1850-е годы. Люди света старались не пропускать концертов многочисленных итальянских гастролеров, особенно певцов. Кроме Зимнего и Мраморного дворцов концерты, оперные спектакли, маскарады и балы проходили на Невском – в Аничковом и Строгановском дворцах, а также в их садах, на летних эстрадах; летом концерты часто устраивались за городом, особенно славился Павловский «воксал» возле Павловского парка. Своей утонченностью был известен музыкальный салон братьев Михаила и Матвея Виельгорских в построенном для них Росси доме на Михайловской площади. Здесь концертировали самые великие музыканты того времени: Ф. Лист, Г. Берлиоз, Р. Шуман. На Невском были открыты многочисленные «музыкальные клобы» и концертные залы.

Самым известным из них стал зал в доме приятеля Пушкина В. В. Энгельгардта, называемый в объявлениях «Старой филармонической залой супротив Казанского собора» (теперь здесь Малый зал филармонии). С 1830 года тут проводили грандиозные маскарады, на которых бывали и Николай I, и Александра Федоровна, многие придворные. Позже здесь начались филармонические концерты, сюда стали приезжать знаменитости. На долгие годы современники запомнили феерические концерты Ференца Листа. Как писал бывший на его концерте 8 апреля 1842 года В. В. Стасов, Лист быстро протиснулся сквозь толпу, подошел к возвышавшейся посередине зала эстраде, на которой стояли два фортепьяно, вспрыгнул, минуя ступеньки, на эстраду, резко сорвал с рук белые перчатки, бросил их на пол, под фортепьяно, раскланялся на все четыре стороны при таком громе рукоплесканий, какого в Петербурге с самого 1703 года еще, наверное, не бывало, и сел. Мгновенно наступило в зале такое молчание, как будто все разом умерли, и Лист начал виолончельную фразу увертюры «Вильгельма Телля» без единой ноты прелюдирования. Кончил свою увертюру, и пока зала тряслась от громовых рукоплесканий, он быстро перешел к другому фортепьяно и так менял рояль для каждой новой пьесы, являясь лицом то к одной, то к другой половине зала.

Кто сказал, что шоумены появились только в XX веке?!

Но гром полуденной пушки с Адмиралтейской крепости, залпы и отсветы салютов и фейерверков напоминали, что это хотя и окраины, но все-таки столицы Российской империи, города воинской славы. Впрочем, те, кто жил на материковой части, этого не забывали ни на минуту. Петербург был военной столицей, городом-крепостью. Вся городская жизнь была подчинена военному распорядку. Раннее утро начиналось с сигнала «Подъем!», с переклички полковых труб в разных концах города. Опытный человек, услышавший в утреннем прозрачном воздухе медь трубы, мог сразу сказать, повернув голову в сторону видного издалека синекупольного Троицкого собора: «Надо же, измайловцы первыми проснулись!» Впрочем, звук трубы из рот Измайловского полка тотчас подхватывали преображенцы в своей слободе возле Литейного проспекта и Спасо-Преображенского собора. Тотчас разом отзывались трубы в ротах Семеновского полка, что тянулись от Загородного проспекта до Московской дороги, Конной гвардии, Гвардейского экипажа… Грохот барабанов доносился с учебных плацев, бравые солдатские песни марширующих рот звучали на городских улицах. Наступление вечера возвещал сигнал «Отбой!» и долгое и торжественное исполнение «зори». Военные в мундирах разных полков и команд встречались повсюду. Это неудивительно – в городе было множество казарм, манежей, конюшен, арсеналов, складов, провиантских и иных магазинов, госпиталей, зданий штабов и офицерских собраний. Чаще всего эти здания располагались рядом, составляя внутри большого города своеобразные полковые городки, улицы которых назывались ротами.

Заглянем в источник

Богатая, праздничная, нарядная, обычно полуночная жизнь центра города совсем не походила на жизнь других частей Петербурга. Казалось, что в одном городе, кроме дворцов и Невского проспекта, существует сразу несколько городов, живущих в разные исторические эпохи и даже в разное время года. Н. А. Некрасов писал в повести «Жизнь Александры Ивановны»:

«Не знаю, известно ли читателям, что в Петербурге, кроме многих известных чудес, которыми он славится, есть еще чудо, которое заключается в том, что в одно и то же время в разных частях его можно встретить времена года совершенно различные. Когда в центре Петербурга нет уже и признаков снегу, когда по Невскому беспрестанно носятся летние экипажи, а по тротуарам его, сухим и гладким, толпами прогуливаются обрадованные жители и жительницы столицы в легких изящных нарядах, – тогда в другом конце Петербурга, на Выборгской стороне, царствует совершенная зима. Снег довольно толстым слоем лежит еще на мостовых, природа смотрит пасмурно и подозрительно, жители выходят на улицу не иначе, как закутавшись в меховую одежду… На заборах, из-за которых выглядывают угрюмые деревья, до половины покрытые снегом, стелется иней, из десяти извощиков только один и то с отчаянием в сердце осмелится выехать на дрожках. О, как далеко Выборгской стороне до Невского проспекта!»

Таким же далеким от Невского казались не только Выборгская сторона, Охта, но и Петербургская сторона. Ее сонную жизнь ничто не волновало, и она оживала только в те часы, когда по Каменноостровской дороге на Острова – место модных гуляний богатых петербуржцев – мчались нарядные коляски. Они разгоняли глупых кур и гусей, с нетерпением притормаживали, въезжая в мычащее и жующее стадо, которое на закате дня медленно ползло по улицам. А потом рысаки вновь набирали ход, от копыт и колес поднималась туча пыли, которая долго висела в воздухе и медленно оседала на крыши низеньких домиков, жалкие огороды с покосившимися плетнями и заборами. Казалось, что это вовсе не Петербург, а дальний, провинциальный городок…

Н. Е. Сверчков. Пожарные ночью в Петербурге.

Город при Николае I пережил два потрясения. Одно из них было страшное, другое – удивительное. Страшным событием стал пожар Зимнего дворца в ночь на 17 декабря 1834 года, начавшийся от неисправного дымохода одной из дворцовых печей. Зрелище грандиозного, видного со всех концов города пожара было похоже на ожившую картину К. Брюллова «Последний день Помпеи».

В зимней тьме пылал дворец, и огромная молчаливая толпа зевак стояла на морозе все 30 часов, пока длился пожар. Дворцовая площадь, оцепленная плотным кольцом солдат, вся была заставлена мебелью, зеркалами, редкими картинами, скульптурой, светильниками и прочими баснословными богатствами. Благодаря мужеству солдат и толковому руководству самого императора Николая I удалось спасти многие воинские реликвии: знамена гвардейских полков, картины Военной галереи 1812 года, утварь дворцовых церквей, убранство царских покоев. Удалось отстоять сокровищницу мирового искусства – Эрмитаж. Когда пожар стих, перед людьми предстало страшное зрелище: обгорелые стены, обрушившиеся потолки и перекрытия, чад и вонь тлеющих обломков. Восстановление дворца началось почти сразу же после катастрофы. Основная тяжесть реставрационных работ легла на архитекторов В. П. Стасова, брата Карла Брюллова Александра, талантливого зодчего, а также на А. Е. Штауберта и К. А. Тона. Круглосуточно на пожарище работали около 10 тыс. человек. Уже к 1840 году упорный труд увенчался успехом – недаром на памятной медали были выбиты слова «Усердие все превозмогает».

Удивительным же событием в жизни николаевского Петербурга стало открытие железной дороги. Тысячи петербуржцев собрались, чтобы увидеть, как зашипит, тронется и поедет странное, привезенное из Англии сооружение с длинной трубой. Ведь столько было разговоров о невозможности железных дорог в России – как же выдержат рельсы лютые русские морозы? Но все прошло благополучно, железнодорожное строительство развернулось вовсю, и 18 августа 1851 года из Петербурга в Москву ушел первый царский поезд.

Сам государь решил опробовать новую дорогу, ставшую важнейшей магистралью России на столетия. Город разрастался стремительно: к середине XIX века его населяло полмиллиона человек! В основном это были пришедшие на заработки крестьяне окрестных губерний, строительные рабочие, мастеровые. Вид их по утрам не украшал центральные улицы, и, как писал Гоголь, «в это время обыкновенно неприлично ходить дамам, потому что русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, каких они, верно, не услышат даже в театре».

Рост числа работных в городе, железная дорога, дымы первых пароходов на Неве, строящиеся на окраинах заводы с высокими трубами – все это с ясностью говорило, что грядет новая эпоха. Она с нетерпением стоит на пороге Петербурга, обещает ему нечто неизведанное. Приближение индустриальной эпохи уже почувствовали многие. Ампирный Петербург уходил в прошлое, постепенно менялись вкусы, появлялись новые запросы, шум европейской промышленной революции долетал до Петербурга, появлялись новые машины, новые материалы, новые технические идеи. Рамки строгого ампира становились тесны архитекторам, наступала эпоха свободы выбора стилей. Монферран упорно заканчивал уже устаревший для своего времени Исаакиевский собор, но уже думал о другом стиле, обращаясь к образцам Возрождения. Тяготение к новым формам испытывал и сам Николай I, увлеченный неоготикой. Он как бы втайне от своей пышной ампирной столицы строил для себя, для души особый, «готический» мир в любимом им Петергофе.

Николаю I была близка роль благородного рыцаря-крестоносца – защитника «старого порядка» и православия, покровителя слабых. Именно в неоготике отразились душевные движения императора, который хотел жить не в раззолоченном, обозреваемом со всех сторон дворцовом пространстве барокко и ампира, а в своем «поместье», в небольшом уютном доме, построенном как у англичан – возле развалин родового замка, неподалеку от вросшей в землю старинной капеллы, чей каменный пол истерт башмаками десятков поколений прихожан. Естественно, что для воплощения «готической» мечты самодержца препятствий не было. Так, он строит под Петергофом усадьбу Александрию, которая вся проникнута духом неоготики. Здесь появились и «старинный» Руинный мост, и «готические» Фермерский дворец и Капелла, и маленькие «готические» колодец, беседка, караулка. Железная ограда, благодаря навершиям в виде золоченых наконечников копий, наводила на мысль о бесчисленном рыцарском войске, охраняющем Александрию. Центром усадьбы стал дворец «Коттедж», в котором воплотились все главные идеи и мечты «петергофского помещика» (как себя называл Николай I) и его супруги императрицы Александры Федоровны. К этому дому-вилле для богатой (но без излишеств) семьи приложимы такие эпитеты: большой (но не огромный), соразмерный, удачно расположенный на возвышенности, согласный с природой, светлый, изящный, удобный, элегантный. Все комнаты виллы, непохожие одна на другую, наполнены любовно подобранными картинами, «готической» мебелью мастера Г. Гамбса, памятными безделушками.

По описаниям современников можно представить себе жизнь царской усадьбы… В широкие и высокие окна без переплетов льется нежный свет петергофского летнего утра, на беломраморной Северной террасе у тихо журчащего фонтана между пальмами в кадках стоит изящный чайный столик, светится в солнечных лучах фарфоровый прибор, вкусно пахнет кофе. Хозяйка усадьбы, императрица Александра, пьет свой утренний кофе и прислушивается к веселым голосам детей за домом, где для них был построен особый дом – «Ферма». Они идут к ней поздороваться…

Заметки на полях

Впрочем, внешне все старые ценности официального ампира оставались на своих местах. Никто не смел косо посмотреть на Исаакий, усомниться в его эстетической ценности, хотя он, даже недостроенный, уже устарел. Величественно возвышался он над городом и был прекрасен, как и картины Брюллова, которыми восхищались тысячи людей, толпившихся возле «Гибели Помпеи». Но и собор, и брюлловские картины, и весь ампирный Петербург середины XIX века – все это было исполнено той совершенной красоты, которая присуща осеннему саду, прекрасному и печальному. К такому совершенству, кажется, нечего добавить, но мы-то знаем, что это красота увядания…

Впрочем, к середине XIX века строгий классицизм Захарова, Росси, Монферрана был потеснен, так сказать, свободным классицизмом А. Штакеншнейдера, который не ограничивал себя в поисках архитектурных форм для выражения своих идей. Генрих Штакеншнейдер – сын немца-мельника из-под Гатчины – из-за нехватки денег не сумел закончить Академию художеств, но был взят чертежником к О. Монферрану и стал его любимым помощником. Жизнь Штакеншнейдера была трудной: тяжелая работа чертежника, бедность, болезнь. Выходец из простолюдинов, он долго не мог получить обер-офицерский чин, а в те времена это было очень важно. Но Генрих упорно работал и ждал своего часа. Он наступил в 1833 году, когда Николай I обратил внимание на Штакеншнейдера и сделал его придворным архитектором. Ныне без зданий работы Штакеншнейдера вообще невозможно представить себе Петербург. Это и Мариинский дворец с его чудесной ротондой, это и другие дворцы: Белосельских-Белозерских и Николаевский (Дворец Труда), Ново-Михайловский на Дворцовой набережной и еще многие здания. Яркий талант Штакеншнейдера расцвел в эпоху эклектики, господства ретростилей. Тогда архитекторы вдруг почувствовали независимость от законов классицизма и стали свободно заимствовать из прошлого те элементы и приемы, которые казались подходящими. А выбор был велик. «Готический стиль», «неоренессанс» привлекали любителей Средневековья или Возрождения. От шедевров Бармы и Постника идет «русский стиль», увлечение Востоком принесло к нам «мавританский стиль», а знание творений Растрелли и других гениев барокко породило «необарокко».

Штакеншнейдер оказался блестящим мастером ретростилей, отдавая предпочтение «неоренессансу» и «необарокко». При этом его талант был так нестандартен, что можно говорить об особом «стиле Штакеншнейдера» – сочетании величественных внешних форм и необычайно изящного интерьера его зданий.

Царское жилище, стиль жизни Николая и его семьи становились образцами для состоятельного дворянства. Наряду с сельским помещичьим домом, типичным жильем дворянства XIX века становится городской особняк. Они были самые разные – одни небольшие, деревянные, другие не уступали в роскоши дворцам знати. Но общее для них было то, что все они служили жилищем одной семьи. Особняками застраивались целые улицы и кварталы Петербурга, Москвы, губернских городов. Внутреннее устройство их было примерно одинаковым. Второй этаж (бельэтаж) занимали парадные апартаменты, расположенные анфиладой (от фр. en fil – по ниточке). Через все помещения – гостиную, столовую, будуар, библиотеку, «танцевальную залу» – можно было пройти насквозь. В середине XIX века происходит отступление от прямолинейности анфилады, появляются уютные уголки, выгороженные мягкой мебелью, ширмами.

Символом достатка хозяев были парадные гостиные, парадные спальни, бильярдные, картинные. В моде была мебель красного дерева, длинные кушетки, диваны с высокими спинками, алебастровые вазы, курительные столики в гостиных, застекленные с трех сторон шкафчики для посуды. В обиходе была фаянсовая и фарфоровая посуда. Камины, модные в богатых домах из-за суровых зим, так и не смогли вытеснить полностью русскую печь. Обязательной принадлежностью богатого дома был комфортабельный туалет. В моде были большие зеркала, часы (стенные, каминные, напольные). Дом без музыкальных инструментов – клавесина, фортепиано, механические органа – представить было невозможно.

И. А. Гох. Салон в доме барона Штиглица на Каменном острове в Петербурге.

Такие дома бывали часто полны народу. По утрам в праздники тут происходили детские утренники, «детские балы», здесь принимали гостей, музицировали, танцевали, обедали, играли в карты – словом, проводили время. Вдоль границ участка, занимаемого особняком, стояли служебные постройки. Здесь, подальше от барских покоев, чадила плитами кухня, тут же были баня, погреба, ледники, кладовки, конюшни, позже превращенные в гаражи. В жилых постройках во дворе – флигелях – жили слуги.

Изменения коснулись и одежды людей. Фрак продолжал свою жизнь в гардеробе мужчины, становился универсальным гражданским платьем, пригодным как для улицы, так и для салонов, как для господ, так и для лакеев. Конечно, мода меняла его вид и цвет. В XIX веке все-таки пестрых фраков не было. Фрак стал одноцветным и даже выдержанно-строгим, как вечерняя одежда для торжеств и официальных приемов. Он стоил довольно дорого, и зачастую люди, обязанные явиться во фраках, брали их напрокат.

Фрак был первейшим, но не единственным видом типичного костюма мужчины XIX века. Его носили с жилетом – полосатым или в крапинку. Панталоны под фрак подбирались разные, но обычно короткие – до колен и в обтяжку. Их надевали либо с сапогами (для улицы, езды верхом), имевшими отвороты, либо с чулками и туфлями – для балов. Непременной принадлежностью мужского туалета с фраком «во главе» были цилиндр, белый, а потом цветной «галстух» – первоначально вариант шейного платка, повязанного вычурным узлом. Позже появился черный галстук с бриллиантовой булавкой. Наряд завершала трость, мода на которую также часто менялась в течение XVIII—XIX веков.

Следующая важнейшая после появления фрака перемена в мужском костюме произошла в 1820-е годы. Короткие панталоны в обтяжку, а также длинные чулки и башмаки с пряжками сменила мода на длинные широкие панталоны – прямые предшественники современных брюк. Точнее, короткие панталоны по-прежнему надевали на балы, но на улицах, по бульвару гуляли уже в брюках. В первой половине XIX века появились брюки со штрипками, которые носили поверх обуви. Это, в свою очередь, привело к моде на короткие сапожки, точнее, полусапожки. Снова стали модными башмаки, но они уже были иными, чем в XVIII веке, похожими на современные полуботинки.

От фрака ведет свою «родословную» сюртук. Это некоторое возвращение к кафтану, но с сохранением многих особенностей кроя фрака (в талию). Отличие же сюртука от фрака состояло в отсутствии выреза внизу спереди и значительном увеличении числа пуговиц. Сюртук был с двубортным кроем, обязательно имел отложной воротник, на сюртук нашивали петли и кисти. Он воспринимался как верхнее платье, шился из сукна, но в нем могли находиться и в помещении. В отличие от фрака сюртук был достаточно «демократичен», в нем ходили люди разных сословий.

Другим «потомком» от фрака стал пиджак, который шили без привычных длинных фалд. Сначала пиджак носили дома, но потом, уже во второй половине XIX века, он «вышел» на улицу. Как воспоминание о древней свободной одежде типа зипуна, в гардеробе русского человека сохранился архилук, или шлафрок (или, попросту говоря, халат), – нарядный, из шелка или бархата, подбитый и утепленный ватой и иногда мехом, с шалевым воротником, удобными карманами, кушаком. Обшлага у шлафрока обычно были другого цвета.

Верхняя одежда также все это время менялась. Вечными в употреблении оставались шубы, епанчи. Но в XIX веке утепленный сюртук с пелериной стал весьма распространенным видом верхнего одеяния. Очень близка к нему была и шинель, появившаяся в армии при Павле I. Она нашла место в одежде чиновников (вспомним знаменитую повесть Гоголя под этим же названием), да и вообще мужчин и отчасти женщин. Разновидностью старинной епанчи был так называемый «велингтон» – черный, длинный, без рукавов суконный плащ. Из головных уборов мужчин сохраняла свое значение треуголка, появившаяся у военных и гражданских чинов вместе с петровскими реформами, хотя и она претерпевала изменения и стала совсем непохожа на первоначальную треуголку – фетровую шляпу с загнутыми краями. А к 1811 году в армии (от нее – при дворе) ее окончательно сменила фуражка, мало в чем изменившаяся с тех пор и постепенно ставшая частью униформы не только военного, но и других, гражданских ведомств, а также студенчества, учеников гимназий и разных училищ. В 1820-е годы у мужчин становится модной шляпа с широкими полями – боливар (по имени освободителя Латинской Америки от испанского ига). Но, самое главное, XIX век вошел в историю как век цилиндра, который, как и многие другие предметы одежды, менял длину, ширину, форму, то его поля загибались вверх, то опускались вниз.

Женская мода поразительно быстро откликалась на требования времени. Обострившийся польский вопрос ввел в Россию моду на распашную юбку «полонез», а грандиозные европейские события конца XVIII – начала XIX века меняли моду несколько раз. Под влиянием революционной, а потом наполеоновской Франции начала XIX века в моде стали преобладать мотивы античности, воцарился стиль ампир. Огромные юбки и фижмы стали уделом «старого режима» во Франции, хотя новую моду приняли и в России и тех странах, где режим оставался старым. Появляются разного рода туники – легкие, полупрозрачные платья с высокой, под грудью, талией, с открытой шеей и грудью, которую прикрывали легким шарфом или косынкой. Мода на дородных, пышных красавиц проходит, на виду у всех бледные, романтичные Лизы, Амалии. Голову такой красавицы стали украшать не чепцы и шляпки, а диадемы, венки из искусственных цветов, колосьев и даже живых цветов (как у «аркадской пастушки»). После похода Наполеона в Египет вошли в моду тюрбаны из роскошных восточных тканей, бархатные береты с перьями. Тогда же становятся модными шали. Особенно ценились шали из Индии – одноцветные, с ярким бордюром и бахромой. В 1830–1840-е годы женщины носят разнообразные шляпки и чепцы, украшают их бесчисленными лентами. Подражая военным, модницы носят шляпки в виде киверов, фуражек с небольшими козырьками. На балу у многих на головах можно было видеть тюрбаны, украшенные бусами, перьями. Дома носили кокетливые чепчики из тюля и кисеи с рюшами и цветами. В ушах были модны длинные драгоценные серьги, ценились и массивные браслеты, броши, а в волосах можно было увидеть драгоценный гребень из кости или сандалового дерева.

Начало XIX века было временем ампира и в моде на мужские прически. Стали модными прически в «античном» стиле, то есть такие, как у римских императоров. Их прически были хорошо видны на скульптурных портретах, копии которых украшали дворцы и дома знати. (Кстати, свои названия прически получали по имени императора – «титус», «каракалла».) Стали модными волосы естественного цвета, пудра вышла из моды. Появились бакенбарды («фавориты»), а также небольшие усы, что раньше было недопустимо.

У женщин вся «сила» прически была в локонах, изящно обрамлявших личики. Локоны были трубчатые, ленточные, спиралеобразные, «стружечные». В прическе использовался и шиньон. Новое направление в прическах способствовало развитию парикмахерского искусства, состоявшего теперь не в изготовлении париков, а в умении стричь, завивать и укладывать волосы. В 1820–1840-е годы на женские прически оказывает воздействие популярный тогда романтизм. Женские прически перегружены накладными косами, локонами, пучками на висках. Прически как бы приподнимаются вверх благодаря сочетанию «петель» и «бантов» из волос, при этом затылок остается открытым. Постепенно букли и пучки на висках сменяются мелкими, взбитыми локонами, которые получают название «навеянный снег», «взбитые сливки».

К середине XIX века пошла мода на «английские локоны». Они уже не лежат, как прежде, пышным облаком, а ниспадают до плеч («плакучая ива»). Кроме того, волосы украшают множеством лент, перьев, искусственных и живых цветов. Конец XVIII – начало XIX века – время увлечения всем античным. Поэтому украшения подражают античным образцам, используются живые и искусственные цветы. Духи и помада в моде, но косметикой пользуются умеренно. Зато женщины света красят волосы в модный каштановый цвет. К середине XIX века женщина прекращает раскрашивать косметикой лицо, а лишь подчеркивает естественные черты, что-то оттеняя, а что-то приглушая в облике. Как и в одежде, лучшей считается французская косметика – тончайшие белила, краски для бровей и ресниц. Возникает и усиливается направление в косметологии, согласно которому волосы красивы сами по себе, нужно за ними ухаживать и холить их. Чистота их становится новинкой моды – гигиена, частое мытье волос, как и ванны для тела, начинают считать обязательными для женщин. Появляется и усиливается культ чистого тела.

Приоритет на изготовление духов прочно захватывают французы, которые строго хранят свои секреты изготовления эфиров и эссенций. Впервые духи разделяются на мужские и женские. Во Франции появляются кремы, вытеснившие старые грубые притирания. Парфюмеры Франции наладили изготовление лосьонов, порошков, которыми натирали ногти, и они от этого сверкали, будто покрытые лаком.

В XIX веке в дворянской и вообще в городской среде распространяется завтрак, более похожий на смесь французского (кофе со сдобой) и английского (ростбиф, яичница с ветчиной, сосиски, очень крепкий чай со сливками). В русский завтрак входят обязательно кофе со сливками и сахаром или чай, булочки, бисквиты, гренки, ревельский тминный хлеб, а также разнообразные холодные закуски – ветчина, холодное мясо. В бедных семьях на завтрак шло разогретое вчерашнее кушанье. Завтракают теперь за изящно накрытом столом с белой накрахмаленной скатертью (чистейшая скатерть с вензелем хозяина и салфетки становятся непременным атрибутом застолья), фарфоровой или серебряной посудой – кофейником, чайником, сахарницей, щипчиками для сахара-рафинада, ситечком, ложечками разного предназначения. Если кофе приносят из кухни или буфетной, то чай заваривают прямо за столом. Во время Наполеоновских войн, затруднивших подвоз кофе и удороживших его, в кофе стали добавлять цикорий, что делало его менее крепким, но более вкусным и здоровым. Впрочем, соприкосновение с Востоком в войнах с Турцией способствовало распространению турецкого кофе. Наконец, люди стали обращать внимание на свежесть продуктов, чистоту и аккуратность поваров в белых колпаках, опрятность на кухне. Если раньше кухня отвратительно пахла и появляться на ее пороге непривычному к этой вони и чаду человеку было невозможно (а ведь он ел то, что отсюда несли к его столу!), то теперь все изменилось.

Посетитель ресторана при желании мог видеть, как готовится заказанная им утка или рыба и что для него наливают в буфете. В начале XIX века среди петербургского бомонда был распространен обычай «ездить на биржу отведать устриц». Именно туда, на стрелку Васильевского острова, в порт прибывали корабли из Голландии с устрицами. Попробовать этот деликатес тут же, на улице, было модно. Наряду с однообразными котлами и сковородами на кухне появилось немало новых приборов: терок, форм для печенья, метелочек для взбивания яиц и т. д.

Ресторан в гостинице.

Кулинария XIX века стала уделять огромное внимание исходному продукту. Было осознано, что рыба лучше всего свежая, только что выловленная из чистой реки, что вкус мяса поразительно меняется, если домашнюю птицу перед забоем долго выкармливать качественным зерном, а телят поить сливками.

Становится модным искать сочетания несочетаемых, казалось бы, продуктов. Увеличился подготовительный этап приготовления пищи: что-то лучше долго вымачивать в воде или молоке, что-то следует подержать на пару или на льду. Первые французские рестораны («ресторации») в России появились в начале XIX века в Петербурге и Москве. Почти одновременно с ними появились английские клубы (клобы) – закрытые для посторонних рестораны, в которые члены клуба собирались к определенному часу, в определенный день к обеду или к завтраку. Западная (французская с вкраплениями итальянской, английской, немецкой) кухня окончательно вытесняет традиционную русскую. При этом русские люди начинают вносить в новую кухню свои изменения, которые потом прижились, стали привычными и даже пополнили европейскую кухню.

Так, беззубый екатерининский вельможа граф А. С. Строганов стал изобретателем (возможно, невольным) всемирно известного блюда «бефстроганов», то есть «мясо по-строгановски». При Александре I своими паштетами и манной кашей, приготовленной на сливочных пенках с добавлением изюма и грецких орехов, прославился министр финансов Д. А. Гурьев. Стала известна и повариха из Торжка Дарья Пожарская, придумавшая котлеты из курицы, которые мы до сих пор называем «пожарские».

Чай в России заваривали (а не варили какое-то время, как англичане) и пили с сахаром «вприкуску», а в состоятельных семьях и в «накладку». Появление во второй половине XVIII века самовара сделало питье чая своеобразным национальным времяпрепровождением. Самовар позволял долго поддерживать воду очень горячей, и чай пили часами и десятками стаканов (женщины обычно пили из чашек), «с расстановкой», с наслаждением, с полотенцем на шее, ведя неторопливые беседы, закусывая чай кренделями, баранками, пирогами. А возможно ли русское чаепитие без варенья, которое варили в огромных медных тазах с ручкой? Когда появился заварочный чайник, установить трудно. Сохранился металлический походный самовар Екатерины II, разделенный на две части с краником в каждой: в одной было заварочное отделение, в другой – кипяток.

Благодаря русской кухне во Франции распространилась культура zakuski – «еды до еды», которая вместе с винами и водками стояла в «буфете», специальной комнате, где толпились перед обедом званые гости. Выпить перед обедом в буфете «для аппетиту» стопочку водки, закусить ее «салфетошной» рыбой (плотно закрученная в салфетку соленая красная рыба, которая резалась, как сыр) или икоркой, копченой семгой и лососиной, сигом – обряд для русского застолья почти ритуальный. Из традиционной русской кухни сохранилось то, что отвечало новым тенденциям кулинарии, или то, что было любимо русским гурманом. Никто не мог отказаться от настоек, наливок, пирогов, блинов, каши. (Справедливости ради отметим, что уже тогда кашу стала теснить китайская лапша и итальянские макароны.) Но в традиционных блюдах появились усовершенствования. Кашу стали заправлять маслом («Кашу маслом не испортишь»), а в блины начали класть разные начинки из мяса, грибов. Появились и новые пироги – расстегаи. Начинкой в них были семга, лососина, а через отверстия в верхней части пирога в начинку подливали соус, что делало пирог необыкновенно вкусным.

От мануфактуры к фабрикам – именно таким был наиболее перспективный путь развития экономики, когда на смену ручному труду в мануфактурах приходил машинный труд фабрик. Символом фабрики стал паровой двигатель, паровая машина, которая была мощнее примитивного водяного двигателя. И хотя паровая машина была страшно капризна в эксплуатации и недолговечна, сжирала целые горы дров, за ней было будущее – инженеры постоянно ее совершенствовали. Паровые машины привозили в Россию преимущественно из Англии. Если в 1830-е годы в Россию ввезли 4 тыс. машин, то в 1840-е – уже 11,7 тысяч, а в 1850-е – 48 тысяч. В результате часть предприятий становилась фабриками, машины активно вытесняли ручной труд как в легкой промышленности (например, в обработке хлопка), так и в металлургии.

В легкой промышленности происходит переориентация с льняного и парусинового производства на бумагопрядильное. Это было связано с тем, что использование пара на флотах западных стран снизило потребность в русской парусине. Кроме того, бумажная материя обходилась покупателям дешевле льняной ткани. В бумагопрядильной промышленности, получавшей пряжу из Англии, быстрее внедрялось машинное производство, а следовательно, нарастала ее конкурентоспособность.

Тяжелая промышленность тоже не оставалась в стороне от технического прогресса. В металлургии, в которой Россия серьезно отстала от европейских стран, происходят важные сдвиги. С помощью паровых машин внедряется «английский способ выделки железа» – прокат металла, что давало огромную экономию в материалах и рабочей силе. Начинают использовать и горячее дутье, которое позволяло выплавлять чугун быстрее и качественнее. Начали применять в металлургии и каменный уголь взамен традиционного древесного. Растет непрерывно численность рабочих. Только в обрабатывающей промышленности с 1825 по 1860 год число рабочих возросло с 211 тыс. до 565 тыс., то есть более чем в два раза. Причем характерно, что постоянно повышалась доля вольнонаемного труда – крепостные и на машинах работали плохо. Машины же позволили вместо мужчин использовать на многих операциях женщин и детей. Труд их обходился дешевле, чем труд мужчин.

Вслед за европейскими странами в России начинается железнодорожное строительство. Первая железная дорога была открыта между Петербургом и Царским Селом в 1837 году, а в 1851 году открылось регулярное движение между Петербургом и Москвой (Николаевская железная дорога). Затем появилась дорога Петербург – Варшава. Железные дороги были примитивны, перевозили мало грузов, а пассажирский поезд шел со скоростью 15 верст в час. Но при всем заметном росте производства, механизации, увеличении числа рабочих страна хронически отставала от передовых европейских стран. Вначале это отставание не было так заметно, но потом все чаще русские люди убеждались в явных недостатках экономики своей страны, в том, что русских промышленных товаров мало, что они плохо сделаны, что техническое отставание влияет и на условия жизни людей, боеспособность армии и флота. Развитие внутреннего рынка всегда является показателем успеха экономики. В николаевское время этот процесс продолжался. Установились четкие границы экономических районов страны. Промышленными стали связанные с Москвой Центрально-Нечерноземный, а также Северо-Западный (ориентированный на Санкт-Петербург). ЦентральноЧерноземный и Юго-Западный районы были по преимуществу сельскохозяйственными, так как здесь черноземные почвы давали большой урожай. Средне-Волжский специализировался на земледелии и торгово-промышленной деятельности. В целом возникал единый хозяйственный организм, всероссийский рынок, в котором каждый район играл свою хозяйственную роль. Быстро возрастают и обороты торговли. Обилие промышленных товаров можно было видеть на крупных ярмарках – таких как Макарьевская в Поволжье, Ирбитская в Сибири, на базарах, маленьких торжках в уезде, в селах.

Увеличивается и сеть постоянной торговли – в лавках, магазинах. Все больше товаров дает на рынок и сельское хозяйство. За 30 лет (с 1831 по 1860 год) ежегодный вывоз зерна за границу вырос с 18 до 69 млн пудов. Это огромный рост, а соответственно доход стране и ее гражданам. Сбор зерна и картофеля – важнейших продуктов, хотя и медленно, но возрастает. Все реже разные районы страны поражает голод – бич Средневековья. То, что на рынке стало больше сельскохозяйственных продуктов, зависело от расширения посевных площадей, от подъема нетронутой целины, запашки пустошей и лугов. Но в центральных районах это помогало мало – слишком там истощена почва, слишком неласков для сельского хозяйства климат.

В сельское хозяйство приходят машины, которые облегчают труд, хотя до применения пара здесь еще далеко. Помещики, которые хотят получать доходы со своей земли, усердно занимаются агрономией, начинают разводить новые, непривычные для России культуры. На просторах Украины прижилась сахарная свекла. Вырастала она крупной, сахаристой, а на сахарных заводах можно было из нее выделать сахарные «головы», постепенно вытеснявшие из обихода мед и патоку. На юге стали сажать и подсолнечник – масло из него получалось отменное и чистое. Многие хозяйства специализировались на выращивании чего-то одного, нужного соседнему городу (например, овощи, фрукты), или на разведении породистого скота. Золотым дном для помещика было разведение лошадей – без них вся экономика сразу бы встала. Но передовые, доходные хозяйства были только островками в море примитивных поместий, где жили помещики, с недоверием смотревшие на «новомодные» приемы сельского хозяйства и полагавшиеся больше на дедовские методы ведения хозяйства. Не мечтали об увеличении доходов с земли и крестьяне. За всем этим стояла серьезнейшая проблема, не решив которую страна не могла двигаться дальше.

Как в начале царствования, так и в конце его не было более важной проблемы, чем крепостное право. Во время VIII ревизии населения (1833) было зафиксировано 11,5 млн душ крепостных крестьян мужского пола. Это составляло 44,9% всего населения страны и 53% всех крестьян. И хотя ко времени IX ревизии (1850) число крепостных понизилось до 11,3 млн душ, в процентном отношении их было еще очень много – 49% от общего числа крестьян. Крепостная экономика оказывала самое серьезное воздействие на экономику страны в целом – ведь половина населения принадлежала к числу рабов. Именно в сторону рабства в николаевскую эпоху двигалось крепостничество. Многие государственные деятели были обеспокоены ростом числа дворовых. В начале 1840-х годов их было не менее 2 млн человек, то есть каждый шестой деревенский житель. Это означало обезземеливание крестьян, которые лишались земли из-за ее нехватки либо сгонялись с нее помещиками. Широкое распространение получила так называемая «месячина», когда крестьяне лишались собственного хозяйства и раз в месяц получали с помещичьего двора продукты. Все это стало напоминать рабские плантации Алабамы или Вирджинии в США.

Как и в XVIII веке, в помещичьих усадьбах процветали жестокость и произвол. Насилие, «право первой ночи», целые гаремы крепостных девок были нормой, как и то, что на конюшнях до смерти засекали кнутом провинившихся «хамов» и «хамок». Молодой Пушкин писал:

Увы! Куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы…

Огромная власть одного человека над другим, которую давала система крепостного права, не могла не развращать людей – как помещиков, так и крепостных. Крепостные почти всегда были не заинтересованы в труде на своего помещика и придумывали массу уловок, чтобы увильнуть от работы, уменьшить ее нагрузку, сделать дело хуже, чем положено. Напротив, помещики и их приказчики стремились усилить контроль за крепостными, ужесточить наказания, придумать новые способы наблюдения и учета труда крепостных. Порка была неотъемлемой частью жизни крепостного. Его наказывали за лень, неповиновение, воровство. Но телесные наказания давно перестали быть эффективными средствами управления, они воспринимались как необходимое зло, которое нужно сносить, как непогоду. Неудивительно, что в этих условиях благородная цель труда, как единственного достойного способа существования и совершенствования своей жизни, исчезала. Обмануть, украсть, навредить, сделать свое дело плохо для крепостного было не постыдным, а, наоборот, похвальным делом, которым можно было кичиться перед людьми.

Неверно думать, что крепостные крестьяне, не знавшие свободы, не хотели ее. Стремление к ней заложено в человеке изначально, с самого его рождения.

Мечта о воле порождала фантастические слухи о «Беловодье» – волшебной стране, где можно укрыться от всяческого гнета и стать счастливыми. В условиях бесправия миллионов людей свобода не понималась ими как ответственность за себя, свою семью, свою деревню, страну. Крестьяне воспринимали свободу как полное освобождение от всяческих обязанностей перед обществом. Жить на свободе – значило для крепостных вообще не зависеть от кого бы то ни было, не выполнять обязанностей, которые налагает общество на своих членов, будь то налоги на общие нужды, или содержание мостов и дорог в своей деревне. Путь от рабства к свободе для русских людей еще только виднелся впереди, а идти по нему предстояло долгие десятилетия.

Возникали и серьезные экономические проблемы. Барщинное хозяйство уже стало невыгодно экономически и не могло дать нужной помещику прибыли. Обработка почвы крепостными была плохой, применение новых достижений агрикультуры и использование новой техники было редкостью. В итоге урожаи оставались низкими. Не приносили прибыли и крепостные предприятия – вотчинные фабрики, на которых за ткацкими и другими станками работали крестьяне и дворовые. Примитивное вотчинное производство не могло конкурировать с купеческими мануфактурами, где работали вольнонаемные на дорогих западных станках. Помещик же был не в состоянии купить новый станок, да и работа раба на нем не могла быть хорошей, поэтому к середине XIX века такие мануфактуры начинают закрывать. Между тем потребности помещика росли. Он уже не мог удовлетвориться тем, что ели, пили, во что одевались его деды. Соответственно вырастали долги помещиков. Многие из них оказывались без средств, проматывая свои грядущие доходы или пускались, подобно герою «Мертвых душ» Гоголя, на авантюры. Как известно, Чичиков, пользуясь тем, что от ревизии до ревизии проходило 15 лет, скупал по дешевке «мертвые души», а потом их, как свои «живые», закладывал в банке и получал под них деньги. Заклад имений стал самым распространенным способом избежать полного краха. Государство, выдавая ссуды под заклад имения, помогало помещикам, и таких должников становилось все больше и больше. В 1843 году более половины всех имений было заложено.

Напряженной оставалась и социальная обстановка в деревне. Крестьяне питались слухами о грядущем освобождении, волновались, бунтовали почти непрерывно. За время царствования Николая I учтено 556 бунтов, и около половины из них пришлось усмирять с помощью войск – столь серьезными и массовыми были эти выступления и жесткими требования восставших. Можно без преувеличения сказать, что миллионы крестьян жили слухами о грядущей свободе. Вот один из типичных примеров. Весной 1847 года власти Витебской и Псковской губерний были обеспокоены странным явлением. Крестьяне целых деревень, уездов поспешно и дешево продавали скот, инвентарь, дома и огромными толпами двигались на восток. Попытки остановить это неуклонное движение не удались. Оказывается, как пишет современник, среди крестьян распространился слух, что «рабочим на строившейся тогда Николаевской железной дороге даруют особые льготы, что помещичьи крестьяне, проработавшие на этой дороге три года, освобождены будут с семействами от крепостной зависимости». Крестьяне спешили. Говорили, что если на дорогу не поспеть к 15 мая, то свободы не видать. С большим трудом, с помощью солдат и насилия, удалось воспрепятствовать этому буквальному движению тысяч людей к свободе.

Естественно, что отношения помещиков и крестьян оставались во многих уездах очень напряженными. Мысль о необходимости как-то развязать роковой узел противоречий путем реформы приходила в голову многим умным и просвещенным помещикам. В 1842 году прогремело так называемое Муринское дело, когда владелец села Мурина граф Воронцов заключил со своими крепостными договор, по которому они получали полную свободу вступать в брак по своему усмотрению, приобретать на свое имя собственность, переходить на другие земли. Это был немыслимый поступок помещика, который встретил осуждение его сообщества. Но все больше помещиков в 1840–1850-е годы думали, как Воронцов, их к этому толкала экономика, необходимость – особенно в плодородных районах – организовать товарное, прибыльное хозяйство. Коренным вопросом отмены крепостного права оставалось даже не юридическое освобождение крестьян. Ведь то, что отпустить раба на волю придется, понимали многие. Главной была проблема земли. Цена ее постоянно возрастала, а только она могла дать в будущем стабильный доход и помещику, и крестьянину. И хотя Николай I и повторял, что помещичья собственность священна и «никто к ней прикасаться не должен», в правительственных верхах все же понимали, что оставить всю землю у помещика нельзя – бунт станет всеобщим. Поэтому власти постоянно выискивали такие решения, которые при неизбежной отмене крепостного права сохраняли бы за помещиками большую часть земли, но оставляли и крестьянам минимальный клочок для пропитания. Правительство опробовало несколько моделей, переходных от крепостничества к свободе. В 1842 году было принято «Положение об обязанных крестьянах». Так назывались крестьяне, обязавшиеся по договору с отпустившим их с землей помещиком платить ему оброк или отрабатывать на его поле. Помещик уже не мог разорвать договор, изменить оброк или отнять данную землю. Закон был хорош, но вступал он в силу только по желанию помещика. Никто не имел право заставить его подписать с крепостными такой договор.

Великая княгиня Елена Павловна.

Действующие лица

Великая княгиня Елена Павловна

Не все и в царской семье держались консервативных взглядов. Великая княгиня Елена Павловна как раз и была такой. Вообще, ее появление в России сопровождалось скандалом. Когда в 1824 году она, очередная немецкая принцесса, приехала в Петербург в качестве невесты царского сына династии Романовых, ее жених, великий князь Михаил Павлович, наотрез отказался венчаться… 17-летняя Фредерика Шарлотта Мария (она появилась на свет в 1806 году) родом из Вюртемберга ему сразу же не понравилась – слишком была высокого мнения о себе, слишком умна, скучно рассудительна, словом, не нашего поля ягода. С большим трудом вдовствующей императрице Марии Федоровне, которой девица приходилась родной племянницей, удалось уговорить принцессу повременить, не уезжать. Тем временем на Михаила давили со всех сторон, и он, как самый младший в семье, подчинившись воле матери и братьев – императора Александра I и великих князей Константина и Николая, вздохнул и в феврале 1824 года пошел-таки под венец с великой княгиней Еленой Павловной – такое православное имя получила принцесса Вюртембергская.

Трудно представить себе таких разных людей в одной семейной паре, какими были Михаил и Елена. Она получила блестящее образование в знаменитом своими выдающимися выпускницами парижском пансионе госпожи Кампан. С ранних лет она, от природы талантливая и любознательная, проявляла необыкновенные способности к точным и естественным наукам. Выдающийся французский зоолог Жорж Кювье даже хотел видеть ее своей ученицей, но принцессе от рождения был уготован иной удел. В 15 лет, узнав, что ей предстоит стать женой великого князя Михаила, принцесса самостоятельно, имея только словарь и грамматику, быстро выучила русский язык, чем, приехав в Россию, поразила придворных. Да и впоследствии Елена Павловна интересовалась наукой, заметно выделялась умом и образованностью среди Романовых. Недаром император Николай I с гордостью говорил о ней: «Это – ученый нашей семьи».

«Это – бурбон нашей семьи» – так мог бы сказать царь о супруге Елены Павловны, своем брате Михаиле. Действительно, в сравнении с ним даже такие страстные любители фрунта, как Константин и Николай, выглядели мягкотелыми либералами. Император Николай каждый раз горько вздыхал, слушая жалобы офицеров на удручающе мелочный педантизм и крайнюю вспыльчивость брата – командира гвардейского корпуса. Потускневшая пуговица или незастегнутый крючок вызывали у Михаила целую бурю гнева. Впрочем, несмотря на это, военные любили своего командира, называя его «добрым угрюмцем». Как писал биограф Михаила, «под личиной строгости великий князь, однако, таил доброе сердце», был отходчив. Он бывал необыкновенно остроумен. Фразы и выражения Михаила Павловича любили повторять в обществе как анекдоты.

Дети (а у Елены и Михаила было пять дочерей) всегда чувствовали доброе сердце отца. Как только он появлялся вечером в их спальне, они вскакивали с постелей и с визгом повисали у него на шее. Зато когда заходила мать, они чинно лежали под одеялами, подставляя лобики под ее холодный поцелуй. В Елене Павловне не было доброты и непосредственности Михаила. В поступках ее всегда чувствовалась внутренняя дисциплина, сдержанность, порядок, рационализм и взвешенность. Естественно, что супруги не ладили. В год 25-летия их брака Михаил пошутил: «Еще пять лет такой жизни и наш брак можно назвать Тридцатилетней войной». Но он не дожил до конца этой «войны» и внезапно умер в 1849 году.

После этого жизнь вдовствующей великой княгини не претерпела резких изменений, и прерванная трауром вереница приемов и празднеств в ее Михайловском дворце (каждый ныне знает его как Русский музей) продолжилась. Эти празднества не уступали царским и даже превосходили их: Елена Павловна отличалась высочайшим вкусом и изобретательностью. Как писал М. Корф после одного из праздников в Михайловском дворце, «подобного соединения в одно прекрасное целое всех обаяний роскоши, изобретений воображения и изящного вкуса мне никогда не случалось видеть даже при нашем блестящем дворе. Для достойного описания этого праздника надо было совокупить живопись с поэзией, кисть Брюллова с пером Пушкина». Такого же мнения был и француз Кюстин, особенно потрясенный зимним садом, под душистыми кронами экзотических растений которого прогуливались гости. Посредине, сверкая всеми цветами радуги, бил огромный фонтан, отражаясь в зеркальных стенах. Кюстин записал: «Я не понимал, сон это или явь. Во всем была не только роскошь, но – поэзия». Чтобы покинуть этот рай, Кюстину пришлось пройти через рощу цветущих апельсиновых деревьев… И это – в Петербурге!

С годами Михайловский дворец стал не только чертогом для непревзойденных по красоте празднеств, за что его хозяйку так ценил Николай I, но и местом встреч в салоне великой княгини Елены Павловны. Кюстин отмечал необыкновенное обаяние и такт хозяйки, ее умение, как писал другой очевидец, беседовать с гостями «по приличности каждого». Тут видно и знание людей, и большая образованность. Так, Кюстин поразился прекрасной осведомленности великой княгини в современной ему французской литературе. Да и русскую словесность она знала не хуже. Несколько раз Елена Павловна виделась с Пушкиным, разговаривала с ним о Пугачеве, он даже давал ей почитать тогдашний самиздат – запрещенные «Записки» Екатерины II. В своем дневнике Пушкин записал, что она «сходит с ума от них». Дружила Елена Павловна и с Василием Жуковским, который помогал ей совершенствовать русский язык, и с Федором Тютчевым. Особенно увлечена она была прозой Гоголя – явное свидетельство неординарности этой читательницы – и добилась издания его первого собрания сочинений.

Елена Павловна славилась как истинная меценатка – с чувством прекрасного, изящным вкусом, обширными знаниями, тонким слухом. Хорошо разбираясь в живописи, великая княгиня помогала художникам А. Иванову, К. Брюллову, И. Айвазовскому. В ее салоне устраивались концерты, велись содержательные беседы. Кроме писателей сюда приходили ученые (один из них, Н. Миклухо-Маклай, посвятил великой княгине свои исследования о Новой Гвинее), а также музыканты. И самой яркой звездой среди них был талантливый, энергичный и честолюбивый Антон Рубинштейн, бывший на ее концертах сначала аккомпаниатором певцов, а потом взявшийся за организацию музыкальных вечеров. Он при полной поддержке Елены Павловны основал Русское музыкальное общество, а потом и консерваторию, первым выпускником которой стал П. И. Чайковский. Развитие этого явно прозападного (в пику кругу Балакирева и «Могучей кучке») направления в музыке шло под эгидой Елены Павловны, известной космополитки среди Романовых. Она не любила православия, считала его «религией беспрестанных поклонов», выступала сторонницей эмансипации женщин, основала знаменитую Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия. А о ее благотворительности и щедрости, как писал один из авторов в 1881 году, «нечего повторять, это знает каждый нищий».

С началом царствования Александра II, казалось, наступило самое подходящее время для Елены Павловны: начались Великие реформы. Молодой император ценил свою тетку, прислушивался к ее мнению и всегда соглашался посмотреть переданные через нее записки и проекты – иначе они застревали в бюрократическом частоколе. Вдруг оказалось, что салон Елены Павловны стал «территорией реформы», как и Мраморный дворец – резиденция брата царя, великого князя Константина Николаевича. Здесь стало возможным обсуждение политических вопросов людьми, которые в ином месте встретиться не могли. Высокопоставленные сановники, да и сам царь, могли в салоне Елены Павловны без ущерба для светских приличий, избегая обязательных и тягостных норм придворного церемониала, встретиться с так называемыми «либеральными бюрократами» – тогда еще скромными чиновниками и профессорами, которых переполняли новые идеи, столь важные для власти, искренне желавшей перемен. Один из них, Б. Н. Чичерин, писал потом, что напрасно обвиняют Елену Павловну в честолюбии, в желании вмешиваться в государственные дела: ведь она хотела добиться, «чтобы царствующие особы привыкали видеть известные физиономии», словом, способствовала сближению власти и мыслящей части общества. В итоге постепенно власть (невиданное в России дело!) привыкла обращаться к независимым от нее экспертам, специалистам, прислушиваться к их мнению.

Но Елена Павловна была не только гостеприимной и просвещенной хозяйкой салона, которая умеет слушать и не забывает о чае для спорщиков. Она шла своим путем и в 1856 году решила освободить от крепостной зависимости крестьян своих имений. Один из видных членов салона в Михайловском дворце, а потом крупный реформатор Н. А. Милютин написал для Елены Павловны проект освобождения ее собственных крестьян имения Карловка, и в этом проекте было сказано главное – освобождение крестьян надо проводить с землей за выкуп. Это предложение стало главной идеей освобождения крестьян в 1861 году. Неудивительно, что Елена Павловна одной из первых прочитала еще неопубликованный манифест 19 февраля 1861 года – уж к нему она имела непосредственное отношение.

Еще долго в Михайловском дворце сохранялись традиции и щедрых угощений, и роскошных балов, и музыкальных вечеров, где можно было послушать скрипку Г. Венявского, виолончель К. Давыдова или игру на фортепиано Антона Рубинштейна. Однако шли годы, таяло здоровье великой княгини, все чаще она уезжала лечиться на воды, отошла Елена Павловна и от политики. Но ее вклад в реформы не был забыт: Александр II удостоил Елену Павловну медали «Деятелю реформ», которую она заслужила по праву… Она умерла в 1873 году.

Перспективным казалось и введение, по замыслу П. Киселева, «инвентарных правил» на Украине, в Литве и Белоруссии. Суть их в том, что по этим правилам определялось количество земли, которое помещик передавал крестьянам, а также устанавливались размеры повинностей в его пользу. Раз приняв «инвентарные правила», обе стороны уже не могли их изменить.

В этих очень умеренных и не решавших проблему отмены крепостного права инициативах главное то, что крепостное право вводилось хоть в какое-то правовое поле. Крепостные крестьяне переставали быть просто живым инвентарем, а становились юридической стороной, одной из сторон соглашения. Для России это был гигантский скачок, и впоследствии опыт Киселева в западных губерниях был использован при отмене крепостного права в 1861 году.

Во внешней политике Николай I не хотел никаких перемен: «венская система», то есть международная система, установленная после победы над Наполеоном, должна существовать. Революционное движение в Европе в 1848 году воспринималось им, как личное оскорбление. Неудивительно, что в Европе он получил прозвища «Dompteur des revoluions» – «Укротитель революций», а также «Жандарм Европы». Тогда появилась горькая польская пословица: «Куда ступает нога русского солдата, там не растет трава». Особенно жестоко русский император расправился в 1849 году с восстанием венгров, «посмевших» отколоться от Австрийской империи. На помощь австрийцам был послан русский карательный корпус.

Имперское движение России на Северном Кавказе уже с начала XIX века встречало сопротивление горцев, особенно после переноса военной линии – границы – с Терека южнее, на реку Сунжу, к подошве Кавказских гор, и строительства там русских крепостей. В 1818—1820 годы были построены три крепости – Грозная (ныне г. Грозный), Внезапная и Бурная. Трудно точно сказать, когда началась Кавказская война – она тянулась фактически всю первую половину XIX века, стала трагедией как для народов Кавказа, так и для русского народа. Обострение ее произошло после назначения в 1816 году главнокомандующим на Кавказе героя войны 1812 года А. П. Ермолова. Он показал себя как жестокий, неумолимый колонизатор. Ермолов использовал разные способы покорения кабардинцев, чеченцев и других народов. Если его приказы о переселении горцев на равнины (там было легче их контролировать) не исполнялись, то он приказывал уничтожать аулы, сжигать дома и посевы, вырубать сады и леса. Так создавались «мертвые зоны», в которых уже никто не жил, а горцы изгонялись выше, в горы, где они, лишенные всего, умирали от голода, болезней и холода. Обосновывая страшные жестокости, применяемые к мирному населению, Ермолов писал: «Здесь, между народами загрубелыми в невежестве, чуждыми общих понятий, первый закон есть сила. Один только страх оружия может удержать горцев в покорности». Преемник Ермолова И. Ф. Паскевич пытался установить господство России вдоль Черноморского побережья Кавказа, что привело к открытию нового фронта борьбы с горцами. Карательная политика Николая I привела к распространению на Северном Кавказе, особенно в Дагестане, идей мюридизма. Мюрид – это человек, который, воюя против «неверных», идет по пути сближения с Богом. В ряды мюридов встало много воинов с гор Кавказа. С 1834 года во главе массового движения встал Джемалэддин, более известный как имам Шамиль. Он прославился тем, что укрепился в горах Дагестана, а затем объединил чеченцев с дагестанскими народами в едином государстве – имамате, основанном на принципах ислама, имевшем свои органы управления и даже наградные знаки. Он резко изменил тактику борьбы с русскими: от лобовых нападений и обороны аулов он перешел к тактике неожиданных засад, стремительных набегов и быстрого отхода в родные горы. Так ему удалось погубить целую карательную экспедицию кавказского наместника М. С. Воронцова, которая была снаряжена в 1845 году на аул Дарго – столицу имама. Талантливый, яркий проповедник, суровый и справедливый правитель, храбрый воин, он стал вождем и героем горцев. Лишь в 1859 году Шамиль, одерживавший многочисленные победы над русскими, был окружен в ауле Гуниб и сдался русским войскам.

Выйдя к Черному морю и продвинувшись далеко на восток по его побережью, Россия хотела большего – завладеть Константинополем и Проливами (Босфором и Дарданеллами). Ослабление Турции благоприятствовало этим намерениям. Но к лежащим на Босфоре «ключам Востока» тянулись также другие державы – Англия, Франция. Именно с ними Россия не могла поделить зоны влияния на Ближнем Востоке, в том числе и в «святых местах», где стали утеснять православных. Военные демонстрации считались самыми эффективными для получения политических и экономических выгод. С конца 1840-х годов стало ясно, что новая война на Востоке неизбежна. В 1852 году особое обострение всей взрывоопасной ситуации придал так называемый вопрос о «святых местах» в Палестине, где были сосредоточены как католические, так и православные святыни – храмы, памятные места, связанные с началом христианства. Католическая Франция во главе с Наполеоном III открыто поддержала претензии католиков на первенство в Палестине. Николай потребовал от Турции сохранить прежнее положение. В 1853 году в Стамбул прибыл светлейший князь А. С. Меншиков, который занял очень жесткую и непримиримую позицию по всем спорным вопросам русско-турецких отношений и фактически спровоцировал войну. Действовал он сознательно: уже давно в устье Дуная Россия стала накапливать вооруженные силы, а Черноморский флот привела в состояние боевой готовности. Расчет русской дипломатии строился на том, что Турция подчинится силе, а Англия и Франция, поддерживавшие ее в споре с Россией, не смогут объединиться – столь серьезны были их противоречия. Однако Николай здесь просчитался. Англия и Франция объединились, и Турция, выполнявшая их волю, отклонила ультиматум России.

Заглянем в источник

Вот тогда-то и стало ясно, что Россия в силу технического оснащения армии и флота не могла вести войну. Поражения русской армии были «подготовлены» царствованием Николая I, общим положением армии и флота. В армии еще со времен Павла I главное внимание обращалось на строевую подготовку, точнее, муштру солдата, из которого делали живой автомат. « Войско блестяще, но это наружный блеск, – писал в 1830-е годы современник, – тогда как в существе своем оно носит семена разрушения нравственной и физической силы. Четвертая часть армии исчезает ежегодно от необыкновенной смертности».

Оказывается, в 1835 году в армии было 231 тыс. человек, заболело 174 тыс., умерло 11 тыс., т. е. каждый двадцатый. Такие потери бывали не во всякой войне. Известно, что николаевские солдаты больше вражеской пули боялись лазарета, где они попросту умирали с голоду. По свидетельству того же современника, «метода обучения гибельна для жизни человеческой. Солдата тянут вверх и вниз в одно и то же время, вверх для какой-то фигурной стойки, вниз – для вытяжки ног и носков. Солдат должен медленно, с напряжением всех мускулов и нервов вытянуть ногу в половину человеческого роста и потом быстро опустить ее, подавшись на нее всем телом, от чего вся внутренность, растянутая и беспрестанно сотрясаемая, производит чахотку и воспалительные болезни».

Сражение при Альме показало, что Россия серьезно отстала от своих противников в вооружении. Уже с 1840-х годов в английской и французской армиях были введены штуцера – дальнобойные нарезные ружья. В России на вооружении по-прежнему были гладкоствольные ружья, дальность стрельбы которых уступала штуцерам в 3–4 раза. На Альме все войска союзников были вооружены штуцерами, а в русской армии один штуцер приходился на 23 солдата! Выстрелы остальных 22 бойцов не достигали цели только потому, что посланная из гладкоствольного ружья пуля попросту не долетала до противника.

Известно, что армия – зеркало общества и государства. Консервативный политический режим Николая I оказался не в состоянии использовать новейшие достижения техники того времени для улучшения военного дела. Даже такие всем очевидные и простые вещи, как превосходство пара над парусом, дальнобойность нарезного оружия по сравнению с гладкоствольным, оказывались недоступны для сознания руководителей России. Заместитель шефа жандармов Л. В. Дубельт в 1847 году – задолго до Крымской войны! – записал в своем дневнике:

«Английский флот стал заводить винтовые корабли. Мне пришло в голову, что ежели их флот будет двигаться парами, а наш останется под парусами, то при первой войне наш флот тю-тю! Игрушки под Кронштадтом и пальба из пищалей не помогут… Эту мысль я откровенно передал моему начальнику (А. Ф. Орлову – шефу жандармов и ближайшему сподвижнику Николая I. – Е. А.) и сказал мое мнение, что здравый смысл требует, ежели иностранные державы превращают свою морскую силу в паровую, то и нам должно делать то же и стараться, чтобы наш флот был также подвижен, как и их. На это мне сказали: “Ты, со своим здравым смыслом, настоящий дурак!” Вот тебе и на!»

Итак, по развитию парового флота Россия к 1853 году страшно отставала от Англии и Франции. У англичан и французов было 258 пароходов, а у России – всего 24, из них на Черном море – всего 6! Поэтому победители под Синопом даже выйти в море из Севастопольской бухты не могли. А без флота воевать очень трудно. В плачевном состоянии оказалась и артиллерия. Когда корабли союзников в 1854 году блокировали русскую крепость Бомарзунд на Аландских островах Балтийского моря, то выяснилось, что ядра русских орудий даже не долетают до кораблей противника, которые беспрепятственно расстреливали укрепления. И никакое мужество русских солдат и офицеров дело спасти уже не могло. Выдержав многодневный страшный орудийный расстрел, гарнизон был вынужден спустить флаг. То же самое, только в несравненно больших, катастрофических масштабах, произошло и под Севастополем.

Началась знаменитая Крымская война. Но тогда никто не думал, что эта война так будет называться. Николай, уверенный в своем преимуществе над турками, предполагал повторение победной войны 1826—1829 годов. И действительно, с началом военных действий были достигнуты успехи на Дунае и особенно на Кавказе. Русский флот блокировал турецкий флот в его портах, и 18 ноября 1853 года адмирал П. С. Нахимов одержал блестящую победу в Синопском сражении, сжег многочисленный турецкий флот. Уже тогда все восхищались мужеством адмирала. Матрос Майстренко вспоминал: «А Нахимов! – вот смелый, ходит по юту, да как свиснет ядро, только рукой, значит, поворотит – туда тебе и дорога!»

Известие о Синопском сражение подстегнуло англо-французских союзников. В декабре 1853 года союзнический флот вошел в Черное море, а в феврале 1854 года Россия объявила войну Англии и Франции. Русский флот был блокирован в своей главной базе – Севастополе. В начале сентября 1854 года союзники беспрепятственно начали высадку в Крыму под Евпаторией, а вскоре неподалеку русские войска потерпели поражение в сражении у реки Альма и отошли к Севастополю. Причинами этого поражения была не только бездарность командующего А. С. Меншикова, но и неподготовленность армии к войне с серьезным противником.

В начале октября союзники начали бомбардировку Севастополя. Им предстояло нелегкое дело. Гарнизон Севастополя, усиленный моряками с затопленных у входа в бухту судов, был настроен по-боевому. Инженеры во главе с генералом Тотлебеном разработали систему обороны, быстро возвели укрепления, артиллеристы умело расставили на бастионах морские орудия. Население города активно помогало солдатам и морякам.

Во главе обороны стояли любимые армией, флотом и горожанами командиры – адмиралы В. А. Корнилов и П. С. Нахимов, которые вели себя в высшей степени мужественно и достойно. Они, как и тысячи защитников Севастополя, погибли на его бастионах. Обращаясь к гарнизону, Корнилов сказал: «Будем драться до последнего. Отступать нам некуда: сзади нас – море. Если кто из начальников прикажет бить отбой, заколите такого начальника!»

Особенно любили севастопольцы адмирала Нахимова. Павел Степанович (1802—1855) был выходцем школы адмирала М. П. Лазарева, всю жизнь провел на море, обошел все океаны и был подлинным фанатиком морской службы. У него не было личной жизни, семьи; корабль был его домом, а его обитатели – офицеры и матросы – единой семьей, о которой он всегда заботился. В суровую безжалостную николаевскую эпоху Нахимов, суровый, мужественный и простой человек, умел щадить матросов и офицеров, доверял им. Он пользовался безграничной любовью флота, всех защитников Севастополя. Его авторитет как подлинного руководителя обороны был непререкаем, и смерть на бастионе стала естественным концом великого адмирала, который не пережил бы позора сдачи крепости.

Севастополь оборонялся 349 дней. Сначала союзники надеялись взять крепость штурмом после мощной артподготовки. Но артиллерия русских действовала в ответ так мощно и метко, а защитники крепости сразу же восстанавливали разрушения на бастионах, что командование союзников не решилось на штурм. Началась многомесячная осада. Самые главные бои развернулись на Малаховом кургане – господствующей высоте. Здесь каждый вершок был полит кровью защитников и нападающих. Здесь оборвалась жизнь Корнилова. Меншиков с армией стоял в глубине Крыма и несколько раз пытался помочь осажденным. Тринадцатого октября 1854 года в долине под Балаклавой произошло сражение, в ходе которого атака отборной английской кавалерии – бригады лорда Кардигана – была отбита русскими войсками, и затем почти вся бригада, в которой находился цвет британской аристократии, была уничтожена русскими уланами. В Англии эту крымскую долину потом назвали «Долиной смерти». И все же Меншиков не сумел помочь Севастополю.

Наступившая зима была тяжким испытанием для всех участников осады. Преимущество во флоте, вооружении долго не помогало союзникам. Сопротивление русских войск было мужественным, стойким, даже фанатичным. Так, раненный в руку матрос Колпаков отказался выполнить приказ командира и покинуть свое орудие: «Помилуйте, ваше благородие, разве одной рукой нельзя действовать!» И все же весной 1855 года положение крепости стало безнадежным: союзники имели превосходство в технике, вооружении, боеприпасах. От Балаклавы – главного порта, куда непрерывно причаливали корабли с подкреплениями, – к Севастополю проложили железную дорогу, в то время как русская армия вязла в жуткой грязи, не в силах помочь Севастополю ни людьми, ни порохом. К лету против 40 тыс. измученных защитников крепости стояло огромное войско – 140 тыс. англичан, французов, турок. Как раз в памятный юбилей битвы при Ватерлоо, 18 июня, начался штурм Севастополя. Но он провалился, союзникам так и не удалось взять бастионы крепости.

Однако силы защитников были на исходе. Когда сменивший Меншикова князь М. Д. Горчаков спросил солдат Второго бастиона, много ли их на бастионе, они ответили: «Дня на три хватит, ваше сиятельство!» Восьмого сентября после отчаянного штурма французами пал главный оплот обороны – Малахов курган. Сотни трупов вокруг и на склонах кургана и трехцветное французское знамя на его вершине – все, что увидел Горчаков в подзорную трубу с другого берега бухты – Корабельной стороны. Как высший воинский начальник в тот же день он решил эвакуировать гарнизон из крепости. По мосту, наведенному через Большую бухту, войска двинулись на Северную сторону, в Россию. Участник обороны Лев Толстой – тогда еще молодой офицер-артиллерист, писал, что «выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу…»

Легенды и слухи

Шашка Корнилова

В сентябре 1853 года адъютант вице-адмирала В. А. Корнилова лейтенант Григорий Железнов купил в Сухуми задешево отличную кавказскую шашку. Ее дешевизна объяснялась тем, что все владельцы этого булатного клинка сразу же погибали, как только оказывались в бою. Железнов, как человек цивилизованный и воин храбрый, был чужд суеверий и посмеялся над теми, кто советовал ему выбросить шашку. Пятого ноября 1853 года во время боя парохода-фрегата «Владимир» под командой Корнилова с турецким пароходом «Перваз-Бахри» Железнов, выходя из каюты, прихватил с собой (на случай абордажа) шашку и тотчас, едва вступил на палубу, был убит картечным выстрелом. При разборе вещей своего адъютанта Корнилов оставил шашку себе на память. Пятого октября 1854 года на Малаховом кургане неприятельское ядро смертельно ранило Корнилова, причем удар пришелся по висевшей у пояса адмирала роковой шашке. Ее сломанный надвое клинок хранится в музее Севастопольской обороны.

Сам Николай не дожил до известия о падении Севастополя. Он не выдержал позора надвигающегося поражения России в войне. Летом в Петергофе с возвышенных мест люди могли видеть стоящую у Кронштадта англо-французскую эскадру, которая блокировала русский флот. Это любопытное для дачников и обывателей зрелище было невыносимо русскому самодержцу, перед которым раньше трепетала Европа. Теперь же безнаказанный противник, силы которого превосходили стоявший в гавани русский флот, как будто смеялся над ним. Блокада Кронштадта стала печальным символом провала, краха всей застойной, консервативной политики Николая I. В конце августа 1854 года фрейлина А. Ф. Тютчева видела Николая в «Капелле»:

Стоя близко от него в церкви, я была поражена происшедшей в нем за последнее время огромной перемене. Вид у него был подавленный; страдания избороздили морщинами его лицо… При виде того, с каким страдальческим и сосредоточенным видом он молился, нельзя не испытывать почтительного и скорбного сочувствия к этой высоте величия и могущества, униженной и поверженной ниц перед Богом.

Восемнадцатого февраля 1855 года император умер. Ходили упорные слухи, что Николай, не дожидаясь позора поражения в войне, принял яд. Последним своим указом он освободил от командования Южной армией А. С. Меншикова, признав полное поражение своих войск. Чувства, описанные Л. Н. Толстым, испытывали многие в стране. Величие и могущество России было повержено; ценности, которые представлялись раньше незыблемыми, на поверку оказались официальной ложью; армия проиграла все, что могла; флота не существовало; страна переживала позор поражения. Современники вспоминали, что настроения в обществе были тягостные, люди ждали неминуемого военного поражения в надежде, что оно, как мощная гроза, расчистит невыносимо душную атмосферу николаевского царствования. Итоги царствования Николая I были действительно удручающи. Очень точно это выразил крупный государственный деятель П. А. Валуев: «Сверху блеск, снизу гниль!» С этим были согласны почти все. Поражение под Севастополем показало, что в стране – серьезнейший кризис армии. И хотя союзникам удалось укрепиться только в Крыму, удаленном от жизненно важных центров, продолжать войну оказалось невозможным. Профессор военной академии и генерал Д. А. Милютин в своем докладе под характерным названием «Об опасности продолжения в 1856 году военных действий» писал, что ресурсы страны почти полностью исчерпаны. Под ружьем стоит 1 млн человек, но и ружей-то уже нет – из 500 тыс. в арсеналах осталось только 90 тыс., а пушек – всего 253! В армии свирепствовали тиф и холера. Одним словом, армия небоеспособна, она не выдержит еще одной кампании, и войну нужно заканчивать во что бы то ни стало.

Наблюдения Милютина и других говорили об одном: в своей истории русская армия, как бы описав гигантский круг во времени, вновь оказалась «под стенами Нарвы 1700 года». Созданная Петром Великим армейская организация, основанная на рекрутчине, на системе пожизненной службы, просуществовала полтора столетия и нуждалась в срочных и кардинальных реформах. России требовалась новая, профессиональная армия – не та, которая хорошо марширует на плацу и на полях под Красным Селом, а та, которая вооружена современным оружием и передовой военной стратегией. Предстояло, как некогда при Петре Великом, начать заново строить флот. Наконец, начальникам Дубельта стало ясно, что у него-таки был здравый смысл и без пароходов Россия далеко не «уплывет».

«Нарвская ситуация 1700 года» возникла и во внешней политике. Надежды Николая I на то, что Россия будет по-прежнему, как в старые годы, на первых ролях, не оправдались. Крымская война вскрыла грубейшие просчеты русской дипломатии, не сумевшей предотвратить англо-французский союз. В 1855 году о своем намерении примкнуть к союзу заявила и Австрия. Россия оказалась в изоляции. Поэтому цена мира, которую предстояло заплатить России, становилась еще выше. Это показал Парижский мирный конгресс, начавшийся в феврале 1856 года. Он завершился мирным трактатом, согласно которому Россия лишалась права иметь на Черном море военный флот и необходимые для него арсеналы. Репутация России как мировой державы была существенно подорвана. Предстояло менять внешнеполитическую концепцию страны, соразмерять свои аппетиты со своими возможностями, думать о новых направлениях политики. Но для этого требовались новые люди – век престарелого Нессельроде уже прошел.

Как и накануне петровских реформ, в 1850-е годы оказалось, что военный и дипломатический кризис – лишь верхушка айсберга общенационального кризиса. В сердцевине его лежал кризис социальный. Николаевская Россия так и не смогла решить самого главного вопроса – о крепостном праве. Все многочисленные комиссии так ничего и не решили. Стремление крепостных крестьян к свободе стало неодолимым. Слухи о том, что каждый крепостной, записавшийся в ополчение, получит свободу, привели к массовым беспорядкам, которые с трудом подавлялись воинскими командами. Кроме того, почти все губернии были охвачены крестьянскими волнениями, направленными против барщины, оброков помещиков. С мест сообщали, что управлять крестьянами становится все труднее и труднее. Они с явным раздражением идут на барщину, не выплачивают оброки, стали строптивы, упрямы, упорно надеются, что с приходом нового императора им дадут волю. В толще некогда безгласной массы явно происходило скрытое, но сильное брожение. Этого власти, помнившие ужасы пугачевщины, не могли не учитывать. Отмена крепостного права стала первейшей социальной задачей правительства Александра II.

С неизбежностью вставали другие проблемы, которые при Николае I загонялись вглубь. Как только рушилось крепостное право, с неизбежностью начиналась цепная реакция перемен – ведь вся система отношений в стране опиралась на крепостничество. Так, бюрократическая система управления, некогда созданная Петром I, показала свою полную несостоятельность. При Николае I в этом направлении тоже ничего сделано не было. Гоголевские городничие по-прежнему сидели на своих местах. Однако в ходе Крымской войны стало ясно, что уже было невозможно управлять страной по-старому, без малейшего предоставления прав на местах другим слоям и категориям населения, кроме дворян и купцов. Бюрократия оказалась не в состоянии даже выдать продовольствие голодающим, проложить более-менее сносные дороги и устроить мосты, чтобы доставить солдат в Крым.

Одним словом, проблема местного управления с опорой на «землю», земство, местное общество стояла рядом с проблемой отмены крепостного права и была с нею непосредственно связана. Ведь в случае отмены крепостного права ряды свободных людей удваивались – на свободу выходили миллионы крепостных. Как и рекрутчина, полностью изжила себя система подушной подати, остававшаяся неизменной с петровских реформ. Без реформы налогообложения, как и без введения всеобщей воинской повинности, существовать было невозможно. То же самое можно было сказать и о суде. Страна нуждалась в реформе судопроизводства не менее, чем в от мене рекрутчины и подушины. Суд, который со времен Петра Великого решал судьбы людей по принципу «Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло», должен был уйти. На его место шел суд бессословный, гласный, состязательный, с независимым судьей и адвокатом.

Больше всех от николаевских идеологических порядков страдала молодежь и люди интеллектуального труда, связанные с литературой и искусством, творчеством вообще. Тупая, не желавшая слушать никаких свежих слов власть Николая придавливала все мыслящее, как чугунная плита. И вдруг эта плита отвалилась: по столице прошел слух, что новый император намерен изменить свирепый университетский устав Николая I, что школа будет бессословная, что разрешат женское образование, что, наконец, будут выдавать заграничные паспорта! Обо всем этом еще вчера люди не могли и говорить вслух, опасаясь агентов Третьего отделения. Теперь казалось, что после долгой зимы наступила весна. Она вступала в свои права медленно и неуверенно. Ведь все были так запуганы Николаем и его жандармами, выражались осторожно, призывали друг друга к терпению, постепенности, но на самом деле хотели как можно быстрее получить свободу разом. Это было неизбежным следствием ее долгого ожидания.

Общественное движение оживлялось на глазах: смелее стали речи на собраниях, в студенческой аудитории, в 1855 году впервые вышла в Лондоне «Полярная звезда» Герцена, и ее «свет» дошел до России. Все посматривали наверх – как-то там наш молодой царь, что он думает, на кого полагается, и что-то будет с нами со всеми завтра. Вспоминали слова Пушкина – «грядущего волнуемое море», как и в петровское, екатерининское, александровское время, расстилалось перед Россией…