Август


В 17 г. до н. э. с 31 мая по 3 июня Рим стал свидетелем грандиозного представления — Вековых игр. Ничего подобного этому празднику римляне не видали ни до, ни после него. Шумиха началась за несколько недель до игр. Глашатаи в старинной традиционной одежде ходили по улицам Рима, возвещая, насколько масштабными будут грядущие события: после трех дней театрализованных жертвоприношений в святилищах и культовых сооружениях по всему городу власти обещали семь дней развлечений, включая состязания на колесницах, театральные представления на латыни и греческом языках, потрясающие выступления всадников-акробатов, охоту на диких зверей и потешные бои. Был сочинен специальный гимн, который в последний день торжеств должны были спеть два хора, состоявшие из двадцати семи мальчиков в одном и двадцати семи девочек в другом, одетых в белое. Люди с нетерпением ждали игр, предвкушая атмосферу праздника и всеобщую эйфорию. Рим, говорили они, наслаждается миром и процветанием — новым золотым веком. Но внимательный наблюдатель заметил бы в подготовке к играм более серьезную подоплеку.

Накануне первого дня торжеств жрецы поднялись на Авентин, один из семи холмов Рима, и приняли от горожан первые плоды урожая нового года. Эти дары они собирались раздать тысячам римлян во время праздника. Но еда была не единственным предметом подаяния. В «подарочный набор» входили также сера, смола и факелы. Каждому римлянину следовало с их помощью совершить очистительный ритуал до начала общих торжеств. Эта продуманная до мелочей предпраздничная кампания оправдала себя сполна. Но за популистскими ходами крылся важный политический замысел. Подлинной целью торжеств, которым предшествовали описанные выше действия, было широкомасштабное, структурное обновление, возрождение и очищение всего римского государства.

Режиссером, ведущим и распорядителем грандиозного представления выступал один человек — Август, первый римский император. Тема искупления и возрождения, пронизывавшая празднества, звучала как послание Августа, идеально отвечая его политическим замыслам. Ибо предстоящие игры должны были стать водоразделом в истории Рима. Горожанам предстояло не только отпраздновать установление нового порядка, сулящего мир и стабильность, но и окончательно исцелиться от последствий жестокой гражданской войны, длившейся не менее двух десятков лет. Период между 49 г. до н. э., в который Юлий Цезарь пересек Рубикон, и 31 г. до н. э. стал временем страшной смуты, когда плавились и разрушались социальные и политические нормы и институты, когда на обширных территориях Рима прошла череда кровавых сражений. Причем кровь, которую проливали римляне, принадлежала отнюдь не их врагам — варварам, — нет, они проливали кровь таких же римлян, как они сами, — собственных братьев, друзей, отцов.

Помимо мысли об исцелении этих ран Август вкладывал в свое послание и второй, глубокий политический смысл. Вековые игры отмечались римлянами раз в сто десять лет. В них слава текущего момента представала неотделимой от изначального периода Римской республики. По мысли Августа, устроение торжеств, с одной стороны, должно было вдохнуть в римлян веру в «восстановление» республики, в то, что существует преемственность между древней историей Рима и наступившим золотым веком его правления, а с другой стороны — исподволь сообщало об установлении некоей новой реальности. Фигура Августа в контексте игр вырисовывалась как центральная, наиболее значимая. Именно он даровал народу Рима этот праздник. Именно он оплатил его. Наконец, именно под его началом в присутствии множества зрителей было совершено ночное жертвоприношение Матери Земле (по этому случаю была заколота свинья с приплодом в чреве). Столь заметная роль не могла укрыться от внимания черни, которая интуитивно, на эмоциональном уровне ощутила в ней черты совершенно новой политической реальности. Таким образом, игры были одновременно и традиционными, и инновационными, традиционная форма в них наполнялась актуальным содержанием.

На самом деле Август не то что не восстанавливал республику, но добивался прямо противоположного. Его истинной целью было положить конец республиканским политическим свободам. Он перестраивал римское государство, подлаживая его под себя и свою власть. Со всей тонкостью и ловкостью политического гения он выковывал новую эру, эру римских императоров. Вековые игры 17 г. до н. э. — лишь один из примеров его невероятного хитроумия, ибо в действительности они являлись торжествами по случаю величайшего революционного изменения в римской истории — трансформации Римской республики в автократию, при которой власть принадлежала одному человеку, и человеком этим был Август.

Чтобы добиться такого успеха, ему пришлось прибегнуть к целому набору средств: как насильственных, так и вполне законных. Впрочем, его излюбленным методом было убеждение. Он развил свою способность к нему до такой степени, что и чернь, и элита, состоявшая из сенаторов и всадников, с радостью готовы были отказаться от своих свобод и передать власть в одни руки. Что и говорить — гениальная тактика. Августу удался величайший политический фокус во всей истории Древнего Рима.

Акций

Болевую реакцию общества на эту скрытую революцию смягчило простое лекарство — мир. В водворении мира в стране после стольких лет войны Август сыграл ключевую роль. Правда, не стоит забывать, что в гражданской войне у него была совсем другая ипостась — куда более отвратительная, чем та, что предстала сейчас. Но как бы то ни было, он с самого начала играл свою роль с внутренней убежденностью и немалой силой воли.

Когда в 44 г. до н. э. разнеслась новость об убийстве Юлия Цезаря, никто не знал об Августе — все звали его просто Гаем Октавием. Ему было девятнадцать лет от роду, и по нему точно нельзя было сказать, что этот человек выйдет победителем из затяжной гражданской войны. Он был тщедушен и склонен к болезням, светлые волосы на голове вечно неопрятно растрепаны, во рту не хватало зубов. Он был сыном безродного человека «новой волны», однако столь скромная связующая нить с сенаторской элитой эффектно дополнялась и восполнялась другой его родственной линией. Благодаря своей матери Атии Октавиан (так мы будем его называть) приходился внучатым племянником Юлию Цезарю. Что еще важнее, он также являлся его приемным сыном и наследником. Таким образом, Октавиан начал новый виток гражданской войны в 43 г. до н. э. с целью захвата власти под предлогом мести за своего убиенного приемного отца.

Его первый шаг был дерзким, но хорошо продуманным. Он стал называть себя Цезарем. В глазах народа это имя обладало особым магнетизмом и могуществом отчасти благодаря необычному природному явлению: в 44 г. до н. э. в течение четырех дней подряд перед заходом солнца в небе проносилась комета. Для большинства людей это было доказательством того, что приемный отец Октавиана действительно имеет божественную природу. Хотя и соперничая изначально с Марком Антонием, политическим «наследником» мертвого диктатора, Октавиан в конечном счете объединился с ним в борьбе против убийц Цезаря. Как воин Октавиан, конечно, был не чета своему новому союзнику, столь могуч и отважен был Марк Антоний. Поговаривали, что во время одного из сражений Октавиан оставил на два дня войско, спрятавшись в болоте. И что он даже снял с себя доспехи и отпустил коня, лишь бы его не узнали. В конце концов он вернулся к своей армии, но только когда судьба битвы была давно уже решена. Однако за робкой внешностью скрывалась безжалостная натура. По нездоровой наружности юного наследника Цезаря сложно было предположить, что он обладает беспощадным умом и способен легко и хладнокровно прибегнуть к самым жестоким методам воздействия.

В ходе гражданской войны Октавиан (вместе с Марком Антонием) лично возглавил печально известную кампанию по массовому истреблению своих врагов из политической элиты. Около трехсот сенаторов и двух тысяч всадников попали в проскрипционные списки, подверглись преследованию и были казнены. Столь печальную статистику приводят древние источники, но можно быть уверенными, что ею список жертв отнюдь не исчерпывается и другие их враги, скорее всего, подверглись ничуть не менее жестокому наказанию. В 42 г. до н. э. в битве при Филиппах Октавиан и Марк Антоний нанесли окончательное поражение убийцам Цезаря. Отсеченную голову Брута отправили в Рим и бросили к ногам статуи Цезаря. Сокрушив своих врагов, два политика стали хозяевами Рима и его владений. Однако очень скоро победоносные союзники превратились во врагов и повели борьбу за единоличное управление римским миром.

Ныне местечко Акций находится на поросшем деревьями берегу в северо-западной части Греции, к северу от острова Левкады. Более двух тысяч лет назад, 2 сентября 31 г. до н. э., эти мирные зеленые холмы стали свидетелями одного из самых важных событий в истории Рима. Речь идет о битве при Акции. В ней флот Октавиана столкнулся с объединенным флотом Марка Антония и его союзницы Клеопатры, царицы Египта. Она, как известно, была не только его помощницей, но и любовницей. Вступив в свое время в любовную связь с Цезарем, она поняла, что благополучие ее страны зависит от правильно выстроенных отношений с властителем Рима. После смерти Цезаря она решила сделать ставку на Марка Антония. И теперь настал час узнать, не ошиблась ли она в своем выборе. Исход этой битвы должен был подвести окончательный итог затянувшейся гражданской войне. Около Акция решалась также и судьба всей Римской империи.

Масштаб сражения был поистине грандиозен: 230 кораблей Марка Антония оказались блокированы в широком заливе превосходящим по численности флотом Октавиана, поручившего командование Агриппе. Девяносто тяжелых судов Марка Антония были оснащены новейшим оружием — водруженным на нос тараном из чистой бронзы весом в полторы тонны. В Древнем Риме победа в морском сражении доставалась тем, кто с помощью подобных приспособлений сможет пробить и потопить вражеские корабли. Имея преимущество в оснащении, силы Марка Антония были ослаблены малярией и дезертирством: политическая чаша весов начинала склоняться в пользу Октавиана, и воины Марка Антония прекрасно это знали. Да и в военном отношении Октавиан серьезно закалился в сравнении с первыми своими батальными опытами. К тому же он был великим стратегом. Терпеливо выждав момент, когда вражеский флот склонится к бою, он хладнокровно воспользовался его слабыми местами.

Октавиан и Агриппа начали с того, что задействовали катапульты, стрелявшие огненными снарядами. Затем они окружили корабли с бронзовыми таранами, имевшиеся в распоряжении Марка Антония и Клеопатры, набросили на них крючья и, пользуясь численным преимуществом в людской силе, взяли вражеские суда на абордаж. Очень скоро битва превратилась в «избиение младенцев» — настолько велико было превосходство одной из сторон. По-видимому, Марк Антоний не претендовал ни на что большее, чем просто прорвать блокаду Октавиана и бежать в Египет, чтобы там набраться сил и затем попытаться склонить чашу весов в свою пользу. Но Клеопатра самовольно вывела из сражения главные стратегические силы объединенного флота, и теперь ничто не могло спасти Марка Антония от сокрушительного поражения. Героического противостояния не получилось, легкая победа сама легла Октавиану в руки.

Однако в те времена мало кто об этом догадывался, поскольку Октавиан раздул много шума вокруг этого «сражения титанов». В «Энеиде» Вергилия, эпической поэме, созданной в правление Августа, уход Клеопатры был представлен как паническое бегство, столь характерное для слабовольных инородцев. И это только один пример велеречивой пропаганды. Сражение при Акции рисовалось ни много ни мало как битва между западными и восточными ценностями, между бодростью и благочестием римского духа Октавиана и развратной распущенностью Марка Антония и Клеопатры. От римлян требовался ответ на один вопрос: предпочли бы они, чтобы их обширная держава получила в защитники подлинного гражданина Рима, стойкого и традиционно воспитанного, или же превратилась в игрушку в руках обабившегося восточного царька, рабски привязанного к своей порочной экзотической царице? Таким образом, это было столкновение цивилизаций. Выйдя из него победителем, Октавиан получил нечто большее, чем просто военный успех. Он завоевал право объяснять другим смысл произошедших событий.

ВОЕННЫЕ ТРОФЕИ

Октавиан не замедлил с освоением богатых политических капиталов, открывшихся перед ним после победы в гражданской войне. Он основал новый римский город неподалеку от места финального сражения и назвал его Никополисом — Городом Победы. На месте, где некогда был разбит его лагерь, он приказал построить величественный монумент, остатки которого недавно послужили источником новых сведений для археологов. На них были обнаружены изящно вырезанные изображения битвы, а также триумфального шествия, которым в 29 г. до н. э. в Риме Октавиан отметил свою победу. Часть монумента составляла стена высотой шесть метров, в состав которой входили такие эффектные «сувениры», как тридцать шесть бронзовых таранов с кораблей Марка Антония, которые были спаяны воедино и прикреплены к известняковым плитам, составлявшим стену. Носы вражеских судов, таким образом, оказались включены в грандиозный комплекс на холме, откуда открывался вид на место, где была добыта победа. Вероятно, предполагалось, что столь выразительная демонстрация выдающегося военного триумфа никого не сможет оставить равнодушным. И правда, если не победа малой кровью, то ее последствия вполне соответствовали Октавиановой пропаганде.

После Акция победоносному Октавиану стали подвластны все римские войска. Победа дала ему основание завоевать Египет, спровоцировав самоубийство Марка Антония и Клеопатры (позднее этот эпизод живо предстанет на страницах сочинений Плутарха и Шекспира) и добавив к числу римских провинций эту страну с богатейшей и древнейшей цивилизацией. К тому же в личном распоряжении Октавиана оказалось такое состояние, о каком не мог мечтать ни один римлянин за всю историю. И он не замедлил воспользоваться полученными деньгами. Он поставил целью выполнить свои обещания, данные по ходу войны, прежде всего для того, чтобы заручиться поддержкой римской армии и римского народа. И он не поскупился ради достижения этой цели.

По возвращении в Рим он отпраздновал завершение гражданской войны тремя триумфальными шествиями. Его солдаты получили богатое денежное вознаграждение, остальным римским гражданам также вручили деньги, но в более скромном количестве. Как будто этого было не достаточно для того, чтобы добиться единодушной поддержки черни, Октавиан провозгласил, что плодородные поля долины Нила в Египте станут отныне житницей Рима и твердым, надежным источником зерна для города. Таким образом, Октавиан стал самым могущественным человеком во всем римском мире. «В этот момент, — пишет историк Лион Кассий, — Октавиан впервые завладел всей властью в государстве». Теперь Октавиану не хватало «самой малости» — легитимности своего правления.

Завоевав ее, он бы добился не какой-то локальной победы , но великой цели всей своей жизни. В результате Октавиан получил бы в награду новую систему управления — империю, во главе которой стоит один человек — император. Но обретение легитимности со всей остротой выдвигало вопрос, затруднительный не только для Древнего мира, но и для нас: являлся ли Октавиан злым тираном, с коварным хладнокровием задушившим римскую свободу? Или он был великим государственным мужем, первым среди равных, правившим совместно с римскими сенаторами и пользовавшимся доверием со стороны черни? Был ли он, коротко говоря, коварным автократом (пусть он так себя и не называл) или же идеальным императором, который восстановил если не саму республику, то по крайней мере конституционное правительство? В чьих руках находились рычаги правления?

Этот вопрос, по-видимому, останется без ответа. Источники, которыми мы располагаем, либо скупы на информацию, либо крайне пристрастны. Имеющиеся прямые свидетельства (заметки Октавиана о собственных достижениях, а также надписи и некоторые декоративные элементы памятников и зданий, построенных по его инициативе в Риме) дают представление только о том, что его общественно-политическая деятельность отличалась продолжительностью и изобретательностью, но его истинные помыслы при этом остаются за маской, которую он почти никогда не снимал. Как бы мы ни относились к Октавиану, следует признать, что свою власть он умело облекал в одежды старых республиканских институций. Эта хитроумная стратегия проявилась на заседании Сената во время январских ид 27 г. до н. э.

Входя в здание Сената, Октавиан был спокоен: урок, преподанный убийцами его приемного отца, не прошел даром. Он помнил, что республика была основана в момент изгнания этрусских царей римской знатью. Именно в этот момент выкристаллизовалась ненависть аристократов к монархии, их неприятие самой идеи того, что один влиятельный человек может получить верховную власть в государстве. Как показали события мартовских ид 44 г. до н. э., за открытое проявление склонности к единоначалию можно поплатиться жизнью. Даже обладая полнотой власти, Октавиан должен был как-то замаскировать это обстоятельство. Поэтому на заседании Сената Октавиан отказался от всех полномочий и завоеванных территорий и передал их в ведение Сената и народа Рима. Сколь ни удивителен внешне был этот жест, в действительности он являлся частью хорошо продуманного спектакля. Сенаторы не стали отступать от линии, предложенной Октавианом, и в ответ наделили его правом выдвигаться на пост консула. Впрочем, такое же право получил еще один кандидат, который должен был стать вторым консулом. Таким образом, если смотреть поверхностно, то распределение властных полномочий вновь оказалось в компетенции Сената, вновь вводились ежегодные выборы и участие в них Народного собрания Рима. Казалось, республиканский строй полностью восстановлен.

Но это была только видимость, за которой скрывалась совсем иная реальность. В последние десятилетия существования республики высшие должностные лица государства командовали войсками, будучи наместниками той или иной провинции. Это положение вещей сохранилось и сейчас. Только провинция, которую Сенат выделил Октавиану, была «расширенной»: под его началом не менее чем на десять лет оказались Галлия, Сирия, Египет и Кипр! Такое сочетание было не случайным: на этих пограничных территориях располагались основные военные силы Рима. Конечно, люди, избиравшиеся вторыми консулами, также получали под свой контроль какие-нибудь провинции, но только в них никаких военных действий не происходило. Важные со стратегической точки зрения провинции были в руках Октавиана, который назначал туда своих ставленников. Поэтому ни один из вторых консулов не мог сравниться с Октавианом по степени своего влияния.

Но Октавиану было отнюдь не просто балансировать на грани. В 23 г. до н. э. его многолетнее пребывание на посту консула начало походить на единоличное правление. Несмотря на неясность свидетельств той эпохи, очевидно, что кризис быстро набирал обороты и некоторые сенаторы уже вынашивали замыслы убийства нового «царя». Октавиан отреагировал немедленно. Он отвел угрозу путем переговоров, в результате которых его фактическая власть над армией просто получила новое формальное определение. В этой победе над сенаторами ключевым оказался фактор его невероятной популярности в народной среде. Люди не забыли, что это именно он принес стабильность стране, погруженной в хаос. Впрочем, он прекрасно знал, что симпатии черни непостоянны и эта переменчивость народного мнения может таить опасность. Поэтому он приложил все усилия к тому, чтобы закрепить свой статус в глазах людей.

Октавиан и здесь почерпнул вдохновение из республиканской практики, обратившись к Сенату с неожиданным требованием. Он сказал, что хочет получить полномочия народного трибуна. В сравнении с той властью, которую давало ему управление армией, подобный пост выглядел весьма скромным объектом притязания. Конечно, он получил возможность вносить в Народное собрание законопроекты и накладывать вето. Но это не главное, что его привлекало. Октавиан верно оценил большой потенциал этой должности. Играя на исторических ассоциациях, связанных с моментом ее возникновения, он многократно усилил значимость этого второстепенного республиканского поста, вознеся его до совершенно нового уровня. В результате Октавиан стал отнюдь не тем народным трибуном, каких знала предыдущая римская история, но образцовым защитником, охранителем и борцом за интересы всех римских граждан — не только живущих в Риме и Италии, но и во всех уголках обширной державы.

Было ли все это некоей импровизацией, итогом интуитивного поиска путей к утверждению устойчивого и легитимного государственного правления? Или в действиях Октавиана имелась более низменная подоплека? В обращении к должности народного трибуна определенно различима тактика, свойственная всем диктаторам во все времена: Октавиан предательски перепрыгнул через головы политической элиты, напрямую связав себя с сердцами и умами людей. Таким образом, он в очередной раз успешно вдохнул в старую республиканскую оболочку абсолютно новый смысл. Сенаторы, хотя и наблюдали за его маневрами с ворчанием и неприязнью, вынуждены были смириться.

АВТОКРАТИЯ

В 19 г. до н. э. Октавиан достиг того, чего не смог добиться его приемный отец: сочетания верховной власти с ее политической легитимностью. Этот невиданный доселе статус, полученный путем ловких ухищрений, получил оформление в виде торжественного, звучного титула. Хотя смена имени может показаться фактом маловажным, в действительности новое именование имело большое значение для Древнего Рима времен Октавиана, да и в нынешней политической практике подобные явления не следует недооценивать.

Октавиан сначала подумывал назвать себя Ромулом. Это имя закрепило бы его роль основателя нового Рима. В нем древность традиции сочеталась с идеей новой эпохи. Однако после некоторых размышлений Октавиан отказался от этой мысли, так как ее несколько портили дурные ассоциации с братоубийством. Вместо этого Октавиан придумал себе имя, остановившись на слове «август», что буквально означает «священный» или «почитаемый». Это близко к понятию божественного, но все же напрямую его не обозначает. Тем не менее такое имя противоречило позиционированию Октавиана как общественного лидера, «первого среди равных» в республике. В имени содержался откровенный намек на его связь с миром богов. Оно было образовано от латинского слова «авгурии», обозначающего толкование небесных знамений. Таким образом, новое имя устанавливало связь Октавиана с религиозным культом и понятием священного, а также закрепляло за ним право на особое, никому другому не приличествующее почитание. Смена имени свидетельствовала о политической революции. И пусть она не была чересчур резкой, остановить ее было уже невозможно. Чем дольше продолжалось правление Августа, тем с большей очевидностью вырисовывалась гибель политических свобод.

Примером могут служить, например, заседания Сената. При республиканском строе существовал особый порядок, по которому желающие выступить могли встать и включиться в обсуждение животрепещущих тем. Август сохранил эту процедуру, так что могло показаться, будто у каждого есть право голоса и мнение каждого сенатора имеет значение. Для многих из них подобная возможность, вероятно, служила некоторым утешением. По сравнению с предыдущими десятилетиями, отмеченными яростной фракционной борьбой, которую, в свою очередь, пытались подавить такие личности, как Юлий Цезарь и Помпей, положение «младших» сенаторов стало, разумеется, куда приятнее. Но для тех, кто привык играть первостепенную роль, подобные изменения не несли ничего хорошего. Большинство сенаторов осознавало, что их мнение мало чего стоит в сравнении с желаниями Августа. Впрочем, чтобы придать обсуждениям в Сенате видимость борьбы, Август учредил нововведение: вместо выслушивания мнений в установленном порядке он сам стал выбирать, кому из сенаторов высказаться по тому или иному вопросу. Теперь им уже нельзя было просто соглашаться с мнением предыдущего оратора. Он также решил ввести санкции против тех, кто не является на заседания, но ограничил количество обязательных ежемесячных заседаний двумя.

Но эти меры не могли вдохнуть жизнь в старые республиканские механизмы управления — они уступили место автократии. Август все менее зависел от Сената в принятии политических решений. Еще в начале правления он организовал совещательный орган из консулов и выбранных по жребию сенаторов. Встречи совета проходили не в здании Сената, а в императорском дворце. По мере того как влияние этого органа возрастало, усиливались подозрения тех, кто остался за бортом. При последующих императорах подобные советы стали мишенью для постоянных обвинений в семейственности: дескать, в управлении государством императоры выступают не в тандеме с Сенатом, а в смычке со своими приближенными, друзьями и вольноотпущенниками. В своем завещании Август оставил указание на то, у кого можно получить сведения о состоянии империи, количестве и дислокации римских войск, а также финансовом положении государства: «Поименно были указаны все рабы и отпущенники, с которых можно было потребовать отчет».[45] Похоже, основная масса сенаторов находилась в неведении относительно фундаментальных вопросов существования империи. Эта первостепенная информация была забрана у них из рук. Подобные примеры показывают, насколько существенно деформировалась власть в республике. При этом внешне старинные республиканские традиции поддерживались скрупулезно.

Чиновники, будь то трибуны или консулы, продолжали избираться на свои должности, но эти выборы были во многом формальными, поскольку кандидатов обычно предлагал сам Август. Уже в 5 г. н. э. списки претендентов на должности, подаваемые на утверждение Народным собранием, содержали исключительно имена сенаторов-конформистов, которые никогда не стали бы раскачивать лодку. Независимые кандидаты методично отсеивались — в полном соответствии с духом нового режима. Когда, например, юный сенатор по имени Эгнатий Руф, завоевавший популярность тем, что сформировал из принадлежавших ему рабов частную пожарную службу, отказался убрать свое имя из списка кандидатов на пост консула, последствия для него были фатальными. Руфа обвинили в «заговоре» и казнили. Фундаментальное право римлян на волеизъявление оказалось сведено к пустой формальности.

В управлении империей также повсюду были видны признаки бесшумной революции. Наделение тех или иных людей властью происходило по тщательно продуманной процедуре. Люди честолюбивые и способные могли, по-видимому, рассчитывать на карьеру и при новом режиме. Но, прежде чем выходить на выборы, им необходимо было получить санкцию со стороны Августа, щепетильно подходившего к этому вопросу. Он стремился контролировать всех потенциальных соперников, помещая их в тесные рамки сенаторской элиты. С другой стороны, он не мог управлять государством в одиночку. Ему требовались опыт и людские ресурсы, которыми располагали сенаторы и всадники, для того чтобы отправлять столичное судопроизводство, заниматься делами провинций, следить за взиманием налогов. Ему также нужны были военачальники: в правление Августа размеры Римской империи увеличились почти вдвое. В то же время существовала четкая грань, выходить за которую чиновники не имели права. Сделать это означало бросить вызов единоличной власти Августа и навлечь на себя его гнев. В сущности, от чиновника теперь требовались скорее качества бюрократа, послушного воле Августа.

К такому положению дел сенаторы и всадники постепенно привыкали. Естественно, в первую очередь на политическом небосклоне стали всходить звезды тех людей, кто отдался новому режиму; обладание властными полномочиями, пусть с изрядными ограничениями, делало их весьма покладистыми. Люди более независимого склада просто отошли в сторону, ожидая своего часа. Возможно, они тешили себя надеждами, что сложившаяся ситуация — явление временное, связанное исключительно с фигурой Августа. Вероятно, они думали, что настанет пора, когда он уйдет, и республиканский строй вместе с политической свободой будут восстановлены. Ради своего идеала они были готовы немного потерпеть. Увы, их надежды не совпадали с планами Августа.

Старая, идеальная республика, если таковая некогда и существовала, ныне была мертва и никоим образом не могла возродиться. Канула в прошлое и борьба внутри сенаторской элиты, и стремление покрыть свое имя славой в глазах народа (по мнению многих, этот второй фактор обусловливал первый). Окончательно итог был подведен в 6 г. н. э., когда Август провел самую существенную реформу всего своего правления.

РЕФОРМА АРМИИ

Реформа римской армии окончательно закрепила верховную власть в государстве за Августом — и за всеми последующими императорами. Армия всегда являлась ключевым фактором безопасности государства. Однако в последние десятилетия республики она также стала источником конфликтов. Это было связано с тем, что легионеры считали выгодным для себя участвовать в военных кампаниях, даже если им приходилось при этом воевать с такими же римлянами, как они сами. Привлеченные в армию посулами амбициозных военачальников, обещавших им богатства, трофеи и земли, легионеры все больше отходили от идеи служения Римскому государству, склоняясь к личной преданности своему благодетелю (например, Юлию Цезарю). Август понимал это лучше чем кто-либо. Во время гражданской войны он не чурался одаривать свою армию имуществом, отнятым у несчастных жителей италийской провинции.

В результате реформы, однако, ситуация изменилась, и тесные узы, связывавшие полководцев с подчиненными, были порваны. Римская армия потеряла роль политической силы, превратившись в послушное орудие государства. Люди, шедшие на военную службу, могли рассчитывать на определенное жалованье и продвижение по карьерной лестнице. Было законодательно утверждено количество легионов в регулярной армии — двадцать восемь. Они располагались по границам империи, в то время как новое, элитное подразделение — преторианская гвардия из девяти тысяч человек — дислоцировалось в Италии и в самом Риме. Воины-гвардейцы получали в три раза больше денег, чем обычные легионеры, и со временем превратились по сути в личную охрану императоров. Что касается регулярной армии, то срок службы в ней обычно составлял двадцать лет, а ежегодное жалованье, начиная с 6 г. н. э., — девятьсот сестерциев с последующей пенсией в размере двенадцати тысяч сестерциев. (Для крестьянской семьи прожиточным минимумом считалась сумма пятьсот сестерциев в год). Поначалу Август платил военным из собственного кармана: будучи проконсулом, он контролировал большую часть войск Рима, что подчеркивало его верховное положение. Однако в 6 г. н. э. он завершил создание профессиональной армии, учредив специальную армейскую казну. Сначала он положил в нее солидную сумму из собственных средств, а затем пополнял ее уже за счет налогов.

Хотя военной реформой Август закрепил собственное положение, это был довольно рискованный шаг. После его смерти легионы в Галлии и Паннонии (ныне территория Венгрии и части Балкан) попытались выторговать себе более льготные условия. Причины понятны. Они были сыты по горло низкими, по их мнению, зарплатами и коррумпированным начальством и без особого восторга относились к безрадостной перспективе получить по окончании службы (если еще доживут до него) какой-нибудь захудалый кусок земли вдали от родных краев — что и говорить, при Юлии Цезаре военные могли рассчитывать на куда более значительные вознаграждения. Но даже не это было главной причиной мятежа. Солдат удерживали в армии дольше обещанного срока: реформы были столь затратными, что римские власти всеми правдами и неправдами старались сэкономить деньги на пенсиях, причитавшихся отставным легионерам.

Хотя судить о финансовой системе столь далекой эпохи довольно затруднительно, один современный историк подсчитал, что минимальный годовой бюджет Римского государства должен был равняться 800 миллионам сестерциев. Около 445 миллионов сестерциев ежегодно уходило на военные нужды. Это означает, что примерно половину госбюджета «съедала» армия. Первоначальный личный вклад Августа в армейскую казну был солидным, но далеко не все последующие императоры могли позволить себе такую щедрость. Способность императоров содержать должным образом профессиональную армию стала ключевым фактором безопасности пограничных территорий. В политическом смысле Август обезвредил армию, лишив ее зависимости от честолюбивых военачальников, которые могли бы использовать ее для реализации собственных, далеко идущих планов. Н о , поступив так, он создал уязвимое место на теле империи, и оно не раз давало о себе знать в течение последующих пяти веков.

Итак, первый урок гражданской войны заключался в том, что армию следует вывести из-под контроля властолюбивых полководцев. Из него вытекал второй. Для того чтобы обеспечить императора возможностью оплачивать труд профессиональной армии, требовалась надежная система сбора налогов. Империя не могла более отдавать провинции на откуп наместникам, чтобы те бесконтрольно набивали там свои карманы. Необходимо было наладить стабильный приток капиталов из провинций в центр, дабы имперская казна никогда не пустовала. Только поняв это, Август, так же как и все последующие императоры, мог рассчитывать на успех своего правления.

Но даже при такой системе максимальное количество легионов, которые Рим мог себе позволить, равнялось двадцати восьми. Чтобы прийти к пониманию этого, Август заплатил высокую цену. На протяжении значительного периода его правления римские полководцы неутомимо сражались за то, чтобы поставить под контроль Рима германские земли между Рейном и Эльбой. Казалось, труды окупятся сторицей. И вдруг в 9 г. н. э. случилась катастрофа. Полководец Квинтилий Вар, успешно завершив очередной этап кампании, повел свои войска к Рейну на зимние квартиры. Их путь лежал через Тевтобургский лес, в зловещих зарослях которого их поджидала «гремучая змея». Словно призраки, из-за деревьев появились германцы, бросились на римлян и устроили настоящую резню, уничтожив по меньшей мере три легиона. Рассказывали, что Август до того был сокрушен известием об этом, что несколько месяцев не стриг волос и не брился и не раз бился головой о косяк двери, восклицая: «Квинтилий Вар, верни легионы!»[46]

Конечно, погибших солдат заменили новые легионы, но выгоды от покорения Германии казались несоразмерными по сравнению с сопутствующими этому рисками. Своим мнением Август поделился и с преемником на императорском троне — Тиберием. Он оставил ему послание, в котором настойчиво рекомендовал не выходить за установленные границы Римской империи, которыми служили: на западе — Атлантический океан, на юге — Египет и Северная Африка, на севере — морское побережье Галлии (Ла-Манш), реки Рейн и Дунай, на востоке — сирийская граница с соседней Парфией. Тиберий последовал совету приемного отца, но некоторые другие императоры поступили по-своему. Тем не менее на данном этапе Август добился того, что его профессиональная армия надежно прикрывала границы Римской империи. Это было достаточно твердым фундаментом для того, чтобы объявить наступление эпохи всеобщего мира.

КУЛЬТ МИРА

Важным компонентом установившегося мирного уклада жизни стала идеологическая концепция личности императора. В эллинистических восточных провинциях уже давно бытовала практика обожествления и прославления правивших ими римских наместников — эта черта досталась им в наследство от предыдущего периода, когда объектом народного поклонения были цари. Теперь таким объектом стал Август. К нему относились как к богу. Ему посвящались храмы, в честь него и его семьи сочинялись молитвы, проводились религиозные праздники и жертвоприношения. Теперь, погасив всякое сопротивление собственной власти, Август задумался над тем, чтобы вывести официальное почитание своей персоны на общеимперский уровень. А в подобных делах он был настоящим мастером.

Любой политтехнолог в наши дни позавидовал бы пропагандистскому гению Августа. Его излюбленной тактикой была апелляция к традиционной римской истории. Например, для того чтобы подчеркнуть свои успехи во внешней политике, Август возобновил один древний обычай. Дело в том, что в древние времена в период мира двери храма Януса держали закрытыми, а открывали их, только если начиналась война. И вот, когда Август в 26 г. до н. э. начал поход в Испанию, двери храма были торжественно отворены. Подобно империалистам недавнего прошлого, Август считал своей задачей «поправить» несговорчивых «друзей» и, когда его военачальники завершили кампанию семью годами позже, он назвал это «умиротворением». В то же время двери маленького храма Януса на Форуме были с помпой закрыты. Однако подлинным шедевром политической пропаганды Августа стало достижение мира в Парфии.

В свое время это царство, восточный сосед Рима, нанесло республике чрезвычайно чувствительное и даже обескураживающее поражение. В 55 г. до н. э. армия под началом лучшего полководца времен поздней республики, Марка Лициния Красса, и его сына была наголову разбита хитроумными парфянцами в Аравийской пустыне. Усугубило горечь поражения и то, что враг захватил военные штандарты Красса. Он и стали главным трофеем Парфии, символом ее независимости, гордостью ее столицы. В 19 г. до н. э. Август решил исправить это недоразумение. Но он отнюдь не собирался развязывать шумную военную кампанию. Он прибег к более тихим дипломатическим методам, хотя тема римской военной мощи играла при этом отнюдь не второстепенную роль. В итоге хватило простой угрозы, чтобы добиться подписания нового договора с Парфией и, главное, возврата штандартов в Рим.

В самом Риме Август не замедлил оценить и воспользоваться пропагандистским потенциалом этого события. По мановению руки мирное соглашение с Парфией превратилось в великую римскую победу, сравнимую с завоеванием Юлием Цезарем Галлии. С невероятной пышностью и помпой штандарты были доставлены в Рим через специально сооруженные триумфальные ворота. А поместили штандарты, естественно, в новом храме Марса Мстителя. Тема этой победы нашла свое отражение в знаменитой статуе Августа из виллы Прима Порта. Прямо по центру богато декорированного нагрудника императора вырезана сцена, изображающая робкого парфянца, передающего штандарты римлянину. Так, не пролив ни единой капли крови, римляне совершили «отмщение».

История Рима, трактуемая в русле политической конъюнктуры, значительно повлияла и на программу Августа по широкомасштабному строительству мраморных зданий. В Риме времен поздней республики мрамор использовался редко, и то лишь очень богатыми гражданами, решившими употребить его на возведение какого-нибудь монумента. Удовольствие было дорогим, поскольку материал доставлялся из Греции. Но при Августе в провинции Карраре (часть нынешней области Тосканы) были найдены богатые залежи мрамора, эксплуатация которых оказалась делом менее затратным. Именно это обстоятельство позволило Августу горделиво заявлять о том, что ему достался Рим кирпичный, а сам он оставляет Рим мраморный. Благодаря его заботам произошло чудесное перевоплощение Рима из грязного муравейника поздней республики в настоящий столичный город, достойный статуса центра огромной империи. Среди множества зданий, построенных Августом, Алтарь Мира, Пантеон, первый каменный амфитеатр в городе, новый храм Аполлона. Но, пожалуй, самым грандиозным строительным достижением Августа стал новый комплекс Форума — зримое воплощение гениальных пропагандистских способностей первого римского императора.

С обеих сторон Форум ограничивали два вытянутых портика, внутри которых разместился «парад» статуй исторических деятелей. С одной стороны стояли статуи Ромула, первых царей Рима и вереницы великих римлян времен республики. С противоположной стороны на них смотрели мраморные изображения предков Августа — и до чего же внушительно выглядела эта линия родственной преемственности! Первым в ряду стоял Эней, мифический основатель Рима, затем шли его потомки, цари города Альба-Лонги, основанного сыном Энея Юлом, они переходили в представителей семейства Юлиев и так вплоть до Юлия Цезаря, приемного отца Августа. Тема божественного происхождения императора также не была упущена из виду. С одной стороны параллельные линии портиков замыкал величественный храм Марса Мстителя. Поскольку Энея называли сыном богини Венеры, ее почтили двумя статуями: одной внутри храма, другой — на его фронтоне. Статуя внутри стояла рядом с изваяниями Юлия Цезаря и Марса, снаружи — около Ромула. Но апофеозом изощренных исторических реминисценций, воплощенных в комплексе Форума, была фигура, стоявшая отдельно от других, четко по центру, — и это была статуя самого Августа.

Посыл был ясен. Фигура Августа — это кульминация, итог всей предыдущей римской истории, ему благоволят боги, он — защитник традиционных ценностей Рима и воплощение их для всех будущих поколений. Форум Августа стал предтечей памятников империализма недавних времен. Например, в монументах викторианской эпохи отразилась вера в то, что высшая точка развития цивилизации пришлась именно на нее, а в 1920-1930-е гг. Муссолини, цементируя новую итальянскую империю, вдохновлялся монументальной пропагандой Августа.

Но внушительные, пронизанные идеологией сооружения Форума не существовали сами по себе — кипевшая вокруг жизнь тоже вписывалась в замысел Августа. Куда бы ни бросил взгляд римлянин, пришедший на Форум для исполнения тех или иных своих административных функций, он видел изображения и имена Августа и его прославленных предков. Храм Марса также имел особое государственное предназначение. Август постановил, что решения Сената об объявлении войны или мира должны приниматься именно в этом месте, столь подходящем для таких мероприятий. Далее, хотя эти решения принимались коллегиально, ни один сенатор не мог упустить из виду тот факт, что храм принадлежит Августу и потому ему же принадлежит вся слава военных свершений Рима. Его имя украшало фронтальную часть над колоннами, а само появление храма было связано с начальным этапом карьеры Августа. Главный гражданин города, по собственным словам, дал благочестивую клятву построить это святилище после битвы при Филиппах в 42 г. до н. э. — события, подведшего итог войне возмездия, которую приемный сын Юлия Цезаря вел против его убийц. Из семени этой клятвы выросло могучее древо политической идеологии. Конечно, в ней нашлось место традиционным древним добродетелям Римской республики. Но в то же время прославление коснулось и римских царей, чья линия получила продолжение, достигнув кульминации в фигуре Августа и замкнув историю Рима в единую цепь.

Манипуляции Августа с историей сравнимы, пожалуй, только с тем, как он переделал на свой лад ежегодные общественные ритуалы. В последние годы республики его приемный отец Юлий Цезарь реформировал римский календарь, поскольку тот выбивался из циклического годового ритма. Он исправил положение, взяв за основу солнечный год (введенный им календарь был практически тождествен тому, что мы используем ныне). Внимание же приемного сына Цезаря обратилось к медленно отмиравшим ежегодным римским праздникам. Древние ритуалы, унаследованные от ранних этапов существования республики и давно уже закостеневшие, обрели второе дыхание. Но среди реанимированных праздников, напоминавших о старых добрых временах, неким чудесным образом нашлось место и торжествам, связанным с почитанием Августа и его семьи. Например, такой чести удостоилось «восстановление» Августом республики в 27 г. до н. э. Не было забыто и первое закрытие дверей храма Януса. Естественно, нельзя было не отпраздновать день рождения главного гражданина Рима, а также важные события в жизни представителей его рода. Финальным аккордом стало переименование месяца, прежде известного под названием секстиль, — в август. Так новая эра исподволь эксплуатировала прежние реалии.

Само отношение ко времени подверглось пересмотру. Символом новой концепции стал даже не солнечный календарь, введенный Цезарем, а солнечные часы — гномон. Это массивное сооружение было установлено по приказу Августа на Марсовом поле (в северной части города) около 10 г. до н. э. Оставшийся от него указатель-обелиск стоит поныне на площади Монтечиторио перед зданием итальянского парламента, а во времена императоров гномон служил главным наглядным астрономическим прибором для всех граждан Рима. Бронзовая линия, нанесенная на каменное основание, служила отметкой, на которую падал указатель гномона в полдень, а сетка, составленная из радиальных и поперечных линий, показывала, как удлиняется и укорачивается тень от солнца в течение года. Таким образом, солнце, всходившее на востоке империи и заходившее у нее на западе, определяло время в ее столичном городе.

Но Август сумел использовать солнечные часы в сугубо личных целях. Указатель гномона, представлявший собой обелиск из красного гранита, был доставлен из той провинции, слава покорения которой в наибольшей степени ассоциировалась с ним, — из Египта. Эта страна славилась своими богатствами и теперь превратилась в зерновые закрома Римской империи. Она служила драгоценным сокровищем на короне империи, а поместил ее туда не кто иной, как Август. Но этой ассоциацией тесная связь Августа с часами не ограничивалась. День рождения Августа приходился на дату осеннего равноденствия (23 сентября), когда тень, отбрасываемая указателем гномона, как говорят, ложилась точно по направлению к находившемуся поблизости Алтарю Мира — еще одному важнейшему компоненту в идеологической системе императора. Казалось, Август контролирует не только время, но и самое движение планет и небесных тел.

Высшей точкой проявления родства Августа с богами и небом стали Вековые игры 17 г. до н. э. Они пришлись в самый раз для того, чтобы закрепить его образ благочестивого почитателя богов и целителя Римского государства. В глазах многих людей гражданская война была связана с тем, что римляне пренебрегли богами. А завершение ее состоялось тогда, когда Август добился расположения неба, восстановив городские храмы и святыни. Особенное усердие он проявил в отношении храма Юпитера на Капитолийском холме, принеся в дар святилищу «шестнадцать тысяч фунтов золота и на пятьдесят миллионов сестерциев жемчуга и драгоценных камней».[47] Однако за год до Вековых игр его меры по исцелению государства приняли иную форму обильные дары богам сменились законотворчеством.

ФОРМИРОВАНИЕ НОВЫХ УСТОЕВ

В 18 г. до н. э. Август провел ряд одновременно радикальных и консервативных нововведений в области общественной морали и жизни социума. Они являли собой систему наказаний и поощрений, направленных на укрепление института брака, увеличение рождаемости, поощрение верности в семье и общее улучшение нравственного облика молодых людей. Особенно одиозными были законы, касающиеся супружеской неверности, до тех пор остававшейся сугубо частным делом. Был введен специальный суд, рассматривавший дела о сексуальных преступлениях, и вердикты могли быть весьма суровыми, вплоть до конфискации имущества и изгнания из города. При этом он был куда жестче в отношении женщин, чем мужчин. Если мужчинам по-прежнему дозволялось вступать в любовную связь с рабынями или проститутками, то женщинам из приличных семей отказывалось в праве заниматься сексом с кем-либо, кроме законного мужа. Согласно новому закону, отец мог даже убить свою дочь и ее любовника, если бы обнаружил их в своем доме в момент соития, а муж мог убить любовника своей жены, если этим человеком оказывался известный волокита. Эту горькую пилюлю, которая должна была способствовать очищению общественных нравов, Август попытался подсластить в 17 г. до н. э.

Вековые игры прошли под лозунгом возвращения к традиционным римским ценностям, таким как сдержанность и благочестие. Но и здесь традиции были использованы в качестве политического оружия. Считается, что игры восходят к самым истокам Рима и на протяжении семи веков они проводились каждые сто десять лет. Поэтому никому не суждено было дважды в своей жизни участвовать в них. Таким образом слова о том, что ни один человек в жизни не видел и более не увидит ничего сопоставимого по размаху с этими играми, следовало воспринимать вполне буквально. Вследствие цикличности праздника, для людей, которые участвовали в нем, это был волнительный момент соединения прошлого с настоящим. Но едва ли кто-либо из тех, кому довелось увидеть игры 17 г. до н. э., мог сказать, что они прошли по всем правилам. Палитра, взятая Августом, была старинной, но краски — все до одной новые, дерзкие, яркие.

Например, в ходе трехдневных жертвоприношений никто и не вспоминал о божествах подземного мира, чьи культы приковывали всеобщее внимание на предыдущих играх. Теперь в моде были другие боги: Диана (ассоциируемая с плодородием и чадорождением), Мать Земля (отвечавшая за произрастание культур, их воспроизводство и урожайность), Аполлон (покровитель мира и искусства) и Юпитер (главный бог — покровитель Рима). Но центральной фигурой ритуала выступал не жрец, как того можно было бы ожидать. Эту роль взял на себя сам глава Римского государства.

В первую ночь Август принес семь овец и девять коз в жертву паркам — богиням, управляющим судьбами людей. Сделано это было очень впечатляюще. Он вознес богиням длинную молитву, прося их наделить римлян мощью и величием, здоровьем и процветанием, расширением империи и, что немаловажно, защитить его самого и дом его семьи. Следующей ночью состоялась еще более зрелищная церемония. Первый гражданин Рима принес в жертву Матери Земле свинью с приплодом во чреве. Тем самым он словно пронизал умы и сердца множества римлян, присутствовавших на ритуале, ощущением сопричастности мифотворчеству. Это был момент, насыщенный реминисценциями из далекого прошлого, и в то же время — положивший начало новой эре цезарей. Тем не менее созидаемое Августом новое, сплоченное, высокоморальное римское общество расползалось по швам.

Можно представить себе, что часть плебса, впечатленная установлением мира и стабильности, легко поддалась эмоциональному воздействию праздника. То же касается и обласканных Августом сенаторов и всадников, лояльных новому режиму. Реминисценции прошлого заставляли этих людей думать, будто их положение в структуре власти имеет глубокие исторические корни, что в большинстве случаев едва ли соответствовало действительности. Но, как это обычно бывает с кампаниями по возвращению к истокам, те самые люди, которые в первую очередь должны были бы поддержать подобное движение, отнеслись к нему с презрением. Основная масса представителей старой римской аристократии, выживших после всех несчастий, восприняла кампанию в штыки. Еще свежи были воспоминания о последних годах существования республики, когда они купались в роскоши и им все было дозволено. Поэт Овидий, прославившийся острым умом и эрудицией, всем ходом своей жизни являл разительный контраст Августу. Овидий был богатым человеком всаднического сословия, выходцем из италийской провинции. Человек его происхождения и ума вполне мог рассчитывать на блестящую карьеру в правящей элите Августа. Но он предпочел вести жизнь, полную любовных приключений, творчества и увеселений, что полностью противоречило августианским стандартам поведения. Наконец, Овидий снискал всеобщее признание, став главным поэтом Рима. Однако одним из своих произведений он накликал на себя беду. Речь идет о поэме «Искусство любви», в которой он давал наставления молодым людям, как найти себе партнера для любовных утех, — например, находясь в театре или на играх. Он даже раскрыл свои секреты относительно того, как следует соблазнять достойных женщин из уважаемых семей. Поэма бросала столь открытый вызов морализаторским потугам Августа, что он вынужден был прибегнуть к суровым мерам наказания. В 8 г. н. э. Овидия сослали в далекую пограничную глушь городка под названием Томы (ныне Константа в Румынии) на Черном море. Но великий поэт был отнюдь не единственным человеком, чье поведение не соответствовало строгим законам Августа.

Во 2 г. до н. э., едва ли не одновременно с появлением «Искусства любви» Овидия, наружу вышел скандал с дочерью Августа Юлией. О ней давно уже ходили разные сплетни, и вот наконец плотину прорвало. По слухам, она продавала свое тело за деньги, занималась сексом прямо на Форуме — именно там, откуда ее отец внедрял свои нормы морали, — а одним из ее любовников, представителей аристократической «золотой молодежи», был не кто иной, как сын старого врага Августа — Марка Антония. Возможно, большая часть этих историй была не более чем вольным истолкованием того факта, что дочь, уставшая быть послушным орудием в политических играх отца, восстала против него. Тем не менее Август оказался в весьма двусмысленном положении. Кривотолки грозили пустить насмарку все плоды его трудов. Возводимая им доктрина императорского благочестия, казалось, треснула изнутри.

Реакция главы государства была безжалостной. Он отправился в Сенат, обвинил дочь в распутстве, приказал уничтожить все ее скульптурные изображения и затем сослал на остров Пандатерию, находящийся к западу от побережья южной италийской области Кампании. Хотя ей затем было позволено переместиться в более приятный район Италии, большая часть ее жизни так и прошла в изгнании. В конце концов, не имея достаточных средств к существованию, она умерла от недоедания. За совершение таких же «преступлений», что и Юлия, из Рима была выслана и ее дочь (в 8 г. н. э.). Такая лишенная сантиментов последовательность Августа по отношению ко всем своим «детям» — как родным, так и просто подданным — была, вероятно, показной и ставила целью вывести из-под подозрений самого императора. Дело в том, что в это время стали распространяться другие слухи — будто бы Август, получивший недавно новый титул Отец отечества, регулярно получает для своих любовных утех юных девушек, а то и респектабельных замужних женщин. Он будто бы раздевает их донага и «оглядывает, словно рабынь у работорговца Торания».[48] И кто же распускал эти слухи? Его собственная жена, Ливия Друзилла. И все же дальше слухов дело не пошло. Борьба за общественную нравственность была продолжена.

К моменту кончины Августа в 14 г. н. э. его хитроумная политика увенчалась полным успехом. Народ и Сенат Рима приняли постепенную подмену республиканского строя новым режимом правления одного человека. На каждом этапе этого процесса их то убеждением, то внушением, а то и устрашением заставляли признать, что между двумя эпохами существует некая успокоительная преемственность. Каков бы ни был конечный замысел Августа — был ли он ведом низменным стремлением к тирании или искренним желанием выдающегося государственного мужа вернуть страну в традиционное русло легитимного правления, — доподлинно мы этого никогда не узнаем. Вероятно, обе точки зрения до определенной степени верны. Устанавливая новый режим, Август вынужден был импровизировать на ходу, и притом он проявил незаурядную изобретательность наряду с холодным, подчас циничным расчетом. Пусть некоторые представители политической элиты попали в новую эру, получив пинок под зад, зато обычные люди твердо знали, кто именно радеет об их интересах. Когда в 19 г. до н. э. Рим впервые поразила эпидемия чумы, к которой затем добавилась нехватка зерна, отнюдь не только чернь высыпала на улицы с мольбами к своему спасителю Августу прийти на помощь и устранить беду—то же самое сделали и сенаторы, включая даже тех из них, кто ненавидел Августа. Стало быть, он так поставил себя, что сделался практически незаменимым.

На смертном одре Август попросил, чтобы ему принесли зеркало, и велел слугам «причесать ему волосы и поправить отвисшую челюсть».[49] После чего он спросил у собравшихся подле него друзей, хорошо ли он сыграл свою роль в комедии жизни. И, прежде чем отпустить всех, процитировал заключительные стихи одной из комедий Менандра:

Коль хорошо сыграли мы, похлопайте
И проводите добрым нас напутствием.[50]

Вскоре после смерти Августа его официально обожествили. Тело императора выставили в его самом, пожалуй, поразительном сооружении — мавзолее, который возводили на Марсовом поле в течение последних двадцати лет жизни Августа (частично мавзолей сохранился до наших дней). Первоначально это сооружение, имевшее около сорока метров в высоту, было увенчано колоссальной бронзовой статуей первого римского императора, являвшейся наиболее зримой демонстрацией его самовосхваления. Античный путешественник и географ Страбон считал мавзолей самой интересной достопримечательностью Рима.

Впрочем, и этот элемент прославления Августа отличался характерным изяществом замысла. Построенный по весьма скромному образцу древних этрусских курганов, имевших круглую форму, мавзолей, благодаря своей отделке и в силу даже самого этого названия, претендовал на то, чтобы соперничать с одним из семи чудес света — усыпальницей древнего карийского царя Мавсола. Это был последний эффектный жест Августа, его последний хитроумный ход, последний росчерк пера. Эра императоров начиналась красиво. Творцом ее был истинный виртуоз мысли. Однако при другом знаменитом «исполнителе» ей предстояло пережить свой величайший кризис.



Примечания:



4

Орсон Уэллс (1915-1985) — знаменитый американский кино- и театральный режиссер.



5

Это выражение на английском языке стало фразеологическим оборотом, означающим «заниматься ерундой в критической ситуации, оставив в стороне по-настоящему важные дела».



45

Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. Книга II: Божественный Август, 101. Пер. М. Л. Гаспарова.



46

Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. Книга II: Божественный Август, 23. Пер. М. Л. Гаспарова.



47

Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. Книга II: Божественный Август, 30. Пер. М. Л. Гаспарова.



48

Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. Книга II: Божественный Август, 69. Пер. М. Л. Гаспарова.



49

Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. Книга II: Божественный Август, 99. Пер. М. Л. Гаспарова.



50

Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. Книга II: Божественный Август, 99. Пер. М. Л. Гаспарова.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх