3. Девственники в бизнесе

1967-1970

В конце летнего семестра 1967 года Джонни Джэмс и я переехали в цокольный этаж дома его родителей на Коннагут-Сквер как раз в стороне от Эджуэр-роуд в Лондоне. Нам удалось убедить Ванессу Редгрейв[17] не ограничиваться лишь словами пожеланий успеха журналу Student, а дать нам интервью. Это интервью стало переломным моментом, поскольку теперь мы могли использовать имя актрисы как магнит, привлекающий других меценатов. Как только их список пополнился такими именами, как Дэвид Хокни[18] и Жан-Поль Сартр, мне, естественно, стало легче убедить некоторых потенциальных рекламодателей в том, что Student – это стоящее место, на котором не стыдно появиться.

Все лето мы с Джонни прожили в полуподвале. Комната была темной, сырой и почти без мебели. Мы спали на полу на матрасах. Скоро в помещении воцарился бардак с разбросанными бумагами, грязными кофейными чашками; и обертками от рыбы и чипсов. Нам вечно хотелось есть. Иногда мы поднима­лись по лестнице, чтобы совершить набег на холодильник родителей Джонни. Время от времени моя мама врывалась в комнату с корзиной для пикника.

– Посылка от Красного Креста! – громко объявляла она. – Когда вы оба умывались в последний раз?

Мы расстилали на полу стеганое покрывало и набрасывались на еду.

Однажды она принесла ?100 наличными. Мама нашла на дороге, неподалеку от Шэмли Грин, ожерелье и отнесла в полицейский участок. Когда после трех месяцев никто не обратился по поводу пропажи, ей разрешили! взять ожерелье себе. Она знала, что мы нуждались в деньгах, поэтому приехала в Лондон, продала его и принесла нам деньги. Ее ?100 позволили оплатить наши телефонные и почтовые счета и были нам материальной поддержкой еще несколько месяцев. Без этих денег нам было бы не выжить.

Питер Блейк, получивший известность за дизайн обложки альбома «Сержант Пеппер»[19] группы «Битлз». нарисовал студента для нашего первого выпуска. Обложка была белой с двумя красными пятнами: сам логотип -Student – и галстук на студенте. Кроме того, что Блейк снабдил нас иллюстрацией, он дал нам интервью. Начал эпатажно:«Очень красивая девушка, на которой ничего нет, – это восхитительный объект, к тому же, интересующий меня по особой причине. Это одна из тех материй, которые, наряду со знанием анатомии и понятием перспективы, учат тебя рисовать».

Пока я быстро взвешивал преимущества профессии художника, Блейк продолжал перечислять опасности «власти студентов». – что тогда прозвучало вызывающе полемично:«Не уверен, что студентам следует предоставлять больше власти над преподавателями, чем сейчас. Именно нынешние студенты мне действительно не нравятся как социальная группа. Я думаю, что они несколько переоценивают себя. Они много говорят, много протестуют и имеют слишком много прав. Думаю, что некоторые из них чрезмерно увлеклись своим студенческим статусом. В конце концов, студенты не такие уж важные персоны: они просто учатся быть взрослыми. Студентам не стоит думать, что им необходимо быть недовольными».

Возможно, благодаря тому, что мы были юными и не столь агрессивными, как профессиональные журналисты, с которыми им приходилось сталки­ваться, некоторые из наших доброжелателей высказывались очень живо и своеобразно. Джеральд Скарф, например, так описывал свою работу:«Я всегда буду рисовать – это вопрос энергии. Я никогда бы не смог остановиться. Это такая же неотъемлемая часть меня, как еда. Когда у меня появляется замысел, он должен выйти наружу, – это все равно, что быть больным, абсолютно телесная функция». Когда я поинтересовался у Дадли Мура[20], что он думает о студентах, тот ответил:«Единственное, что я ненавижу в вашем поколении, – это ваш возраст». Он учился играть на органе в колледже Магдален в Оксфорде, но когда я упомянул классическую музыку, сказал:«Я бы скорее целый день валялся в грязи с шестью женщинами, чем сидел за пианино».

Мик Джаггер и Джон Ленной также согласились дать нам интервью. Для студенческой аудитории оба были полубогами.Student опубликовал грандиозное предисловие к интервью Джаггера:

Недавно журнал MelodyMaker написал:«Джаггер весьма напоминает одного из братьев Карамазовых у Достоевского, который на слова своего брата-монаха о том, что боль необходима, чтобы научиться добродетели, ответил, что если страдания одного маленького ребенка необходимы, чтобы что-то осознать, то он не отрицает существование Бога, но просто возвращает свой входной билет на небеса. Таков и протест Мика Джаггера».

Представить не могу, о чем мы думали, цитируя это. Конечно, я не понимал о чем это.

Я нервничал, пока шел вдоль Чейн-Уок к дому Джаггера, меня провела в гостиную Марианна Фейтфул, которая затем таинственно исчезла наверху. Мик и я добродушно улыбнулись друг другу, но были в равной степени растеряны, ища верные слова:

Р. Б. : Вам нравится давать интервью?

М. Д. : Нет.

Р. Б. : Почему же вы дали согласие ответить на вопросы Student?

М. Д. : Не знаю. Понятия не имею. Обычно я не даю интервью. Я имею в виду – почти никогда.

Р. Б. : Вы интересуетесь политикой?

М. Д. : Нет.

Р. Б. : Почему?

М. Д. : Потому что я долго думал и решил, что у меня нет времени, чтобы, заниматься этим. Я хочу сказать: если вовлекаешься в политику, то непременно обломаешься.

Р. Б. : Можно ли на людей воздействовать при помощи музыки?

М. Д. : Да, думаю, это возможно, ведь музыка – одна из особенных вещей. Она повторяется: одно и то же снова и снова. Проникает в мозг и влияет.

Наше интервью с Джоном Ленноном было другим «классическим; примером». Мы с Джонни пошли вместе, и Джонни попытался прибегнуть литературной аллюзии:

Д. Д. : Критик сравнил «День жизни»[21] с «Бесплодной землей»[22] в миниатюре

Д. Л. : Миниатюрой чего?

Д.Д. : Стихотворения Элиота «Бесплодная земля».

Д.Л. : Я такого не знаю. Не очень искушен в поэзии.

Ирония в том, что интервью с Джоном могло стать концом журнала Student. После того, как мы с Джонни встретились с Ленноном, у меня родилась идея попросить Джона и Йоко предоставить нам оригинальную запись, которую мы в виде гибкой пластинки могли бы распространять вместе с журналом.

Я связался с Дереком Тэйлором, импресарио группы «Битлз».

«Битлз» только что основали «Фонд Эппл в поддержку искусства»[23]. чтобы примирить враждующих художников и музыкантов. Основную часть дня Дерек проводил в своем офисе на Севил-роу, принимая многочисленных посетителей, v которых было сто разных поводов, чтобы просить денег у «Битлз». Он походил на лорда-камергера при дворе короля. Приятный человек, Дерек терпеливо выслушивал каждую просьбу, даже если доводы были притянуты за уши или просто абсурдны.

Когда я рассказал ему, что мы хотим сделать, Дерек согласился сразу, без тени сомнения. Джон и Йоко с восторгом предоставят что-нибудь, заверил он. Я был представлен Рону Кассу, управляющему фондом «Эппл» и производи­телю гибких пластинок, и мы назначили срок поставки.

Я мчался назад на Коннагут-Сквер с хорошей новостью. У нас было интервью с Джоном Ленноном, скоро мы получим подлинник его еще нигде не звучавшей песни. Это был фантастически удачный ход для продвижения Student. Мы связались с Аланом Олдриджем, модным иллюстратором, и сделали ему заказ на оформление специальной лицевой обложки журнала, где было бы предусмотрено место для гибкой пластинки. В наших планах было напечатать 100000 экземпляров – самый большой тираж за все время существования журнала.

Проходили недели, но никакой записи не было. Все больше беспокоясь, я позвонил Дереку,«Не волнуйся, Ричард, – сказал он. – У нас тут кое-какие проблемы. Но обещаю, что-нибудь ты получишь». На самом деле, едва ли можно было выбрать более неподходящее время, чтобы благосклонность Леннона связывать какими-то обязательствами. Йоко только что потеряла ожидаемого ребенка, Джон был арестован за хранение марихуаны, в результате парочка тихо залегла на дно в своем особняке в Уэйбридж.

Я тоже оказался в беде. Наши расчеты на специальный выпуск поставили Student на грань банкротства. В отчаянии впервые в жизни я обратился к адвокату Чарльзу Левисону, который написал Дереку, что подает в суд на фонд «Эппл» и Леннонов за нарушение обязательств. Несколькими днями позже мне позвонил Дерек.

– Зайдите в «Эппл». – сказал он. – У нас кое-что есть для вас.

После полудня того же дня я сидел в полуподвальной студии фонда «Эппл» с Чарльзом, Дереком, Джоном и Йоко, слушая запись, которую они сделали. Вслед за шипением магнитофона послышались равномерные удары, словно биение человеческого сердца.

– Что это? – спросил я.

– Это бьется сердце нашего малыша, – сказал Джон. Стоило ему произнести это, как звук прекратился. Йоко разразилась потоком слез и обняла Джона. Я не понимал, что происходит; но раньше, чем смог что-нибудь произнести, Джон взглянул через плечо Йоко прямо мне в глаза.

– Малыш умер, – сказал он. – Это молчание нашего мертвого ребенка.

Я вернулся в офис, не представляя, что мне делать. Я знал, что не в состоянии вынести на публику столь личное переживание, даже если это последняя запись Леннона. Возможно, я ошибался, потому что Дерек назвал это «концепту­альным искусством» и сказал, что запись могла бы стать коллекционным экспонатом. Нам пришлось снимать обложку и переделывать журнал. Мы потеряли на этом много денег, но все же сумели выкрутиться. Я хотел привлечь Леннона к суду, но у них с Йоко и так было полно проблем, и они все-таки выполнили соглашение – в своей особенной манере, даже если я не смог оценить этого в тот момент. После нашей полемики по поводу записи Дерек написал короткое письмо, в котором приносил извинения за все причиненные мне неприятности. В качестве подписи служила фраза, которую он ставил под всеми своими письмами:«Все что тебе надо – это любовь »[24].

Джонни много читал. Я едва ли читал вообще. Кажется, у меня никогда не хватало на это времени. Дни за днями я проводил у телефона, стараясь продать рекламные площади, убеждая людей писать для журнала Student бесплатно или дать интервью. Всю жизнь мне нужен был кто-нибудь в качестве противовеса, чтобы компенсировать мои слабости и гасить излишнюю энергию. Джонни и я были хорошей командой. Он знал, у кого нам следует взять интервью и почему. Я умел получить согласие и упорно отказывался принимать ответ «нет».

Во время многих интервью для журнала я просто включал магнитофон и позволял собеседнику говорить все, что он хочет. Перед встречей с шотландским психиатром Р. Д. Лейнгом я попытался прочитать его бестселлер «Политика опыта»[25]. Подозреваю, что как и большинство людей, я едва ли что-нибудь понял. Я направил на Лейнга микрофон, и он говорил без остановки полтора часа, уставившись в угол потолка над моей головой. Я понятия не имел, о чем он распространяется, и просто был благодарен за то, что мне не представилась возможность задать хотя бы один вопрос. Когда стало очевидно, что он закончил, я выразил бесконечную признательность, вернулся в офис и все переписал. Тут обнаружилось, что Лейнг просто цитировал страницы своей книги, причем, почти дословно.

После нескольких выпусков число людей, вовлеченных в Student, стало расти. Мы с Джонни иногда ходили в ночные клубы и знакомились с людьми. Порой нам удавалось убедить их пойти к нам домой «на чашку чая». Если они оставались на ночь, утром мы уговаривали их помочь нам.

Информация распространялась из уст в уста: объявлялись старые школьные друзья, друзья друзей или просто люди прочитавшие журнал, – все хотели принять в нем участие. Наш цокольный этаж все больше и больше походил на ночлежку. Все работали бесплатно, питаясь тем, что было в холодильнике, или выходили поесть дешевой еды.

Распространять журнал помогали самые разные люди. Идея была в следующем: они забирали пачки журналов и продавали их по 2/6d[26] за штуку, а затем отдавали нам половину выручки, то есть, l/3d за каждый проданный экземпляр. Предполагалось, что нам будут платить вперед, но так происходило редко. Однако меня действительно никогда не волновала прибыль от журнала: мне было необходимо всего лишь иметь достаточно наличных денег в банке, чтобы выпустить следующий номер и оплатить счета. Я полагал, что чем больше экземпляров мы продадим, тем больше о нас будут говорить, и, в конечном счете, тем больше рекламодателей мы сможем привлечь.

Вряд ли я тогда осознавал это, но стремление стать журналистом начало уступать необходимости держать журнал на плаву. Джонни вел всю редакционную работу, а я занимался бизнесом, продавал рекламные площади и спорил с печатниками. Я стал предпринимателем почти по умолчанию, хотя если кто-нибудь употребил бы это слово в отношении меня, я, вероятно, вынужден был бы обратиться к Джонни за разъяснением. Разумеется, я не считал себя бизнесменом. Бизнесменами были мужчины среднего возраста из Сити, охваченные жаждой денег. Они носили костюмы в тонкую полоску, у них были жены и, по статистике,2-4 ребенка и жили где-нибудь в пригороде. Конечно, мы тоже хотели заработать; нам нужны были деньги, чтобы выжить. Но Student был интересен неизмеримо больше в творческом отношении, чем в денежном.

Позже я понял, что бизнес сам по себе может быть актом творчества. Если ты издаешь журнал, то стараешься создать нечто оригинальное, что будет выделяться из общей массы, иметь продолжение и, надо надеяться, выполнять свое полезное предназначение. Кроме всего прочего, ты хочешь создать что-то, чем мог бы гордиться. В этом всегда выражалась моя философия бизнеса. Я могу честно сказать, что никогда не затевал ни одного дела только ради Денег. Если они – единственный мотив, то лучше оставить это занятие. Бизнес Должен увлекать, он должен быть в радость и, наконец, он должен выявлять ваши творческие задатки.

Работа над журналом Student конечно, была радостью. Каждый день сопровождался оглушительными мелодиями в исполнении Боба Дилана,«Битлз» или «Роллинг Стоунз». они вырывались из акустической системы сотрясали стены нашего полуподвала. Когда мы с Джонни выходили продавать журналы, то, бывало, отмечали каждые первые заработанные полкроны тем, что шли и покупали два гамбургера по четверти кроны каждый. Время от времени я выглядывал из грязного окна нашего полуподвала и видел, что день прекрасен. Я выключал музыку и говорил всем, что надо бы прогуляться. М: шли через Гайд-парк, кто-нибудь останавливался у озера Серпанти, а потом все плавали.

Тони Мэлор был одним из главных помощников редакторов, мы все уважали его, потому что он был профсоюзным чиновником. Тони был гораздо старше нас и четко высказывался насчет социализма. Когда все спорили о точных формулировках политических выступлений для журнала, я начинал приобщаться к другой политике – политике выживания. В некотором роде я становился в журнале аутсайдером. Пока другие вели разговоры о ЛСД-гуру Тимоти Лири[27],«Пинк Флойд» и последних поворотах студенческого движения я был озабочен тем, как оплатить телефонные счета и рассчитаться типографией. Я проводил много времени за телефонными разговорам пытаясь убедить выдающихся деятелей писать для Student просто из любви нему, мне приходилось тратить часы на звонки в такие компании, как british leyland или банк Lloyds, прилагая все усилия, чтобы убедить их купит рекламные площади. Без их денег журнал прекратил бы свое существование

Ответственность заставила меня быстро повзрослеть. Многие могли тогда сказать, что я старше своих лет. Другие позволяли себе беспечно сидеть дом вечерами и выпивать, не беспокоясь о позднем утреннем пробуждении похмелье, я же всегда отдавал себе отчет в том, что мне нужна ясная голова.

Родители и Линди приезжали помочь продавать журнал. Мама отнесла пачку на Уголок ораторов[28] в Гайд-парк и сунула в руки ничего не подозревающим туристам. Линди и я ходили взад и вперед по Оксфорд-стрит, продав номера Student любому, кого удавалось остановить. Однажды к нам подошёл бродяга и попросил денег. Денег не было, мы сами были в их постоянно: поиске, но в трудно объяснимом порыве идеализма я снял с себя почти всю одежду и отдал бродяге. Остаток дня мне пришлось разгуливать в покрывале.

– Бедный старый бродяга, – посмеялся папа, когда услышал об этой тории. – Это будет ему наукой. Все, чего он хотел, это немного мелочи, а получил комплект несвежей одежды!

Student начал занимать заметное положение, и однажды немецкий телевизионный канал попросил меня выступить с речью в лондонском университетском колледже вместе с политическим активистом Тариком Али и немецким студенческим лидером Дэнии Кон-Бендитом. Суть, заключалась в том, чтобы высказаться о правах народа. Огромная толпа приветствовала двух главных революционеров. Я стоял и слушал, как прекрасно произносил свою речь, полную интеллектуальной глубины и страсти, Дэнни Кон-Бендит. Все вокруг подбадривали его и громко выражали свое одобрение. После этого встал Тарик Али и тоже произнес страстную речь. Люди топали ногами и кричали на пределе голосовых возможностей, как будто готовились взять Бастилию. Я начал ощущать, что меня слегка мутит.

В Стоу был жестокий обычай. Каждый мальчик должен был выучить длинное стихотворение, встать перед всем классом и рассказать его. Если ты делал хотя бы малейшую ошибку или останавливался на секунду, учитель бил в гонг, и ты был вынужден покинуть подмостки, сопровождаемый множеством презрительных замечаний и свистом: ты был изгнан гонгом. Поскольку у меня была легкая дислексия, я с трудом выучивал что-либо наизусть, и несколько лет с безжалостной регулярностью меня прогоняли гонгом. Следя за Дэнни Кон-Бендитом и Тариком Али, произносившими пламенные речи и извлекавшими все возможное из благосклонности телевизионной камеры, я ощутил то же болезненное посасывание под ложечкой, какое испытывал, когда ждал очереди рассказать свой отрывок из Теннеси, зная наверняка, что буду прерван гонгом и громко освистан.

Наконец, Тарик Али закончил свою речь. Тут началось Бог знает что. Все одобрительно кричали, кто-то поднял его на плечи, красивые девушки восхищенно махали, и на него была направлена камера. Потом кто-то сделал мне знак: настала моя очередь. Я взобрался на подиум и нервно взял микрофон. Я редко выступал на публике и испытывал ужасное волнение, так как абсолютно не представлял, о чем говорить. То есть я приготовил речь, но под испытующим взглядом тысячи ожидающих лиц, повернувшихся ко мне как подсолнухи, у меня из головы все совершенно улетучилось. С пересохшими губами я промямлил несколько слов, слабо улыбнулся и с растущим чувством ужаса осознал, что мне с этим не справиться. Спрятаться было некуда. Я издал последнее нечленораздельное бормотание, напоминавшее что-то среднее между кашлем и рвотным спазмом, бросил микрофон, спрыгнул с подиума и растворился в толпе. Это был самый провальный момент в моей жизни.

Даже теперь, готовясь давать интервью или выступать с речью, я испытывал то же беспокойство и вынужден преодолевать такую же робость. Если я говорю о предмете, о котором что-то знаю или к которому питаю определенные чувства, то могу делать это достаточно свободно. Но если меня просят; поговорить о чем-то, что я знаю очень мало, я начинаю испытывать невероятный дискомфорт и это заметно. Пришлось смириться с мыслью, что я никогда не буду иметь тех отточенных постоянных ответов на все случаи жизни, какие есть у политиков. Я стараюсь не бороться со своими паузами во время выступлений и неспособностью выдать идеальный ответ. Вместо этого я просто стараюсь отвечать правдиво, и если, чтобы сформулировать ответ, требуется некоторое время, я надеюсь, что у людей будет больше доверия к медленному ответу с запинками, чем к быстрому и бойкому.

Войны во Вьетнаме и Биафре[29] были двумя ведущими темами в конце 1960-х годов. Чтобы журнал Student стал изданием, заслуживающим внимание, мы должны были иметь наших собственных корреспондентов в обеих странах. Денег на отправку корреспондентов не было, не говоря уже о том, чтоб оплачивать их пребывание в отелях и отправку статей по телексу, поэтому пришлось искать иной выход. В конце концов, родилась идея: если мы сделаем ставку на очень молодых репортеров, то рассказ о них может быть интересе сам по себе. Я позвонил в Daily Mirror и спросил, не заинтересует ли и эксклюзивный очерк о семнадцатилетнем репортере, отправляющемся во Вьетнам. Они согласились и заплатили Джулиану Мэньону, который работ с нами в Student, чтобы он смог отправиться во Вьетнам. Джулиан поехал туда, прислал одну за другой несколько потрясающих статей о войне и впоследств продолжал печататься и стал известным журналистом ITN. Таким же образом нам удалось организовать отправку шестнадцатилетнего корреспондента в Биафру. Два этих рискованных предприятия были моим первым опытом использования Student в качестве средства для достижения цели: у нас были имя и люди, другая сторона давала под это деньги.

Я очень близко к сердцу принял кампанию по прекращению американского присутствия во Вьетнаме. В октябре 1968 года все сотрудники журнала Student присоединились к Ванессе Редгрейв, организовавшей студенческий марш к площади Гросвенор, чтобы выразить протест у американского посольства. Я шел бок о бок с Ванессой и Тариком Али. Это было невероятно волнующе: принимать участие в демонстрации во имя идеи, в которую я верил, вместе с десятками тысяч других людей. Настроение толпы было веселым, но то же время немного пугающим. Чувствовалось, что в любой момент ситуация может выйти из-под контроля. Это и случилось. Когда полиция набросилась на толпу, я побежал изо всех сил. Позже появилась фотография с демонстрации ParisMatch. На ней изображен я, обернувшийся назад, в нескольких сантиметрах от протянутой руки полицейского, который пытался схватить меня, когда я бежал через площадь.

Несмотря на то, что я выступал против войны во Вьетнаме, в других вопросах я не ощущал себя до такой степени левым, как большинство моих приятелей, участвовавших в демонстрации.

«Я полагаю, что придерживаюсь левых взглядов только в той степени, в какой они представляются мне здравыми и целесообразными». – сказал я корреспонденту Guardian.

Student не был радикальным, с политической точки зрения. Не были мы и журналом андеграунда, как Oz и It. Мы не поддерживали идею добавления ЛСД в водопровод, что время от времени позволяли себе они, хотя, думаю, в наших офисах было столько же свободной любви, сколько и в их.

Я старался установить баланс между взглядами левых и правых, но то, что я считал балансом, некоторые воспринимали как увиливание. Писатель и поэт Роберт Грейвз написал мне с Майорки, где жил:«Похоже, Ваши руки связаны крепче, чем того заслуживают студенты. В рассказе о Биафре, например, Вы ни разу не обмолвились о том, что на самом деле представляет собой эта война в международном контексте. Но это из-за того, что Вам приходится поддерживать дружеские отношения с теми,„кому за тридцать“. и с мальчиками от большого бизнеса, иначе журнал не мог бы выжить. Да, Вы делаете все, что в Ваших силах».

На самом деле,«мальчики от большого бизнеса» были не так дружелюбны, как я надеялся. Битва за обеспечение рекламой была всегда более трудной, чем поиск тех, кто давал согласие на участие в журнале. Было лестно, что мы могли взять интервью у актера Брайана Фобса или опубликовать статью Гэвина Максвелла, но это не давало нам денег на издание журнала и его распро­странение. Мы брали ?250 за полосу рекламного объявления, и эта плата уменьшалась до ?40. если реклама занимала одну восьмую полосы. К примеру, после бесконечных звонков я смог найти девять компаний, которые в первом номере журнала дали свою рекламу на всю: j walter thompson, metal box, the sunday times, the daily telegraph, trie gas council (предшественник компании british gas).TheEconomist, Lloyds Bank, rank organisation и john laing builders. От рекламы этих девяти компаний мы получили ?2250. хотя весь список насчитывал 300 компаний. И этих денег оказалось достаточно, чтобы покрыть расходы на первый номер журнала тиражом в 30000 экземпляров. Эти средства позволили мне открыть счет в Coutts, где всегда держала деньги моя семья, и к которому мы относились как к нашему клиринговому банку. Должно быть, я, был здесь единственным клиентом, который пришел босиком и попросил сумму, на ?1000 превышающую кредит. На протяжении всего существовавания журнала Student продажа рекламных площадей всегда была борьбой, требующей больших усилий.

Несмотря на эти усилия, было ясно, что Student не окупается. Я начал думать о путях развития журнала, о других направлениях использования его имени. Почему бы не организовать ассоциацию, туристическую компанию и агентство по недвижимости, которые бы назывались Student. Я совершенно не считал это концом проекта, в котором слово «Студент» обозначало журнал, было именем существительным. Я воспринимал его как прилагательное, которое могло обозначать целый ряд сервисных служб, объединенных по одним названием, – то есть, слово, за которым люди могли бы узнавать определенные ключевые ценности. В контексте 1970-х годов сами слова «студент». «студенческий». содержащиеся в названии журнала или чего угодно, изначально обеспечивали успех на рынке.Student был гибкой концепцией, и хотел исследовать эту гибкость, чтобы посмотреть, как далеко можно продвинуть эту идею и куда она может привести. В этом отношении я держался несколько особняком от своих друзей, сконцентрировавших свое внимание, только на журнале и студенческой политике, которую хотели отражать.

Похоже, Питер Блейк был прав, говоря, что студенческая революция выйдет из моды, а вместе с ней и студенты. Тем не менее, глядя на ранние выпуски Student спустя тридцать лет, я поражаюсь, как мало все изменилось. Тогда журнал помещал карикатуры Николаса Гарланда на Теда Хита, и сегодня один по-прежнему изображает другого. Дэвид Хокни, Дадли Мур и Джон Ле Каре по-прежнему в чести, а имена Брайана Фобса и Ванессы Редгрейв или, по крайней мере, их дочерей, звучат в новостях.

Жизнь в нашем полуподвале была чем-то вроде всеобъемлющего восхитительного хаоса, в котором я с тех самых пор преуспевал и преуспеваю. У нас никогда не было денег, мы были невероятно заняты, но мы были командой, связанной тесными узами. Работа вместе была удовольствием, потому что то, чем мы занимались, было важно и, наконец, потому что было потрясающе интересно.

Вскоре журналисты из национальных газет стали приходить, чтобы взять у меня интервью и выяснить, чем вызвана такая шумиха вокруг нас. Мы разработали хитроумный план, чтобы произвести впечатление. Я садился за стол с телефоном у локтя.

– Приятно познакомиться. Садитесь, – обычно говорил я, жестом указывая на большую круглую подушку напротив. Пока гость маневрировал, стараясь сохранить чувство собственного достоинства, устроиться поудобнее и отодвинуть какой-то застарелый мусор и кучи сигаретного пепла, раздавался телефонный звонок.

– Кто-нибудь может ответить? – спрашивал я. – А теперь, – я переносил свое внимание на журналиста, – что вы хотите узнать о журнале Student.

– Это Тед Хит, тебя, Ричард, – отзывался Тони.

Я перезвоню ему,– говорил я через плечо. – Так что же вы хотели узнать о журнале?

Журналист, уже изогнувшись, смотрел на Тони, который говорил Теду Хиту, что извиняется, но у Ричарда встреча, и он перезвонит. Потом телефон звонил снова, и опять Тони поднимал трубку.

– Дэвид Бэйли, тебя, Ричард.

– Я перезвоню ему, и спроси, не мог бы он перенести наш обед на другой день? Я должен быть в Париже. Хорошо, – я обращался к журналисту с улыбкой извинения, – так о чем это мы?

– Я просто хотел спросить вас Телефон звонил снова.

– Простите, что перебиваю, – извинялся Тони, – но это тебя Мик Джаггер, и он говорит, что это срочно.

– Пожалуйста, извините, я буквально минуту, – говорил я, неохотно поднимая трубку телефона. – Мик, здравствуйте. Отлично, спасибо. А вы? В самом деле? Эксклюзивный? Да, это звучит потрясающе

И я продолжал в том же духе, пока Джонни не переставал смеяться в телефонной будке напротив и не начинались короткие гудки.

– Прошу прощения, – говорил я журналисту. – Кое-что неожиданно появилось, и мы должны бежать. Мы ведь закончили?

Изумленного журналиста провожали, проводя мимо Джонни, и телефон прекращал звонить.

Журналисты искренне верили в нашу аферу.«Фотографы, писатели, репортеры из газет всего мира, кажется, соперничают друг с другом, чтобы помогать Student». писала SundayTelegraph,«и многочисленная добровольческая организация дистрибьюторов возникла в школах и университетах, позволяя, вероятно, полумиллиону студентов читать журнал».

«Поразительное количество первоклассных помощников. Их число безгранично». писала Observer.DailyTelegraph сообщала:«Вполне возможно, что журнал Student – блестящее издание, привлекшее множество известных писателей – станет одним из крупнейших по тиражу в стране».

К осени 1968 года родители Джонни по вполне понятным причинам не могли больше терпеть, двадцати подростков, которые незаконно поселились в их полуподвале, и попросили нас подыскать другое место для жительства. Мы переехали на Альбион-стрит,44. как раз за углом от площади Коннагут. Джонни уехал, чтобы вернуться в школу и сдать экзамен на А-уровень. Он чувствовал себя виноватым, что оставляет меня, но его заставляли продолжать образование, его родители весьма сомневались, что работа в маленьком журнальчике, который делался в их полуподвале, может быть идеальным основанием для благосостояния.

Без Джонни Student почти распался на части. Слишком много свалилось дел, и не было никого, кому бы я действительно мог доверять. После нескольких недель я попросил Ника приехать и помочь. Ник закончил учебу в Эмплфорт, но должен был отправиться в Суссекский университет в Брайтоне. Он согласил­ся отложить поступление в университет и приехал, чтобы помочь с журналом.

С прибытием Ника дела в Student начали поправляться. Он взял под свой контроль наличные деньги. Вместо большой банки из-под печенья, полной денег, которыми любой мог пользоваться, чтобы купить еду, напитки или допинг. Ник начал использовать, как положено, банковский счет. Он выписывал чеки и затем сверял корешки с их перечнем в банковских счетах. У Ника не было переднего зуба, и со своими длинными черными волосами он выглядел довольно устрашающе. Я думаю, он отпугнул немало сборщиков налогов.

Коммуна, которой было очень тесно в полуподвале Джонни, теперь занимала весь новый дом. Люди устаивали свои берлоги: матрацы и аромати­ческие китайские палочки можно было видеть повсюду. К этому моменту большинству сотрудников журнала было по девятнадцать-двадцать лет, и велось много разговоров о свободной любви. От разговоров переходили к делу. Я установил большую железную кровать на верхнем этаже и телефон, провод от которого тянулся далеко вниз, петляя между перилами лестницы. Были дни, когда всю работу я выполнял, лежа в кровати.

Я записал аренду дома на своих родителей, чтобы его владельцы – church commissioners – не могли догадаться, что мы в нем занимаемся бизнесом. Родители любили все, что было связано с журналистикой; и хотя отец был адвокатом, коротко стригся и надевал в церковь по воскресеньям пиджак и галстук, у него и у мамы никогда не возникало проблем в общении с людьми, волосы которых достигали середины спины и которые месяцами не мылись и не брились. Линди оставалась на Альбион-стрит дважды в семестр и иногда во время каникул. Она помогала распространять журнал и влюблялась в мужчин, сотрудничавших с журналом.

У меня был короткий роман с Дебби, одной из девушек, жившей на той же улице и помогавшей нам в работе. Однажды она сказала, что беременна. Мы были в шоке и понимали, что ребенок – последнее в списке того, с чем мы могли бы справиться. Дебби решила, что лучше сделать аборт. После нескольких телефонных звонков стало ясно, что это будет очень трудно организовать. Дебби не могла воспользоваться государственной службой здравоохранения, чтобы сделать аборт, пока не доказала бы, что психически ненормальна или у нее есть другие медицинские противопоказания. Мы как безумные обзванивали все государственные больницы, пытаясь узнать о любой возможности выйти из положения. Когда мы сделали попытку найти частного врача, который помог бы нам, выяснилось, что это будет стоить более ?400; такой суммой мы не располагали. Я уже не знал, что делать, когда, в конце концов, разыскал добрую врачиху в Бирмингеме, которая сказала, что сделает операцию за ?50.

После операции мы с Дебби пришли к мнению, что, должно быть, существует огромное количество молодых людей, которые сталкиваются с такими же проблемами, и им некуда обратиться за помощью. Было бы здорово, если бы существовал такой номер телефона, позвонив по которому, ты получил бы направление к нужному врачу. Проблемы не ограничивались нежела­тельной беременностью. Что, если ты нуждаешься в психологической помощи или у тебя венерическое заболевание, а ты боишься обратиться к своему доброму семейному врачу. Или сбежал из дома и тебе негде жить? Мы составили длинный список самых разных проблем, с которыми сталкиваются студенты, и решили как-то им помочь. Мы дадим наш номер телефона, составим список всех лучших и наиболее востребованных врачей и посмотрим, кто из них откликнется.

«Предоставьте нам свои проблемы» – таким был лозунг студенческого консультативного центра. Мы раздавали листовки на Оксфорд-стрит и дали объявление в Student. Вскоре стали поступать звонки. Несколько врачей, как из государственного здравоохранения, так и частных, согласились предоста­вить свои услуги бесплатно или за минимальную плату. Таким образом, мы создали сообщество профессионалов, к которым могли направлять людей. Особенно много обеспокоенных звонков было по поводу беременности или контрацепции. К нам потянулись гомосексуалисты и лесбиянки, шатавшиеся поблизости. Правда, очень скоро стало ясно, что им нужен не столько наш совет, сколько возможность встретить друг друга и поделиться тем, как трудно гомосексуалистам вписаться в обычную жизнь.

Студенческий консультативный центр стал отнимать у меня больше времени, чем журнал. Я мог проговорить целый час с потенциальным само­убийцей в три утра, консультировать беременных девушек на предмет, кто предпочтительнее из врачей, к которым можно было бы обратиться. Я писал кому-то, кто ужасно боялся, что подхватил венерическое заболевание, но не осмеливался сказать об этом родителям или показаться врачу. А то малое время, что оставалось, я пытался заниматься журналом. Одной из самых больших проблем, которую мы открыли для себя в процессе общения с подростками, было то, что они не могут доверять родителям. Чужие истории заставили меня осознать, насколько мне самому повезло во взаимоотношениях с собственными родителями. Они никогда не осуждали меня и всегда поддерживали, всегда больше хвалили за хорошие дела, чем критиковали за плохие: я мог признаться им без страха в любых проблемах, беспокойствах и неудачах. Наша работа заключалась в том, чтобы попытаться помочь тем, кто попал в беду и не знал, куда обратиться.

Деятельность студенческого консультативного центра и журнала Student – это поток людей, которые входили и выходили в дом на Альбион-стрит в любое время суток. Такая безумная жизнь не могла не привлечь внимания соседей. После их жалоб нас посещали инспектора Church Commissioners, чтобы удостовериться, что мы не используем дом для ведения какого-либо бизнеса. Эти посещения были регулярны и выдержаны в духе условностей Уэст-Энда. Инспектора обязаны были поставить нас в известность о своем визите за 24 часа, и как только мы получали извещение, весь штат журнала и моя мама немедленно приступали к действиям.

Все телефоны убирались в шкаф, а столы, стулья и матрацы накрывались пыльным холстом. Сотрудники Student вытаскивали банки с красками и кисти, надевали спецовки и начинали красить стены дома. Мама обычно приезжала из пригорода с Линди, восьмилетней Ванессой и охапкой игрушек. Когда появлялись представители Church Commissioners, они заставали дружелюбную бригаду художников, весело работавших над покраской дома, видели мебель, всю в пыльных покрывалах, и мать, которая со своим семейством теснилась на верхнем этаже. Маленькая девочка играла со своими игрушками, правда, с довольно странным видом, а мы с Линди с головой были погружены в «Монополию». Как только Ванесса смотрела так, будто готова была спросить: а что, собственно, происходит, мама быстро выгоняла всех из комнаты, говоря, что девочке пора спать.

Церковные инспектора, бывало, смотрели на эту счастливую семейную сцену и не могли взять в толк, из-за чего весь шум-гам. Они чесали в затылке и говорили, какая прекрасная девочка маленькая Ванесса, пили чай и мило беседовали с моей мамой. Стоило им исчезнуть с улицы, как мама возвращалась домой, мы откладывали «Монополию». выносили пыльные покрывала, подключали телефоны и возобновляли работу.

Наконец состоялся тот фатальный визит, когда мы забыли отключить телефоны. К тому моменту это было пятое посещение, и инспектора, должно быть, что-то подозревали. Они остались на свою ритуальную чашку чая и уже готовы были уйти, когда внутри шкафа начали звонить два телефона. Наступило молчание.

– Вот только послушайте, – сымпровизировал я. – Слышите телефон? В этих домах такие тонкие стены, что можно слышать все, что делается у соседей!

Инспектор шагнул вперед и потянул за дверцу шкафа. Пять телефонов, коммутатор и спутанный моток проводов свалились ему на голову. Даже большой семье был не нужен коммутатор. Это стало концом нашего пребывания в доме 44 по Альбион-стрит. Ванесса со всей своей коллекцией кукол и игрушек была возвращена в Шэмли Грин, а Линди и я упаковали комплект «Монополии». Журнал должен был искать другой офис.

Мы прочесывали округу в поисках нового пристанища, которое можно было бы снять. Лучшая идея была высказана его преподобием Катбертом Скоттом. Ему нравилась работа нашего консультативного центра, и он предложил воспользоваться помещением подземной часовни церкви святого Джона, находившейся за Бэйсвот Роуд, причем, совершенно бесплатно. Я поло­жил старую мраморную плиту поверх двух надгробий – это был мой стол, остальные тоже нашли себе места. Мы настолько обаяли инженера местной почты, что он подсоединил наши телефоны, не заставив ждать положенные три месяца. Спустя некоторое время никто из нас не обращал внимания на то, что мы работаем при тусклом свете в подземной часовне, окруженные мраморными ликами и надгробиями.

В ноябре 1969 года мне нанесли визит двое переодетых в штатское сотрудников полицейского участка Мэрилбоун. Они пришли обратить мое внимание на «Акт о непристойных рекламных объявлениях» 1889 года и «Акт о венерических болезнях» 1917 года на случай, если я с ними незнаком, хотя я, что неудивительно, знал о них. Визитеры заявили, что противозаконно рекламировать какую-либо помощь или лечение венерических заболеваний. Изначально упомянутые акты были приняты, чтобы остановить врачей-шарлатанов, к которым многие приходили за дорогим, но неэффективным печением от венерических заболеваний. Я возразил, что предлагал только консультативные услуги и передавал любого, кто был болен подобным заболеванием, квалифицированным врачам больницы святой Марии. Но полицейские оставались непреклонны: если студенческий консультативный Центр будет продолжать употреблять слова «венерическое заболевание» публично, я буду арестован и могу провести в тюрьме два года.

Неделей раньше мы благополучно разобрались с полицейским того же самого участка, который нашел наркотики у одного из клиентов студенческого консультативного центра. Тогда мы отделались, но сейчас я подозревал, что эти посещения связаны между собой. Меня поражало, что полиция извлекла на свет Божий старые законопроекты, чтобы найти какой-нибудь туманный пункт, который мы нарушали.

Мы надлежащим образом изменили содержание наших листовок, распространявшихся по всему Лондону: упоминаемые ранее «венерические болезни» стали называться «социальными». После этого за справками к нам начала обращаться масса людей, страдающих прыщами, а количество звонков по поводу венерических болезней резко сократилось – с шестидесяти до десяти в неделю. Мы решили, что полиция блефует, и что помощь пятидесяти людям в неделю стоит риска нарушить ее предписания: упоминание о венерических болезнях снова было вставлено в листовки. Мы ошибались. Полиция опять наведалась в наше подземелье в декабре 1969 года, и меня арестовали.

Джон Мортимер, адвокат, снискавший репутацию борца за свободу после защиты журнала Oz и участия в суде по поводу «Любовника леди Чаттерлей». предложил стать моим защитником. Он согласился, что закон смехотворен, а полиция просто мстит. Джон напомнил нам, что в каждом общественном туалете на внутренней стороне двери есть правительственное объявление, предлагающее совет тем, кто страдает от венерических болезней. Если я виновен, значит, виновно и правительство. Я был привлечен к ответственности по двум пунктам обвинения: по «Акту о непристойных рекламных объявлениях» 1889 года, который запрещал объявления «непристойного и вульгарного характера». где были бы ссылки на гонорею и сифилис; и по «Акту о венерических болезнях» 1917 года, налагающему запрет на рекламные объявления, предлагающие лечение, какие-либо советы или просто употребляющие слова «венерическое заболевание».

Во время первого слушания 8 мая 1970 года в магистратском суде Мэрилбоун Том Дриберг, пламенный член парламента от лейбористской партии, сделал впечатляющее заявление от моего имени. Чад Вара, основатель фонда «Самаритяне». также дал показания о количестве людей, направленных в его благотворительный фонд студенческим консультативным центром. Мортимер привел убедительный довод: в случае признания виновным у меня не будет иного выхода, как преследовать в судебном порядке правительство и все местные власти, поскольку они также помещали извещения в общест­венных туалетах. Магистрат отклонил обвинение по «Акту о венерических болезнях» на том основании, что студенческий консультативный центр не предлагал людям лечение, но направлял их к квалифицированным врачам. Суд сделал перерыв в рассмотрении другого пункта обвинения до 22 мая.

Пока шел судебный процесс, была опубликована статистика, свидетельствующая о том, что за предыдущий год количество людей, больных венерическими заболеваниями, впечатляюще выросло и достигло после­военного пика. Леди Бирк, председатель Совета по санитарному просвещению, воспользовалась статистикой и примером моего судебного дела, чтобы попытаться внести в палату лордов предложение об изменениях в «Акте о непристойных рекламных объявлениях» от 1889 года.

–Устаревшие законы ограничивают важные усилия, прилагаемые, чтобы остановить распространение этих серьезных заболеваний, – сказала она.

Ко времени второго заседания суда многие газеты объявили мое обвинение идиотским. Возникло мощное движение за изменение закона. Магистрат неохотно признал меня виновным, согласно букве закона, но недвусмысленно показал, что считает его абсурдным, взыскав с меня только ?7. что явно не соответствовало двум годам лишения свободы, которыми меня пугала полиция. Мортимер сделал заявление для прессы вне стен суда, в котором призвал изменить закон, в противном случае у нас не будет иной альтернативы, как обвинить правительство за упоминание о венерических болезнях в объявлениях на дверях общественных туалетов. Все газеты были за нас, а предложения леди Бирк об изменениях в законе были внесены в правительст­венный законопроект на следующем заседании парламента. Реджинальд Модлинг, министр внутренних дел, прислал мне письмо с извинениями за уголовное преследование.

Это судебное дело научило меня одному: хотя я молод, ношу джинсы и у меня очень мало денег, не надо бояться притязаний полиции или влиятельных кругов. Особенно, если есть хороший адвокат.

Как-то я вернулся к своему письменному столу и обнаружил, что за ним недавно сидел Ник. По ошибке он забыл черновик приказа, который писал для сотрудников редакции. Это был план избавиться от меня как от издателя и редактора, взять редакционное и финансовое управление журналом на себя и превратить его в кооператив. Я стал бы просто членом команды, и каждый в равной степени мог бы определять направление журнала. Я был в шоке: Ник, ближайший друг, предавал меня. Кроме всего, идея Student принадлежала мне и Джонни. Мы начали работать над ним в Стоу и вопреки всему сумели издать его. Я знал, ради чего затеял этот журнал, и считал, что все счастливы в нем работать. Мы все получали одинаковую зарплату, но поскольку изначально я был редактором и издателем, то и должен был принимать решения.

Я оглянулся на работающих людей. Все намеренно склонили головы над столами. Удивившись, как много людей против меня, я положил приказ в карман. Когда вернулся Ник, я встал.

– Не выйдешь со мной перекинуться парой слов? – спросил я.

Я решил выпутаться из этой тяжелой ситуации. Если Нику уже удалось заручиться поддержкой остальных десяти человек, будет трудно остановить их. Но если они еще не приняли решение, вбить клин между Ником и остальными и убрать его. Я должен был отставить нашу дружбу в сторону и решить эту сложную задачу.

– Ник, – сказал я, пока мы тли вниз по улице, – несколько людей подошли ко мне и сказали, что им не нравится то, что ты задумал. Им не нравится твой план, но они боятся сказать об этом тебе в лицо.

Ник выглядел потрясенным.

– Не думаю, что тебе следует здесь оставаться, – продолжал я. – Ты пытаешься погубить меня и весь проект. Думаю, мы должны оставаться друзьями, но тебе не следует оставаться здесь.

До сих пор не знаю, как смог выговорить эти слова без краски смущения или дрожи в голосе. Ник смотрел себе под ноги.

– Прости меня, Рики, – сказал он. – Мне просто казалось, что так мы лучше организуем себя…, – он замолчал.

– И ты прости меня, Ник, – я скрестил руки на груди и прямо посмотрел на него. – Давай встретимся в Шэмли Грин, но Student – это моя жизнь.

Ник уехал в тот же день. Я сказал всем, что мы не сошлись во мнениях, как следует организовать работу журнала, и что каждый волен сделать то, что хочет: либо уйти, либо продолжать работать. Все решили остаться. Жизнь в, подземной часовне пошла своим чередом, но уже без Ника.

Это был первый в моей жизни настоящий разлад. Но даже страдая, я знал, что должен выяснить все начистоту. Ненавижу критиковать людей, которые со мной работают, и стараюсь этого избегать. С тех самых пор я всегда пытаюсь уйти от разногласий и прошу кого-нибудь другого поработать палачом. Признаю, что это слабость, но я просто не способен справиться с этим.

Ник был моим лучшим другом, и я очень надеялся, что он им и останется. Приехав в следующий раз в Шэмли Грин, я зашел навестить Ника и обнаружил его уплетающим один из пудингов, приготовленных мамой. Я сел рядом и вместе мы быстро прикончили его.

Ник отвечал за распространение журнала, и у него это хорошо получалось. Мне ужасно его не хватало. До Ника журнал распространялся от случая к случаю, и пачки Student отправлялись добровольцам в школы и университеты. Больше года просуществовал журнал без Ника, мы выпустили еще 4 номера. Когда Ник сообщил, что он кандидат на выборах в университете Суссекса, я воспользовался принтерами Student, чтобы отпечатать для него дешевые предвыборные плакаты. Ник победил на выборах, но позже был дисквалифици­рован за привлечение сторонних средств для поддержки своей кампании.

Я заметил, что всех, кто заходил к нам поболтать или поработать объединяло одно: они тратили много времени на слушание музыки и много денег на покупку записей. У нас постоянно был включен проигрыватель, и каждый стремился купить последний альбом Rolling Stones, Боба Дилана или Джефферсон Эрплейн в тот день, когда он был выпущен в свет. Музыка вызывала огромный интерес: она была политической, анархической, она воплощала мечту молодого поколения изменить мир. Заметил я и то, что люди, никогда не мечтавшие потратить 40 шиллингов на еду, не стали бы сомневаться, купить или нет новейший альбом Боба Дилана за те же деньги. Чем непостижимее были альбомы, тем дороже стоили и больше ценились.

До этого момента деньги меня интересовали только с точки зрения обеспечения успешного продвижения журнала Student и финансирования студенческого консультативного центра, но внезапно мне открылась потрясающая возможность для развития бизнеса. Когда я услышал, что, несмотря на правительственную отмену «Соглашения о поддержке розничных цен». ни один магазин не предлагает грампластинки со скидками, я начал думать о создании нового бизнеса по их распространению. Количество людей, работавших над Student, выросло почти до двадцати, и мы по-прежнему жили все вместе на Альбион-стрит,44. а работали в подземной часовне.

Я подумал о высокой стоимости грампластинок и о людях, которые покупали Student, и мне показалась интересной идея дать рекламу о продаже дешевых пластинок, рассылаемых по почте. Сказано – сделано, и первое объяв­ление о торговле пластинками по почте появилось в свежем выпуске Student. В отсутствие Ника это было обречено на неудачу, но предложение дешевых пластинок вызвало шквал запросов, и у нас появилось больше наличных денег.

Для торговли по почтовым заказам мы решили выйти под другим названием. Оно должно было останавливать на себе взгляд, не быть похожим на других и не обращаться только к студентам. Мы сидели кружком в нашей подземной часовне, стараясь придумать что-нибудь подходящее.

Slipped Disc[30] было одним из самых удачных. Какое-то время мы забавлялись с ним, пока одна из девушек не склонилась вперед:

– Есть идея, – сказала она. – Как насчет «Девственница»? Мы же абсолютные девственники в бизнесе.

– И не так много девственниц здесь осталось, – засмеялась другая. – Хорошо бы иметь хотя бы одну в названии.

– Отлично, – тут же решил я. – Пусть будет Virgin.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх