Глава 9

Русский молох[147]

21 июня 1941 года в 11.00 к немецким командующим на Востоке по проводам понеслось закодированное сообщение: «Dortmund, Mohn, Kresse, Aster, Aster». Кости были брошены. Нападение на Советскую Россию должно было начаться в три часа на следующее утро.

Геринг, летом 1940 года впервые услышав о намерении Гитлера напасть на Советскую Россию, был встревожен. Но вскоре к нему вернулась его самоуверенность. Для него русские были «недочеловеками», которых не стоило принимать всерьез. Он ничуть не сомневался, что армия и его собственные люфтваффе быстро поставят их на колени. В те дни очень многие немцы думали о русских то же самое: один энергичный толчок, и большевистская диктатура рухнет. Однако хватало и тех, кто имел достаточно оснований в этом сомневаться. Например, генерал Ашенбреннер[148], военно-воздушный атташе в Москве, не потратил там свое время впустую[149]. Но Геринг, зная его взгляды, отказался даже встретиться с ним. Он не желал слышать то, что, как он знал, скажет Ашенбреннер. «Этот человек всегда все знает лучше других», — съязвил он раздраженно, и сказал большую правду, чем мог предполагать.

Но сначала все пошло удивительно гладко. В тот роковой день 1941 года на Россию двинулся фронт, которого мир прежде никогда не видел, простиравшийся от устья Дуная до Балтики и затем еще на 1000 километров на север от Ленинграда. Выполнение разнообразных задач, связанных с вторжением, обеспечивали 1300 самолетов 1-го воздушного флота генерала Келлера[150], 2-го воздушного флота генерал-фельдмаршала Кессельринга и 4-го воздушного флота генерала Лёра.

При мощной поддержке бомбардировщиков и истребителей немецкие войска продвигались стремительно. Тем временем другие бомбардировщики атаковали линии снабжения в тылу русских войск. Двойные охваты, следовавшие один за другим, захлопывали капканы за большим числом русских, а оставшиеся поспешно отступали, чтобы избежать плена. Люфтваффе играли большую роль в продвижении вперед, помогая сомкнуть клещи и деморализуя русские войска постоянными атаками истребителей и пикирующих бомбардировщиков. Материальный и психологический эффект от таких действий значительно усиливался тем фактом, что русские оказались скверными летчиками, которых можно было с легкостью сбить. После Королевских ВВС для люфтваффе это был пикник.

На первом этапе операции люфтваффе главным образом использовались для поддержки продвигавшихся вперед наземных войск, но уже вскоре они сбили тысячи русских самолетов, и если немецкая информация о численности советской авиации была верной (была принята цифра в 5 тысяч самолетов)[151], то после ноября в небе не должно было бы остаться ни одного русского самолета. 30 ноября 2-й воздушный флот Кессельринга сообщал о 6670 сбитых самолетах и об уничтоженных 1900 танках, 1950 пушках, 26 тысячах транспортных средств всех видов и 2800 поездах. Два других воздушных флота добились подобных успехов[152].

В ходе развития вторжения наземные войска начали все более полагаться на люфтваффе. Всякий раз, сталкиваясь с сильным сопротивлением, наземное командование неизменно вызывало на помощь люфтваффе, и таким образом авиация постепенно отдалялась от своих настоящих задач.

20 августа армии Лееба[153] перерезали автомобильное и железнодорожное сообщение между Москвой и Ленинградом на широком участке около Чудова, и немецкие танки покатились по шоссе от Луги к предместьям Ленинграда. К 9 сентября три армии, развернутые против Ленинграда, заняли свои позиции. Город был защищен двумя линиями укреплений глубиной приблизительно 40 километров. Новый немецкий удар в направлении Тихвина разорвал последнюю связь Ленинграда с внешним миром, и железнодорожная линия от Тихвина до Ладожского озера оказалась в руках немцев. Это произошло 10 ноября. 6 декабря немецкие части вышли к конечной станции одной из ленинградских трамвайных линий.

Все шло превосходно, но тем временем — 15 октября — выпал первый снег. Ни один немецкий командир теперь невольно вспоминал о Наполеоне и его Великой армии.

Было совсем немного хороших дорог, которые могли послужить силам вторжения в их продвижении вперед, и вскоре неровная местность начала собирать свою дань с немецких танков и автомашин. И поскольку люфтваффе были вынуждены перебазироваться на аэродромы все дальше и дальше вперед, возникли большие трудности в перемещении наземного персонала, который не был механизирован. Имелись эскадрильи, которые должны были перелетать почти каждый день в течение месяца, и это означало чрезмерно высокую степень истощения и потерь, которые не могли быть полностью восполнены. Армия также начала исчерпывать свои силы. Ее первоначальный наступательный порыв прошел. Трудности, налагаемые на людей и машины, были вне приемлемых пределов.

Немецкие армии быстро вышли к Москве и Ленинграду, но за Москвой было почти полторы тысячи километров до Урала, а жизненно важные промышленные центры за Уралом были полностью вне досягаемости для атак. Как и когда немцы могли добраться до них? У них в тылу уже было что-то около полутора миллионов квадратных километров оккупированной и враждебной территории. Как на этом обширном пространстве обеспечить безопасность и надежность линий снабжения, пересекавших его? Русские армии потерпели тяжелые поражения, но они не были уничтожены. И прежде всего, жизненно важные источники их снабжения и пополнения не были затронуты.

Чем дальше немецкие войска продвигались на восток, тем обширнее становились пространства России. А далеко за Уралом возникали новые русские авиационные и танковые заводы, питающиеся энергией от больших гидроэлектростанций. Если бы эти предприятия удалось уничтожить, то русские армии стали бы калеками. Но где были дальние стратегические бомбардировщики, которые могли выполнить эту работу?

Их не существовало, а тем временем гигантские российские пространства пожирали не только самолеты, танки и людей, но и вызвали топливный кризис, который затруднял немецкие военные действия и который фактически так никогда и не был преодолен. Ни немецкое производство синтетического горючего, ни румынские нефтяные скважины, по отдельности и вместе взятые, никогда не были способны полностью обеспечить постоянно растущие потребности.

Это было плохо, но существовало и еще нечто худшее: снег уже закрыл землю, а следом ударили жестокие морозы, которые принесли огромный вред всем немецким механизированным силам, и прежде всего люфтваффе.

Пока по бесплодным степям перекатывались снежные бури, разведывательные самолеты люфтваффе все еще поднимались в воздух, несмотря на невероятно трудные условия. Часто плотные облака полностью скрывали землю, и штурманы лишь время от времени мельком видели землю через разрывы в облаках. Но все-таки они смогли заменить интенсивную деятельность русских в районе Калинина[154], Рыбинска и Бологого: по всем дорогам двигались войска, а по железнодорожным линиям — войсковые эшелоны. Например, около станции Бологое состав за составом растянулись на километры.

Генерал-фельдмаршал Лееб продолжал получать тревожные сообщения об этих приготовлениях и опасности, которую они представляли для его правого фланга (9-я армия) и для левого фланга группы армий «Центр» (16-я армия). Все выглядело так, будто планировалось наступление на стыке этих двух армий, но Лееб решил, что тревога ложная. В конце концов, какое могло быть наступление при метровом слое снега? Но Лееб недооценил решимости русских.

Они начали наступление, несмотря на снег. Лееб думал, что сможет дать эффективный отпор, но они прорвались через слабые немецкие позиции между Демянском и Осташковом. Генерал Шерер[155] старался собрать спасавшиеся бегством дивизии и восстановить разрушенное управление, но не было никаких резервов, чтобы остановить русских. Они могли бы дойти до Риги, несмотря на все его попытки преградить им путь. Фланги группы армий «Север» и «Центр» были в крайней опасности. Если бы они были смяты, то тогда меньшее бы, что могло случиться, — потеря линий снабжения группы армий «Север». Но русские, к счастью для немцев, не преследовали амбициозных оперативных целей. Они натолкнулись на очаги сопротивления, один — в Холме и другой — в Демянске, где были 100 тысяч уроженцев Померании и Мекленбурга[156] из II армейского корпуса. В этих двух местах и в Волхове русское наступление, наконец, остановилось.

Но в это время 1-й воздушный флот находился в крайне тяжелом положении. Было чрезвычайно трудно запускать двигатели при крепком морозе, а пушки имели тенденцию к заеданию. Не имелось никаких специальных обогревателей, и механики вынуждены были сооружать удивительные хитроумные приспособления из бочек и металлических листов, подолгу работая онемевшими пальцами на морозе от —30 °C до —50 °C. Двигатели требовалось прогревать каждые полчаса и также всю ночь, если хотели поддерживать самолеты в пригодном для полетов состоянии.

Танковые части испытывали подобные трудности. Из-за обледенения часто было невозможно развернуть танковую башню или провернуть траки. А что касается пехотинцев, они не имели подходящей зимней одежды, даже теплых перчаток, принимая во внимание, что русские были хорошо подготовлены к холодной погоде и носили теплую, с подкладкой форму. Морозы также порождали трудности с поставками, поскольку локомотивы часто оказывались неспособными тянуть тяжелые составы по обледенелым путям. Только один вид транспорта все еще оставался эффективным — сани на конной тяге, и, конечно, русские были в изобилии снабжены ими.

К этому времени численность соединений люфтваффе на Восточном фронте упала до 10 процентов от штатных значений, но эти самолеты, которые каким-то чудом были пригодны для полетов, выполняли вылет за вылетом, чтобы поддержать войска, подвергавшиеся сильному давлению. Одновременно они должны были противостоять русским самолетам, которые теперь снова появлялись в больших количествах. И снова люфтваффе использовались для решения задач, которые, строго говоря, были непосильны для них. Вместо концентрированных атак и уничтожения железнодорожных станций, составов с войсками и техникой, автомобильных конвоев и тому подобного, люфтваффе использовались для того, чтобы сбрасывать бомбы на русские позиции на линии фронта для поднятия морального духа немецких пехотинцев.

Гитлер приказал, чтобы генерал Шерер организовал в Холме круговую оборону, такой же приказ получил II армейский корпус в Демянске, но теперь оба этих укрепленных района должны были снабжаться по воздуху. Несмотря на то что все имевшиеся Ju-52 были необходимы для учебных целей, Ешоннек стал использовать их для организации воздушного моста. Только одному Демянску ежедневно были необходимы 300 тонн различных грузов, а это требовало постоянного использования приблизительно 400 самолетов. Дважды в день тяжелогруженые машины должны были пересекать русские позиции. Если они летели низко, то рисковали оказаться сбитыми русскими зенитками, чей огонь был чрезвычайно точен. Если же летели высоко, то должны были проходить сквозь строй русских истребителей.

Демянск успешно оборонялся, и в конце концов осада его была снята, но в действительности решение о его круговой обороне имело мало смысла, поскольку он вообще не имел никакой ценности, и быстрый отход помог бы избежать огромного числа проблем, сохранить много жизней и большое количество материалов, особенно горючего. Снабжавшие его самолеты израсходовали не менее 160 железнодорожных составов с высокооктановым бензином.

Ужасный холод, вместе с тактически неправильным использованием, сильно ослабил люфтваффе, а затем обстановку в воздухе на Восточном фронте еще больше ухудшило внезапное перемещение 2-го воздушного флота Кессельринга в Италию. Когда зима наконец закончилась и появилось бледное весеннее солнце, люфтваффе на Восточном фронте находились в состоянии упадка. Их силы и ресурсы не соответствовали огромному бремени, легшему на них. Они успешно обеспечили снабжение Холма и Демянска по воздуху, но эти пирровы победы[157] имели ужасные последствия — если люфтваффе смогли организовать успешный воздушный мост с Холмом и Демянском, то почему этого было не сделать в Сталинграде?

19 ноября 1942 года было унылым, несчастным днем. В степях между Волгой и Доном бушевала метель. Штурман самолета-разведчика люфтваффе, пролетавшего на малой высоте над плацдармом около станицы Клетской, к северо-западу от Сталинграда, внезапно заметил, что весь заснеженный пейзаж, казалось, пришел в движение. С более близкого расстояния он смог увидеть толпы людей в коричневой форме, хаотично бредущих на запад без обозов и артиллерии. Весь фронт пришел в движение, оставляя позади артиллерию и склады. А затем он увидел множество танков с солдатами, висевшими на них подобно гроздьям винограда. Он не сомневался в том, что произошло: русские прорвались на стыке 6-й и 3-й румынских армий и теперь заходили в тыл генерала Паулюса[158] в Сталинграде.

Но это было не все. Со стороны Бекетовки русские танки продвигались по волжским степям, гоня перед собой дезорганизованную 4-ю румынскую армию. С севера и с юга русские делали большой двойной охват. Когда их танки достигли Калача-на-Дону, немецкая 6-я армия с IV, VII, XI и LI корпусами и частью бронетанкового корпуса[159]оказались в окружении. 22 ноября Паулюс радировал в ставку главного командования, что окружен. Ситуация со снабжением была тяжелой. Большинство людей все еще не имели соответствующей зимней одежды, также было мало продовольствия, боеприпасов и горючего.

Когда самолеты-разведчики вернулись с первыми новостями относительно произошедшей катастрофы, генерал-майор Фибиг, командир VIII авиакорпуса[160], находился в своем штабе в Обливской[161], на реке Чир. VIII авиакорпус уже сделал себе имя на Крите под командованием Рихтхофена, который теперь был командующим 4-м воздушным флотом и начальником Фибига. После тяжелых потерь над Критом корпусу дали всего две недели для отдыха, перед тем как его пополнили и направили на русский фронт, где первая его задача состояла в том, чтобы пробивать дорогу на Москву для группы армий «Центр».

Рихтхофен разработал очень эффективную тактику непосредственной поддержки войск. Он одобрял концентрацию максимально мощных сил на одном относительно узком участке. Его методы доказали свою успешность на Альберт-канале и позднее против линии греческих укреплений в ходе поддержки наступления армии Листа[162]. Он привык поддерживать возможно самый близкий контакт со своими боевыми летчиками, чтобы можно было сразу же вмешаться в случае критической ситуации.

Как только Фибиг получил первые сообщения о том, что произошло, он, несмотря на снег, облачность и 30-градусный мороз, поднял в воздух все имевшиеся машины, чтобы атаковать вражеские силы, катившие теперь к Чиру. Помешать русским форсировать Дон оказалось невозможным, но, по крайней мере, они были вынуждены остановиться в нескольких километрах от Чира. Сначала никакого единого немецкого фронта не было вообще, но затем рассеянные и дезорганизованные части объединили, снова сформировав тонкую линию.

Вечером 19 ноября Фибиг дозвонился в штаб Паулюса. Он хотел узнать, что командующий окруженными войсками собирается делать. Фибиг поговорил с начальником штаба, генерал-майором Шмидтом.

— Мы думаем об организации круговой обороны, — сообщил ему Шмидт. — Однако не будем принимать определенного решения до завтра.

— А что относительно вашего снабжения? — спросил Фибиг. — Как я понимаю, все линии снабжения уже перерезаны.

— В этом случае, — бодро ответил Шмидт, — нас должны снабжать по воздуху.

— Боюсь, что это невозможно, — возразил Фибиг. — Большинство наших транспортных самолетов все еще в Африке, а остальные используются с максимальной нагрузкой. Боюсь, что я должен предостеречь вас от преувеличенных надежд в этом отношении.

Но на начальника штаба его слова не произвели никакого впечатления.

В начале следующего дня Фибиг позвонил снова. К этому времени русские клещи уже сомкнулись в Калаче.

— Не рассчитывайте на снабжение по воздуху, — снова предупредил Фибиг. — Я очень тщательно изучил этот вопрос и совершенно уверен, что обеспечить ваше адекватное снабжение по воздуху невозможно.

Почти сразу же после этого со Шмидтом связался генерал-майор Пикерт, командир 9-й дивизии зенитной артиллерии[163], который был его личным другом еще с 1925 года.

— Есть только один путь, Шмидт, — твердо заявил он. — Вы должны попробовать немедленно прорваться на юго-запад. Я могу подтянуть 160 орудий, чтобы помочь вам.

— Мы решили окапываться и организовать круговую оборону, — ответил Шмидт.

На самом деле приказа удерживать Сталинград любой ценой Гитлер не отдавал генералу Паулюсу до окончания общего обсуждения ситуации той ночью.

Пятью днями позже положение уже угрожало стать катастрофическим. Продовольствия оставалось всего на двенадцать дней, не было никакого фуража для лошадей. Резервы боеприпасов всех типов были ниже нормального лимита на 12 процентов. Особенно остро не хватало бензина, хотя на ограниченном пространстве могли действовать только маленькие бронетанковые группы. Пехотинцы, большинство из которых не имели подходящей одежды, должны были сами позаботиться о себе, и это притом, что находились под открытым небом.

Генерал Зейдлиц[164], который командовал северным и восточным секторами, подвергавшимися сильному натиску, не разделял оптимизма Шмидта и Паулюса и снова и снова рекомендовал организовать прорыв, но Паулюс отказался, заявив, что приказы Гитлера исключали любую подобную попытку, хотя, весьма возможно, к этому времени он уже был согласен с Зейдлицем.

— Но те приказы отдавались в совершенно иных обстоятельствах, — упорствовал Зейдлиц. — Они никак не учитывают существующих условий и не могут больше расцениваться как имеющие силу.

В ходе обсуждения общей ситуации, которое имело место 24 ноября в ставке Гитлера «Вольфсшанце»[165], решался вопрос о возможности снабжения Сталинграда по воздуху. Генеральный штаб полагал, что ему в день потребуется, как минимум, 300 тонн. Сам Паулюс сначала просил 450 тонн в день, а затем — 500 тонн.

— Какова ваша точка зрения? — спросил Гитлер, повернувшись к Герингу.

Без всякой паузы для размышления Геринг ответил:

— Мой фюрер, задача трудная, но люфтваффе выполнят ее.

Никто не успел вымолвить ни слова, как Гитлер повернулся к начальнику Генерального штаба:

— Вы видите, Зейтцлер[166], это возможно.

— Потребуются по крайней мере 200 самолетов в день, — осторожно заметил Зейтцлер.

Как мог Геринг дать такое поспешное обещание? Позднее те, кто присутствовал при этом, не смогли пролить свет на этот вопрос, но ясно одно, что гарантия Геринга убедила Гитлера в том, что он может благополучно оставить 6-ю армию, запертую в Сталинграде, и это очень его устраивало, потому что эта армия представляла важную фланговую позицию для армий Манштейна[167]. Но кто предоставил Герингу ложную информацию о возможностях воздушного транспорта? Ешоннек, Мильх или глава транспортной авиации люфтваффе, генерал Морцик?[168]

Морцик должен был знать, что транспортный флот люфтваффе уже был полностью выдвинут в Африку и другие места, а значит, их просили о невозможном, но ни один из них не высказал никаких четких и определенных возражений. Без сомнения, некоторые из них находились под впечатлением того, как люфтваффе преуспели в снабжении Демянска, где 100 тысяч человек в течение месяцев обеспечивались по воздуху. Без сомнения, что также и это побудило Геринга дать невыполнимое обещание. Но так или иначе, кроме самого Гитлера, главными ответственными за катастрофу Сталинграда были Геринг, Морцик, Паулюс и все те, чье положение обязывало быть осмотрительным, но кто промолчал. И прежде всего это были те, кто предоставил Герингу ложную информацию.

Согласно некоторым свидетельствам, в техническом управлении и Генеральном штабе люфтваффе испытывали сомнения, особенно потому, что транспортный флот все еще в значительной степени был занят в операциях в Африке. Когда Ешоннек, как говорят, сказал об этом Герингу, тот оборвал его, резко заявив: «Это все отговорки. После обсуждения с фюрером я приказываю, чтобы вы говорили, что Сталинград может и должен будет снабжаться по воздуху».

На продолжавшиеся возражения Ешоннека Геринг ответил, что, лишь когда Гитлеру будет дана гарантия организации воздушного моста, Ешоннек сможет указать на все трудности операции. После этого Ешоннек уступил.

— Мой фюрер, — объявил он, когда пришло время, — мои командующие поручили мне сообщить, что люфтваффе будут доставлять необходимое снаряжение, но…

Он не смог продолжить, поскольку Гитлер сразу же прервал его:

— Хорошо. Я рад слышать это. И последнее, Ешоннек, вы, кажется, думаете только о «если» и «но».

Работа по организации воздушного моста была поручена генерал-майору Карганико[169], под общим командованием Рихтхофена. Он должен был обеспечить снабжение 6-й армии на таком уровне, чтобы ее боевая мощь «эффективно поддерживалась».

Для работы воздушного моста были образованы две базы снабжения, первая в Тацинской — для Ju-52, а вторая в Морозовской[170] — для Не-111.

Внутри Сталинградского кольца находились две истребительные группы эскадры «Удет»[171], остатки группы «Штук» и четыре самолета-разведчика. Ко времени падения Сталинграда эти немногие самолеты сбили 130 русских машин.

Две эти базы снабжения, с которых самолеты должны были летать в Сталинградское кольцо, находились от него на расстоянии 200 и 250 километров соответственно. Внутри русского котла были доступны четыре аэродрома: Питомник, Бассаргино, Гумрак и Городище, но все они располагались за пределами Сталинграда, в степях[172]. Резкие морозы теперь сменились оттепелью, и большие массы снега превратились в слякоть, принеся оборонявшимся дополнительные трудности.

Два аэродрома снабжения не имели твердых взлетно-посадочных полос, и вокруг них не было никаких складов для хранения грузов. Запасы — бензин, боеприпасы и продовольствие — стали накапливать непосредственно на аэродромах. 30 ноября ответственным за все это был назначен генерал-майор Фибиг. Непрерывным потоком начали прибывать самолеты, и к 1 декабря там имелись приблизительно 250 Ju-52, около 100 Не-111 и 12 Ju-86. Позднее были опробованы четырехмоторные FW-200, но они оказались неподходящими для этих целей, так же как и четырехмоторные Не-177. Они требовали слишком большого обслуживания.

С самых первых дней работы воздушного моста стало ясно, что доставить требуемое очень большое количество грузов, даже при хорошей погоде, невозможно. В то же самое время русские, конечно, не позволяли снабжению по воздуху продолжаться беспрепятственно. Они сконцентрировали свои самолеты, чтобы помешать этому насколько возможно, в небе непрерывно шли воздушные бои, а постоянные бомбежки аэродромов создавали воронки, которые было необходимо засыпать, и дезорганизовывали отправку и прием самолетов. Ни один тяжело загруженный самолет был сбит и разбился со своим драгоценным грузом.

Как только самолет приземлялся на аэродроме назначения, к нему, не теряя времени, подкатывали грузовики, и начиналась разгрузка, затем в самолет заносили раненых, которых он благополучно вывозил обратным рейсом. Но не всегда все шло так гладко. Трудности на базах снабжения все возрастали. Ужасный холод, который снова установился, затруднял запуск двигателей, остро не хватало технического оборудования всех типов, особенно нагревателей, и объем снабжения начал сокращаться. Пайки в Сталинграде были сразу сокращены на две трети, с 3 декабря сражавшиеся люди получали по два куска хлеба (приблизительно 225 граммов) и кружку жидкого супа. Начался тревожный рост числа заболеваний, и число заболевших и раненых составляло в среднем тысячу в день.

Генерал-майор Фибиг и его люди знали, что поставлено на карту и как отчаянно Сталинграду требовалось снабжение, и они делали все возможное, чтобы воздушный мост продолжал работать. Очень часто самолеты со снаряжением летели сквозь туман и снег. Вскоре стекло фонарей кабин замерзало и пилоты слепли, в то время как толстый слой льда, нараставший на крыльях, заставлял тяжелогруженые машины терять аэродинамические характеристики, поэтому не один самолет разбился по дороге. Часто отдельные самолеты пробивались сквозь сильные снежные бури, летя вслепую к Питомнику, где, когда они прибывали, взлетно-посадочных полос не было видно в снегу. Кроме того, из-за нехватки продовольствия люди были истощены и работа шла очень медленно. Часто самолет приземлялся на то, что казалось чистой полосой, только для того, чтобы не попасть в воронку от бомбы, скрывавшуюся под предательски ненадежной коркой льда и снега. И еще одна машина разбивалась.

Оказалось невозможным обеспечить регулярное и систематическое снабжение окруженной армии. Неустойчивая погода и ужасный холод оказались более сильными, чем самая сильная воля. Во многих случаях полет откладывался из-за плохой погоды, когда транспортные самолеты уже стояли на аэродромах готовые к взлету, с работающими двигателями. Однако такое случалось, лишь когда погода была по-настоящему невыносимой. Фактически машины много раз взлетали и совершали полеты при погоде, которая в обычных условиях расценивалась как непригодная для полетов. Иногда самолеты в день выполняли по семь полетов в Питомник. Но случалось, что погодные условия оказывались настолько плохи, что они не могли приземлиться и должны были возвращаться обратно на базу со своим отчаянно необходимым грузом. По дороге перегруженные самолеты часто разбивались из-за обледенения крыльев, из-за которого машины теряли управление, и одинокий столб черного дыма поднимался вверх, чтобы через некоторое время развеяться на ветру, и, наконец, снежный холм отмечал могилу очередного самолета и его экипажа.

Цель в 200 ежедневных партий груза никогда не была достигнута; лучшим достижением стали 154 самолета с 289 тоннами и доставившие обратно тысячи раненых. Постепенно русские усиливали свои налеты, подвергая бомбежкам базы снабжения и аэродромы назначения, уничтожая на земле самолеты и запасы грузов.

12 декабря генерал Раус начал наступление с целью прорвать окружение[173]. 4-я танковая армия генерала Гота[174] продвигалась из района Котельникова, и девятью днями позже танки были уже в пределах 50 километров от кольца окружения, и оборонявшиеся в Сталинграде могли слышать залпы их пушек. В ночном небе вспыхивали сигнальные ракеты немецких наступающих частей, и снова появилась надежда.

Генерал Манштейн, один из самых крупных стратегов в немецкой военной истории, приказал генералу Паулюсу, который теперь формально был его подчиненным, предпринять попытку прорыва, чтобы соединиться с Готом, три бронетанковые дивизии которого ныне были оснащены новыми и более мощными танками «Тигр». Но Паулюс ничего не предпринял. В ответе Гитлеру он заявил, что горючего у него хватает только на то, чтобы продвинуться в направлении Гота, возможно, на 30 километров. После этого он получил распоряжение оставаться на месте. Этот приказ окончательно решил судьбу 6-й армии.

Теперь уже русское наступление стало угрожать армейским группам Манштейна и Клейста[175]. Что случилось бы с ними, если бы они в свою очередь оказались отрезанными до создания новой линии фронта? Два русских фронта с огромной численностью артиллерии осаждали Сталинград, и если бы они высвободились для других действий, то весь немецкий южный фронт оказался бы под угрозой катастрофы.

21 декабря русские танки прорвали слабый фронт на Чире и направились на юг, прямо к базе снабжения в Тацинской, в то же самое время угрожая второй базе в Морозовской, приблизительно в 40 километрах к востоку. Тогда в Тацинской были 180 самолетов, а в Морозовской — 150. Будь эти самолеты уничтожены или попади они в руки к русским, тогда все надежды на спасение Сталинграда пришлось бы оставить. К вечеру русские танки находились в пределах 60 километров от Тацинской. Несмотря на срочные предупреждения, генерал-майор Фибиг не получил никаких распоряжений в отношении эвакуации.

Следующий день был туманным, видимость — плохой. Никто не знал наверняка, где теперь были русские, и в любой момент их танки могли появиться на окраинах этих двух аэродромов, но Рихтхофен все еще не предпринимал никаких шагов. Тем вечером 33 самолета вылетели в Сталинград, хотя их пилоты фактически больше не знали, находятся ли аэродромы около Сталинграда все еще в руках немцев или нет и не обнаружат ли они по возвращении, что их собственные базы захвачены русскими.

Наконец в Тацинскую пришел приказ. И какой приказ! Комендант аэродрома должен был защитить его от приближавшихся русских. Для этого он имел около 150 человек и 7 зениток. Силы же русских, предположительно, состояли из 60 танков. Ему сообщили, что он не должен эвакуировать аэродром до тех пор, пока тот не окажется под артиллерийским огнем. Первое, что он, конечно, при этом подумал, было: предположим, русские внезапно появятся на окраине аэродрома — как он в тумане сможет благополучно поднять в воздух свои 180 самолетов?

Русские танки появились ранним утром в сочельник и сразу же открыли огонь. По крайней мере, это был сигнал самолетам взлетать. Начался массовый старт при сильном ветре и низкой облачности, и то, что за ним последовало, в значительной степени было чудом. 125 из этих 180 самолетов смогли спастись. Позади них взрывались обширные запасы грузов, предназначенных для Сталинграда, поскольку русские танки выкатились на аэродром[176].

10 января на немецкие силы, окруженные в Сталинграде, началось заключительное большое наступление, которое поддерживали 2 тысячи орудий и 3 тысячи минометов. Концентрические удары бронетанковых частей взломали ослабленную оборону. На юге сотни танков прорвали кольцо на большом участке. На западе фронт сохранился, но его оттесняли все дальше и дальше.

15 января Мильх получил от Гитлера распоряжение относительно того, что Сталинград при любых обстоятельствах должен ежедневно получать свои 300 тонн грузов. На следующий день Мильх прилетел к Рихтхофену и сказал ему, что, хотя и не имеет никакого намерения вмешиваться в его действия, он прибыл для того, чтобы удостовериться в том, что приказ фюрера о доставке по воздушному мосту требуемого количества грузов выполняется. На это командующий 4-м воздушным флотом сухо проинформировал его, что теперь для этого имеется всего 280 самолетов. Мильх, казалось, не видел в этом никаких затруднений, но, когда затем Рихтхофен сообщил ему, что фактически лишь 70 из них пригодны к эксплуатации, тот изменился в лице. Там в тылу, в ставке Гитлера, оперировали совсем иными числами.

С 22 ноября 1942 года по 16 января 1943 года в Сталинград по воздуху были доставлены 5300 тонн грузов или в среднем по 100 тонн ежедневно. Факты говорили жестким языком: имелось слишком мало доступных самолетов; объем перевозимых грузов устойчиво снижался; было слишком мало контейнеров для сброса грузов на парашютах, слишком мало обогревателей для двигателей — короче говоря, не хватало всего необходимого для такой работы.

После возвращения Мильх принял меры к увеличению числа машин, и через две недели после его беседы с Рихтхофеном на аэродромах снабжения было 362 самолета.

Но Мильх ничего не мог сделать с русской зимой, и скоро из-за ужасных погодных условий в пригодном для полетов состоянии находилось лишь 35–40 процентов самолетов.

Было бы хорошо, если бы Мильх прилетел в Сталинград, чтобы лично увидеть, какая там сложилась ситуация. В одном случае он пролетел над Гумраком, который к этому времени оставался единственным аэродромом, но не приземлился, а на обратном пути его самолет совершил вынужденную посадку, он сам был ранен и две недели не мог выполнять служебные обязанности. Посети Мильх Сталинград, он увидел бы более 50 тысяч раненых и больных, ожидавших в подвалах и землянках спасения, которое так никогда и не пришло, и тем временем умиравших словно мухи. Положение было настолько плохим, что сообщалось даже о том, что ближе к концу Паулюс приказал, чтобы этим людям не отпускалось ничего из драгоценных и быстро уменьшавшихся запасов продовольствия, — каждый кусок был необходим для тех, кто все еще мог стоять на ногах и сражаться или работать.

Мильх также увидел бы группки полумертвых от голода и изнуренных людей, которые брели по снегу на 40-градусном морозе, неся крошечные пайки своим товарищам в степях, тоже полузамершим и полумертвым от голода, но все еще выдерживавшим русские атаки. В окрестностях медицинских эвакуационных пунктов он увидел бы то, что напоминало большие снежные насыпи. Под ними были мертвые тела. Остававшиеся в живых были слишком слабы, чтобы рыть надлежащие могилы.

Мильх знал, что сейчас необходимы самолеты, много самолетов, но их не было, и Геринг должен был знать об этом, и Ешоннек, и множество других облеченных властью людей. И все действительно знали об этом, но никто не имел смелости, чтобы сообщить Гитлеру правду.

Люди в Сталинграде чувствовали, что их бросили. Паулюс жаловался на то, что, хотя Гумрак, как ему докладывали, был готов к приему грузов, они прибывали в очень маленьких объемах или не прибывали вовсе. Но экипажи, летавшие на транспортных самолетах в Гумрак, рисовали совсем другую картину. В одном случае экипажи пяти Ju-52, приземлившихся там, не нашли ни одной души и были вынуждены сами разгрузить продовольствие, которое было немедленно распределено среди групп людей, случайно проходивших мимо. Но чувство горечи в Сталинградском кольце увеличивалось, и Паулюс снова пожаловался Гитлеру на неадекватный объем грузов, которые получал.

Тогда Фибиг решил лично пролететь над Сталинградом. Его самолет в течение получаса летал по кругу над Гумраком. Были видны посадочные огни, но не замечено никакого наземного персонала. Вскоре после этого прилетела большая группа Не-111. Она была атакована русскими истребителями, но сумела благополучно приземлиться на усеянном воронками аэродроме, где по ним немедленно открыла огонь русская артиллерия. Экипажи не нашли там никого, кто мог бы получить доставленное ими, и вокруг лежали неохраняемые груды грузов, оставленные предыдущими самолетами. По возвращении пилоты сообщили, что летное поле слишком сильно повреждено, чтобы на нем могли садиться большие группы. Кроме того, пространство вокруг взлетно-посадочных полос было усеяно обломками самолетов, разнесенных на части русской артиллерией.

Тогда Паулюс потребовал, чтобы большая часть грузов сбрасывалась на парашютах. Это было сделано, но найти удалось только четверть контейнеров. Куполы парашютов были белые, после приземления они прикрывали контейнеры, делая их незаметными на белом снегу. Паулюс снова пожаловался, и на сей раз Геринг распорядился, чтобы Мильх послал кого-нибудь в Сталинград, чтобы доложить о сложившейся там обстановке. Это было лучшее, что мог сделать глава люфтваффе. Для истребителей расстояние было слишком велико, и он смог послать несколько Не-177, печально известных «летающих зажигалок», которые не подходили для использования в качестве транспортных самолетов и которых их экипажи справедливо боялись.

19 января майор Тиль, командир авиагруппы люфтваффе[177], приземлился в Гумраке и был доставлен прямо в штаб генерала Паулюса, который теперь располагался в подвале большого русского универмага. По пути он видел в дымке истощенные фигуры, сгребавшие в сторону глубокий снег. Непосредственно в городе везде, куда бы ни падал взгляд, он видел людей, выбиравшихся из подвалов и дверей, полумертвых от голода, в лохмотьях, с трудом стоявших на ногах. Толпы больных и раненых ожидали помощи вокруг безнадежно переполненных медицинских эвакопунктов.

Тиль сразу же был принят Паулюсом. Сам главнокомандующий казался исхудавшим и вытянувшимся, но его начальник штаба, Шмидт, выглядел бодрым. Присутствовало много высших офицеров, включая генерала Зейдлица. Представителя люфтваффе изучали холодные и недружелюбные глаза. Почему они не направили кого-либо с достаточными полномочиями, чтобы принимать решения на месте? Зачем было использовать рядового командира? Почему не послали генерала, по крайней мере? Почему не прибыл сам Фибиг? Или даже Мильх?

Майор Тиль стал рассказывать об огромных трудностях, которые люфтваффе пытались преодолевать, но Паулюс устало махнул рукой.

— Нам неинтересно все это, — сказал он. — Все, что мы хотим знать, — это сколько вы можете доставлять нам.

Вмешался Шмидт:

— Сколько тонн — вот что важно.

Паулюс упорно утверждал, что его люди делают все возможное, чтобы облегчить работу воздушного моста. Он защищал свои разгрузочные подразделения. Тиль защищал люфтваффе: самолеты вынуждены приземляться и разгружаться на неподготовленных взлетно-посадочных полосах и часто застревают в глубоком снегу или переворачиваются, попав в скрытые под ним воронки от снарядов и бомб, в результате чего одновременно могли действовать не более трех или четырех самолетов. Но Паулюс стукнул по столу кулаком.

— Снабжение должно продолжаться, так или иначе! — заявил он раздраженно. — Если его не будет, то для всей армии здесь это будет конец. Сброс контейнеров с грузами на парашютах оказался неудачным. Многие из них не могут быть найдены. Мои люди слишком слабы, чтобы искать их должным образом. Приземления должны продолжаться, несмотря на вражеский огонь. Экипажам надо приказать садиться и предавать военному суду тех, кто не будет этого делать.

После этот пустой подвальный склад, который стал центром когда-то большой армии, затопила долго копившаяся горечь, которая теперь нашла выход. Люди кричали, перебивая друг друга, гневно упрекая визитера в сотне вещей, — и все до одного обвиняли люфтваффе. И несчастный майор Тиль был вынужден сидеть там и выслушивать все это.

— У нас нет никаких запасов, никакой зимней одежды, никакой обуви… Вы можете лично убедиться, что люди настолько слабы от нехватки еды, что едва могут держаться на ногах… Попробуйте прожить на ста граммах хлеба в день… Вместо продовольствия вы прислали нам тысячу рождественских елок; все очень красивые и большие, но мы не могли их съесть… Вместо консервов нам послали конфеты… Один Ju-52 доставил нам только пакеты с перцем…

— Больше мы ничего не сможем здесь сделать, — сказал наконец Паулюс. — Мои люди слишком слабы, чтобы держаться. Кто должен отвечать за утверждения, что нас можно было снабжать по воздуху всем необходимым? Я полагался на это. Если бы мне сказали правду с самого начала, то я мог бы прорваться. Теперь думать об этом слишком поздно.

На эти высказывания фон Зейдлиц ответил красноречивым молчанием. Он все время настаивал на попытке прорыва, но Паулюс всегда отказывался. И генерал-майор Фибиг сразу же предупредил Шмидта, что будет невозможно обеспечить надлежащее снабжение Сталинграда по воздуху. Но Шмидт беззаботно заявил, что сделанное в Демянске может быть сделано и в Сталинграде. И Паулюс согласился с ним, но теперь предпочел об этом забыть.

— Фактически люфтваффе бросили нас в беде! — кричал он гневно. — И прекрасная армия должна расплачиваться за это.

Несчастный майор Тиль сидел там и слушал все это. Он был ни в чем не виноват. Ошибку совершил не Фибиг и даже не Рихтхофен. И конечно же не те, кто летал на самолетах, — они сделали все возможное в невозможных условиях. Людей, действительно ответственных за разгром, не было в той подвальной комнате русского универмага — за исключением самого Паулюса и его начальника штаба…

На 24 января 4-й воздушный флот все еще имел 308 Ju-52 и 355 Не-111. Казалось, что это много, но фактически только 114 из них были пригодны для использования, и бремя, лежавшее на их экипажах, было почти невыносимым. Они должны были при любой погоде пролетать почти 300 километров над вражеской территорией без истребительного прикрытия и затем приземляться на убогих аэродромах под русским артиллерийским огнем.

Мильха больше не было с ними, но он с расстояния все еще требовал от них сделать все возможное, выражая недовольство медлительностью, как ему казалось, некоторых командиров и угрожая военным судом.

22 января русские взяли аэродром Гумрак, и была подготовлена импровизированная сталинградская взлетно-посадочная полоса. Посадочные условия и средства обслуживания там были еще более неадекватными. Кроме того, полоса находилась под постоянным артиллерийским огнем. Число аварий при посадке увеличилось, обломки все новых и новых самолетов оттаскивали в сторону, чтобы держать взлетно-посадочную полосу свободной для тех, кто все еще прилетал. Пилоты люфтваффе, несмотря на снег, лед, туман и 50-градусный мороз, упорно доставляли грузы.

23 января русские прорвались прямо через Сталинградское кольцо и надвое разрезали немецкие силы. 25 января Ju-52, доставлявший груз, готовился вылететь обратно с ранеными, когда к западу от взлетной полосы показались русские, двигавшиеся развернутым строем. Пока механики отчаянно пытались запустить двигатели, все больше и больше людей, надеясь, что самолет взлетит, забирались на крылья и цеплялись за все, что можно. Приказы, ругательства, угрозы трибуналом — все было напрасно; люди отказывались повиноваться: это был их единственный шанс на спасение. Тем временем русские подошли достаточно близко, чтобы открыть огонь из автоматов. Ju-52 охватило пламя. Раненые в нем некоторое время кричали, затем уже не было слышно ничего, кроме треска огня.

Оборонявшиеся отошли теперь непосредственно в город, и, поскольку кольцо окружения сжалось, русский артиллерийский огонь стал еще более концентрированным и убийственным. В двух котлах оставались еще 150 тысяч человек, но теперь вообще было невозможно доставлять какие-либо грузы, хотя их все еще сбрасывали на парашютах. Однако слишком часто драгоценные контейнеры приземлялись на позициях русских. На улицах города шли рукопашные бои, и немцы оставляли дом за домом.

Паулюс со своим штабом и остатками II и IV корпусов находился в южной части города. XIV танкового корпуса больше не существовало. 50 тысяч человек еще держались в кольце к северу. Утром 31 января в ставке немецкого Верховного командования получили последнее сообщение от генерала Паулюса: «Русские здесь. Готовимся к уничтожению всего имущества».

XI корпус под командованием генерала Штрекера[178] сражался еще в течение двух дней. А затем в Сталинграде наступила тишина.

Самолеты с грузами по-прежнему появлялись, но все, что их экипажи могли увидеть в городе внизу, были русские колонны, двигавшиеся по разрушенным улицам. Руины еще дымились, но нигде не было никакой стрельбы. И так было повсюду.

Согласно русским данным, в плен были взяты 90 тысяч человек. В немецких докладах фигурирует цифра 123 тысячи. В ходе осады по воздуху были вывезены 30 тысяч раненых, но десятки тысяч других канули в вечность под руинами.

Воздушный мост в Сталинград потерпел неудачу. За него заплатили высокую цену: 536 транспортных самолетов, более сотни истребителей и жизни 2196 летчиков. Почти целый воздушный флот — и все бесцельно!

Примечания:

1

Рур — крупный промышленный район в бассейне реки Рур, притока Рейна. (Здесь и далее примеч. пер.)

14

Аа — река на севере Франции, между Кале и Дюнкерком.

15

Британские экспедиционные силы под командованием лорда Горта были направлены осенью 1939 г. во Францию для оказания последней военной помощи в случае прямой атаки на нее со стороны Третьего рейха.

16

Гравлин — город на побережье пролива Па-де-Кале, в 18 км западнее Дюнкерка.

17

Мервиль — городок в 10 км юго-восточнее Азбрука.

147

Mолох — мифологическое божество в Карфагене, Палестине и Финикии, которому приносились человеческие жертвы.

148

Генрих Ашенбреннер в то время имел звание оберста, звание генерал-майора ему было присвоено лишь 1 августа 1942 г.

149

Ашенбреннер дважды длительное время провел в СССР. Сначала с 1 октября 1926 г. по 30 сентября 1929 г. он был инструктором в секретной немецкой авиашколе в Липецке, а затем с 1 октября 1939 г. по 22 июня 1941 г. — военно-воздушным атташе при посольстве Германии в Москве. Отлично владея русским языком, он смог хорошо ознакомиться с советской авиацией и имел полное представление о подготовке и характере ее летчиков.

150

Генерал-оберст Альфред Келлер командовал 1-м воздушным флотом с 20 августа 1940 г. по 12 июня 1943 г.

151

Согласно советским данным, на 22 июня 1941 г. в ВВС РККА фактически насчитывалось 20 тысяч боевых самолетов: 11500 истребителей, 8400 бомбардировщиков и 100 штурмовиков, из них 9200 находились в приграничных военных округах и еще 10800 самолетов — во внутренних военных округах СССР.

152

Можно по-разному относиться к утверждению автора о том, что «русские оказались скверными летчиками, которых можно было с легкостью сбить». Однако, согласно официальным советским данным, боевые потери ВВС РККА с 22 июня по 31 декабря 1941 г. составили 10300 боевых самолетов: 5100 истребителей, 4600 бомбардировщиков и 600 штурмовиков, что с учетом произведенных на этот же период 9900 боевых самолетов составили 34,4 % потерь от общего числа. Кроме того, за это же время еще 7600 боевых самолетов были потеряны по различным небоевым причинам (аварии и т. п.), что составило еще 25,4 % от общего числа.

153

Генерал-фельдмаршал Вильгельм фон Лееб с мая 1941 г. по 16 января 1942 г. был командующим группой армий «Север».

154

Ныне Тверь.

155

Генерал-майор Теодор Шерер с 1 октября 1941 г. по 20 июня 1942 г. командовал 281-й охранной дивизией.

156

Померания — историческая область на побережье Балтийского моря с центром в Штеттине, входившая сначала в состав Пруссии, а затем Германии. После Второй мировой войны большая ее часть отошла к Польше. Мекленбург — историческая область Германии между побережьем Балтийского моря и рекой Эльбой, примыкающая к Померании с запада.

157

Пирр — один из полководцев Александра Македонского, который в 306–272 гг. до н. э. был царем Эпира, горной страны в северо-западной части Греции. В 280 г. до н. э. он выступил против Рима и одержал несколько побед, в частности при Аускулуме, в Апулии, но при этом понес очень большие потери, которые в конце концов стоили ему общего поражения. Позднее выражение «пиррова победа» стало синонимом сомнительной победы, не оправдывающей принесенных ради нее жертв.

158

Фридрих Паулюс командовал 6-й армией начиная с 1 января 1942 г. до 20 ноября 1942 г., затем ему было присвоено звание генерал-оберста.

159

Имеется в виду XIV бронетанковый корпус, входивший в состав 6-й полевой армии.

160

Мартин Фибиг занимал этот пост с 1 июля 1942 г. по 21 мая 1943 г.

161

Обливская — станица в 76 км юго-восточнее Калача-на-Дону.

162

Генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист весной 1941 г. командовал 12-й армией, которая вторглась в Грецию с территории Болгарии через так называемую линию Метаксаса — систему мощных укреплений общей длиной около 200 км, созданную на горных вершинах вдоль болгаро-греческой границы.

163

Вольфганг Пикерт занимал этот пост с 25 июня 1942 г. по 27 мая 1944 г.

164

Вальтер Зейдлиц командовал LI армейским корпусом, входившим в состав 6-й армии Паулюса.

165

«Вольфсшанце» — ставка Гитлера, располагавшаяся около Растенбурга, в Восточной Пруссии (ныне Кентшин в Польше).

166

Генерал Курт Зейтцлер с 24 сентября 1942 г. по 1 июля 1944 г. занимал пост начальника Генерального штаба сухопутных сил.

167

22 ноября 1942 г. генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн был назначен командующим группой армий «Дон».

168

Генерал-майор Фридрих Вильгельм Морцик занимал пост инспектора (командующего) транспортных соединений люфтваффе.

169

Виктор Карганико до этого отвечал за функционирование аэродромов люфтваффе в южном секторе Восточного фронта.

170

Тацинская и Морозовская — станицы в Ростовской области, ныне имеют статус городов и носят названия Тацинский и Морозовский.

171

Имеются в виду 1-я и 2-я группы 3-й истребительной эскадры (I./JG3 и II./JG3). После окружения Сталинграда часть их самолетов осталась внутри кольца на аэродроме Питомник, в 20 км западнее города, где образовали так называемую «эскадрилью ПВО района».

172

Гумрак располагался в 12 км западнее, а Городище — в 7 км северо-западнее Сталинграда.

173

Генерал-майор Эрхард Раус с 1 апреля 1942 г. занимал пост командира 6-й танковой дивизии.

174

Генерал-оберст Герман Гот командовал 4-й танковой армией с 1 июня 1942 г. по 30 ноября 1943 г.

175

С 10 сентября 1942 г. генерал-оберст Эвальд фон Клейст занимал пост командующего группой армий «А».

176

24 декабря 1942 г. XXIV танковый корпус генерал-майора B.M. Баденова атакой с ходу захватил аэродром и станицу Тацинскую, поселок Таловское, но затем в течение пяти дней вел бои в окружении. После этой операции корпус был переименован во II Тацинский гвардейский танковый корпус, а сам Баденов получил звание генерал-лейтенанта и был награжден орденом Суворова II степени.

177

Эрих Тиль командовал 3-й группой 27-й бомбардировочной эскадры (III./KG27).

178

Карл Штрекер командовал XI армейским корпусом с 12 июня 1942 г.