Глава 5

Сталинград – необратимое сражение

28 июня 1942 г. – 2 февраля 1943 г

Оцепеневший, с восковым лицом, сидел в ожидании в темном пустом подвале под руинами универсального магазина фельдмаршал.

История, как сказал он, уже осудила его. Теперь он должен был исчезнуть с ее сцены.

Русские спустились в бункер; фельдмаршал молча встал и пошел за ними – в плен и забвение.

С ц е н а д е й с т в и я: Сталинград, 31 января 1943 г.

П е р с о н а ж: фельдмаршал Фридрих Паулюс, командующий 6–й армией Германии, который первым нарушил традицию немцев – немецкий фельдмаршал раньше никогда не сдавался в плен противнику.

Вместе с ним в плен сдалось более 100 000 солдат; с его капитуляцией исчезли мифы о непобедимости немцев и надежда на победу Германии. Эпическая четырехмесячная битва под Сталинградом ознаменовала верхнюю точку германского завоевания во Второй мировой войне.

Сталинград (до 1925 года – Царицын) в 1942 году был провинциальным советским городом с населением 500 000 человек, расположенном на западном берегу Волги – там, где великая река делает крутой изгиб к западу. Город растянулся на 30 миль вдоль крутого западного берега от тракторно – танкового и сталеплавильного завода «Красный Октябрь» на севере до жилых домов и общественных зданий на юге.

В 1942 году Сталинград был важной частью военного арсенала русских – третьим промышленным городом в Советском Союзе. В тот год войны красные знамена и лозунги на улицах призывали рабочих напрячь все силы, а на заводах члены партии и комиссары подгоняли медлительных и угрожали бездельникам. В самом начале 1942 года фронт был еще в 250–300 милях к западу, и хотя случались воздушные налеты, казалось, что война еще далеко.

Но Отечество было в опасности. Годом раньше еще один завоеватель вслед за Наполеоном вторгся в Россию, но в отличие от Наполеона не совсем дошел до Москвы. «Блицкриг» превратился в изнурительную войну; победа, которую надеялись одержать в три месяца, постепенно увязла в огромных снежных сугробах и ледяных зимних морозах на равнинах. Немецкие подразделения, окруженные «ежами» и взятые в «котлы», сражались, замерзали и гибли, но повиновались приказам Гитлера удерживать все, что было завоевано, и дожидаться весны. Но весна, с ее тающими снегами и болотами из грязи, пришла и ушла. Бездорожные степи стали твердыми, и сталинградские дни славы и испытаний, казалось, были близки.

В конце июня 1942 года Россия держала осаду. Везде, от Ленинграда, мрачного города на севере, который находился в блокаде, до Крыма на юге, немецкие армии глубоко проникли на советскую землю. Год войны, казалось, нанес почти смертельные удары. Летом и осенью 1941 года нацистам сдалось, вероятно, от 2 до 3 миллионов солдат Красной армии. Сотни тысяч были убиты; в начале 1942 года сила Красной армии сократилась до самого низшего уровня – 2 300 000 человек [1]. Большинство районов добычи железной руды и угля было оккупировано [2]. Захвачена Керчь; Севастопольская крепость была близка к падению.

Это правда, что, подобно губке, огромные пространства советских республик впитывали в себя все больше и больше крови и сил Третьего рейха. Один только «генерал зима» обошелся германской армии в 113 000 обмороженных [3]. Людские потери (убитые в боях, раненые, пропавшие без вести) в войне на Восточном фронте (с момента гитлеровского вторжения 22 июня 1941 года) к концу июня 1942 года составили в общей сложности 1 332 477 офицеров и солдат, включая 277 000 убитых [4].

Германские дивизии на русском фронте были неполными, и у них остро не хватало транспортных средств; 75 000 автомобилей они потеряли в зимних сражениях, 180 000 лошадей были убиты или «пали от голода и холода» [5].

А стратегическое положение Германии сильно отличалось от того, что было летом 1941 года. Соединенные Штаты со всем их огромным потенциалом вступили в войну; закончилась изоляция Англии, рейх начал ощущать на себе яростные удары с воздуха; победные достижения в Северной Африке не были реализованы; Гитлер столкнулся с тем, чего боялся даже он, – с войной на нескольких фронтах.

Но фюрер ударил в набат в столицах всех своих союзников: на подкрепление 171 неполных немецких дивизий на Восточном фронте были направлены 63 дивизии приспешников – 27 румынских, 9 итальянских, 13 венгерских, 17 финских, 1 испанская и 2 словацкие [6].

Гитлер считал, что этого будет достаточно; его планы были грандиозными, и им не помешали ни советы, ни возражения со стороны генерального штаба. Гитлер не учитывал возможности России восстанавливать свои силы; когда ему зачитали донесение о том, что русские сконцентрировали 2 000 000 человек на Центральном фронте и на Кавказе, Гитлер назвал это (как сообщил генерал Франц Гальдер) «идиотской болтовней» и «набросился со сжатыми кулаками и с пеной у рта на человека, который читал».

«Der Russe ist tod» (Россия мертва)», – сказал он [7].

Для кампаний 1942 года из сил Германии и стран «Оси» были сформированы четыре группы армий. Группы армий «Север» и «Юг» – Ленинградский и Московский фронты – должны были оставаться в обороне (оказывая при этом давление на Ленинград). Группы армий «А» и «Б», сформированные из группы армий «Юг», должны были наступать, чтобы принести новые славные победы Германии [8].

В 1942 году Гитлер сменил экономические цели на политические. Москва, железнодорожный и транспортный узел и политическая столица матушки – России, в обороне которой находился костяк Красной армии, все еще манила, но взоры Гитлера теперь сместились на нефтяные месторождения Кавказа. На него оказали влияние недостаток бензина в Третьем рейхе и огромные расходы топлива на Восточном фронте; более значительную роль при этом сыграли советы, но не его генералов, а ведущих германских промышленников, экономистов и политологов.

Кавказ с его нефтяными месторождениями, который представлял собой мощный горный барьер от Батуми на Черном море до Баку на Каспии, был главной целью, но за его покрытыми снегом защитными валами лежали дальние горизонты давней немецкой мечты – «Drang nach Osten» («Бросок на Восток»). Как многие завоеватели до него, Гитлер думал о возможном прорыве к сказочным богатствам Востока, к воротам Индии, где все еще развевался ненавистный флаг британского владычества – флаг, на котором никогда не заходит солнце [9].

В директиве № 41 от 5 апреля, составленной лично Гитлером, целями «операции Блау» были определены уничтожение сил противника на излучине Дона с последующим захватом «нефтяных ресурсов Кавказа» и преодолением горного барьера. Он считал, что русские будут вынуждены защищать свои главные месторождения нефти, и таким образом им придется остановиться и сражаться. Его целью было «уничтожение оставшейся людской оборонной силы Советского Союза». В качестве ступеньки для достижения этой цели «должны быть сделаны все попытки завоевать Сталинград, или чтобы по меньшей мере он оказался в пределах досягаемости немецкой артиллерии. Тогда Советы будут лишены своих производственных и транспортных средств» [10]. Сталинград был промежуточной целью, ступенькой; главной – считался Кавказ.

Проводить Кавказскую кампанию должна была группа армий «А» под командованием фельдмаршала Вильгельма Листа; группа армий «Б» под командованием фельдмаршала Максимилиана Фрайхерра фон Вайхса должна была очистить берега Дона от всех сил русских и держать протяженный северный фланг глубокого Кавказского выступа. Около 100 дивизий стран «Оси» и 1 500 из 2 750 немецких самолетов Восточного фронта были сконцентрированы на юге для осуществления этих грандиозных планов [11].

Им противостояли Юго – Западный, Южный и Кавказский фронты под командованием маршала Семена Тимошенко, у которого в общей сложности было не менее 120–140 дивизий. Советский стратегический резерв сконцентрировался на Центральном фронте между Москвой и Воронежем, где русские ожидали главного удара.

Генерал Альфред Йодль, начальник штаба оперативного руководства вооруженными силами, и генерал Франц Гальдер, начальник генерального штаба верховного командования сухопутных войск, выразили некоторое недоверие «операции Блау», основанное главным образом на несоответствии сил и их недостаточном обеспечении. Но их возражения не были достаточно требовательными; их критика стратегии Гитлера – как это было со многими немецкими генералами – вызвала обратную реакцию. Пристрастие Гитлера отстранять от командования несогласных с ним не делало их возражения более энергичными. Во всяком случае, диктатор узурпировал функции ОКХ (верховного командования сухопутных войск) 19 декабря 1941 года, а после отставки фельдмаршала Вальтера фон Браухича он принял на себя непосредственное командование сухопутными силами.

Противник и природа сильно повлияли на сроки проведения операций, как это было и годом раньше. Маршал Семен Константинович Тимошенко начал крупное контрнаступление в районе Харькова 9 мая и осуществил несколько прорывов. Паулюс и 6–я армия играли ключевую роль в остановке натиска России с целью обратить его в разрушительное поражение СССР. К концу мая, когда сражение закончилось, было подсчитано, что немцы захватили 215 000 русских пленных, 1 812 пушек, 1 270 танков и 542 самолета и уничтожили две советские армии, насчитывавшие более 22 дивизий. Но, как написал Вальтер Герлитц, «советское контрнаступление… полностью нарушило все первоначальные планы на май» [12].

Погода – проливные дожди и море грязи – также привела к отсрочке, и в это время немцы преодолевали огромные трудности, связанные с размещением людей и снабжением для того, чтобы начать летнее наступление.

Его начало оправдало неограниченный оптимизм Гитлера, несмотря на некоторые зловещие свидетельства о том, что русские пробили брешь в немецкой обороне. (За несколько дней до наступления самолет с офицером оперативного отдела немецкой танковой дивизии был сбит над линией фронта, и очевидно, русские забрали с его мертвого тела секретный приказ с планом атаки [13].)

28 июня был нанесен первый из серии тяжелых ударов. 4–я бронетанковая армия пробилась через рубежи русских в районе Курска и к 6 июля заняла Воронеж на Дону, который должен был стать поворотным пунктом всей операции. 6–я армия начала атаку 30 июня. Вскоре весь Южный фронт пришел в движение; скопления танков, людей, грузовиков, лошадей, пушек двинулись на восток через пшеничные поля и степи к плодородным черноземным районам, где Дон делает большой изгиб к востоку.

Первые продвижения в районе изгиба Дона были «настолько быстрыми, что Гитлеру показалось, будто сопротивлению русских пришел конец» [14].

4–я танковая армия группы армий «Б» и 1–я танковая армия группы армий «А» продвигались вперед изогнутыми дугами, отмеченными столбами пыли, и в беспорядочном сражении окружили сильно побитые и сопротивлявшиеся части русских.

В первые три недели июля казалось, что плоды завоевания достались слишком легко, и Гитлер со своего временного командного пункта в Виннице на Украине отдал Листу приказ начать наступление на Кавказ. Но он допустил смертельную ошибку, когда 17 июля переместил ядро 4–й танковой армии от группы армий «Б» к группе армий «А» – от среднего Дона к нижнему – для того, чтобы помочь Листу захватить речные переправы между Ростовом и Калачом. В результате 6–я армия, которая в то время почти не встречала сопротивления, осталась без поддержки при наступлении на Сталинград; вскоре она увязла в «дикой схватке» западнее Дона.

Гальдер пытался протестовать в течение шести дней – но напрасно. Он написал в своем дневнике 23 июля: «Становится очевидно даже неспециалисту, что Ростовская область напичкана неиспользуемым оружием, в то время как важное внешнее крыло в Цимлянской остро в нем нуждается…

Теперь, когда результат стал довольно ощутимым, он [Гитлер] взрывается в приступе безумного гнева и осыпает серьезнейшими упреками генеральный штаб.

Эта хроническая склонность недооценивать способности противника постепенно принимает гротескные размеры и становится явной опасностью. Ситуация становится все более нестерпимой. Нет возможности серьезно работать. Это так называемое лидерство отличается патологической реакцией на сиюминутные впечатления и полным отсутствием какого – либо понимания механизма командования и его возможностей» [15].


О ш и б к а н о м е р о д и н:

У германской армии уже не хватало техники для перевозки людей и снабжения; проливные дожди превратили бездорожные степи в грязь, а боеприпасы и топливо сильно отставали от передовых отрядов бронетехники. У 1–й бронетанковой армии, двигающейся в направлении переправ через Дон к востоку и северу от Ростова, было лишь по одному танковому батальону в каждой дивизии; она начала наступление с 40–процентной военной силой; к середине июля эта сила уменьшилась до 30 процентов.

Но все же танки с грохотом двигались на восток и юг, 23 июля пал Ростов. 6–я армия без отведенных от нее танков 4–й танковой армии увязла в ожесточенных боях под Калачом.

Однако части группы армий «А» переправились через Керченский пролив, развернулись веером от Ростова, отрезали последние железнодорожные связи с Центральной Россией, продвинулись глубоко к Кавказу. Южный фронт русских разрывался и трещал. Уверенность Гитлера была неограниченной, а его стратегия – непостоянной. Он уже думал, что сражение за Кавказ выиграно, и в конце июля начал перемещать войска от группы армий «А». 4–я танковая армия (ослабленная в результате переброски одного танкового корпуса в группу армий «А» и замены его слабым румынским корпусом) переместила центр атаки на север от Кавказа, к Сталинграду.


О ш и б к а н о м е р д в а:

Сталинград, который первоначально рассматривался как вторичная цель, ступенька к триумфу на Кавказе, теперь стал главной целью; с запозданием Гитлер и Йодль поняли (по словам Гальдера), «что судьба Кавказа будет решаться под Сталинградом». Перемена целей, переброска войск из группы армий «А» в группу армий «Б» и наоборот привели к тому, что обе группировки оказались «слишком малы и слишком запоздали» на Кавказе и на крупнейших изгибах Дона и Волги. Русские были в большой опасности, но они предотвратили крупное окружение и окончательную катастрофу.

Тем не менее август стал «черным» месяцем для Москвы; прилив немецкого завоевания перерастал в наводнение.

Немецкие танки с грохотом шли на восток. «Подобно эсминцам и крейсерам на море, танковые части маневрировали в песчаном океане степей, сражаясь за выгодные позиции обстрела, загоняя противника в угол, закрепляясь на несколько часов или дней в деревнях, вновь вырываясь оттуда, поворачивая назад и снова преследуя противника». Как вода, немецкое наступление искало самые слабые каналы, оно неумолимо продвигалось на восток, все время на восток.

В начале августа немецкие 14–й и 24–й танковые корпуса и 11–й и 15–й пехотные корпуса закрыли «котел» возле Калача вокруг остатков девяти советских дивизий и девяти бригад [16].

6–я армия очистила изгиб Дона, форсировала реку и продвигалась к Волге, сердцу матери – России. На Кавказе фронт находился в движении; нацистские танки прошли нефтяные месторождения Майкопа; 21 августа солдаты немецкой горной пехоты водрузили свастику на горе Эльбрус высотой 18 481 фут.

В Дьепе 19 августа англичане и канадцы, совершая налеты на побережье Франции, были разгромлены при попытке ослабить давление на Россию [17]. Гитлер, не испытывая сомнений относительно России, беспокоился о Западе и перебросил бронетанковую дивизию во Францию.


После продвижения на 275 миль за два месяца 23 августа в 6:35 вечера танки и гренадеры 16–й танковой дивизии 6–й армии в полном составе достигли Волги в районе окраин Сталинграда, и испытание огнем началось.


Это был день ужаса. Горячее августовское солнце мерцало в беспощадной жаре сквозь облака мелкой пыли, вздымаемые гусеницами танков. Люфтваффе начало наступление 23–го, 24–го и 25 августа нескончаемыми налетами на заводы и жилые дома. Здания рушились, превращаясь в груды обломков, или горели необузданными пожарами; нефтяные цистерны у реки вспыхивали беспощадным адским огнем, из которого столбом поднимался черный дым; горящая нефть растекалась по поверхности реки, «и стало казаться, что горит сама Волга» [18]. В городе царил хаос. Сотни тысяч горожан оставались жить в Сталинграде, когда легионы Гитлера подошли к его воротам. Тысячи из них погибли в первые несколько дней. Заводские рабочие отложили свои инструменты и взялись за оружие.

Женщины, работавшие на заводах, присоединились к мужчинам на баррикадах, а смерть взимала свою кровавую дань. Танки прямо из цехов шли на битву, «некоторые из них еще не были покрашены и не имели орудийных прицелов» [19]. Тысячи горожан пытались в эту и другие ночи перебраться через Волгу на пароме или на лодках, на всем, что могло плыть. Многим это удавалось; некоторые гибли в быстрых потоках широкой реки [20]. Затем на восточном берегу, где открывались бескрайние степи, женщины и дети, старики и подростки побрели от города, чтобы найти убежище на широких просторах. Сталин 7 сентября издал приказ:

«Ни шагу назад… У Волги теперь только один берег».


Фельдмаршал группы армий «А» Лист был первым из многих, кто ощутил на себе гнев фюрера. За свои ошибки Гитлер винил других. Он был недоволен тем, что Кавказ не попал целиком под иго Германии. Лист ушел со своего поста в начале сентября, и Гитлер принял командование группой армий «А», находясь вдалеке от нее, а в ноябре на эту должность был назначен фельдмаршал Эвальд фон Клейст.

С сентября до ноября Гитлер носил три мундира – командующего группой армий «А», командующего немецкими сухопутными войсками и командующего немецкими вооруженными силами.

В ставке Гитлера в начале сентября генерал – полковник Альфред Йодль также почувствовал на себе маниакальный гнев Гитлера. В то время несколько голов могли пасть, а командующий 6–й армией Паулюс мог быть снят со своей должности. Но, хотя Гитлер ушел в себя и «заперся в своем темном бункере», Йодль вынес следующий урок:

«[Он] допускал, что был не прав; он сказал, что никто и никогда не должен пытаться указывать диктатору на его неправоту, так как это пошатнет его уверенность, главный столп, на котором держится его личность и его действия» [21].

Но новые командующие не могли решить громадные проблемы беспрецедентного фронта. Клейст оказался сильно ослабленным в результате перебросок на север в помощь немецкому наступлению на Ленинград и постепенного наращивания сил для атаки на Сталинград. А позади его основные дивизии растянулись до Ростова – на – Дону на 370 миль. Обслуживала их всего лишь одна поврежденная железная дорога, а другая – от Ростова до Варшавы длиной 1 000 миль – представляла собой менее важный путь снабжения и постоянно подвергалась нападениям партизан и диверсантов. В течение нескольких дней подряд передовые отряды Клейста не могли продвигаться из – за того, что бензобаки их танков были пусты; чтобы сэкономить топливо, для доставки стали использовать караваны вьючных животных.

6–я армия с 4–й танковой армией к югу от нее были не в лучшем положении. Приоритет снабжения отдавался группе армий «А», и почти половина мототранспорта группы армий «Б» была сдвинута к югу. Постоянно ощущалась нехватка боеприпасов и бензина. Гитлер, пытаясь быть сильным везде, наращивал слабость. Пути и средства снабжения совершенно не соответствовали задаче обеспечения наступления на Сталинград и Кавказ; как отметил Земке: «Он не мог поддержать и то и другое и в результате не обеспечил ни одного». К середине сентября, когда Паулюс начал концентрированное наступление на Сталинград, район между Доном и Волгой был очищен от русских, склады снабжения и аэродромы заполнялись. Однако сильно недоукомплектованные немецкие дивизии оказались сильно растянуты по огромному застывающему фронту, и там ощущался недостаток продовольствия, боеприпасов, запасных частей и прежде всего горючего.

Для усиления пробивного удара по Сталинграду Гитлер забрал большинство немецких дивизий с важного северного фланга. В результате фланг от Воронежа на Дону до Клетской удерживался 2–й венгерской, 8–й итальянской и 3–й румынской армиями – самыми слабыми силами стран «Оси» в наиболее важном районе.

Это была о ш и б к а н о м е р т р и – смертельная.

А южнее Сталинграда почти до транспортного узла в Ростове находился открытый перед калмыцкой степью фланг, удерживаемый лишь одной немецкой моторизованной дивизией, которая патрулировала сотни миль фронта (она была усилена в начале ноября еще более слабыми войсками румынской 4–й армии, переброшенной из Крыма и Кавказа) [22].

Группы армий «А» и «Б» были заняты веерными атаками, а их слабые и незащищенные фланги разделяли 1 500 миль враждебных центральных территорий.

Расстояние, обширные пространства русской земли, которые стали причиной поражения Наполеона, заглушили удары немцев. И закончилось лето.

Это было уже слишком для Гальдера, начальника генштаба немецких сухопутных сил. В течение месяцев между ним и Гитлером шли разногласия. Споры, взаимные обвинения и гневные словесные перепалки ежедневно происходили в верховном штабе. Начиная с середины сентября Йодль и фельдмаршал Вильгельм Кейтель, главнокомандующий вооруженными силами, оказались в немилости; Гитлер прервал контакты с военным штабом; он искал уединения в своей «хижине» и демонстративно отказывался пожимать руки всем генералам верховного командования вооруженных сил [23]. Гальдер, сильно обеспокоенный чрезмерной растянутостью немецких позиций, узкими и уязвимыми флангами, нарастающим сопротивлением Сталинграда и сообщениями о наращивании русских резервов призвал остановить наступление и отойти на менее открытые оборонные рубежи.

В своем дневнике Гальдер записал 24 сентября: «После совещания по обсуждению сложившейся ситуации – разрыв с Гитлером. Мои нервы истощены, его тоже уже не крепкие. Мы должны расстаться. Необходимость привить генеральному штабу фанатичную веру в Идею. Он полон решимости насадить свою волю в армии».

Генерал Курт Цайтцлер, бывший начальник штаба группы армий «Запад», был назначен пехотным генералом и сменил Гальдера. Однако Цайтцлер не мог совершить чудо. Он увидел, что атмосфера в штабе верховного командования «не только странная, но и невероятная. Она определялась недоверием и гневом. Никто не доверял своим коллегам. Гитлер не верил никому» [24].

С того времени стало очевидным пристрастие к руководству даже деталями передвижений дивизий и полков с командного пункта, расположенного за сотни миль от фронта; при этом происходили неизбежные задержки, совершались ошибки и царила неразбериха, что всегда присуще сверхцентрализованному командованию. Немецкое верховное командование запаздывало. Гитлер не учитывал потрепанное состояние немецких дивизий, огромные трудности, связанные со снабжением войск, и издавал приказы, которые были оторваны от действительности. Великий диктатор походил на мальчика, играющего в оловянных солдатиков.


Но солдаты под Сталинградом были из плоти и крови.

Паулюс, всегда подчинявшийся приказам Гитлера, двинул стальной кулак 6–й армии прямо против города на Волге. Всего несколькими неделями раньше, если бы переброшенная 4–я танковая армия смогла помочь Паулюсу, Сталинград можно было бы легко взять, так как в июле и начале августа город был фактически незащищенным. Теперь же, в сентябре и октябре, когда дни стали короче и наступили холода, он стал городом, готовым к осаде, суровым в своей решительности, полный решимости сражаться.

Атака немцев на главную часть города началась в середине сентября; Сталинград был обречен на медленную смерть в течение четырех месяцев.

Паулюс и его 6–я армия с 4–й танковой армией на Южном фронте (около пяти корпусов – всего 20 дивизий) удерживали 40–мильную зону между Доном и Волгой и противостояли в Сталинграде 62–й армии генерал – лейтенанта Василия Чуйкова, первоначально состоявшей из пяти – восьми неполных дивизий (позже значительно усиленных) [25]. Москва создала специальный Сталинградский фронт, части 46–й армии (командующий генерал М.С. Шумилов) по обоим берегам Волги помогали обороне города, а 57–я армия противостояла крупным частям 4–й танковой армии в городе и к югу от него.

В Сталинграде, вытянутом «ленточном городе» на высоком западном берегу Волги, на севере преобладали три крупные группы заводов (которые производили более четверти тракторов, танков и автомобилей в СССР). Западнее и южнее южной группы находится Мамаев курган (древнее татарское захоронение), так называемые «железные высоты». Известный на военных картах как высота 102 он поднимается на 331 фут над Волгой. На высоком западном берегу в основном преобладали дымовые трубы и промышленные здания, которые закрывали собой жилые районы, представлявшие собой необычный агломерат однообразных многоквартирных строений и бревенчатых домов, спускающихся к реке. Высокое плато, на котором был построен город, разделяли семь замусоренных оврагов, которые ограничивали городскую жизнь и военное передвижение.

Немцы стали заложниками своей тактики фронтального наступления на город; их мобильность была нейтрализована; у их противника не оказалось открытых флангов. Современные города с кирпичными строениями, фабриками со стальными перекрытиями и уличные лабиринты образовывали естественные крепости, как это было в Варшаве и Ленинграде. Русские были зажаты Волгой. Они сражались спиной к реке на вытянутом участке, не оставлявшем места для маневра, а боеприпасы и другое обеспечение – кровь любой армии – приходилось переправлять через реку.

Генерал Чуйков устроил свой командный пункт во время сражения в глубоком бункере на западной стороне, вырытом в северном берегу Царицы – небольшого притока Волги, который разделял город [26]. На западном берегу Волги солдаты и штатские проделывали в утесах туннельные укрепления в виде лабиринтов и рыли окопы.

Когда в середине сентября началось крупное наступление немцев, общей спланированной эвакуации гражданского населения Сталинграда не проводилось; это запретил делать Сталин; он сказал, что «солдаты будут лучше сражаться за живой город, чем за пустой»! Некоторые женщины с детьми, убегая, ночью пересекли Волгу после первых сильных бомбардировок; другие побрели на запад через немецкие линии. После начала осады, когда средства перевозки через Волгу – плоты, лодки и паромы – были перегружены военными, горожане рыли убежища под землей и оказались зажатыми в маленьких «карманах» на западном берегу или же бежали за линии немцев уже по опустошенной земле и тысячами гибли от изнурения и голода. Ни у одной стороны не было планов или средств, чтобы позаботиться о жителях; горожане жили или умирали – в основном умирали, – предоставленные самим себе. Большое число заводских рабочих до конца стояли у своих станков, затем брали в руки винтовки и присоединялись к оборонявшимся. Были и такие, кто служил немецким захватчикам, как «хивис» (от немецкого Helfswillige – «добровольные помощники»), как это делали до них сотни тысяч украинцев.

Первое наступление немцев осуществлялось как простое силовое глубокое проникновение в районы беспорядочных развалин заводского района и на «железные высоты», но при этом они заплатили дорогую цену. 6–я армия была вынуждена вести сражение за каждый дом, за каждую груду развалин. В результате контратаки немцев выбили из раковинообразной части высоты 102. Нацисты направили туда дополнительное количество солдат, танков и бомбардировщиков, ослабив при этом свои фланги, и днем и ночью бесконечно продолжалось мрачное наступление солдат одного за другим – от дома к дому, от улицы к улице.

Улицы «больше не измерялись метрами, они измерялись количеством трупов» [27].

В середине октября немцы направили титанические усилия на ликвидацию русских предмостных укреплений на Волге. Командующий 62–й армией Чуйков считал, что это было «сражение, которому по своей свирепости и жестокости не было равных на протяжении всех боев за Сталинград». Тракторный завод был окружен, борьба продолжалась в его разбитых стенах; потери с обеих сторон стали огромными. Около 3 500 русских, получивших ранения за один день, были переправлены через Волгу ночью 14 октября.

Результат кровопролития – груды развалин, несколько завоеванных кварталов. Немцы подавили сопротивление предмостовых плацдармов, разрезали позиции русских надвое, продвинули свои линии почти до самой Волги.

Их победа была близка; по словам Чуйкова, положение стало «отчаянным» [28].

Но Сталинград стал вторым Верденом [29], частично из – за преданности матери – России, частично потому, что солдат боялся железной дисциплины комиссаров и советских расстрельных команд.

К концу октября около девяти десятых города оказалось в руках немцев [30].

Бомбы и снаряды вагнеровской какофонии превратили развалины в груды щебня; неделю за неделей они падали на оставшиеся от домов каркасы, стальные перекрытия и кирпичные обломки, которые некогда были городом. Люди стреляли из подвалов и канализационных люков, разбитых окон, чердаков и развалин, на перегороженных и разрушенных улицах и погибали при внезапных атаках, переживая шок и затянувшуюся агонию. Это была, и с этим согласились суровые люди, участвовавшие в боях, Rattenkrieg (война крыс).

Но это не все.

В дни смрада, напряжения, дыма и огня, когда 6–я армия медленно отодвигалась к Волге, Сталинград перестал быть местом сражения; город – то, что от него осталось, – больше не являлся военной целью.

Для обеих сторон он стал символом, проверкой воли Сталина и Гитлера, России и Германии, мужика и гренадера танковых сил. Сталинграду, который некогда рассматривался как средство для окончательного завоевания Кавказа, самому пришел конец.

«Там, где ступит нога немецкого солдата, он и останется. Можете быть уверены, – сказал Гитлер немцам, – что никто и никогда не выбьет нас из Сталинграда» [31].

Поражения немцев в Северной Африке и угроза со стороны союзнических воздушных сил для маршрутов снабжения частей фельдмаршала Эрвина Роммеля вынудили немцев в 1942 году осуществить переброску большого числа самолетов с русского на средиземноморский фронт в то время, когда они были очень нужны в Сталинградско – Кавказской кампании. Теперь, 8 ноября, когда уже было проиграно сражение при Эль – Аламейне в Египте, а американские и британские солдаты высадились в Алжире и Марокко, Адольф Гитлер в своей напыщенной речи в пивном зале Мюнхена, вдали от трагедии разрушенного Сталинграда, кричал, что ни один квадратный ярд земли не будет отдан» [32].

Но истощенная циничная 6–я армия уже почти утратила свое рвение. Уже за несколько дней до речи в пивном зале Паулюс передал по рации на постоянный командный пункт Гитлера Wolfenschanze («Волчье логово»), находившийся возле Растенбурга в Восточной Пруссии: «Окончательная оккупация города имеющимися силами невозможна из – за больших потерь. Армии нужны штурмовые отряды и специалисты по ведению уличных боев» [33].

Четыре специальных инженерных батальона, хорошо обученные тактике атак от дома к дому и ведения уличных боев – самая крупная концентрация подобных специалистов на такой малой площади за всю войну, – вылетели в Сталинград, и в ночь на 10 ноября началась последняя атака немцев. Ее целью было уничтожение последних русских предмостовых плацдармов в Сталинграде: «Der Tennisschlager» («теннисной ракетки»), названного так из – за его формы и занимающего площадь в шесть квадратных миль в центре города, и еще одного крупного предмостового плацдарма в заводском районе – «месте чрезвычайного и ужасного опустошения» [34].

«Руины заводских зданий еще частично стояли в виде стальных каркасов и стен из гофрированного железа. Подвалы и крыши противник превратил в доты и укрепленные позиции. Груды щебня, железные решетки, части пушек… разбитые танковые конвейеры и воронки от снарядов делали всю территорию непроходимой… смерть поджидала за каждым углом. Опасность была повсюду», – писал Шроттер [35].


Штурмовые батальоны атаковали и занимали где – то здание, где – то квартал; они достигли Волги в нескольких местах и вжали предмостовые плацдармы в тесные рамки развалин. Но не было свежих пехотных сил, чтобы их поддержать, не было последующего удара; 6–я армия истощилась; ее силы иссякли к середине ноября.

Были зловещие признаки того, что русские с необычайным упорством перебрасывают в разрушенный город замену, достаточную для того, чтобы удержать свои предмостовые позиции, и в то же время концентрируют крупные силы к северу и югу от Сталинграда против слабых и открытых флангов.

А далеко к югу, где прекратились попытки завоевания Кавказа, немецкие патрули в радостном возбуждении достигли Каспия, но только малыми разведывательными силами.

Кроме предмостовых плацдармов в развалинах Сталинграда, несмотря на постоянные атаки немцев, русские успешно удерживали несколько предмостовых позиций к северу и югу от города: две – три на Дону, к востоку и позади передовых позиций 6–й армии, еще одна на Волге в районе 4–й танковой армии к югу от города.

Нависла угроза.

В начале ноября Паулюс настаивал на том, чтобы Гитлер «прекратил наступление и отвел войска на укрепленную зимнюю линию, проходящую от Харькова до Ростова» [36].

Но Гитлер был непреклонен. Сталинград стал его навязчивой идеей.

В течение нескольких месяцев готовился советский контрудар. Это была разработка Ставки советского верховного командования и, в частности, генерала Георгия Жукова – «спасителя» Москвы, которому помогали генералы Александр Михайлович Василевский (начальник Генерального штаба) и Николай Николаевич Воронов [37]. В течение осени, когда немцы шаг за шагом пробирались вперед по руинам Сталинграда, мощные силы были сконцентрированы в лесах к северу от изгиба Дона. Постоянные атаки проводились на Воронежском направлении с целью связать действия 2–й армии немцев. Русские захватили переправы через Дон.

Западнее Волги и восточнее Сталинграда были образованы три фронта: Воронежский (генерал – лейтенант Филипп Иванович Голиков), Юго – Западный (генерал – лейтенант Николай Федорович Ватутин) и Донской (генерал – лейтенант Константин Константинович Рокоссовский). Сталинградский фронт (генерал – лейтенант Андрей Еременко) охватывал город, к югу от него возвышенность Ергени и северную часть калмыцкой степи [38]. Более полумиллиона советских солдат и 900—1 500 танков и 13 500 единиц артиллерии и минометов были сконцентрированы на флангах изгибов Дона и Волги, до того как замерзла земля и застыла осенняя грязь. (Первый снег выпал 16 ноября; со степей дул студеный ветер, а земля стала твердой, как железо.)

Цели были амбициозными – поймать в Сталинграде в ловушку 6–ю армию. Позже (на это надеялись, но не планировали) мог быть возвращен Ростов, а части группы армий «А» изолированы на Кавказе. Сдерживающее наступление на Центральном фронте напротив Москвы должно было связать действия немецких дивизий и предотвратить их переброску в южные районы, находившиеся под угрозой.

Немцы, очевидно, предвидели молниеносный удар, но стратегическая негибкость Гитлера не позволила среагировать соответствующим образом.

19 ноября, когда коммунисты нанесли удар, нацисты еще двигались к Сталинграду; они захватили Орджоникидзе на Кавказе, а их сильно растянутый фронт оказался в 75 милях от Каспийского моря. Это была наивысшая точка немецкого завоевания; с 19 ноября 1942 года в течение двух с половиной горьких лет надежды нацистов все больше и больше угасали.

Русские сконцентрировали свое наступление против флангов, которые держали незадачливые союзники немцев – сперва румыны, а впоследствии итальянцы и венгры.

Рокоссовский и Ватутин нанесли удар первыми в южном направлении в сторону Калача против 3–й румынской армии, которая была сильно растянута и удерживала 100–мильный сектор с батальонными фронтами протяженностью в среднем одна – две мили. Еременко (с 51–й и 57–й советскими армиями) 20 ноября пробился через позиции 4–й румынской армии южнее Сталинграда и двинулся к северу в направлении Калача.

19 ноября в ранних сумерках пошел снег, температура показывала 21 градус по Фаренгейту, а видимость стала «нулевой».

В течение семи с половиной часов громыхала артиллерия русских. Затем по территории, которая выглядела как будто была «отлита из расплавленной земли – поверхность …перекрученная в странные формы» [39], пошли тысячи русских танков, пересекая линию фронта; впереди шли 21–я армия и 5–я танковая армия – всего около 21 дивизии.

Это был стремительный марш. Советские войска пробили брешь шириной 30 миль на севере и 30 миль на юге. Румынские дивизии распались, бежали, сражались, умирали, сдавались в плен… Слабая немецкая танковая дивизия (часть неполного так называемого немецкого корпуса), которой лишь несколькими днями раньше был отдан приказ поддерживать Румынский фронт, прибыла разрозненными группами в слишком малом составе и слишком поздно [40]. К 23 ноября Ватутин и Еременко сомкнули клещи в районе хутора Советского близ Калача в излучине Дона. Серия зеленых сигнальных ракет ознаменовала двусторонний охват; смыкающиеся части русских осознали свой триумф; солдаты обнимались и целовались [41]. В результате окружения была отрезана железная дорога, ведущая в Сталинград, и более чем 200 000 солдат 6–й армии – большинство немецких подразделений 4–й танковой армии, части румынских дивизий, подразделения люфтваффе, хорватский полк и около 70 000 человек, не участвовавших в боевых действиях («хивис», военнопленные и другие). Вскоре крупная излучина Дона была запружена обломками военной катастрофы – бегущими людьми, ранеными, которые тащились по снегу, горящими танками, оставленным оружием и складами боеприпасов; еще шли отдельные бои, в которых стояли и гибли малые подразделения, безрезультатно пытавшиеся остановить волну русского наступления.

Далеко в Растенбурге, Восточная Пруссия, куда Гитлер возвратился после своих импровизированных политических речей в Баварии, генерал Цайтцлер, новый начальник штаба сухопутных войск, пытался убедить диктатора отдать приказ предпринять немедленную попытку отвода 6–й армии.

Гитлер в гневе «стучал кулаком по столу и кричал при этом: «Я не уйду с Волги, я не отступлю от Волги» [42].

22 ноября Паулюс понял, что окружен, и доложил об этом Гитлеру. Последовали приказы: переместить армейский штаб в Сталинград; сформировать круговую оборону и держаться. Таким образом, зажатая в «кармане» в открытой степи, в небольших деревнях и разбитом городе, первоначально занимающем по площади одну треть штата Коннектикут, а затем сократившемся до 37 миль с востока на запад и 23 миль с севера на юг, 6–я армия оказалась в безвыходном положении.

Гитлер с гордостью окрестил ее «солдатами сталинградской крепости».

Это была плохо подготовленная «крепость», а ее защитники дезорганизованы, изнурены месяцами боев, плохо снабжаемы и оснащены, «крепость», новые линии фронта которой (к западу) приходилось готовить в условиях жестоких метелей и леденящего холода открытой степи.

Кроме того, были нарушены пути снабжения.

Но по иронии судьбы такими же были и пути снабжения русских. Для советских солдат в самом Сталинграде тот самый момент триумфа, когда Паулюс попал в окружение, был сопряжен с максимальной опасностью и величайшими затратами сил. С конца октября по 17 декабря (когда замерзает река) уровень воды в Волге поднялся; образовались обширные поля тяжелого плавающего льда, понтонные мосты были сметены, а речная переправа на пароме, ледоколах, буксирах, гребных лодках временами стала невозможной или же занимала от пяти до десяти часов вместо 40–50 минут [43]. Это был период сверхчеловеческих усилий, когда русские предмостовые плацдармы в Сталинграде удерживались потом, мускулами и кровью, когда противником, в такой же степени как немцы, стала природа.

6–й армии требовалось по меньшей мере 500 тонн грузов в день, чтобы продолжать сражаться – или даже жить [44].

В Восточной Пруссии рейхсмаршал Герман Геринг, толстый наркоман, убедил Гитлера, что люфтваффе сможет обеспечить минимальное снабжение 6–й армии по воздуху. Этому противился Цайтцлер, но Гитлер верил в то, во что ему хотелось верить: 6–я армия должна выстоять; люфтваффе обеспечит ее потребности; помощь придет извне.

Воздушные перевозки начались в неподходящий момент около 25 ноября, а 27–го фельдмаршал Фриц Эрих фон Манштейн, переброшенный с Северного фронта, в спешке принял командование вновь созданной группой армий «Дон», составленной из разбросанных остатков 3–й и 4–й румынских армий, 4–й танковой армии и окруженной 6–й армии, а также некоторыми подкреплениями, которые могли быть выделены с Кавказского и Северного фронтов.

6–й танковой дивизии, находившейся в далекой Бретани, было приказано обеспечить передовые отряды из новых солдат. 80 составов, которые их перевозили, задерживались в пути из – за взорванных мостов, поврежденных рельсов и нападений партизан; они вышли к холодным степям и оставленным надеждам с некоторым запозданием, но у них было 160 танков и 40 самоходных орудий. Перед Манштейном стояла задача пробиться через окружение русских и помочь «сталинградской крепости». Это была страшная миссия; к концу ноября стальное кольцо русских выросло до ширины в 30–60 километров.

Манштейн, вероятно наиболее способный немецкий командующий во Второй мировой войне, двигался быстро; при наступлении, носившем кодовое название «Зимняя буря», он атаковал 12 декабря силы Еременко вдоль железной дороги Котельниковский – Сталинград и в первое время достиг некоторого успеха. 57–й танковый корпус – вначале состоявший из 23–й и 6–й танковых дивизий, позже усиленный 17–й танковой дивизией, возглавлял попытку разорвать кольцо. К 31 декабря танки Манштейна были где – то на расстоянии 30 миль от позиций 6–й армии; немцы видели «на горизонте отблески артиллерийского огня» под Сталинградом [45].

Но было уже слишком поздно. Наступление русских ширилось; Ватутин и Голиков прорвались сквозь позиции итальянской армии на Дону («весь фронт распался», потерпев полное поражение [46]) между 16–й и 19–й армиями, и перед флангом Манштейна возникла угроза. 19 декабря Манштейн передал по рации Паулюсу, чтобы тот двигался на юг к нему. Но Паулюс никогда не считал себя «слепым» командующим; его подчинение приказам было формальным. Он сказал Манштейну, что у него танкового горючего всего на 20 миль (у Паулюса в тот момент осталось лишь 60 действующих танков). Однако главной причиной пассивности Паулюса была не нехватка топлива, а приказы Гитлера. Попытка оказать поддержку провалилась; разгром немцев ширился. На Рождество 4–я армия отошла; Паулюс был обречен [47].

В самом Сталинграде и в окружающих его степях началось быстрое разложение – тел, душ и умов – попавших в окружение легионов.

Армия гибла.

В «котле» ощущался недостаток во всем, кроме страдания. Доставка грузов по воздуху провалилась. Вместо ежедневных 500 тонн – 60 000 галлонов горючего, 40 тонн хлеба, 100 тонн других грузов, включая продовольствие, 40 тонн боеприпасов и оружия – среднее доставляемое количество составляло меньше одной пятой необходимого минимума. Это не было виной пилотов или экипажей самолетов; хвастливый Геринг обещал невозможное. Сталинград находился в погодном «котле» на краю «метеорологического фронта», что сильно ограничивало полеты. Не было и достаточного количества самолетов – 180 Ю–52, несколько «Юнкерсов–86», менее 100 «Хейнкелей–111»; не хватало аэродромов – главных всего два: в Питомнике и Гумраке внутри «котла» (с двумя альтернативными). Два ключевых аэродрома для снабжения за пределами «котла» (Тацинская и Морозовск) заняли при декабрьском и январском наступлении войска Ватутина. Самолеты пробирались через советские зенитные заграждения, преодолевая сопротивление истребителей; за всю операцию было потеряно 500–600 транспортных самолетов [48] и к концу декабря – частично из – за переброски в район Средиземного моря – на всем Восточном фронте осталось лишь 375 одномоторных самолетов со свастикой на крыльях.

Это было невеселое Рождество в Сталинграде. Мало радости – для многих только «немецкий чай» или растопленный снег. На высоте 135 около часа стояла сверкающая сосенка, украшенная бумажными игрушками и несколькими свечами, но затем ее уничтожили минометным огнем. Под искореженным танком в руинах завода могилы четырех немецких солдат отмечало лишь колеблющееся пламя единственной свечи. В подвалах и окопах некоторые солдаты пели «Stille Nacht, heilige Nacht» и «О du Frohliche».

А в передаваемые по радио из далекой Германии рождественский гимн и «послания с надеждой» через частые интервалы с треском вклинивался голос «Радио Москвы»:

«Каждые семь секунд в России погибает немецкий солдат. Сталинград – братская могила. Один… два… три… четыре… пять… шесть… семь… Каждые семь секунд погибает немецкий солдат».

6–я армия погибала от голода.

Окоченевшие трупы замерзших лошадей разделывались на части, чтобы взять мясо; пустые животы заполнялись крысами, кошками и собаками и добытыми в развалинах Сталинграда кусками пищи [49]. Пленные также страдали – даже «проверенные и верные» русские пособники, сотрудничавшие с немцами. В воропоновском временном лагере для военнопленных № 204 русские умирали сотнями.

6–я армия замерзала.

Многие немецкие солдаты были плохо одеты. На Восточный фронт отправляли целые составы с зимней одеждой и снаряжением, но большая их часть прибыла слишком поздно; поезда застряли далеко от Сталинграда [50].

Неумолимая зима держала немцев железной хваткой. Тем, кто находился в развалинах Сталинграда, повезло – у них было кое – какое укрытие и они грудились у огня, сжигая в нем мусор. Температура снизилась до 20–30° ниже нуля. Находившиеся в открытой степи замерзали и умирали на ужасном ветру и безжалостном пронизывающем холоде. А снег быстро прикрывал мертвые тела.

6–я армия была больна и истощена.

Недоставало лекарств, перевязочных материалов, врачей, плазмы, анестезирующих средств; не хватало самолетов для вывоза раненых. 30 000 из них готовилось к эвакуации еще задолго до конца. Большинство погибли. Каждого раненого снабжали биркой на случай эвакуации по воздуху; гансы называли эти бирки «билетами к передышке». Ходячие раненые, шатаясь, плелись к взлетным полосам; носилки ставили в палатках или прямо на снег. Каждый раз, когда прилетал самолет, к месту его остановки тянулся неровный, петляющий кровавый след; когда пришел конец, «вся организация расстроилась».

«Число раненых увеличивалось тысячами, и они часто брали самолет штурмом… многие гибли в борьбе за место в самолете» [51].

Но 6–я армия продолжала сражаться и после нового года – бесконечно, без перерывов, отчаянно, безнадежно, днем и ночью, пока не прекратили свое существование целые части; все это происходило в то время, когда окружение становилось плотнее, когда холод крепчал, когда голод заворачивал кишки, когда раненые стонали в бреду или неумолимой агонии, когда русские ждали… Не было конца сражениям, артобстрелам, минометному огню, пулеметному треску, резким винтовочным хлопкам, ударам в темноте. Волга уже застыла, и проблема со снабжением города для русских отпала. У немцев же не оставалось надежды ее решить.

В первый день нового, 1943 года Гитлер передал по радио голодающим солдатам в Сталинграде:

«Я даю слово солдатам 6–й армии, что все делается для того, чтобы выручить их» [52].

28 декабря Ганс В. Хубе, командир 14–го корпуса, находившегося под началом Паулюса, вылетел из «котла» для доклада Гитлеру и вручения ему высокой нацистской медали – Сабли к Дубовым листьям Рыцарского креста и к Железному кресту. Когда Хубе вылетел обратно в Сталинград 8 января, он привез с собой послание Гитлера с требованием продержаться до весны. Гитлер со своей мономанией продолжал играть в оловянных солдатиков.

Но до весны было еще далеко; жизнь танковых гренадеров угасала в Сталинграде, а 6–я армия уже распалась.

Нависла угроза еще более сильной катастрофы. В течение всех этих недель, когда 6–я армия боролась за свою жизнь, две армии группы «А» Клейста на Кавказе удерживали свои уязвимые и сильно разбросанные позиции, в то время как донской фланг, от которого зависела их безопасность, был разрушен позади них. Неохотно, но все же к концу декабря Гитлер разрешил Цайтцлеру отдать приказ об отступлении. Это был последний этап. Манштейн, потерпевший неудачу при попытке оказать помощь в Сталинграде, теперь вел отчаянную борьбу (с целью удержать открытым путь к спасению через Ростов) с наплывом русских легионов Ватутина, который разгромил итальянскую 8–ю армию. И таким образом, пока умирала 6–я армия, Клейст осуществил превосходный, хотя и опрометчивый отход от Кавказа, ставшего самой высокой точкой немецкого завоевания, в то время как Манштейн удерживал открытыми ростовские ворота.

Но мало кто в 6–й армии знал и мало кто заботился о том, что происходило за пределами «котла».

В начале января 6–я армия удерживала территорию площадью примерно 20 на 30 миль. Она находилась под постоянными атаками со стороны Донского фронта Рокоссовского, который был усилен и включал в себя уже семь армий [53]. 8 января три русских офицера с парламентерским флагом предъявили Паулюсу требование немедленно сдаться. 6–я армия передала советский ультиматум Гитлеру и запросила свободу действий. Гитлер отказал. Капитуляции не должно быть. Только смерть.

В 8:04 10 января началось генеральное наступление на «котел» при поддержке 7 000 пушек и минометов; основной удар приходился с запада, через открытые степи. Русские надеялись покончить с 6–й армией за три – семь дней. Но немцы продолжали сражаться. Это было суровое безжалостное сражение. Кольцо медленно сжималось; немецкие линии в открытых степях к западу от Сталинграда вынуждены были отойти. Снежные пустыни покрыли замерзшие трупы, их конечности и лица застыли от холода в мертвой неподвижности. Те, что прошли через это мрачное место, навсегда его запомнят; путь был отмечен «замерзшими лошадиными ногами, которые были отрублены от мертвых животных и воткнуты в снег копытами вверх» [54]. К 14 января русские взяли главный аэропорт в Питомнике; за несколько дней западный периметр обороны был прорван; начался разгром немцев.

Паулюс вновь доложил Гитлеру о том, что его армия гибнет и те, кто еще жив, терпят невыносимое.

На фоне сцен в подвалах и окопах Сталинграда картины Гойи или Дантова ада меркнут. О раненых никто не заботился – они лежали истекая кровью, и морфий не мог заглушить их боль. Умирающие лежали рядом с мертвыми, живые жаждали смерти. Густой сладкий смрад человеческих экскрементов, гниющих тел, разложения и грязи пропитал почти каждый окоп. Ползали вши…

Каменные подвалы с грудами сталинградских развалин над ними были защитой от снарядов и бомб (но не от холода или болезней, смерти или страданий, гангрены или дифтерии). Rattenkrieg – война людей – крыс продолжалась, подходя к своему неизбежному финалу.

«В подвале под магазином Симоновича, – сообщал Гейнц Шроттер, – 800 человек лежали прижатыми к стенам, а вокруг – мусор и грязь… Один человек лежал на ступенях, умирая от дифтерии, а рядом с ним лежали еще трое, умерших несколько дней назад, но никто их не трогал, потому что было темно и их никто не замечал» [55].

К середине января сталинградский «котел» сжался до площади примерно 15 на 9 миль, причем позиции русских – предмостовые плацдармы на Волге – в некоторых местах вклинивались в немецкую цитадель. Снабжение по воздуху сокращалось из – за снежной стихии и шквального ветра, в то время как русские занимали аэродром за аэродромом, когда их линии фронта двигались и на восток, и на запад. 17 января был отвергнут второй ультиматум русских.

Во второй половине января, когда сильно напиравшие Советы раскалывали сталинградский «котел» надвое, группа армий «А» Клейста, отходящая с Кавказа, нашла убежище на плацдарме Таманского полуострова или достигла Дона и переправилась через него в районе Ростова – как раз вовремя, чтобы избежать катастрофы, так как наступление русских ширилось. Воронежский фронт Голикова в период с 13–го по 16 января нанес удар по оставшимся итальянцам (и захватил 17 000 человек), а затем прорвался через позиции венгерской 2–й армии и немецкой 2–й армии возле воронежской оси на Дону, ознаменовав начало побед. В течение нескольких дней весь Донской фронт немцев, мягко выражаясь, был «жидким»; на протяжении 200 миль между силами Манштейна у Ворошиловграда и Воронежем не стало устойчивого фронта. И все это время длинные морозные мили между окруженной и умирающей армией в Сталинграде и ее ближайшими союзниками за пределами окружения становились еще длиннее. Со всех сторон на 6–ю армию нападали части семи советских армий.


Попавшие в сталинградскую ловушку солдаты сгибались, ломались или умирали; каждый в одиночку переносил невыносимое. О сдаче не могло быть и речи – Гитлер давал это понять снова и снова. Паулюс со странным достоинством и молчаливым упорством повторял приказы Гитлера с тех дней, когда он вынужден был не повиноваться и прорываться из «котла» на встречу с Манштейном на юге.

«Для меня, – сказал он, – первым солдатским долгом является повиновение».

А приказы продолжали приходить: не сдаваться, сражаться до последнего, смерть в бою или самоубийство. Одни следовали приказам; другие не повиновались им, третьи – игнорировали. Некоторые командиры сдавались в плен сами со своими подразделениями, но большая часть 6–й армии просто растаяла, была снята, как мясо с обжаренного тела. С каждым днем потери выбивали из строя целые подразделения.

22 января был взят аэропорт Гумрак, а на следующий день потеряно последнее звено связи с внешним миром – Сталинградский аэропорт. Между сталинградским «котлом» и главным фронтом лежало 150–200 миль замерзшей опустошенной земли. Снабжение по воздуху составляло в среднем лишь 80–90 тонн грузов в день вместо 500–тонного минимума, который был необходим и который обещали.

И вновь 24 января Гитлеру было передано донесение:

«У солдат нет боеприпасов и продовольствия. Сохраняются контакты с частями лишь шести дивизий. Есть свидетельства поражений на Южном, Северном и Западном фронтах: 18 000 раненых без какого – либо снабжения, перевязочных материалов или медикаментов; 44–я, 76–я, 100–я, 305–я и 384–я пехотные дивизии разбиты. Фронт разорван в результате крупных прорывов с трех сторон. Укрепленные огневые точки и убежища сохранились только в самом городе, дальнейшая оборона не имеет смысла. Разгром неизбежен. Армия просит немедленного разрешения сдаться для того, чтобы сохранить жизнь оставшимся солдатам.

Подписано: Паулюс» [56].

Ответ был кратким:

«Капитуляция невозможна. 6–я армия будет выполнять свой исторический долг до последнего солдата, для того чтобы восстановить Восточный фронт» [57].

«…до последнего солдата…»

К 24 января, когда «котел» был расколот надвое, согласованная оборона стала невозможна. Немецкие артиллеристы стреляли последними пушечными и минометными снарядами и уничтожали свои пушки; несколько оставшихся грузовиков, в которых не было бензина, сожгли или искорежили. Румынская часть в массовом порядке с оружием и снаряжением дезертировала к русским. Сотни солдат пытались просочиться через окружение русских и начинали безнадежный путь по замерзшей опустошенной степи к немецким линиям, находившимся на расстоянии 200 миль. Один сержант добрался до них через несколько недель, чтобы умереть на фронтовом перевязочном пункте.

Когда закончился январь, сражение перестало быть контролируемым – только серия отдельных перестрелок: треск автоматов, взрывы гранат, яростная борьба за разбитое здание, борьба обреченных…

«Сражение затихало то здесь, то там, оплывало, как свеча, и исчезало» [58].

6–я армия отправила свое последнее донесение о безнадежном положении, когда оборона треснула на три части: «По подсчетам, сопротивление армии может окончательно прекратиться не позднее 1 февраля». Мир наблюдал за вагнеровским финалом, а Германия в ужасе проснулась от медленной смерти армии. В коммюнике верховного командования к концу января впервые намекалось на полную катастрофу, а бездеятельный Геринг в своей речи 30 января сравнил солдат в Сталинграде с защитниками Термопил.

Однако немцы сражались до самого конца, без надежды, малыми силами, но с тем же инстинктивным мастерством и рвением, которые сделали немецкие армии бичом современной Европы. 30 января, когда длительное сражение сошло на нет, 295–я пехотная дивизия контратаковала и вновь захватила квартал побитых зданий, только что оставленный русским [59].


31 января Паулюс, который считал, что первым долгом солдата является повиновение, сидел на своей койке в сильном потрясении с бледным лицом и остекленевшим взглядом. Он находился на своем последнем командном пункте глубоко под развалинами универсального магазина в мертвом городе, опустошенном четырьмя месяцами боев. Ему было присвоено звание фельдмаршала; на Паулюса и на его оставшихся в живых офицеров и солдат в последние часы дождем сыпались по радио блага далекого Гитлера: должности, награды…

Это были горестные апострофы к уничтожению и катастрофе, однако чувство формы, а не реальность трагедии преобладало в официальных ответах 6–й армии до самого конца.

«6–я армия, – передал по рации фельдмаршал, – верная своей присяге и осознающая высокое значение своей миссии, удерживала позиции до последнего солдата и последнего патрона во имя фюрера и фатерланда до самого конца».

В конце концов Паулюс отрекся от своих же приказов «не сдаваться» и предоставил разработку деталей капитуляции начальнику своего штаба [60].

31 января 1943 года штаб 6–й армии передал свое последнее сообщение:

«Русские стоят у двери нашего бункера. Мы ломаем наше оборудование».

А оператор добавил: «CL – эта станция больше передавать не будет».

Для окончательного поражения понадобилось еще несколько дней. Северный «котел», удерживаемый 11–м корпусом, был захвачен 2 февраля, и в тот же день пилот немецкого разведывательного самолета сообщил: «Признаков боевых действий в Сталинграде не наблюдается».

Германский рейх был ошеломлен и оцепенел в ожидании; презренные Untermensch («низшие люди») разгромили нацистских «сверхлюдей». Впервые в эти первые дни февраля немецкому народу стали очевидны полные масштабы катастрофы. Геринг намеренно выпячивал «славу» поражения, а немецкое радио вновь и вновь крутило «Похоронный марш» Зигфрида и «Ich hat' ein' Kamaraden» («У меня есть товарищи») [61]. Шок был болезненным, но эффективным. В будущем немцы сражались с отчаянием, а не с прошлой высокомерной самоуверенностью.


Вместе с Паулюсом в плен сдались 23 генерала, от 2 000 до 25 000 офицеров и почти 90 000 солдат регулярных немецких войск – все, что осталось от 6–й армии, некоторое число румын и неизвестное (возможно, от 30 000—40 000) – немецких служащих, а также русские пособники и гражданские жители. (Еще 17 000 пленных были пойманы русскими в период с 10–го по 29 января.)

Статистика Армагеддона никогда не будет полной, но, несмотря на это, она впечатляет. В середине октября силы 6–й армии насчитывали примерно 334 000 человек. Часть была отделена от основной группировки армии и направлена на запад для соединения с немецкими силами во время советского прорыва в середине ноября. 23 ноября Паулюс подсчитал, что силы 6–й армии в сталинградском «котле» насчитывали 220 000 человек. От 40 000 до 50 000 раненых и специалистов были эвакуированы из района Сталинграда по земле или по воздуху еще до начала осады или во время нее. Еще от 60 000 до 100 000 были убиты или умерли от болезней или голода и холода в Сталинграде и близ него, или были среди тысяч несчастных, которые мучились в так называемых медицинских бункерах в Сталинграде, когда настал конец. Жизнь многих этих раненых длилась недолго; одни из них были заживо погребены при взрывах в бункерах и подвалах во время победного наступления русских, другие нашли смерть от гранат или огнеметов при прочесывании русскими лабиринтов развалин.

Тем немцам, которые погибли в Сталинграде, вероятно, посчастливилось больше, чем тем, кто остался жив. В лагере для военнопленных в Бекетовке на Волге, немного севернее Сталинграда, тысячи немецких пленных, – по некоторым подсчетам, от 40 000 до 50 000, – погибли от голода, холода и лишений в первые недели плена. Тысячи других умерли в последующие годы. Жизнь на Восточном фронте ценилась дешево. Около 5 000—6 000 пережили долгую ночь плена и вернулись в Германию спустя несколько лет после войны [62].

Паулюс, которого Гитлер поносил за его неспособность выбрать смерть в руинах вместо жизни в плену, выжил и давал показания в Нюрнберге. Он предстал сморщенным человеком, несколько униженным, неуверенным, с пошатнувшимися представлениями о ценностях, с кажущимся смятением мыслей.

Фридрих Паулюс – тот, кого в молодости знали как красивого офицера, «господина», «сексуально привлекательного майора», – был центром Сталинградской битвы. От него и его решений зависела судьба армии. В чрезвычайно сочувственном описании Вальтера Герлитца он предстает очень скрупулезным человеком, замкнутым, почти интровертным, без чутья, опытным и зависимым штабным офицером, но имеющим мало опыта командования, методичным, неторопливым в принятии решений, но упорным, «винтиком в сильно функционализированной системе командования, полностью централизованного на Гитлере и контролируемого им». Паулюс был «усердным традиционным солдатом, который трижды взвешивал каждую деталь, прежде чем принять решение».

История проявит сочувствие к Паулюсу; он столкнулся с критическим для любого солдата конфликтом – конфликтом неповиновения. Он выбрал подчинение – как он сказал, в основном и отчасти потому, что не знал и не мог знать «общего положения». Но он избежал катастрофы, частично потому, что у него не хватило решительности и моральной смелости – главное, что требуется от великого командующего. Это был человек, который слепо повиновался авторитаризму, который оказался причиной ниспровержения Германии [63].


Для Германии после Сталинграда начался длинный путь отступления – в России, в Северной Африке, фактически в Западной Европе. В начале февраля 1943 года Клейст еще удерживал кубанский предмостовой плацдарм через Керченский пролив на Кавказе, но остальная часть немецкого Южного фронта, когда уже была оставлена мысль о «броске на Восток», отступила по окровавленному снегу до того места, откуда начиналось великое наступление на Кавказ, когда еще были велики летние надежды.

Это был «конец начала» для немецкой армии, которая уже знала, что Россия никогда не сдастся. И это было начало конца наступательной силы немецких военно – воздушных сил; как позже сказал Геринг, под Сталинградом и в Средиземном море в те кризисные месяцы 1942–1943 годов «погибла основа немецкой авиации бомбардировщиков». Многие бомбардировщики падали вниз в огненном разрушении, но не как орлы на свою жертву; они были вынуждены выполнять роль грузовых транспортов в тщетной попытке спасти 6–ю армию от гибели, чего нельзя отрицать.

Сталинград «стал поворотным пунктом в воздушном сражении на Восточном фронте».

«Когда во время битвы за Сталинград, – написал Ричард Лукас, – советские операции развернулись в крупном масштабе, становилось все более очевидно, что люфтваффе не могло противостоять силе советских военно – воздушных сил… С этого момента до конца войны советские вооруженные силы фактически беспрепятственно царили в воздухе на Восточном фронте» [64].

Для России Сталинград стал огромной, хотя и добытой дорогой ценой победой. Вероятно, советские потери никогда не будут точно известны; немцы могли их подсчитать, но их записи исчезли вместе с 6–й армией. Москва не составила надежную статистику потерь; тогда, как и сейчас, не было подробных записей о захоронениях; если солдаты не возвращались домой, их считали погибшими или без вести пропавшими. Можно догадываться, что советские потери во всей Сталинградской кампании составили от 400 000 до 600 000 человек (исключая Кавказ), а общие потери «Оси» составили, вероятно, 600 000 (исключая Кавказ).


Последствия Сталинграда имели огромное значение.

Как высказался Фуллер, «Сталинград был второй Полтавой, где Гитлер был архитектором собственного поражения, как Карл XII в 1709 году. В умах сотен миллионов московитов вспыхнул миф о советской непобедимости, который сделал из них турков Севера» [65].

Подъем морального духа русских сопровождался мгновенным падением духа немцев. Призрак поражения и угроза красного большевизма впервые заполнили их умы.

«Немецкий солдат очень не хотел идти на Восточный фронт» [66].

Но Сталинград стал «сигналом краха Гитлера… а не его причиной» [67].

За год до Сталинграда целые районы России (в частности, на Украине, стремящейся к свободе) приветствовали нацистские легионы возгласами и цветами как освободителей. Но презрение Гитлера ко всему негерманскому, и в частности, к «низшим людям» России, диктовало политику завоевания, а не освобождения, а завоеванные территории, вопреки протестам военных, попали под управление не военных, а жестокого варварства гауляйтеров. В марте 1941 года «порядок», провозглашенный Гитлером, привел к расстрелу всех пленных советских комиссаров. После этого в мае последовал указ, который с полной очевидностью лишал русских граждан на оккупированных территориях какой – либо возможности обращаться в военный суд; в нем также говорилось, что преступления, совершенные солдатами вермахта в отношении гражданских лиц, не обязательно должны стать предметом разбирательства военного трибунала. Такие указы, хотя и насаждались немецкими командирами более теоретически, чем фактически, соответствовали нежеланию Гитлера эффективно использовать в боевых действиях или для пропагандистских целей пленных советских солдат и его неспособности извлечь политическую выгоду из сепаратистских украинских амбиций. Действия партизан в немецком тылу, незначительные в 1941 году, стали беспокойными в 1942–м и угрожающими в 1943 году. Целые области, которые раньше приветствовали завоевателей, вскоре стали территориями, где царила огромная ненависть ко всему немецкому. Политика нацистов привела к неизбежной консолидации советской оппозиции, а коммунисты искусно использовали в своих интересах любовь крестьян к матушке – России.

Но политика союзников – в частности требование «безусловной капитуляции», предъявленное в Касабланке 23 января 1943 года, и неспособность провести грань между Гитлером и немецким народом – привела к укреплению решимости Германии в тот самый момент, когда она покачнулась от вероятности большевистского триумфа. Ситуация сыграла на руку Геббельсу. Министр пропаганды представил нацистов странствующими рыцарями, стоящими между цивилизацией Западной Европы и темной бездной безбожных орд. Ультиматум Франклина Рузвельта и Уинстона Черчилля выбил почву из – под ног некоторых германских группировок, которые готовили заговор с целью смещения или подчинения Гитлера. После Сталинграда многие высшие офицеры германской армии находились по меньшей мере в состоянии подсознательного противостояния Гитлеру, но Касабланкская декларация с сильными намеками на подчинение Германии коммунистами с Востока погасила даже внутренние пожары восстания. Перед выбором «безусловной капитуляции» у немцев, казалось, не было другого шанса, как продолжать сражаться [68].

Прежде всего из – за политического и психологического воздействия Фуллер считал Сталинград «самой решающей битвой войны» (за исключением высадки в Нормандии) [69].

Фон Зенгер унд Эттерлин, который участвовал в качестве дивизионного командира в безуспешной попытке 4–й танковой армии оказать поддержку в Сталинграде, считал битву «одним из нескольких решающих сражений Второй мировой войны не только потому, что оно было отмечено потерей армии… но потому, что стало кульминационным моментом, после которого державы «Оси» были вынуждены перейти к обороне. Военный потенциал союзников явно доказал свое превосходство» [70].

Сталинград стал сражением, вымученная архитектура которого была составлена из множества ошибок. Мало что шло по плану.

Стратегия обеих сторон была ошибочной. Немцы под командованием Гитлера с самого начала не имели четкого представления о своих целях; они нарушили военные принципы, переменив одну цель на другую в середине кампании. Вместо концентрации силы были разбросаны. Наступление на Кавказе нельзя было начинать до тех пор, пока не был полностью укреплен и не удерживался открытый фланг вдоль Дона и Волги от Воронежа до Ростова через Сталинград. И, по правде говоря, его никогда не стоило было начинать; правильной целью немцев было уничтожение Советской армии, а не завоевание территории или достижение своих экономических целей.

Фактически по иронии судьбы сам Сталинград не был важным элементом немецкой стратегии, а безопасный фланг вдоль Дона – был.

Поскольку 6–я армия полностью оказалась обреченной на пленение под Сталинградом, немцам следовало бы в полной степени использовать свое маневренное преимущество, а не дать себе попасть в ловушку и оставаться связанными бесконечными кровавыми уличными боями. Позднее – самое позднее к началу ноября, когда Паулюс предложил прекратить сражение и отступить, – 6–й армии нужно было отойти по крайней мере за Дон. Когда в результате прорыва русских 19 ноября вокруг 6–й армии сомкнулось кольцо, быстрый прорыв мог бы спасти большую часть армии и восстановить фронт. Даже до 20 декабря, когда прекратились попытки Манштейна оказать помощь, прорыв, вероятно, был возможен, во всяком случае, должна была быть сделана его попытка. Русские позднее признали, что такая попытка могла увенчаться успехом; их военные историки, писавшие несколько позже не общую историю, а для военных, утверждали, что «провал окруженной армии осуществить более или менее решительную попытку прорвать наше окружение не позволил нашим солдатам попасть в сложное положение» [71].

Максимальная вина за это ложится на Гитлера и его жесткое централизованное командование. Его и некоторых моральных трусов германской армии, которые не обладали инстинктом величия и повиновение которых стало почти раболепным.

Фактически Гитлер был неудачником. Его сумасшедший гений включал интуитивное чувство времени, когда за ним была инициатива, но владеющая им непреклонность обрекла на поражение его армии, когда они были вынуждены перейти к обороне. Он настаивал на удержании того, что было завоевано; он строил свою оборону на устаревшей линейной концепции, таким образом лишив немецкие армии самого большого их преимущества – мобильности и инициативности хорошо обученных профессиональных немецких офицеров и унтер – офицеров. Они стали лишь роботами, которые, как марионетки, отвечали на желания своего правителя. Мертвая рука командования Гитлера доминировала в Сталинградской кампании.

В конце, начиная с Рождества, когда немецкая армия погибала в своей окончательной агонии, Гитлер поступил правильно, запретив ей сдаваться в плен, а Паулюс прав в своей молчаливой покорности. Гитлер был прав по неправильным причинам; его собственная мегаломания послала 1–ю танковую армию и 17–ю армию далеко на Кавказ; их безопасность зависела от положения под Сталинградом. Если бы Паулюс сдался в плен в начале января, группа армий «А» или ее крупная часть была бы обречена на поражение более крупное, чем сталинградское, так как ростовские ворота и Керченский пролив оставались ее жизненно важными путями на запад. И она оказалась близка к этому.

Части группы армий «А» пересекли нижний Дон, где Манштейн вел отчаянное сражение, чтобы удержать проход, только 18 января, а штаб Клейста и большая часть 17–й армии не отходили на более или менее безопасный плацдарм, охватывающий Кубань и Таманский полуостров, до конца месяца. Ростов был, наконец, взят 14 февраля после отчаянного сопротивления. Если бы русские войска у Сталинграда высвободились для других операций в начале января, Клейст, вероятно, был бы обречен [72].

Поэтому в конечном счете в последние ужасные недели уничтожения и агонии 6–я армия погибла не напрасно; Гитлер, наконец, был прав, когда призывал Паулюса держаться до конца, сказав, что «каждый выдержанный 6–й армией день помогает всему фронту» [73].

Но ошибки немцев не были исключительно ошибками Гитлера. По прошествии времени немецкие комментаторы почти всю вину за окружение 6–й армии и успех первого русского удара 19 ноября возложили на Гитлера и на его приказы «не отступать». Но немецкая разведка, на которую, вероятно, оказывала влияние гитлеровская политика, требовавшая разгрома русских, кажется, лишь частично преуспела в оценке возможностей Советов и определении районов главного удара русских сил.

«На оценку и интерпретацию часто влияло то, что желаемое выдавали за действительное» [74].

Это правда, что молчание радио, ночные перемещения войск, введение в заблуждение и другие меры безопасности затруднили предсказание как времени, так и точного места возможной контратаки русских. Немцы знали: что – то готовится (а «интуиция» Гитлера относительно места атаки оказалась верной). Беспокойство постоянно росло начиная с октября. В районе дислокации 6–й армии были замечены и зафиксированы признаки концентрации противника на флангах, а по данным разведки, в районе 3–й румынской армии созданы новые советские предмостовые плацдармы на Дону. Некоторые даже предсказывали место и время с приблизительной точностью. Тем не менее то, что эксперты разведки называют «индикаторами», не было а) оценено достаточно серьезно или б) в нужной степени. Немцы потеряли след русской 5–й танковой армии вплоть до советского удара, и только 6 января прогнозы разведки отмечали, что «главный удар ожидается в районе сосредоточения группы армий «Центр» (далеко к северу от Сталинграда). Неясно, готовят ли русские также более крупные операции на Дону» [75].

Главным фактором при разгроме Германии оказалась попытка нацистов сделать слишком многое, имея слишком мало, а вся их кампания основывалась на структуре снабжения и тыловой поддержки, которая совершенно не была приспособлена к огромным расстояниям, разбросанным путям сообщения и экстремальным климатическим условиям. Единственным железнодорожным мостом через Днепр оставалась крошечная труба в Днепропетровске, через которую должно было осуществляться все снабжение группы армий «А» и большей части группы армий «Б». В довоенное время ни один офицер, который бы осмелился предложить такое решение тылового обеспечения во время бумажных войн в германской военной академии, не смог бы ее закончить.

Русские тоже делали ошибки – тактические и стратегические.

Они не разгадали намерения немцев и считали, что наступление на Сталинград – это попытка окружить их с фланга и отрезать с юга Москву. Слишком много их солдат было сконцентрировано на Центральном фронте и слишком мало – на юге.

Когда 6–я армия была надежно зажата под Сталинградом, для последней атаки с целью ее уничтожения русским потребовалось не шесть, а 23 дня. Такое наступление не было необходимым; фактически оно, вероятно, помешало более крупному триумфу русских. 6–ю армию надо было оставить погибать в окружении; если бы основные силы русских были брошены против Манштейна, удерживающего ростовские ворота, они могли бы захлопнуть их перед Клейстом и одержать двойную победу.

Как заметил фон Зенгер унд Эттерлин, «только слабые силы должны были удерживать окруженную немецкую армию в то время как сильные части надо было освободить для преследования и осуществления многих других заманчивых стратегических задач» [76].

Русские были медлительны при развитии своего успеха и слишком негибкими, чтобы воспользоваться появившимися возможностями; их стратегия оказалась далеко не блестящей; они просто медленно и тяжело разрабатывали ошибки немцев» [77].

Их собственный взгляд на свои ошибки, хорошо изложенный в «Военном опыте», раскрывает их многие тактические промахи.

В первых боях за Сталинград в сентябре и октябре коммунисты сражались числом, а не умением.

«Часть за частью солдат бросали в бой… Солдаты шли, не имея представления о системе обороны противника… Разведка была поверхностной…

Основная масса пехоты была неактивной на поле боя…

Между пехотой, танками, артиллерией и авиацией не было взаимодействия. Каждая служба действовала сама по себе.

Командование и боевая подготовка солдат оставались недостаточно хороши» [78].

Позже, когда победа раздарила свои лавровые венки, комментарии в «Военном опыте» стали более хвалебными; вероятно, справедливо будет согласиться с тем, что Сталинград «ознаменовал начало новой главы в советском военном искусстве», от огромных вооруженных орд прошлого до лучше организованной, лучше обученной, более целостной армии с более профессиональным командованием. И все же победу русские одержали главным образом за счет численности. Психологически Советы стимулировали действия своих солдат пряником русского национализма и патриотизма и кнутом жесткой коммунистической дисциплины – буквально, «смерть лучше плена».

«С обеих сторон выделились два лидера – русский маршал Жуков, который был архитектором победоносного плана, и немецкий фельдмаршал Манштейн, который чуть было не сорвал этот план» [79].

Последствия Сталинграда для германской армии и ее лидеров, готовых (на поле боя) к смерти, были горестно – ироничными. Генерал Вальтер фон Зейдлиц – Курцбах, командующий разгромленным 51–м корпусом, который несколько раз призывал к осуществлению прорыва, возглавил группу пленных немецких офицеров (Союз немецких офицеров) под патронажем Советов в попытке сделать то, к чему презрительно относились союзники – отстранить германских лидеров от руководства Германией. Паулюс, но особенно Зейдлиц со своим Союзом немецких офицеров, являвшимся частью Национального комитета свободной Германии, подвергли нападкам Гитлера и его войну в радиовещании на их родину (после неудавшегося заговора против Гитлера летом 1944 года). Паулюс остался жив и давал в Нюрнберге показания против немецких генералов, которыми он некогда восхищался, но его заслуги потускнели, и после войны лишь коммунистическая Восточная Германия дала приют Паулюсу, Зейдлицу и их сторонникам.

Разгром немцев под Сталинградом стал результатом безумного гения, жаждущего мирового господства. Он допустил просчет, который рано или поздно допускает большинство тех, что обладают великой властью: он пытался достичь неограниченных целей ограниченными средствами и стал жертвой уверенности в собственной непогрешимости.

А тысячи солдат нашли смерть под Сталинградом и лежат сейчас погребенными под руинами в подвалах и необозначенных могилах под Мамаевым курганом или на берегах матушки – Волги.

«Сколько миллионов погибло, чтобы Цезарь мог быть великим!» [80].

Как написал Уинстон Черчилль, под Сталинградом «повернулась ось судьбы» [81].









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх